Рекомендовано до друку 27 страница

Для Плетнева внезапно пришло совсем иное понимание истории, и своего места в этой истории. Теперь перед ним как будто не существовало тех многочисленных трудностей, которые отпугивали его раньше. Нет, теперь, в этой борьбе скрывавшихся противоречий, Евгений Георгиевич стал находить даже какие-то откровения. Те откровения, которым раньше он, быть может, не придавал особого значения, но которые наверняка были. Ведь если мы что-то не замечаем,--считал он,-- это совсем не значит, что этого нет. Более того, именно то что мы бессознательно избегаем, как раз и может как раз в себе какую-то особую негативную оценку нашего сознания. Поэтому сознание и страхует себя таким образом, попросту до поры до времени стараясь не замечать того негатива, который проецируется извне.

Помимо прочего, как оказалось, сознание Евгения всем процессом своего существования вынуждало его идти на маленькую хитрость, которая раньше ему в жизни помогала, но в конечном итоге оказалась ошибочной, потому как приводила, как оказалось, к не очень желательным последствиям. А суть в том, что еще с юношеских лет Евгений стал давать фору другим. То есть там, где намечалось его явное преимущество (в общении с кем-либо - путем переигрывания интеллектом), он словно намеренно давал другим одержать вверх, видимо бессознательно страхуясь таким образом (как он считал раньше) против того, чтобы такой человек почувствовал в нем сильного противника, а значит, пытался бы постоянно ему противостоять. В то время как на деле получалось (после соответствующих установок в поведении Евгения), что возможный противник Евгения не замечал в лице Плетнева противника. Причем как раз из-за той странности в поведении (странность была закономерностью, как оказалось), когда противники Плетнева, не видя в нем врага, а замечая лишь слабину - стремились с еще большим остервенением его добить, Женя Плетнев долгое время страдал. Страдал, пока не понял, что ситуация кроется в другом. И как раз чтобы уберечь себя от возможного нападения-провокации со стороны других - необходимо наоборот, казаться сильным. Только так можно было оградить себя от излишних проникновений в свой внутренний мир. С целью, опять же (как понял Плетнев), подчинения его внутреннего мира - установкам агрессора. И таких агрессоров за всю его жизнь набралось такое количество, что Плетнев понял, что надо в корне менять установку. И действовать как бы наоборот. Внушая окружающим страх и уважение. Или лучше уважение -- посредством страха.

Плетнев только недавно стал привыкать к новой роли. Оказалось, что не так-то просто было избавиться от установок прошлого. Те прочно закрепились в сознании, но Плетнев не был бы Плетневым, если бы не направил силы на избавление от порока, который раньше считал своим положительным качеством (как своим, так и качеством вообще той рафинированной части интеллигенции, к которой по ошибке себя зачислил). И сейчас все представлялось ему совсем иначе. Как бы даже на порядок выше тех последствий ситуаций, которые происходили раньше.

И при этом он словно понимал, что даже самое радостное будущее не есть на самом деле то, что ему нужно. Потому как совсем неизвестно, совсем еще вопрос, будет ли ему в этом будущем настолько хорошо, чтобы он понял, что это будущее много лучше самого наилучшего прошлого. А тут уже, пожалуй, и действительно вопрос - так ли это. И даже скорей всего что не так,--склонялся к мысли Плетнев, хотя и не стремился пока делать эту мысль всеобъемлющей; подчиняя ей те мысли, которые еще могли появиться. И все потому, что Евгений Плетнев, несмотря на возраст, все еще относился к категории людей, способных менять свои убеждения не в силу какой-то поверхности взглядов, а только потому, что стремились такие люди избегать любых ошибок. Любых, это значит и своих собственных.

Когда Плетнев размышлял об этом, он предположил, что вышло странно, но ему пришлось вновь (и в который уже раз) остаться одному. Пусть он, конечно, не расставался окончательно со своими знакомыми, товарищами, друзьями да приятелями. Но ведь и выходило так, что повторение подобного положения дел как бы косвенно ("как минимум косвенно",--подумал Плетнев) свидетельствовало о том, что ему действительно, по большому счету, было неинтересно мнение других. Тем более,--сказал себе Плетнев,-- вариант общения он все равно получает на кафедре, во время преподавания.

--То есть, другими словами, если рассматривать вопрос общения в контексте необходимости проговаривания в день определенного количества слов,--уточнил Плетнев для себя,--то он подобный фактор общения реализует во время преподавания. А большего, как бы получается,--задумался Евгений Георгиевич,--ему вроде и не нужно.

Подведя подобный итог, Плетнев стал допускать, что в общем и целом он прав. И если ошибается, то исключительно в частностях. Причем эти частности можно было замечать или не замечать уже в зависимости от тех или иных установок, находящихся в подсознании в конкретный период времени. Тогда как если рассматривать аспект целостности, общности, идеи, то он был прав,--сказал сам о себе Евгений Георгиевич, повторив появившиеся выводы еще раз, и согласно кивнув себе, мысленно поблагодарил себя за достигнутое понимание вопроса.