Благодарности 2 страница

– Понятно.

– Так что... э-э... что тут вообще-то происходит?

– Да, знаешь, мы просто приходим в гости, пьем чай.

Так оно и оказалось. Биффен затеял игру в названия книг – от каждого участника требовалось признаваться, что ту или иную книгу он никогда не читал. Биффен и леди Элен произносили названия классических романов и пьес, и если ты их не читал, то должен был поднять руку. «Гордость и предубеждение», «Дэвид Копперфильд», «Скотный двор», «Мадам Бовари», «1984», «Счастливчик Джим», «Сыновья и любовники», «Отелло», «Оливер Твист», «Упадок и разрушение», «Говардс-Энд», «Гамлет», «Анна Каренина», «Тесс из рода д’Эрбервиллей» – список непрочитанных книг, который им удалось составить, вызвал всеобщие смешки. Все сошлись на том, что под конец триместра список должен будет состоять из книг менее известных. Единственными двумя книгами, которые прочли все присутствующие, оказались «Повелитель мух» и «Поправка-22», что, как заметил Биффен, способно сказать многое о качестве преподавания литературы в приготовительной школе. Конечно, все это было очевидной и, на взгляд Адриана, довольно глупой попыткой заставить всех побольше читать, тем не менее результаты она приносила. Несмотря на претенциозность происходившего, Адриан, пожалуй, получил удовольствие, особенно воодушевило его то обстоятельство, что в русской литературе, всегда казавшейся ему самой внушительной и труднопостижимой, он оказался начитанным более всех прочих.

– Знаешь, – сказал он Картрайту, когда они возвращались в пансион Тикфорда, – побывав в таком доме, недолго и растеряться. Совсем неплохая идея – иметь прибежище вроде этого, место, куда можно захаживать, верно?

– На следующий год, когда я буду в шестом классе, он собирается стать моим тютором, – сказал Картрайт. – Я думаю поступить в Кембридж, а он, похоже, лучший, кто может натаскать тебя к оксбриджским вступительным экзаменам.

– Правда? И я собираюсь в Кембридж! – сказал Адриан. – Ты какой колледж выбрал?

– Тринити, наверное.

– Господи, я тоже! В нем мой отец учился! На самом-то деле отец Адриана учился в Оксфорде.

– Правда, Биффо считает, что мне следует поступить в Святого Матфея. У него там друг еще с военных времен, профессор Трефузис, говорят, он очень хорош. Ладно, давай пошевеливаться. Нам же запрещено выходить из пансиона. А уже почти пять.

– А, дьявол, – откликнулся Адриан, и оба припустили бегом. – Слушай, а ты журнал читал? – спросил Адриан, пока они скакали вверх по холму в сторону пансиона.

– Да, – ответил Картрайт.

На чем беседа и закончилась.

– Мы с ним поговорили почти по-настоящему, Том!

– И отлично, – сказал Том. – Тут вот какое дело...

– Все решено. В мой второй кембриджский год он присоединится ко мне. После окончания мы слетаем в Лос-Анджелес или в Амстердам и поженимся – там, знаешь, с этим просто. Потом купим дом в деревне. Я буду писать стихи, Хьюго играть на рояле и замечательно выглядеть. У нас будут две кошки, Спазма и Клитор. И спаниель. Хьюго любит спаниелей. Спаниель по имени Биффен.

На Тома все это большого впечатления не произвело.

– Десять минут назад заходил Сарджент, – сообщил он.

– Ах, чтоб его! Что ему тут понадобилось?

– Тикфорд требует тебя в свой кабинет, немедленно.

– Зачем?

– Не знаю.

– Не может же быть, чтобы... а тебя он тоже хочет видеть? Сэмми, Хэрни?

Том покачал головой.

– У него не может быть ничего против меня, – сказал Адриан. – Откуда?

– Отрицай все начисто, – сказал Том. – Это всегда срабатывает.

– Точно. Самым наглым образом.

