КНИГА XXXI 2 страница

15. (1) Народ тут же собрали на сходку, дабы царь мог перед всеми рассказать о своих намерениях. Вскоре, однако, догадались, что приличнее будет царю поведать о своих намерениях письменно, (2) нежели краснеть, исчисляя прилюдно свои благодеяния под возгласы одобрения и изъявления неумеренной лести, на которую всегда столь щедра толпа. (3) В письме, обращенном к собранию и там же прочитанном, царь поминал сначала о том, что сделал он для Афин, затем об успехах своих в борьбе с Филиппом (4) и под конец призывал афинян вступить в войну тотчас же, покуда и сам он, и родосцы, и даже римляне на их стороне: если упустите время, писал он, (5) потом будет поздно. Затем выступили родосские послы. Благодеяние, только что оказанное родосцами городу, было еще у всех свежо в памяти – четыре недавно захваченных македонянами афинских боевых корабля они отбили и вернули афинянам[3346]. По всем этим причинам афиняне с великим единодушием решили начать войну с Филиппом. (6) Сперва царь Аттал, а затем и родосцы удостоились чрезвычайных почестей: с этого времени впервые упоминается триба, учрежденная сверх прежних десяти и названная Атталовой[3347]; народ Родоса получил золотой венок за доблесть (7) и право афинского гражданства – так же как прежде предоставили родосцы право своего гражданства афинянам. (8) После всего этого царь Аттал вернулся к своему флоту на Эгину, а родосцы отплыли с Эгины на Кию[3348]и оттуда домой, посетив другие острова и приняв в свой союз их все, кроме Андроса, Пароса и Китна[3349], ибо там стояли македонские гарнизоны. (9) Аттал же на Эгине пребывал в полном бездействии, – он отправил гонцов с вестями в Этолию[3350]и ожидал оттуда ответного посольства. (10) Этолийцы, однако, были весьма довольны тем, что, худо ли хорошо ли, сумели заключить мир с Филиппом, и теперь вовсе не жаждали вступить в войну на стороне Аттала. Если бы в те дни Аттал и родосцы не дали Филиппу передышки, они сумели бы собственными силами освободить Грецию и стяжали бы себе тем великую славу. (11) Но они допустили его переправиться через Геллеспонт, расположиться во Фракии и собраться с силами и тем затянули дело, уступив всю славу римлянам, которым и суждено было вести эту войну и завершить ее победой.

16. (1) Филипп действовал, напротив того, решительно и уверенно, как подобает царю. Он, хоть и не совладал с такими врагами, как Аттал и родосцы, ничуть не испуганный даже надвигавшейся войной с римлянами, (2) отправил одного из своих полководцев, некоего Филокла, с двумя тысячами пеших и с двумя сотнями конных опустошать землю афинян, (3) флот же передал Гераклиду, дабы он двигался к Маронее, сам же с двумя тысячами легковооруженных пехотинцев да с двумя сотнями всадников вступил во владения этого города. (4) Маронею Филипп захватил с первого приступа, потом долго и упорно осаждал Энос[3351]и наконец овладел им тоже, благодаря изменнику Каллимеду, префекту города, поставленному здесь Птолемеем. Одно за другим взял Филипп укрепления Кипселу, Дориск и Серрей. (5) Оттуда он продвинулся к Херсонесу и принял под свою руку по доброй воле сдавшиеся ему Элеунт и Алопеконнес. Сдались ему также Каллиполь, Мадит и еще несколько небольших крепостей. (6) Лишь жители Абидоса закрыли перед царем ворота[3352], не приняли его послов, и тут Филиппу пришлось остановиться. Долго длилась осада, и город выстоял бы, но Аттал и родосцы от него отступились: (7) Аттал послал для обороны Абидоса всего‑навсего триста воинов, а родосцы – одну‑единственную квадрирему из того флота, что стоял у Тенедоса[3353]. (8) После уже, когда жители были вконец измучены осадой, Аттал переправился на материк, подошел к городу да так и не оказал настоящей помощи ни с суши, ни с моря, лишь возбудив у абидосцев напрасные надежды.

