Морфогенные поля

Руперт Шелдрейк начал свои исследования с наблюдения за обучаемостью синичек. Было установлено, что если предыдущие поколения синичек овладели неким навыком, то у последующих поколений синичек на восстановление этого навыка уходило гораздо меньше времени.

Позднее эксперименты были поставлены на людях, на крысах и на других животных. Во всех экспериментах было подтверждено, что если какая-то группа представителей вида выполняла определенную работу, то в последствии тот же навык осваивался значительно быстрее.

Руперт Шелдрейк заметил, что человек тем легче усваивает знание, чем большему числу людей оно известно. Однажды он предложил английским студентам разучить три японских четверостишия. При этом одно было просто набором слов, вернее, иероглифов, второе ‒ сочинением незначительного современного автора, а третье ‒ классическим образцом японской поэзии, известным в Стране восходящего солнца так же хорошо, как у нас "Я помню чудное мгновенье". Именно классическое четверостишие студенты запоминали лучше всего! Заметьте, никто из них не знал японского и понятия не имел, какое из стихотворений ‒ классика, какое ‒ новосочиненный опус, а какое и вовсе бессмыслица!

Вот после этого-то эксперимента, повторенного не однажды, Шелдрейк и предположил, что существует некое поле образов, общее для всех людей. В этом поле наряду со множеством прочих содержится и образ старинного японского четверостишия, оно известно многим, а потому его образ прочно "впечатан" в поле и более доступен, чем, к примеру, образ только что сочиненного стиха. Образами такого поля может стать что угодно: информация, чувство или модель поведения. Более того, подобные поля есть не только у людей, но и у животных, насекомых, растений и даже у кристаллов (вы не задумывались, почему тот или иной кристалл принимает строго определенную, а не произвольную форму?!). Шелдрейк назвал поля образов морфогенными, то есть такими, которые влияют на структуру или форму вещей.

Помимо эксперимента со студентами, зубрившими японские стихи, в книге рассказывается и о других любопытных опытах. Книга Шелдрейка имела огромный успех, и ряд исследователей провели исследования, которые подтвердили правоту.

Очень похожие эксперименты провел биолог из Гарвардского университета Вильям Макдугалл, который пятнадцать лет занимался тем, что заставлял подопытных крыс искать выход из лабиринта. Полученные в результате "долгоиграющего" эксперимента были ошеломляющими: если первое поколение крыс, прежде чем найти выход, совершало в среднем 200 ошибок, то последнее ошибалось всего 20 раз. К еще более сенсационным результатам привел повтор опыта на другом конце света, в Австралии. Там крысы сразу же (!) находили выход из лабиринта!

Во время другого эксперимента наблюдения велись уже не за животными, а за людьми. Психолог из США Арден Мальберг предложил добровольцам выучить два одинаковых по сложности варианта азбуки Морзе. Секрет заключался в том, что один вариант был собственно азбукой Морзе, а другой ‒‒ подражанием ей. Все без исключения испытуемые быстрее и легче заучивали стандартную версию кода, хотя не ведали о подвохе и не знали, что лишь один вариант азбуки истинный.

Еще один пример. В начале 60-х годов Владимир Райков под действием гипноза заставляли испытуемых поверить в то, что они реальные исторических личностей. Способности, открывавшиеся у "уверовавших", были феноменальны! Так, одна девушка студентка художественного института, которую "убедили", что она Рафаэлем, превосходно рисовала. Владимир Райков исследовал влияние гипноза и на молодых студентов консерватории, задал испытуемому установку, что он великий русский композитор и исполнитель Глазунов; молодой человек исполнял музыку Глазунова не хуже автора. Более подробно с опытами Райкова можно посмотреть в фильме «Семь шагов за горизонт».

Согласно теории Руперта Шелдрейка ‒ мозг человека или животного сам по себе не содержит ни памяти, ни знаний. Зато все это в избытке есть в морфогенных (формообразующих) полях. И мозг, в случае необходимости, настраивается на определенное морфогенное поле так же, как радиоприемник на радиоволну. «Поймать» в морфогенном «эфире» собственную память, разумеется, намного проще, чем память других людей. Но теоретически при умелой «настройке» становится доступной память любого человека или социума.

Похожая идея возникла и у Карла Прибрайма. Он изучал мозг с целью найти соответствующие участки, в которых происходит запоминание той или иной информации. В результате он сделал вывод о нелокальности работы мозга. Мало этого он пришел к выводу, что мозг работает по принципу голограммы, а если к этому добавить выводы Дэвида Бома о голографическом строение вселенной, то выводы Руперта Шелдрейка окажутся совершенно логичными и морфогенные поля можно будет представить, как частный случай теории Бома-Прибрайма и согласиться с тем, что у морфогенных полей существует совершенно реальная физическая основа.

Интересно, что работа Шелдрейка редко упоминается в научной литературе, но и не подвергается критике, как лженаука.