– Но должен тебе сказать, там явно что-то заваривается, – предупредил Том. – Сарджент выглядел испуганным.

– Чепуха, – ответил Адриан, – у него воображения нет.

– Испуганным до усеру, – сказал Том. Кабинет директора пансиона располагался по

другую сторону актового зала. Адриан с удивлением увидел, что все старосты стоят, сбившись в стайку, у двери, соединяющей помещения для учеников с квартирой мистера и миссис Тикфорд. Пока он подходил, старосты не сводили с него глаз. Они не посмеивались, не выглядели враждебными. Они выглядели... выглядели испуганными до усеру. Адриан постучал в дверь Тикфорда.

– Войдите!

Нервно сглотнув, Адриан вошел.

Тикфорд сидел за письменным столом, поигрывая ножом для разрезания писем.

Совершенный психопат с кинжалом, подумал Адриан.

Директор сидел спиной к окну, и лицо его пребывало во мраке, не позволявшем Адриану прочесть написанное на нем выражение.

– Спасибо, что заглянули, Адриан, – сказал Тикфорд. – Садитесь, прошу вас, садитесь.

– Спасибо, сэр.

– О боже, боже...

– Сэр?

– Думаю, вы навряд ли представляете себе, почему я за вами послал, ведь так?

Адриан, олицетворение круглоокой невинности, покачал головой.

– Нет, я полагаю, не представляете. Нет. Надеюсь, слухи еще не распространились.

Тикфорд снял очки и взволнованно подышал на стекла.

– Я должен спросить у вас, Адриан... о боже... все это так...

Он надел очки и встал. Теперь Адриан хорошо видел его лицо, но понять ничего по-прежнему не мог.

– Да, сэр?

– Должен спросить о ваших отношениях с Полом Троттером.

Так вот оно что!

Этот идиот проболтался кому-то. Вероятно, капеллану. А злобный доктор Меддлар был только счастлив повторить все Тикфорду.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду, сэр.

– Это очень простой вопрос, Адриан. Проще некуда. Я спрашиваю вас о ваших отношениях с Полом Троттером.

– Ну, я на самом-то деле... на самом деле у нас с ним нет никаких отношений, сэр. Я хочу сказать, мы с ним вроде как друзья. Он иногда гуляет со мной и Томпсоном. Но я знаю его не очень близко.

– И это все?

– Да, сэр, все.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы сказали мне правду. Ужасно важно.

Мальчик всегда видит, когда учитель врет ему, подумал Адриан. Тикфорд не врал. Это действительно очень важно.

– Ну, вообще-то, есть одна вещь, сэр.

– Да?

– Я, правда, не уверен, что должен рассказывать вам о ней, сэр. Понимаете, Троттер говорил со мной с глазу на глаз...

Тикфорд, склонившись, взял Адриана за запястье.

– Уверяю вас, Адриан. Что бы Троттер вам ни говорил, вы должны рассказать мне об этом. Понимаете? Должны!

– Это не очень удобно, сэр... может быть, вы у него самого спросите?

– Нет-нет. Я хочу услышать все от вас. Адриан сглотнул.

– В общем, сэр, я вчера после полудня случайно столкнулся с Троттером, и он вдруг... вдруг расплакался, и я спросил его, в чем дело, а он сказал, что несчастен, потому что... ну, он как бы...

Господи, как все это сложно.

– Он... ну, он сказал, что несчастен, потому что любит одного человека... ну, знаете, питает к нему страсть.

– Понимаю. Да, конечно. Да, понимаю. Он думал, что влюбился в кого-то. В другого мальчика, я полагаю.

– Так он мне сказал, сэр.

– Троттера нашли сегодня после полудня в сарае на поле Брэндистона, – сказал Тикфорд, подталкивая к Адриану по столу листок бумаги. – В кармане у него была вот эта бумажка.

Адриан уставился на директора.

– Сэр?

Тикфорд печально кивнул.