17. (1) Жители Абидоса сначала расставили на стенах боевые машины и тем не только преградили врагу доступ с суши, но и кораблям неприятельским уже невозможно стало оставаться в гавани. (2) Когда же все‑таки внешние стены оказались проломлены, а подкопы дошли уже и до наспех сооруженных внутренних стен, абидосцы отправили к царю послов договариваться об условиях сдачи. (3) Они хотели договориться так, чтобы родосским кораблям со всеми, кто на них находился, и воинам, которых прислал Аттал, позволено было беспрепятственно покинуть Абидос, им же самим пусть царь разрешит уйти из города в одной лишь одежде. (4) Филипп отказался обсуждать условия, потребовал, чтобы Абидос сдался на милость победителя; и послы воротились с этим ответом. Жители пришли в негодование и отчаяние, вскоре обратившееся в ярость. (5) Безумие, некогда владевшее сагунтинцами, охватило теперь и их. Женщин велено было запереть в храме Дианы[3354]; свободнорожденных мальчиков, дев и даже младенцев с кормилицами – в гимнасии[3355], (6) на площадь снести все золото и серебро, а на стоявшие в гавани корабли, один – родосский, другой – из Кизика[3356], свалить всю дорогую одежду; призвать жрецов, привести жертвенных животных, расставить среди площади алтари. (7) Выбраны были люди, которым приказали не сводить глаз с проломов в стенах, где граждане города бились с неприятелем, и едва лишь граждане эти будут убиты, тотчас перерезать всех женщин и детей, сбросить в море сложенное на кораблях золото, серебро и дорогие одеяния и, где только удастся, (8) запалить общественные здания и дома жителей. (9) Предводимые жрецами, распевавшими свои мрачные и страшные гимны, приносят абидосцы клятву свершить до конца все эти злодейства, а те, кому возраст позволяет носить оружие, клянутся либо возвратиться с победой, либо умереть. (10) Верные своей клятве богам, сражались они столь отважно, что царь испугался их яростного упорства и остановил битву, не дожидаясь наступления ночи. (11) Старейшины города, которым поручено было исполнить самое жестокое из задуманных злодеяний, увидев, что из боя вернулась лишь кучка израненных, измученных бойцов, решили поручить жрецам с первыми лучами солнца, надевши на головы священные повязки, отправиться к Филиппу, дабы сдать город.

18. (1) Город еще не был сдан, когда Марк Эмилий, самый молодой из трех послов, что были ранее отправлены в Александрию[3357], услыхал об осаде Абидоса; с согласия сотоварищей отправился он к Филиппу и потребовал ответа – зачем тот пошел войною против Аттала и жителей Родоса, (2) а теперь к тому же еще и осадил Абидос? Царь ответил, что Аттал и жители Родоса давно уже докучают ему своими нападениями. «Ну а абидосцы, – спросил Эмилий, – что же, и они напали на тебя первыми?» (3) Человеку, не привыкшему выслушивать правду, такой вопрос, обращенный к царю, показался недопустимо дерзким. «Возраст твой и красота,– сказал он,– а более всего твоя принадлежность к римскому племени делают тебя слишком дерзким. (4) Я желаю прежде всего, чтобы вы помнили о договоре и жили со мной в мире. Если же вздумаете испытывать мое терпение и попытаетесь пойти на меня войною, я сумею дать вам урок, и вы на поле брани убедитесь, что мощь македонского царства и слава его ни в чем не уступают римским». (5) С этими словами Филипп отпустил посла[3358]. Он принял все золото и серебро, которое в Абидосе было кучами свалено на улицах, пленных, однако ему не досталось ни одного человека, (6) ибо осажденные пришли в неистовство, посчитав, будто предали павших, и, осыпая упреками, называя клятвопреступниками и самих себя, а более всего жрецов, что сами же ранее клятвенно обрекли их на смерть, а теперь хотят живыми отдать в руки врага, (7) бросились убивать жен своих и детей, а потом в каком‑то восторге стали истреблять самих себя на улицах города. Пораженный таким их безумием, царь приказал своим воинам остановиться и объявил абидосцам, что дает им три дня, чтобы предать себя смерти. (8) За этот срок побежденные свершили над собой более злодеяний, чем свершил бы самый свирепый победитель, и ни один не попал в плен, если не считать тех, кто либо был в оковах, либо по другим причинам лишен возможности отнять у себя жизнь. (9) Оставив в Абидосе гарнизон, Филипп возвратился в свои пределы. Подобно тому как некогда гибель Сагунта склонила помыслы Ганнибала к войне против римлян, так и гибель Абидоса внушила сходные намерения Филиппу. Прискакавшие гонцы доложили ему, что консул уже вступил в Эпир и расположил на зиму сухопутные войска в Аполлонии, а морские – на Коркире[3359].