Коллеги ученые-консерваторы наверняка подвергли бы теорию Руперта Шелдрейка жесткой критике, если бы не авторитет ученого. Бывший научный сотрудник Королевского общества при Кембриджском университете, директор лаборатории биохимических и молекулярных исследований в колледже Клэр (Кембридж), биолог с мировым именем - такой человек не может пороть чушь! Хотя соблазн откреститься от теории Шелдрейка был велик, ведь он выдвигал очень смелые идеи. Именно по этому эту теорию стараются просто замалчивать.

С другой стороны можно предположить, что Р. Шелдрейку просто повезло. Достаточно обратиться к истории науки, и мы найдем множество примеров гонения на ученых, осмелившихся мыслить категориями новой парадигмы (см лекцию «Ошибки науки»). Механизмы неприятия новых идей прекрасно раскрыты в монографии Т. Куна (Т.Кун. Структура научных революций. М., Прогресс, 1975, с.43).

Сам Р. Шелдрейк так объясняет нежелание официальной науки видеть очевидные факты. «С самого начала, с тех пор, как она была предложена Декартом, механистическая теория жизни была внутрен­не противоречивой. В 20-е гг. XX в. ей была противопос­тавлена другая школа биологии, известная как витализм. Витализм утверждает, что живые организмы являются живыми в полном и точном смысле слова, а в механисти­ческой теории нет места для такой категории. Сторонники витализма утверждали, что в основе жизни лежат принципы, которые не могут быть извест­ны химикам и физикам, изучающим неживую материю. Их оппоненты в свою очередь заявляли, что такие объек­ты, как «жизненная сила» или «живительная энергия», в природе не существуют, и даже если сейчас феномен жизни пока невозможно объяснить с точки зрения совре­менных физики и химии, в не столь отдаленном будущем это обязательно станет возможным.

Только с развитием теории информации природных систем мы стали понимать, что при возникновении иерархических структур у них появляются новые качества, которые невозможно ожидать при простом сложении нижестоящих компонентов новой структуры. Это относится и к информационной композиции и ее реализации в веществе. Поэтому неудивительно, что ни физики, ни химики, ни биологи на определенном этапе развития науки не могли объяснить появления новых качеств, превосходящих ожидания при развитии структуры».

Далее в своей монографии Р. Шелдрейк пишет: «Отстаивая свои позиции, сторонники механистиче­ской теории часто прибегают к аргументу, известному как «бритва Оккама». Этот принцип был впервые исполь­зован Уильямом Оккамом, средневековым философом оксфордской школы. Его суть в том, чтобы отбросить все теоретические построения, для которых не находится рационального объяснения. Так как «бытие не терпит излишнего усложнения», правильными следует признать наиболее простые объяснения. Но когда сторонники ме­ханистической теории используют «бритву Оккама», пытаясь оправдать имеющиеся на данный момент орто­доксальные научные воззрения, они пренебрегают фило­софским смыслом этого положения. Они исходят из того, что механистическое объяснение феномена жиз­ни — самое простое по определению. В действительнос­ти же любая попытка следовать этой логике — к приме­ру, предсказать поведение муравья, исходя из структу­ры его ДНК, — требует проведения невероятно сложных расчетов, в настоящее время просто неосуществимых. Любые поля, силы и принципы, признанные нематериаль­ными, отвергаются безо всяких объяснений, если их су­ществование еще не подтверждено физикой».

Однако следует уточнить понятие «материальный». Для этого необходимо вернуться к материалу первой лекции и посмотреть определение материи. Материя – триединая структура, включающая в себя вещество, энергию и информацию… Нельзя воспринимать материю только как вещество. Любое физическое поле, энергия и тем более информация – все это компоненты материи. Любая другая трактовка материи – неправильна.

В свое время В.И. Ленин в книге «Материализм и эмпириокритицизм. М.: Издательство политической литературы, 1984» дискутировал по поводу материальности мысли с Марковым. Ленин никак не мог согласиться с материальностью мысли, однако сегодня мы точно знаем о существовании мыслеформ, их способности влиять на другую материю, поэтому хотим мы того, или нет, но нам стоит признать, что и мысль также материальна, как любое проявления в нашей Вселенной.

«Тем, кто не интересуется историей науки, - писал Р. Шелдрейк - эти дав­ние противоречия могут показаться несущественными и далекими от жизни. Но, к сожалению, они актуальны и по сей день. Биологи, агрономы врачи, все те, кто занимается изучением вещества в отрыве от других компонентов материи, как пра­вило, твердо уверены в том, что механистическая тео­рия жизни знаменует победу разума над суевериями, от которых истинная наука должна защищаться любой ценой. Но необъяснимые для них явления никуда не исчезли. Животные продолжают ве­сти себя непредсказуемым образом. Результаты работы врачей все чаще заставляют говорить о парадоксальности медицины, а иногда даже уже возникает мысль о кризисе современной медицины».

Более подробно о подобных тенденциях можно прочитать в монографии Луи Броуэра «Фармацевтическая и продовольственная мафия. Последствия ее деятельности: дискредитация аллопатической медицины и серьезные проблемы состояния здоровья населения Запада». (2004).