– Глупый мальчишка, – сказал он. – Глупый мальчишка повесился.

Адриан заглянул в записку.

«Мне очень жаль, но я этого больше не вынесу, – прочитал он. – Хили знает почему».

– Его родители уже едут сюда из Харрогита, – произнес Тикфорд. – И что я им скажу?

Адриан в ужасе смотрел на него.

– Но почему, сэр? Почему он покончил с собой?

– Назовите мне имя мальчика, в которого он... к которому он питал это чувство, Адриан.

– Ну, сэр...

– Я должен знать.

– Это был Картрайт, сэр. Хьюго Картрайт.

Два костюма с Савил-роу[58] – один «Томми Наттер», другой «Беннетт, Тоуви и Стил» – сидели лицом друг к другу за столиком возле окна в «Уилтонсе».

– Приятно снова увидеть туземный продукт, – сказал «Беннетт, Тоуви и Стил». – Я уже начал думать, что он отошел в прошлое.

– Раз уж вы затронули эту тему, – произнес «Томми Наттер», – должен признаться, что я питаю слабость к тихоокеанским. Они как-то сочнее, вы не находите? В них больше плотскости, если существует такое слово.

«Беннетт, Тоуви и Стил» не согласился. Вульгарный вкус по части устриц казался ему типичным для «Томми Наттера».

– «Монтраше» немного тепловато, вам не кажется?

«Беннетт, Тоуви и Стил» вздохнул. Он еще на нянюшкиных коленях усвоил, что переохлаждать белое бургундское ни в коем случае не следует.

В «Уилтонсе» его хорошо знали и всегда старались подавать вино, охлажденное именно до этой температуры. Впрочем, если он затеет читать «Томми Наттеру» лекцию, тот разобидится. Люди его пошиба чувствительны до смешного.

– Ну да ничего, – сказал другой. – Я не жалуюсь. Итак. Поговорим о «Мендаксе». С сожалением должен сказать, что материалы Одиссея ничем шифровальный отдел не порадовали. Решительно ничем.

– Они ничего не смогли расшифровать?

– Нет, вскрыть-то материалы они вскрыли. Старый шифр с перестановками букв. Еще довоенный. Совершеннейшая древность.

– Отлично, – хмыкнул «Беннетт, Тоуви и Стил». – И что там было?

– Имена, адреса, номера телефонов. Куча безвредных австрияков. Взятых прямиком из адресной книги Зальцбурга, представляете?

– Старый прохвост.

– Так что вопрос теперь в том, – «Томми Наттер» жеманно покручивал пальцами ножку винного бокала, – вывез ли Одиссей материалы оттуда или так их там и оставил.

– Почтой к нему ничего не приходило. Это нам известно.

– Ваш подсадной друг все еще окупается?

– О да.

– Хорошо, потому что уж больно этот прохвост жаден.

На это «Беннетт, Тоуви и Стил» отвечать не стал. Можно подумать, будто услуги Телемаха Лжец

оплачивает «Томми Наттер». Он-то, разумеется, именно так и думает, скорее всего, он никогда и не обнаружит, что деньги идут прямиком из кармана «Беннетта, Тоуви и Стила», а не истребываются в государственных фондах. Это было чисто личное дело, однако Кабинет следовало держать в уверенности, что и для него тут есть своя выгода. Негоже, если они поймут, что Служба трудится исключительно для достижения личных целей «Беннетта, Тоуви и Стила».

– Я думаю, материалы по «Мендаксу» все еще там, – сказал он, – вне стен Илиона.

– Вы хотите сказать, в Зальцбурге? – спросил «Томми Наттер», который и в лучшие-то свои времена путался в кодовых названиях.

– Вот именно. В Зальцбурге.

– Вы сами знаете, все это дело в очень большой степени держится на вас. Вы единственный, кто верит в «Мендакс». Мне вспоминается операция, которую вы проводили в семьдесят шестом, и тоже против Одиссея. Чем тогда завершилась игра?

