Информационного поля — все от цивилизации Китая

Космос и человек, начала синергетики, идея

Даосизм. Глубокой древностью веет от этого учения, и одновременно оно очень созвучно нашему времени. Космос и человек, всеобъемлющая теория резонанса, начала синергетики, идея информационного поля, предостережения от последствий прогресса — все это человечество получило от цивилизации Китая. Этому сопутствовала вера в способность овладеть силами окружающего мира на сверхъестественном, неподвластном разуму уровне. То, о чем не говорил Конфуций, объектом своих построений сделали даосы.

Духовное семя (Цзин) возникло глубоко в недрах Небытия, чтобы затем прорасти в человеческом существе, облечься плотью и дать урожай, вернув после умножившуюся духовность Небу и Мирозданию. «Человек порождается духовным эфиром и со смертью вновь в него возвращается. Эфир порождает человека подобно тому, как вода рождает лед. Дух, сгустившись, становится человеком. Растаяв, лед превращается в воду, а человек после смерти вновь становится духом», — писал в I веке н.э. Ван Чун [7]. Мир духа и мир бесчисленных физических форм объединяет понятие Дао — Пути Вселенной.

Поток Дао охватывает весь мир; древние уподобляли Дао широкому водному потоку, в котором скрыто ощущение чего-то трудноуловимого, всепроникающего, бесформенного. Ощутить Дао трудно. Для этого необходимо отвлечься от мира форм и красок, от ненужных волнений мысли и духа, тогда только человек приобщится к Истине.

Сердце сродни Дао, и через него проходит этот Великий Поток. Здесь снова настойчиво звучит идея единства человеческого микрокосма и гигантской Вселенной, которые суть одно. Ось мира может проходить и через Полярную звезду, и через человеческое сердце.

Интересна концепция «недеяния» для цивилизации Китая. Отсутствие личной инициативы, невмешательство в развитие событий со стороны китайских мандаринов — все это было странным для европейцев. Желая добиться успеха, надо воздействовать на корни, — а корни вещей произрастают из Дао. Поэтому-то «можно познать Поднебесную, не выходя со двора». Так что «нет такого, что нельзя содеять путем недеяния», — утверждает Лао-Цзы, ибо недеяние -- это действие в сфере еще не существующего, где человек странствует мыслью, подчиняя себе «идеи вещей».

Поскольку Дао есть истина, а вдохновение черпается только из него, то нельзя вдохновенно и талантливо писать неправду. Каждый должен приобщиться к Дао сам. Кисть, тушь, книги, картины в Китае всегда свято чтились. Сами письменные знаки были, по мнению древних, созданы по подобию образов Неба, являемых Дао в движении светил и образов Земли, запечатлевших движение и ритмы того же Дао в иных, устойчивых формах.

В Китай попадали и другие учения: ближневосточный ислам, христианская ересь несторианства, персидское манихейство, протестантизм, католицизм и православие, но ничто не привилось на консервативной почве Китая, кроме буддизма.

Буддизм никогда не смог бы войти в число «Трех учений» Китая, если бы не близость его к даосизму, поэтому произошел синтез буддизма и даосизма. В частности, результатом этого стало развитие разного рода «боевых искусств», основанных на медитативной практике.

Интересно, что одни и те же китайцы в дни полнолуний и новолуний посещали храмы обеих конфессий: утром — светлой, буддийской, а вечером — сумрачной, даосской; в своей же общественной жизни они следовали установкам конфуцианства. К буддийским монахам в Китае всегда относились с некоторым подозрением; случались и преследования. У простого человека вызывал презрение добровольный отказ от семьи и потомства, то есть нарушение принципа «сыновней почтительности», у властей — нежелание заниматься трудом.

Вообще китайцам мир всегда виделся полным духов и божеств, с которыми надо было уметь общаться. Ведь даже загнутые коньки китайских крыш, так поражающие воображение европейцев, имели практическую цель — отправить обратно по параболе падающих на дома из воздушного пространства злых духов, которых хотели запугать и отвадить: коньки крыш старых зданий и храмов усеяны изображениями львов, драконов и других грозных существ.