19. (1) Тем временем послы, что находились в Африке, получили наконец ответ относительно Гамилькара, который по‑прежнему стоял во главе войска галлов. «То немногое, что мы могли сделать, – доложили карфагеняне, – мы сделали, объявив Гамилькара изгнанником и отобрав в казну его имущество. (2) Перебежчики же и дезертиры – все, которых удалось разыскать, – переданы римлянам, а для завершения этого дела в Рим в скором времени отбудет посольство – оно и даст сенату необходимые объяснения». Карфагеняне добавляли, что они к тому же отправили двести тысяч модиев пшеницы в Рим и столько же – в Македонию для стоящего там войска. (3) Затем римские послы явились к царю Нумидии. Передав ему дары и выполнив все, им порученное, они приняли от Масиниссы тысячу нумидийских конников из тех двух тысяч, что он им предлагал. (4) Масинисса сам наблюдал, как конница грузилась на корабли, и отправил с нею в Македонию сверх двухсот тысяч модиев[3360]пшеницы еще двести тысяч модиев ячменя. Выполнили послы и третье свое дело. (5) Вермина выехал им навстречу к границе своих владений и согласился, чтобы римляне сами составили мирный договор, ибо он готов принять все их условия, (6) а любой мир с Римом будет для него благ и справедлив. Послы вручили Вермине условия мира и велели ему отправить для их утверждения посольство в Рим.

20. (1) Примерно в это же время Луций Корнелий Лентул вернулся из Испании, где был проконсулом. (2) Он доложил сенату обо всех делах, доблестно и счастливо завершенных им за многие годы[3361]пребывания в провинции, и просил разрешения вступить в город триумфатором; (3) сенат постановил, что по делам своим он заслуживает триумфа, но таковая награда до сей поры ни разу еще не присуждалась командующему, который не был бы при этом ни диктатором, ни консулом, ни претором; (4) Лентул же ведал Испанией не как консул или претор, но был всего лишь наместником с консульской властью[3362]. (5) Тогда решено было, чтобы Лентул вступил в город с овацией[3363]. Народный трибун Тиберий Семпроний Лонг воспротивился этому решению, сказавши, что и такого обыкновения не было и ни одного подобного примера не найти. (6) Сенаторы, однако, были единодушны, трибун наконец отступился, и Лентул с овацией вступил в город. (7) В провинции он захватил и в Рим доставил сорок три тысячи фунтов серебра да золота две тысячи четыреста пятьдесят фунтов, а кроме того, роздал из добычи каждому воину по сто двадцать ассов.

21. (1) К этому времени войско консула Аврелия завершило переход из Арреция[3364]в Аримин, а пять тысяч союзников‑латинов спустились из Галлии в Этрурию. Галлы все еще осаждали Кремону; (2) претор Луций Фурий Пурпуреон выступил против них; он двигался большими переходами и, выйдя к Кремоне, расположился в полутора милях от неприятеля. (3) Если бы он не побоялся напасть на вражеский лагерь прямо с похода, то мог бы одержать славную победу, (4) ибо галлы разбрелись по окрестным полям и в лагере оставалась лишь ничтожная охрана. Фурий Пурпуреон, однако, на это не решился, ибо шел к Кремоне стремительно и теперь опасался, что воины слишком утомлены. (5) Заслышав крики своих, галлы побросали захваченную добычу и кинулись в лагерь. На следующий день они выступили строем навстречу римлянам; Луций Фурий готов был принять бой, (6) но галлы надвигались бегом, и полководцу почти не оставалось места, где развернуть войска. (7) Ополчение союзников делилось на две алы – правую и левую[3365]; Луций Фурий поставил правую на переднем крае, а позади, в резерве, – два готовых прийти им на помощь римских легиона; (8) правой алой он приказал командовать Марку Фурию, одним легионом – Марку Цецилию, а конниками – Луцию Валерию Флакку; все трое были у него легатами. Еще двух легатов, Гая Летория и Публия Титиния, претор оставил при себе, (9) дабы держать под наблюдением все поле боя и сразу же ответить, буде противник предпримет неожиданный маневр. (10) Поначалу галлы все скопом кинулись на стоявшую перед ними правую алу, понадеявшись смять ее и уничтожить; (11) когда это не получилось, они стали обходить отряд с флангов, стремясь окружить его, и думали легко достичь этого, поскольку числом гораздо превосходили римлян. (12) Угадав их замысел, претор приказал растянуть боевую линию сколь возможно более, выведя два легиона из запаса, он поставил их справа и слева от отряда, что бился на переднем крае, и дал обет построить храм Юпитеру, коли дарует ему победу в этом бою[3366]. (13) Луцию Валерию он велит пустить на один из флангов противника всадников обоих легионов, на другой – союзную конницу и пресекает замысел галлов окружить строй римлян; (14) сам же, видя, сколь широко оттянул противник свои фланги и тем ослабил середину строя, приказывает бросить в бой когорты и прорвать вражескую линию. (15) Римская конница опрокинула врага на флангах, пехота – в центре, множество галлов было убито, и они наконец врассыпную побежали к лагерю. (16) Конники устремились следом, подоспели и пошли на приступ легионеры. (17) Не более чем шести тысячам человек удалось спастись бегством, убито или взято в плен было тридцать пять тысяч, захвачено семьдесят боевых знамен и более двухсот галльских повозок, доверху нагруженных добычей. (18) В битве этой пал карфагенский полководец Гамилькар[3367]и трое галльских вождей; вызволены из плена и возвращены в свой город почти две тысячи свободных граждан Плацентии.