«Беннетт, Тоуви и Стил» бросил на «Томми Наттера» полный подозрительности взгляд.

– Что значит «игра»? – спросил он. – Почему вы употребили слово «игра»?

– Ну, не лезьте в бутылку, старина. Я просто имел в виду, что Трефузис стал для вас чем-то вроде навязчивой идеи. И кое-кого из нас это удивляет. Вот и все.

– Вы еще поймете, что это за фрукт. Послушайте. Я никогда не говорил, что верю в «Мендакс». Но если он не существует, зачем Троянцы и Одиссей пытаются уверить нас в противном? Уж в этом-то нам, наверное, стоит разобраться?

– Хм! – произнес «Томми Наттер». – По крайней мере, пока вся операция обходилась нам довольно дешево, тут я не могу не отдать вам должного. Однако у нас нет ни грана доказательств того, что Сабо... я снова забыл, как он у вас называется?

– Елена.

– У нас нет ни грана свидетельств в пользу того, что Елена представляет собой что-либо иное помимо верного слуги своего государства. Господи, да Троянцы его только что орденом наградили.

– Тем больше оснований подозревать Одиссея.

– Кстати, а почему «Елена»? Странное кодовое имя для мужчины.

«Беннетт, Тоуви и Стил» отнюдь не собирался давать «Томми Наттеру» даровые уроки гомеровской мифологии. Интересно, в какой школе учился этот тип? По галстуку ничего не скажешь. Галстук у него, вероятно, от каких-нибудь «Биконс-филдских консерваторов» или чего-то столь же непотребного. Гольф-клуб из Хадли-Вуд, Каршалтонские ротарианцы. Тьфу!

– В свое время оно выглядело не лишенным смысла, – ответил он.

– Угу, – сказал «Томми Наттер», втирая в скатерть хлебную крошку. – Так расскажите мне про этих внуков.

– Штефан – шахматист. Через пару месяцев приедет сюда играть. Не удивлюсь, если они будут держать его на длинном поводке.

– И вы хотите, чтобы я выделил вам ресурсы?

– Я был бы крайне рад получить какие-то деньги, если вы об этом. Тут необходима слежка второй степени.

– Завтра я должен буду скоординироваться, как они там выражаются, с Казначейством. На следующей неделе заседание Кабинета. Э, постойте, вы же не собираетесь закурить?

«Иисусе! – подумал “Беннетт, Тоуви и Стил”. – На следующих выборах буду голосовать за лейбористов».

Глава четвертая

Тим Андерсон с великим тщанием обдумал вопрос.

– Я не уверен, что сравнение с «Оливером Твистом», каким бы соблазнительным и заманчивым – а я последний, кто станет это отрицать, – оно ни казалось, настолько точно, насколько представляется с первого взгляда.

– Но простите, доктор Андерсон, сходство очень велико. Там есть тайный работный дом, шайка мальчиков, служащих персонажу по имени Полтернек, имеется Питер Флауэрбак, старающийся установить связи своей семьи с близнецами Коттон, совсем как мистер Браунлоу в «Оливере Твисте», имеется Флинтер, обращающийся, подобно Нэнси, в орудие отмщения. Разве эти параллели не поразительны?

Гэри подлил немного «Мерсо» прилипшим к экрану телевизора Дженни и Адриану.

– Я не хочу показаться человеком, отрицающим перед вами наличие таких повествовательных перекличек, – ответил Тим Андерсон, – однако я определенно обнаружил бы, что сталкиваюсь с личными затруднениями, попроси меня кто-либо отказать этому произведению в принадлежности Диккенсу зрелому, автору «Крошки Доррит» и «Холодного дома». Я ощущаю здесь более полную картину связного мира, нежели та, которую предъявляет нам «Оливер Твист». Я ощущаю более глубокий гнев, я нахожу себя откликающимся на более полное симфоническое видение. Глава, в которой описывается наводнение, сцена, когда вода подмывает берега Темзы и уносит Притон, являют нам примеры событий, предваряющих дальнейшее и органичных в большей мере, нежели те, с которыми читатель сталкивается в «Оливере Твисте». Я мог бы навлечь на себя обвинения в ошибочности суждений, попытайся я оспорить тот довод, что характер Флинтера представляет собой развитие и Нэнси, и Артфула Доджера, что – и мы не боимся признать это – приводит нас к Диккенсу, испытывающему ужас, к более, если угодно, кафкианскому Диккенсу. Интервьюер кивнул.

