I. Не все то съедобно, что на столе.

ТВАРЬ

Амброз Бирс

В тусклом мерцании стоявшей на краю грубого стола сальной свечи мужчина читал что‑то, написанное от руки в маленькой книжечке. То была старая, изрядно потертая записная книжка; почерк владельца, по‑видимому, был не слишком разборчив – временами мужчина подносил страницу поближе к огоньку, чтобы лучше осветить текст. В такие моменты книжечка отбрасывала тень на половину комнаты, скрывая во мраке лица и фигуры присутствующих – помимо читавшего, в помещении находилось еще восемь человек. Семеро из них сидели, прислонясь к грубым бревенчатым стенам, безмолвно и неподвижно, и, учитывая небольшие размеры комнаты, совсем рядом со столом. Протяни один из них руку, и он коснулся бы восьмого, что лежал на столе лицом вверх, с вытянутыми вдоль боков руками, частично накрытый простыней. Он был мертв.

Мужчина читал книжечку про себя, остальные также хранили молчание; казалось, все чего‑то ожидали, не ждал ничего лишь мертвец. Сквозь проем в стене, служивший окном, из непроглядной темноты снаружи доносился весь тот загадочный шум, который можно услышать ночью на пустоши: далекий протяжный вой невидимого койота, мерное жужжание не знающих устали насекомых в ветвях, странные голоса ночных птиц, столь отличные от голосов дневных, нескладное брюзжание огромных жуков – целый хор таинственных звуков, что начинает казаться сном, лишь только стихнет, точно почуяв чье‑то присутствие. Но все это было безразлично собравшимся; ни один из них не испытывал праздного любопытства в отношении вещей отвлеченных и непрактичных – это становилось очевидно при первом же взгляде на их жесткие, обветренные лица, очевидно даже в слабом мерцании единственной свечи. Все они, определенно, были местными – фермерами и лесорубами.

Читавший кое‑чем отличался от прочих; если они жили аскетично, то его можно было бы назвать человеком мирским, светским, хотя и было в его наряде нечто, роднившее его с находящимися вокруг особями. В таком, как на нем, пальто, стыдно было бы показаться в Сан‑Франциско, обувь сработали явно не в городе, что же до шляпы, верной собакой возлежавшей рядом на полу (он единственный в комнате снял головной убор) – прими ее кто‑нибудь за исключительно декоративный аксессуар, он допустил бы несомненную ошибку. Лицо мужчины было весьма располагающим, с легким оттенком строгости; это выражение, однако, могло быть напускным или сознательно выработанным, как подобающее облеченному властью. Ведь он был коронером. Именно благодаря служебному положению он завладел книжечкой, которую читал; ее обнаружили среди вещей покойного в той самой хижине, где теперь происходило дознание.

Закончив читать, коронер убрал книжку в нагрудный карман. В то же мгновение дверь отворилась; вошел молодой человек. Родился и вырос он, очевидно, не в горах – облачение выдавало в нем горожанина. Одежда его, тем не менее, запылилась, словно после долгого пути. Он и в самом деле скакал во весь опор, чтобы успеть на дознание.

Коронер кивнул; больше гостя никто не поприветствовал.

– Мы ждали Вас, – заговорил чиновник. – С делом требуется покончить нынче же.

Молодой человек улыбнулся.

– Прошу прощения, что заставил ждать. Я был в отъезде – не потому, что скрывался от повесток, а чтобы поместить в моей газете отчет о событиях, суть которых, полагаю, я должен сегодня изложить.

Коронер вернул улыбку.

– Отчет, который Вы поместили в газете, надо думать, отличается от того, что Вы дадите здесь, под присягой.

– Смотрите сами, – заметно вспыхнув, горячо возразил собеседник. – Я писал отчет под копирку, и один экземпляр у меня с собой. Материал помещен не в колонке новостей – то, что там описано, невероятно, – а в рубрике художественной прозы. Но я готов использовать его для дачи показаний.

– Вы же говорите, что описанное в нем невероятно.

– А что Вам до этого, сэр, если я буду говорить под присягой?

Некоторое время коронер помолчал, опустив глаза в пол. Сидевшие в хижине мужчины перешептывались, почти не отрывая взглядов от лица покойника. Наконец коронер поднял глаза и распорядился:

– Продолжаем дознание.

Мужчины сняли шляпы. Свидетеля привели к присяге.

– Ваше имя? – спросил коронер.

– Уильям Харкер.

– Возраст?

– Двадцать семь лет.

– Вы знали покойного, Хью Моргана?

– Да.

– Вы видели, как он погиб?

– Я был рядом.

– Как это вышло? Я имею в виду о Вашем присутствии.

– Я приезжал к нему порыбачить и поохотиться. Была у меня, вместе с тем, и другая цель – понять его странное отчуждение. Он казался мне хорошим прототипом главного героя. Я пописываю рассказы.

– Я их почитываю.

– Спасибо.

– Я не про Ваши.

Некоторые из присяжных рассмеялись. Смех – луч света, разрывающий мглу. Солдаты легко поддаются ему в перерывах между сражениями, а шутка в покойницкой покоряет своей неожиданностью.

– Расскажите об обстоятельствах смерти этого человека, – предложил коронер. – Можете пользоваться любыми заметками, какими пожелаете.

Намек был понят. Вынув из кармана рукопись, свидетель поднес ее к свече, перевернул несколько листов, нашел нужный отрывок и стал читать.