«Все больше и боль­ше внимания начинают привлекать к себе области ме­дицины, которые не укладываются в рамки ортодок­сальных схем. В обществе появляется все больше сомнений в эффективности традиционной академиче­ской науки применительно к животноводству, лесовод­ству, земледелию. Перспективы, которые сулит генная инженерия, скорее ужасают, чем вдохновляют. Не­смотря на неимоверные усилия сторонников неодарви­низма, механистическая теория эволюции, в основу которой положены слепая случайность и естествен­ный отбор, окончательно потеряла свою привлекатель­ность в умах и сердцах людей.

Все это заставляет биологов переходить к обороне и с большой неохотой все-таки признавать, что опреде­ление жизни может оказаться намного сложнее, чем оно представляется современной физике.

Пока академическая биология оставалась на позици­ях трехсотлетней давности, другие науки давно уже вышли за пределы механистической теории бытия. На­чиная с 60-х гг. XX в. космос рассматривается как не­прерывно развивающийся организм, который никак нельзя отождествлять с простым механизмом; по мере этого развития связи внутри него постоянно усложня­ются и принимают новые формы. Физика отошла от строгого детерминизма и признала элемент случайнос­ти неотъемлемой частью окружающего мира — за счет неопределенности на квантовом уровне и в термодина­мике неравновесных процессов, а также в свете теорий хаоса и сложных систем. В космологии получило при­знание своего рода «космическое бессознательное» — так называемое «темное вещество», природа которого совершенно неясна, но которое, по всей видимости, со­ставляет примерно 90—99% всей массы Вселенной. Одновременно квантовая теория выявила такие стран­ные и парадоксальные свойства природы, как феномен нелокальности, когда системы, входившие прежде в со­став более крупных систем, сохраняют между собой необъяснимую связь, даже будучи удалены друг от друга на многие километры.

Подавляющее большинство биологов пользуются давно устаревшими физическими теориями. Они спе­циалисты именно в биологии, и ориентироваться в кван­товой механике и других областях современной физики им трудно. В результате такие узкие специалисты пытаются объяснить жизнь посредством тех физических кон­цепций, от которых сами физики уже давно отказались.

Исходя из всего вышеизложенного, несложно по­нять, почему, в частности, необычные способности жи­вотных так мало интересуют профессиональных иссле­дователей и почему в целом глобальные вопросы оста­ются без ответа. Но в мою задачу не входит объяснение или оправдание тех или иных теорий. Современное научное мировоззрение слишком ограни­чено и узко, природа сама подскажет нам верный путь познания».

Намертво «впечатанные» в морфогенное поле и доступные буквально всем образы Шелдрейк называет «привычками».

Морфогенные поля есть не только у человечества в целом, но и у каждого человека. Эти поля образуют наши мысли, чувства, эмоции, поведение и, наконец, тело. При этом все, что когда-либо было в поле зрения морфогенного поля - не исчезает бесследно, а остается в нем навсегда.

В 50-е годы ХХ столетия французский физик Алан аспект проводил опыты с парными частицами, разделяя их тна специальных линзах. Затем каждая из частиц направлялась по своей части ускорителя. После торможения одной из частиц другая частица исчезала в тоже мгновение и эта реакция не зависила от расстояния между частицами. Полученные результаты смутили Аллана Аспекта, т.к. они противоречили теории Эйнштейна о предельной скорости света, а следовательно и любой другой частицы.

Лишь двумя десятилетиями позже Дэвиду Бому удалось объяснить этот феномен, но ему пришлось ввести понятие голографического строения Вселенной.

С развитием квантовой физики это явление стало более понятным: если две частицы отрываются от одного атома, то, каким бы большим ни было расстояние между ними, все, что воздействует на одну, также воздействует и на вторую.

Другое дело, что Руперт Шелдрейк впервые предложил считать единым целым не только тело человека или атом, но все, что можно объединить по какому-либо признаку. К примеру, домашние животные и их хозяева, согласно Шелдрейку, - целое, следовательно, нет ничего удивительного в том, что, когда это целое распадается, его части продолжают считывать информацию с морфогенных полей друг друга. Многие замечали, что собаки и кошки словно "чувствуют" своего хозяина. Они поджидают хозяина у двери, даже если тот возвращается домой в неурочный час, угадывают хозяйское намерение покормить их или вывести на прогулку, да и вообще улавливают малейшее изменение в настроении владельца. Подобное поведение не всегда можно объяснить острым слухом и обонянием (к примеру, в случае, когда питомцы «догадываются» о предстоящей разлуке с хозяевами, когда те еще только размышляют, не пойти ли им прогуляться, оставив пса или кошку дома). Единственное достойное толкование данного феномена, по мнению Шелдрейка ‒ морфогенные поля!

Таким образом, можно говорить о том, что биокоммуникация может основываться не только на текущем обмене информацией между живыми объектами, но и использовать «информационную память», которую назвали морфогенным (структурообразующим) полем.