22. (1) Победа была велика, и в Риме узнали о ней с радостью. (2) Когда донесение доставили в столицу, решено было три дня кряду возносить благодарственные моления богам. Погибло до двух тысяч римлян и союзников – более всего из правой алы – той, что приняла на себя первый и самый мощный натиск врага. (3) Хотя претор один почти завершил войну, консул Гай Аврелий, окончив дела в Риме, выступил в Галлию и принял здесь от претора командование победоносным войском.

(4) Другой консул[3368]прибыл в свою провинцию к концу осени и расположился на зиму неподалеку от Аполлонии. (5) Из флота, укрытого на Коркире, он, как уже было сказано, вывел двадцать римских трирем, отправил их под командованием Гая Клавдия в Афины[3369], союзники, совсем было отчаявшиеся, воспряли духом, завидев входящие в Пирей корабли. (6) Никто отныне не тревожил их на суше, не разорял их поля, проходя привычным путем из Коринфа через Мегару, да и на море не видно стало разбойных кораблей из Халкиды[3370], что бесчинствовали до той поры не только в открытых водах, (7) но нападали и на прибрежные владения афинян, – теперь они не смели более заплывать за мыс Суний и тем более – выходить из Еврипского пролива в открытое море[3371]. (8) К тому же на помощь афинянам прибыли три квадриремы с Родоса и в Аттике стояли три беспалубных корабля, готовые прикрыть владения города с моря. Клавдий счел, что для обороны Афин и принадлежавших городу земель этих сил хватит, ему же судьба указует путь к более славным деяниям.

23. (1) Халкидские изгнанники, из тех, что покинули родину, спасаясь от насилий со стороны царских воинов, сообщили Клавдию, что Халкидой можно овладеть без боя: (2) македоняне, по их словам, разбрелись по окрестностям, вовсе не опасаясь нападения, ибо полагали, что противник находится далеко от города, сами же граждане Халкиды, положась на македонский гарнизон, ничего для защиты города не делали. (3) Клавдий решился последовать этим советам и, выйдя из Пирея, так быстро доплыл до Суния, что мог бы в тот же день войти в Евбейский пролив. Не желая, однако, огибать мыс и тем обнаружить свое присутствие, он приказал остановиться; (4) лишь с наступлением темноты корабли Клавдия подняли якоря и перед рассветом незаметно подошли к Халкиде со стороны самой малолюдной части города, так что нескольких солдат оказалось довольно, чтобы захватить ближайшую башню, а, поднявшись по лестницам, – также и ту часть стены, где часовые либо спали, либо их вовсе не было. (5) Продвинувшись далее к тесно застроенным кварталам, они перебили часовых, взломали ворота и впустили в город остальных воинов. (6) Солдаты разбегаются по улицам, поджигают дома вокруг главной площади, смятение охватывает город. (7) Пламя перекидывается на царские хранилища зерна, гибнут в огне склады оружия, где хранилось и множество осадных машин, воины убивают без разбора и тех, кто ищет спасения в бегстве, и тех, кто пытается сопротивляться. (8) Ни одного человека, способного носить оружие, в городе не осталось – все либо бежали, либо были убиты; погиб и сам командир акарнанец Сопатр. Всю добычу снесли на главную площадь и потом погрузили на корабли. (9) Родосцы разбили ворота тюрьмы, выпустили тех, кого запер здесь Филипп, полагавший, что уж из этой‑то темницы никто их освободить не сможет. (10) Разбив статуи царя или отбив у них головы, моряки собрались по сигналу на корабли и двинулись обратно в Пирей, откуда так недавно отплыли. (11) Если бы римлянам достало сил удержать Халкиду, не отказываясь в то же время от обороны Афин, царь с самого начала войны лишился бы и этой области, и Еврипа, что могло бы решить дело, ибо как фермопильское ущелье запирает Грецию с суши, так и Еврипский пролив есть ключ к ней с моря.