– Насколько я понимаю, университет уже продал права на кино– и телевизионную экранизацию «Питера Флауэрбака»?

– Это утверждение не является сущностно некорректным.

– Не тревожит ли вас то обстоятельство, что, сделав это еще до официального удостоверения подлинности рукописи, вы можете в будущем, если ее все же сочтут подделкой, попасть в неудобное положение?

– Как вы знаете, мы приняли в штат Святого Матфея немалое число новых исследователей, которые проводят сейчас обширную работу по определению степени аутентичности текста. Они прогоняют его лингвистические частицы и кластеры образов через компьютерную программу, которая столь же надежна и точна, как химический анализ.

– Снятие отпечатков авторских пальцев?

– «Авторские» – привычный термин, а «снятие отпечатков пальцев» – также недалеко от истины.

– И насколько же вы уверены в том, что это подлинный Диккенс?

– Позвольте мне перефразировать ваш вопрос и сказать так: я не уверен в том, что это не Диккенс.

– Позвольте мне перефразировать ваш ответ и сказать «херня», – произнес Адриан.

– Тсс! – зашипела Дженни.

– Нет, ну что, в самом деле. Симфонические видения.

– Я не нахожу малозначительным то обстоятельство, – продолжал Андерсон, – что во времена, когда английским отделениям моего и сотен других университетов грозит сокращение финансирования, чисто научное открытие наподобие этого привлекает столько внимания и в такой полноте подкрепляет то, что совершенно справедливо воспринимается как подвергающаяся постоянным нападкам научная дисциплина.

– Открытие определенно очень прибыльное. Как, собственно, оно было совершено?

– О существовании текста меня уведомила моя студентка из Ньюнем-колледжа. Она принимала участие в моих семинарах, посвященных теме «Деррида и несходство полов», и вела по нескольким не зависящим одна от другой линиям исследования девиаций в нормах викторианской морали. Она и обнаружила в библиотеке колледжа Святого Матфея рукопись, затерявшуюся среди старых номеров журнала «Корнхилл».

– А она поняла, на что натолкнулась?

– У нее имелись определенные представления о потенциальном отсутствии маловажности данной рукописи.

– Насколько мне известно, один из филологов вашего отделения – да, собственно, и всего колледжа, – Дональд Трефузис, выразил сомнения в подлинности находки?

– Я считаю себя человеком, который сознает огромную ценность открыто выраженных сомнений. Именно вопросы, которые не устает задавать профессор, и подтолкнули нас к поискам средств, необходимых для изучения манускрипта.

– Доктор Андерсон, многих людей, прочитавших рукопись, и меня в том числе, поразили смелость и детальность, с которыми в ней описываются сексуальная активность и природа детской проституции в Викторианскую эпоху. Как вы считаете, намеревался ли Диккенс когда-либо опубликовать это произведение?

– В настоящее время мы отслеживаем все биографические источники в поисках каких-либо ключей к ответу на этот в высшей степени закономерный вопрос. Возможно, однако, я вправе перефразировать его и спросить: «Стал бы он не уничтожать рукопись, если бы не хотел, чтобы ее прочитали?» А?

– Понимаю.

– Я не могу отказать себе в праве верить, что Диккенс сохранил ее для того, чтобы она была найдена. Поэтому мы ныне в долгу перед ним и обязаны ее опубликовать.

– Разумеется, это незавершенное произведение. В вашем распоряжении имеется всего лишь фрагмент.