Божеств в Китае было множество, жертвы можно было приносить любому духу. Так, первым мудрым правителем Китая был Фу Си, научивший диких предков китайцев готовить пищу на огне. Высоко чтилась память Хуан-ди, которого считают прародителем китайской нации.

Человек соединил в себе небесное и земное, доброе и злое, темное и светлое, мужское и женское, изменяющееся и постоянное, а потому он как бы встал вровень с Землей и Небом. По мнению китайцев, от человека зависит, будет ли Вселенная функционировать так, как ей положено, поэтому любая безнравственность и смута в обществе отзывается на состоянии природы и Космоса, что находит выражение в различных природных явлениях.

В Китае власть государя всегда была самодержавной, но были и сдерживающие факторы; властитель был уверен, что за злодеяния Всевышнее Небо отвернется от него, лишив его «мандата» на управление Поднебесной, — династия погибнет.

Межэтническое культурно-политическое единство Китая складывалось постепенно. В эпоху Западного Чжоу ван (царь) был провозглашен сыном Неба и его единственным земным воплощением. Этим сохранялась преемственность в сакрализации власти правителя, как это проявилось в Шанский период.

Как отмечается в книге «Древние цивилизации» (под общей редакцией Г.М.Бонгард-Левина. М., 1989) к середине 1-го тысячелетия до н.э. образуется устойчивый этнокультурно-политический комплекс средних царств (чжунго) и возникает представление об их превосходстве над остальной периферией «варваров четырех сторон света».

Период формирования культурного типа Древнего Китая охватывает эпоху «Воюющих царств» V II в. до н.э. (из сражающихся между собой государств выделились «семь могущественнейших»); эпоху Цинь: во главе огромной империи в 221 г. до н.э. стал Цинь-ши-хуанди — первый император Цинь; эпоху Хань, реализовавшую культурные установки, проявившиеся уже в первую из этих эпох — Чжань го. Культурная преемственность этих трех эпох позволила создать уникальный, неповторимый тип древней цивилизации [8].

Единая система административно-хозяйственного бюрократического управления венчалась властью императора — Сына неба, т.е. священной особы.

Китай не заложил основ замкнутой касты жрецов и сановников, но он сформировал рациональный тип чиновника-управленца. Уже Шань Ян (середина IV в. до н.э.) занятие административных должностей связал не со знатностью рождения, а с заслугами (в первую очередь военными) перед государством.

Император удерживал мировой порядок, «смотря на все четыре стороны света» и не вмешиваясь в события, где естественный порядок должен лишь поддерживаться. Он был подобен главе большой семьи. Человек в этой культурной системе стремился не к подчинению природы, а к живой жизни во всей ее природной полноте и рациональной устро-енности. Задачей разума было не изменение и разрушение, а следование всеобщему Пути (дао) в гармоничном единстве человека и Неба.

В Китае еще во II в. была учреждена система экзаменов для «отбора достойных» в государственный аппарат, существовавшая в течение почти двух тысяч лет. В принципе делалось все, чтобы ученое сословие шэньши (англ, джентри) пополнялось лучшими и талантливейшими. Экзамены были трехступенчатыми, и раз в три года победители провинциальных испытаний съезжались в столицу. Здесь заключительный тур конкурса проводил лично «Сын Неба». При последней императорской династии (XVII —XIX вв.) каждые три года таким образом заполнялось более 70 тысяч чиновничьих должностей. Чиновника всегда назначали не в ту провинцию, откуда он был родом. И через каждые пять лет он переводился всегда в новую провинцию. Именно этому сословию Китай был обязан появлением в новое время общенационального разговорного языка, который вначале так и назывался — «чиновничьим», или «мандаринским».

Китайские мандарины, однако, славились своим произволом и лихоимством. Случались периоды, когда высшие сановники империи открыто торговали должностями, а взятки оказывались чуть ли не узаконенными.

Но было и другое: находились люди, которые с риском для жизни говорили государям правду. Так, достоянием истории стало имя Хай Жуя — даже через несколько столетий оно зазвучало как призыв к борьбе с высочайшим произволом в период печально известной «культурной революции».