24. (1) Филипп в это время находился в Деметриаде[3372], где застало его известие о гибели союзного города. Поздно было идти на помощь тем, кто уже потерпел поражение, но отомстить – почти то же, что помочь, и царь жаждал мести. (2) Тотчас пустился он в путь с пятью тысячами легковооруженных воинов и тремя сотнями всадников, стремясь как можно быстрей добраться до Халкиды, ибо не сомневался, что сумеет разгромить там римлян. (3) Вступив в Халкиду, царь увидал, что все напрасно: дымящиеся развалины предстали его взору, и зрелище полуразрушенного союзного города преисполнило его сердце горечью. Оставив небольшой отряд хоронить тела павших в бою, царь все с той же стремительностью переправился по наплавному мосту через Еврип и беотийскими землями повел войско на Афины, решив, что если начнет дело так же, как римляне начали его под Халкидой, то и исход будет подобным. (4) Так бы оно и вышло, если бы не один дозорный, из тех, кого греки называют гемеродромами (вестники, которые за один день пробегают огромное расстояние[3373]). Он увидел со своей вышки идущее строем царское войско, обогнал его и среди ночи явился в Афины. (5) Тот же сон, та же беззаботность, что накануне предали Халкиду в руки ничтожного по числу противника, царили и здесь. (6) Тревожное известие разбудило афинского претора[3374]и Диоксиппа, командира вспомогательного отряда наемников; те собрали воинов на главную площадь и приказали протрубить с крепости сигнал, дабы известить всех о приближении врага. (7) Жители отовсюду бросаются к воротам, поднимаются на стены. Еще не рассвело, когда Филипп несколько часов спустя подошел к городу. Он видит повсюду огни, слышит крики обеспокоенной толпы, (8) останавливает своих воинов и приказывает расположиться тут же, на глазах горожан; теперь он решил действовать открытой силой, ибо прятаться было уже бессмысленно. (9) Македоняне подошли со стороны Дипилона[3375]. Ворота эти больше и шире остальных и образуют как бы устье города, перед ними и за ними тянутся широкие, как дороги, улицы, так что жители могут двигаться к воротам строем уже от главной площади; зато и противнику хватает места, чтобы развернуть пехоту и конницу, одна из дорог тянется от стен почти на милю вплоть до гимнасия Академии[3376]. (10) Граждане вынесли к Дипилону свои знамена и стали в воротах единым строем с отрядом Диоксиппа и с воинами гарнизона, которым командовал Аттал. (11) Увидевши это, Филипп решил, что афиняне у него в руках, что сейчас он перебьет их и утолит наконец свою злобу против этого города, из всех городов Греции самого ему ненавистного. Он обратился к своим воинам с краткой речью: пусть воины сражаются, не спуская с него глаз, (12) пусть знают, что там, где царь, там место знаменам, там биться передовому строю. И он пришпорил коня. Не только гнев, но и жажда славы влекли его в бой, (13) ибо на стены тем временем высыпала огромная толпа посмотреть, полагал он, как станет сражаться знаменитый полководец. (14) С кучкой всадников Филипп несколько опередил строй и пробился в самую гущу боя, вселяя ужас в сердца неприятелей и бодрость в сердца своих. (15) С расстояния или в рукопашной он ранит то одного, то другого, гонит врагов к воротам, в тесноте македоняне разят насмерть охваченных страхом горожан. Сами они почти не пострадали, (16) так как с надвратных башен никто, опасаясь попасть в своих, не решался метать дроты в гущу сражающихся, где сплелись защитники и нападающие. (17) В стенах города, однако, афиняне держались стойко; Филипп велел протрубить отступление и разбил лагерь у Киносарга[3377], в ограде, окружавшей храм Геракла, гимнасий и священную рощу. (18) И Киносарг, и Ликей[3378], и все священное и прекрасное в окрестностях города было сожжено, здания и даже гробницы разрушены; ни божеские, ни человеческие законы не спасли их от неистовой ярости воинов Филиппа.