– В этом замечании присутствует истина.

– Как вы полагаете, существует ли шанс обнаружить остальную часть рукописи?

– Если он существует, мы несомненно отыщем этот остаток.

– Большое вам спасибо, доктор Андерсон. Три дошедших до нашего времени главы «Питера Флауэрбака» будут в октябре опубликованы под редакцией и с аннотациями доктора Андерсона издательством «Кембридж юниверсити пресс», цена книги составит пятнадцать фунтов девяносто пять. Снимаемый сейчас на Би-би-си сериал с окончанием, дописанным Малкольмом Брэдбери,[59] выйдет на экран весной восемьдесят первого года.

Дженни встала и выключила телевизор.

– Ну ладно, – сказал Гэри, – тележку с яблоками мы перевернули, да еще и посреди стаи голубей, это точно. Что будем делать теперь?

– Теперь, – ответил Адриан, – будем ждать.

Адриан отложил трость и ослабил шейный платок. Гэри присел на ступеньку и промокнул лоб нелепейшим из когда-либо существовавших пунцового шелка носовым платком. С пожарной лестницы к ним обратилась Дженни:

– У меня есть несколько замечаний. Существует старое театральное присловье: «Плохие костюмы, хорошая игра». С сожалением должна вам сказать, что костюмы ваши были великолепны. Вся механика спектакля у нас проработана. Чего мы никак не можем предсказать, это времени, которое потребуется публике, чтобы перебраться вслед за Адрианом в этот двор. Сегодня нам предстоит это узнать. Все очень просто – идти вперед и смириться с последствиями. Теперь нам остается только одно: ждать нашего главного продюсера – публику. Если вы согласны постоять здесь немного под солнцем, я сообщу каждому касающиеся его замечания.

Дженни обратилась к Тиму Андерсону за разрешением на постановку «Питера Флауэрбака», и благодарность, которую тот испытывал к ней за обнаружение рукописи, не позволила ему ответить отказом.

– Дженни, вправе ли я на данном этапе поинтересоваться, как вы собираетесь перенести на сцену то, что в конечном итоге не является пьесой?

– Разве не вы, доктор Андерсон, сказали однажды, что вся театральная энергия викторианской Британии ушла не в драму, но в роман?

– Да, что-то подобное я говорил.

– «Королевская шекспировская компания» намеревается поставить «Николаса Никльби», а ведь «Питер Флауэрбак» куда больше пригоден для сцены. Если мы воспользуемся помещением Любительского театра, то сможем вывести публику наружу, вслед за Питером, направляющимся в Притон. Двор сбоку от театра и сейчас уже – вылитая викторианская трущоба.

– Безумно увлекательно.

– Вот и прекрасно.

– Дженни, а могу я спросить вас, не нуждаетесь ли вы в какой-либо помощи по части создания окончательного текста пьесы?

– О, пьесу пишу не я. Адриан Хили.

– Хили? Не знал, что он получил допуск к рукописи.

– Так или иначе, он ее прочитал.

И вот теперь Дженни спустилась с пожарной лестницы и с пачкой заметок в руке подошла к Адриану и Гэри.

– Сцены с Полтернеком в основном хороши, – обратилась она к Гэри. – Но ради бога, заучи как следует его речь в двенадцатой сцене.

– А что такое двенадцатая сцена?

– Та, в которой ты покупаешь Джо. Да, кстати, где Хьюго?

– Я здесь.

– Я хочу порепетировать с тобой и Адрианом сцену на Рассел-сквер. Там до сих пор не все ладно. Так, погодите-ка... У меня есть замечания к другим исполнителям. Если вы отправитесь в зал и еще раз пройдетесь по тексту, я подошлю к вам Бриджит, а через десять минут буду сама.

Адриан и Хьюго вместе вошли в театр.

– Нервничаешь? – спросил Адриан.

– Немного. Мать приезжает. Не знаю, что она об этом подумает.

– Твоя мать?

– Она актриса.