25. (1) На следующий день ворота города поначалу стояли запертыми, но вдруг распахнулись, дабы пропустить гарнизон, прибывший с Эгины от царя Аттала, и римлян из Пирея, отчего Филиппу пришлось перенести лагерь почти на три мили от города. (2) Оттуда он двинулся к Элевсину, рассчитывая внезапным приступом захватить храм и крепость, которая над ним высится и его ограждает. Однако, увидев, что караулы настороже и из Пирея на помощь городу движутся корабли, Филипп, миновав Мегару, неожиданно свернул на Коринф, но, узнавши, что в Аргосе собрался совет Ахейского союза[3379], направился туда и явился прямо на заседание, чего ахейцы никак не ожидали. (3) Совещались же они о том, как действовать против лакедемонского тирана Набиса[3380]; ведь после того, как ахейцы передали командование войском Киклиаду – полководцу, несравнимому с предшественником его Филопеменом[3381], а союзные войска пришли в расстройство, Набис снова начал войну, опустошая поля вдоль границы, а вскоре навел ужас и на города. (4) Ахейцы договаривались, какой город сколько сможет выставить воинов против этого врага, и тут‑то Филипп объявил, что берется избавить их от забот и сам займется Набисом и его лакедемонянами. (5) Царь обещал не только положить конец опустошительным набегам Набиса на земли союзных городов, но тотчас же ввести войска в область лакедемонян, перенеся войну со всеми ее ужасами в их же пределы. (6) Когда собравшиеся восторженно встретили эту речь, Филипп продолжал: «По справедливости, однако, не следует мне, охраняя ваши владения, оставить без защиты свои. (7) Так что, если по нраву вам то, что я предлагаю, готовьте столько воинов, сколько нужно для обороны Орея, Халкиды и Коринфа[3382], дабы мог я повести свои войска против Набиса и лакедемонян, уверенный, что тыл мой огражден». (8) Ахейцы тотчас же догадались, что означают столь щедрые обещания и предложение поддержать их в борьбе против лакедемонян: Филипп замыслил вывести ахейских юношей из Пелопоннеса и, держа их как заложников, втянуть ахейцев в войну против римлян. (9) Претор ахейцев Киклиад, однако, не счел нужным говорить об этом и лишь напомнил, что по уставу Ахейского союза собрания его имеют право рассматривать только те дела, ради которых были созваны; (10) намека оказалось достаточно, – после того как принято было решение о подготовке войск для борьбы с Набисом, Киклиад, хоть и слыл дотоле приспешником царя, закрыл заседание, где ахейцы неожиданно выказали столько упорства и независимости. (11) Филипп понял, что хитро замышленные планы его рухнули, и, набрав некоторое число добровольцев, вернулся в Коринф, а оттуда в Аттику.