– Почему я об этом ни разу не слышал?

– А почему ты должен был слышать?

– Да, пожалуй, причины отсутствовали. Сцена была бы трудной, даже если бы роль Джо

играл не Хьюго, а кто-то другой. Адриан мысленно прошелся по ней, точно диктор Радио-3, излагающий краткое содержание оперы.

«Питер Флауэрбак, – нараспев повторял он про себя, – будучи уверенным, что Джо Коттон – сын его сестры, приводит мальчика в свой дом на Рассел-сквер. Попав туда, Джо немедля предпринимает попытку раздеться: он не способен вообразить, что в доме джентльмена от него могут ожидать чего-то другого. Питер и его экономка миссис Твимп успокаивают мальчика и купают его в ванне. Миссис Твимп, которую играет Бриджит Арден, привносит в сцену комедийное начало, путаясь в словах, когда вместе с Питером расспрашивает Джо о подробностях его раннего детства. Воспоминания мальчика до крайности расплывчаты. Он помнит сад, большой дом, светловолосую сестру, но почти ничего сверх этого. На этой стадии Адриан Хили, играющий Флауэрбака, обнаруживает, что память подводит и его тоже, и начинает забывать свои реплики.

После ванны Джо проводят, чтобы покормить, в столовую. Вернее сказать, столовая выезжает к ним. И Джо в ужасе узнает на одном из портретов сэра Кристиана Флауэрбака, дядю Питера.

– Этот джентльмен сделал мне больно! – вскрикивает он.

Выясняется, что сэр Кристиан, благодетель и крестный отец Питера, коему предстоит унаследовать баронетство и состояние дяди, был первым осквернившим Джо мужчиной.

Сцена заканчивается ночью, когда Джо прокрадывается в спальню Питера и забирается в его постель. Другие формы дружеского общения и любви ему неизвестны.

Пробудившись на следующее утро, Питер с ужасом обнаруживает, что разделил ложе с мальчиком, который, как он теперь уверен, и уверен пуще, чем когда-либо прежде, приходится ему племянником».

Адриан к выбору Хьюго на роль Джо никакого отношения не имел; так, во всяком случае, считалось. Как-то под вечер в его квартиру ворвалась распираемая восторгом Дженни.

– Я только что видела совершеннейшего Джо Коттона! Мы все-таки сможем обойтись без настоящего мальчика.

– И кто же это дитя?

– Он не дитя, он первокурсник Тринити, однако на сцене легко сойдет за мальчишку четырнадцати-пятнадцати лет. И, Адриан, он совершенно такой, каким ты... м-м... каким Диккенс описал Джо. Те же волосы, те же голубые глаза, все. Даже походка такая же, хоть и не знаю, по той же ли самой причине. Он приходил ко мне нынче утром, очень неудобно получилось, он почему-то решил, что я его жду. Наверное, Бриджит все устроила, а мне не сказала. Его зовут Хьюго Картрайт.

– Правда? – сказал Адриан. – Хьюго Картрайт, вот оно как?

– Ты его знаешь?

– Если это тот, о ком я думаю, мы с ним состояли в одном школьном пансионе.

Гэри открыл рот, собираясь что-то сказать, но, встретившись с Адрианом взглядом, смолчал.

– Я довольно смутно помню его, – сообщил Адриан.

– Тебе не кажется, что он идеально подходит для роли Джо?

– Ну, во многих отношениях, наверное, да, подходит. Почти идеально.

Если Хьюго и нервировали соответствия между стодвадцатилетней давности викторианской рукописью и эпизодом из его и Адриановой жизни, он об этом ничего не сказал. Не приходилось, однако, сомневаться, что играл он в этой сцене скованно и формально.

– Теперь твой дом здесь, Джо. Миссис Твимп будет тебе матерью.

– Да, сэр.

– Понравится тебе миссис Твимп в роли матери?

– Она хочет присоединиться к нам, сэр?

– Присоединиться к нам, Джо? Присоединиться в чем?