26. (1) В те самые дни, когда Филипп находился в Ахайе, префект[3383]его на Евбее Филокл отплыл с острова с двумя тысячами фракийцев и македонян, намереваясь пограбить в афинских владениях. Неподалеку от Элевсина он перешел поросшие лесом горы Киферона, (2) отправил часть своих воинов опустошать поля афинян, сам же с остальными спрятался в засаде, (3) рассчитывая внезапно напасть на врагов, если те выйдут из Элевсинской крепости и, рассеявшись по полям, станут преследовать его воинов. (4) Афиняне, однако, разгадали его хитрость – тогда Филокл вернул своих воинов с полей, построил их и повел на Элевсин, надеясь захватить крепость, но и тут ничего не добился; вынужденный отступить с большими потерями, он в конце концов присоединился к Филиппу, который возвращался из Ахайи. (5) Теперь сам царь попытался взять Элевсинскую крепость, из Пирея подоспели корабли римлян, которые высадили в крепость свой гарнизон и тем принудили Филиппа отказаться от своего намерения. (6) Тогда царь разделил свою армию, часть ее во главе с Филоклом отправил к Афинам, сам же с другой частью двинулся на Пирей, думая, что, пока Филокл будет стоять под стенами города и держать жителей под угрозой приступа, он сумеет захватить Пирей, обороняемый лишь малочисленным гарнизоном. (7) Пирей, однако, защищали те же люди, с которыми Филиппу уже пришлось иметь дело под Элевсином, так что и на этот раз попытка его оказалась не более успешной. (8) Он отступил, неожиданно двинул войско на Афины, но в узком проходе между полуобвалившимися стенами, которые соединяют Афины с Пиреем[3384], на него кинулись из города пешие и конные воины и снова заставили отступить. (9) Отказавшись от осады Афин, Филипп снова поделил войско с Филоклом и принялся опустошать окружающие земли. Если во время прошлого набега он разрушал гробницы, то теперь, (10), дабы ничто не осталось целым и не оскверненным, приказал разрушать и жечь храмы богов, которых почитали в разбросанных здесь селениях. (11) Сама земля Аттики, славная красотой своих храмов, обилием мрамора, изукрашенная творениями одареннейших мастеров, разжигала бешеную страсть к разрушению. (12) Но царю показалось мало разрушить храмы, мало свалить на землю статуи, он велел раздробить и камни, дабы даже они не лежали в развалинах целыми. (13) Когда все это кончилось – не столько оттого, что насытилась ярость, сколько оттого, что нечего было больше разрушать, – Филипп покинул вражеские пределы и ушел в Беотию, так и не совершив в Греции ничего, достойного сохраниться в памяти людей.

27. (1) Тем временем консул Сульпиций[3385], стоявший лагерем у реки Апса между Аполлонией и Диррахием, вызвал к себе своего легата Луция Апустия и отправил его с частью войска опустошать вражеские земли. (2) Разграбив окраины Македонии и с первого же приступа захватив крепости Корраг, Герруний и Оргесс, Апустий подошел к Антипатрии, городу, лежащему в тесном ущелье. (3) Сначала он вызвал старейшин города для переговоров и пытался убедить их довериться слову римского полководца – перейти на сторону римлян. Они же рассудили, что город их велик, местоположение его выгодно, а стены высоки, и отвергли предложение Апустия; (4) тогда Апустий взял Антипатрию приступом, мужчин, способных носить оружие, перебил, добычу всю отдал солдатам, стены разрушил, а город сжег. (5) Напуганная судьбой Антипатрии, без боя сдалась римлянам Кодриона – изрядный городок, хорошо укрепленный и обеспеченный всем необходимым. (6) Оставив там гарнизон, Апустий подошел к Книду и взял это поселение, примечательное не само по себе, а лишь своим именем – тем же, каким зовется славный город, что находится в Азии. Когда легат с немалой добычей возвращался к консулу, при переправе через реку на него налетел префект царя Филиппа по имени Атенагор и стал теснить замыкавших колонну воинов. (7) Заслышав шум и крики, Апустий поскакал к месту стычки, развернул колонну, воинам приказал свалить их поклажу в одну кучу, выровнял строй и тем изменил ход боя. Воины царя оказались не в силах выдержать натиск римлян, много их было перебито, еще больше взято в плен. (8) Воротившись, легат передал консулу войско, не понесшее никаких потерь, сам же тотчас отправился к флоту.

28. (1) После столь удачного начала войны в римский лагерь стали являться царьки и вожди племен, граничивших с Македонией, – сначала с предложением помощи Плеврат, сын Скердиледа[3386], потом царь афаманов[3387]и Аминандр, а также дарданец Батон, сын Лонгара, (2) который в свое время и сам вел войну против Деметрия, отца Филиппа. Консул ответил, что использует силы, предложенные Дарданами и Плевратом, лишь только войдет в Македонию; (3) Аминандру он поручил добиваться вступления этолийцев в войну[3388]. Вскоре прибыли послы и от царя Аттала; им консул сказал, чтобы царь оставался на своей зимней стоянке на Эгине и дожидался там прибытия римского флота, а соединившись с ним, продолжал теснить Филиппа с моря. (4) К жителям Родоса также были отправлены послы, дабы и их побудить принять участие в войне. Филипп тем временем воротился в Македонию и не менее усиленно готовился к войне. (5) Часть войска дал он своему сыну Персею, поручив занять ущелье близ Пелагонии[3389], а так как сын был еще слишком молод, приставил к нему своих друзей руководить действиями мальчика. (6) Царь также разрушил Скиат и Пепарет[3390], два немаловажных города, для того лишь, чтобы они не стали добычею римского флота и тем не умножили богатства и удачи противника. К этолийцам Филипп отправил послов, дабы переменчивый этот народ не переметнулся, едва явятся римляне, на их сторону.