– В постели.

– Господи помилуй, мистер Флауэрбак, паренек настолько свыкся с жизнью в утробе стыда и позора, и это фактический факт, что другой себе даже не представляет.

– Тебе нет необходимости спать с кем-либо еще, кроме тебя и твоего Спасителя, Джо. В мире и невинности.

– Нет, сэр, что вы, сэр. Ведь мистер Полтернек, и миссис Полтернек, и дядюшка Полтернек должны получать за своих мальчиков деньги. А я, сэр, – их золотой соверен.

– Прошу тебя, Джо, оденься.

– Господь да возблюет бедное дитя, мистер Флауэрбак. Взгляните, в каком он состоянии. Его следует омыть и дать ему свежее обличение.

– Вы правы, миссис Твимп. Принесите халат и лохань.

– Я мигом, вы и проморгаться не успеете. Из партера Адриана окликнула Дженни:

– Как по-твоему, какие чувства ты испытываешь к Джо в этой сцене?

Адриан заслонил глаза от света.

– Ну, отвращение, пожалуй. Ужас, жалость, негодование... сама знаешь. Все сразу.

– Это-то да. А как насчет желания?

– М-м...

– Знаешь, мне кажется, тут подразумевается, что Питер с самого начала испытывает сексуальную тягу к Джо.

– Вообще-то, я не...

– По-моему, Диккенс очень ясно дает это понять.

– Но это же его племянник! Не думаю, что у Диккенса бродили подобные мысли в его диккенсовской голове, а ты?

– А я не думаю, что мы можем быть так уж уверены в этом.

– Да почему же не можем?

– Посмотри на Джо. Он стоит перед тобой, полуголый. Думаю, мы должны ощутить... должны ощутить... своего рода подспудное, подавленное желание Питера.

– Ладно! Будет тебе подспудное, подавленное желание. Может, добавить на гарнир еще и отвращение к себе или обойдемся без него?

– Адриан, нам через три часа выходить на сцену, пожалуйста, не начинай говниться.

– Хорошо. Не буду.

– Так, Хьюго, что насчет тебя?

– Ну...

– Каково твое отношение к Адриану, как ты считаешь?

– Ну, он просто еще один мужчина, так?

– Я не знаю, как любить его, – запел Адриан. – Что делать, чтобы привлечь его. Он всего лишь мужчина, а у меня их было так много. И он всего лишь один из них.[60]

– Мне кажется, здесь Адриан прав, – сказала Дженни. – Не считая того, что он сфальшивил на четверть тона. Вообрази все те странные вещи, которые тебе приходилось проделывать с другими твоими клиентами. То, что тебя искупали и приодели, не кажется тебе таким уж новым и необычным. Тебя учили доставлять удовольствие. Твоя услужливость – это услужливость шлюхи, твоя улыбка – улыбка шлюхи. Думаю, ты можешь позволить себе чуть больше самоуверенности. Пока же ты довольно скован.

– Он всего лишь плоть и кровь, – сообщил Адриан. – Глянь-ка, кто стоит с ним рядом.

– Адриан, прошу тебя!

– Извините, мисс.

Миссис Твимп внесла поднос с завтраком.

– Сэр, паренька нигде не найдут... о-ох!

Она в изумлении уставилась на голову Джо, покоившуюся на голой груди Питера Флауэрбака.

– Сэр! Сэр!

– О... доброе утро, миссис Твимп...

– Господи помилуй! Отродясь такой распущенности не видела! Мистер Флауэрбак, сэр, я не могу поверить правоте моих глаз. Чтобы вы – да выставили себя напоказ, как искусатель детей, нет, как потаскун откроков, как педестал! Как прародитель порока, распутанник! И чтобы я взирала на такую голую бесстадность, такую утрату иллюзий!

– Успокойтесь, миссис Твимп. Это дитя прокралось сюда ночью, пока я спал. Я до сей минуты и понятия не имел, что оно рядом со мной.