29. (1) В заранее назначенный день в Этолии должен был собраться совет городов, который у них называется Панэтолиум[3391]. Царские послы торопились поспеть к этому дню, туда же как легат консула прибыл Луций Фурий Пурпуреон[3392]; (2) явились на собрание и послы афинян. Первыми выслушали македонян, ставших союзниками совсем недавно. (3) Те сказали, что условия, при которых был заключен договор[3393], нисколько не изменились, а значит, и им нечего к нему прибавить – этолийцы‑де сами поняли, что от союза с римлянами ничего доброго ждать не приходится, заключили мир с Филиппом и теперь должны его соблюдать. (4) «Впрочем, – продолжал один из послов, – может быть, бессовестность римлян или, мягче сказать, их неверность вам больше по душе? В Риме ведь вашим послам прямо сказали: „Зачем вы, этолийцы, обращаетесь к нам, раз на мир с Филиппом вы нашего разрешения не просили?” (5) И вот теперь те же римляне требуют, чтобы вы с ними вместе воевали против Филиппа. Прежде они делали вид, будто напали на Филиппа из‑за вас и ради вас, ныне же запрещают вам жить с ним в мире. (6) В первый раз они пришли в Сицилию, дабы оказать помощь Мессане, во второй – дабы возвратить свободу Сиракузам, подпавшим под власть карфагенян. (7) Теперь они хозяйничают и в Мессане, и в Сиракузах, да и во всей Сицилии; топором и розгой превратили они ее в провинцию[3394], заставили платить Риму подати. (8) Неужто вы думаете, что римляне созывают сицилийцев на совет в Сиракузах, Мессане или Лилибее так же, как вас сзывают на совет в Навпакте вами же избранные должностные лица – во исполнение ваших же законов, дабы свободно решать, кто вам друг, а кто враг, с кем заключить мир, кому объявить войну? Там совет ведет римский претор (9) и, подчиненные его власти, сходятся посланцы городов; с высокого помоста, вознесенный над ними, окруженный ликторами, вершит он суд и расправу; их собственным спинам грозят розги, шее – топор, и по жребию каждый год присылают к ним нового повелителя. (10) И удивляться тут нечему, если и города Италии – Регий, Тарент, Капуя[3395]и те, что некогда были рядом с Римом и чьи развалины вобрал он в свои пределы, – все подчинены одной и той же гнетущей власти. (11) По‑прежнему стоит на своем месте Капуя, но стоит как мрачная гробница в память кампанского народа, сорванного с родной земли и обреченного на изгнание; загубленный город, без сената, без народа, без должностных лиц; подобный мерзкому чудовищу, являет он тем, кто жил здесь прежде, зрелище намного ужаснее, нежели лежал бы в руинах. (12) Безумно надеяться, что люди, отделенные от нас языком, обычаями, законами более, чем морями и землями, захватив здешние края, оставят хоть что‑нибудь, как было прежде. (13) Вам кажется, будто власть Филиппа чем‑то стесняет вашу свободу; Филипп, однако ж, как ни справедлив гнев его противу вас, ничего сегодня от вас не хочет, кроме мира, ничего не требует, кроме того, чтобы вы честно его хранили. (14) Что ж, привадьте к греческой земле чужие легионы, наденьте себе на шею ярмо; признав римлян своими хозяевами, напрасно станете вы после искать дружбы Филиппа. (15) Этолийцы, акарнанцы, македоняне говорят все на одном языке, сегодня они повздорили и разошлись, завтра – вновь объединились, но с чужаками, с варварами всякий грек был и будет в вечной войне, ибо не что‑либо изменчивое и временное, а непреложный закон природы заставляет их питать взаимную вражду. (16) Я кончаю, как начал: здесь, на этом самом месте, все вы, члены этого совета, три года назад[3396]утвердили договор с тем же Филиппом вопреки тем же римлянам; они и тогда его не одобряли, а ныне жаждут расстроить мир, скрепленный нашим договором и клятвой. И коль скоро судьба ничего не изменила, то и вам, я считаю, менять тут нечего».