Преследование колдунов и ведьм в древней Руси 2 страница

Затем, в ту же эпоху Стенькина бунта, совершена расправа в Астрахани с Кормушкой Семеновым, у которого нашли тетрадку с заговорами; его тоже сожгли, как явного и обличенного колдуна.

В те жестокие времена уголовное следствие обычно сопровождалось зверскими истязаниями обвиняемых, причем, несомненно, много злополучных попало в колдуны и колдуньи просто-напросто потому, что истязали, выпытывали у них признание. Так, в 1674 году в Тотьме сожгли бабу Федосью, обвиненную в напуске порчи; она призналась на пытке во всем, в чем ее обвиняли и в чем заставляли признаться; но перед самой казнью она твердо заявила, что никого никогда не портила, а поклепала на себя, не стерпя пытки. Неудивительно также, что при царившем тогда суеверии несчастные жертвы правосудия не задумываясь прибегали к чарам, чтобы обеспечить за собой нечувствительность к истязаниям. В 1648 году попался в какой-то уголовщине некий устюжанин Ивашко-солдат; во время следствия у него в обуви под пяткой нашли камешек, и когда его спросили о назначении этого предмета, он повинился, что сидевший с ним в остроге разбойник учил его ведовству, а именно способам «оттерпеться» от пытки; для этого надлежало взять какой-нибудь предмет и наговорить на него слова: «Небо лубяно и земля лубяна, и как в земле мертвые не слышат ничего, так бы и такой-то (имя) не слыхал жесточи и пытки». Этот волшебный предмет надо было скрыть на себе и держать во время пытки.

Волшебные узлы или наузы играли большую роль в делах о колдовстве. Так, в 1680 году иноземец Зинка Ларионов донес на нескольких человек, обвиняя их в том, что они пользуются «лихими кореньями»; в качестве вещественного доказательства он представил нательный медный крест, на котором был навязан узелок, а в том узелке заключались какие-то кусочки, как будто бы корешки и травы. Один из оговоренных, Васильев, признал крест за свой; его пригласили объяснить, что и с какой целью вложено было в узелок при кресте, и он показал, что в узелке завязан корень «девясильной» и трава, растущая на огородах, название которой ему было неизвестно; держал же он эти снадобья в качестве средства против лихорадки; «лихого» же в этом, по его словам, ничего не было. То же самое показал и другой оговоренный Зинкой, Паутов: корень помогает против «сердешныя скорби», трава — от лихорадки, а «лихого в том ничего нет». Однако, всю эту публику подвергли пытке, да потом еще вздули батогами, дабы «впредь было неповадно» пьянствовать (эта черта, значит, тоже выступила в деле) и носить на себе коренья.

Очень курьезное дело вышло в Ошмянах в 1636 году. Жид-арендатор Гошко Ескевич позвал в гости некоего Юрку Войтюлевича, про которого ходил слух, что он колдун и «чарами своими шкодит». Юрка вздумал и с Гошком сыграть штуку: взял чарку водки, примешал туда какого-то зелья и подал ее Гошку, приглашая его выпить. Жидок, зная опасную репутацию Юрки, затрясся по всем суставам и пролил вино. Тогда Юрка погрозил ему, что, мол, это тебе даром не пройдет. Гошко перед всеми присутствующими завопил, что Юрка колдун, что вот он теперь грозится, и чтобы все знали и помнили, что если после того что-нибудь случится с ним или его женой, или детьми, то произойдет это от колдовства Юрки; а тот смеялся и издевался над жидом. В эту минуту в хату вошел сын Юрки, маленький мальчик. Жида осенило внезапное вдохновение; он вспомнил ходячее верование, что если колдуна в то время, как он что-либо злоумышляет, хорошенько поколотить в присутствии его детей, то чары будут разрушены. Вспомнив это, Гошко налетел на Юрку и начал его бить. Их кое-как разняли, и Юрка ушел домой. Но случилось, что как раз в тот же день вечером сын Гошка захворал, и хворь так его иссушила, что от него остались кожа да кости. Гошко, нимало не сомневаясь, подал жалобу на Юрку, обвиняя его в напуске болезни на его сына. Чем кончилось дело — неизвестно, потому что от него только и осталась одна эта жалоба Гошка, записанная в городскую книгу Ошмян.

В городе Полоцке в 1643 году был процесс о волшебстве, о котором осталась подробная запись. Здесь главным героем выступил некто Василий Брыкун, великий маг и волшебник. Обвиняли его несколько человек полоцких мещан, которым он наговорил разных бед своим волшебством. К одному из них Янушу, Брыкун пришел на Пасхе и начал делать какие-то насечки на стенах; при этом он грозил жене хозяина, что она сгинет, и та в самом деле скоро умерла, «нарекаючи на Брыкуна», т.е. обвиняя его в своей смерти. Другой обыватель, Павлович, поссорился с Брыкуном, и тот ему сказал, что он сгинет со всем своим имуществом и впадет в нищету, и все это сбылось в том же году. Затем, тоже, вероятно, поссорившись, Брыкун крепко насолил Ивану Быку; у этого, по предсказанию Брыкуна, двое сыновей скрылись неведомо куда, а жена разлюбила и его, и детей, и все бегала из дому в лес. Однажды Бык, встретив Брыкуна около своих ворот, где были сложены дрова, начал его укорять в своих несчастиях. Тогда Брыкун сказал ему, что не только жену и детей он от него отбил, но, коли захочет, то вот и эти самые дрова тоже полетят прочь. И дрова в ту же минуту взлетели с земли вверх на три сажени. Такое же семейное несчастье и разоренье Брыкун предсказал Кондратовичу; и в тот же день вечером у Кондратовича пала корова, а потом в течение года пало десятка три коней, коров и свиней, и сам он угодил в тюрьму. А колдун при каждой беде издевался над ним: «Знай-де меня!» Кожемяка Аникей прохворал от неведомой болезни целый год и, умирая, твердил, что «ни от кого другого идет на тот свет, как от Брыкуна». Тот, кто об этом передал Брыкуну, внезапно захворал и едва не умер, так что к Брыкуну же ходили кланяться и просить, чтобы «отходил» погибающего.

Когда началось но жалобам этих потерпевших следствие над Брыкуном, то обнаружилась еще, кроме этих, целая толпа потерпевших от злого колдуна. Он напускал болезни и смерть; погибшие от его колдовства «пухли» после смерти, их раздувало. Он портил пищевые продукты, напитки; в одном доме скислось пиво, заготовленное к свадьбе, и виновником тому был Брыкун; пиво вылили свиньям, они от него подохли. Один предприимчивый полоцкий донжуан где-то на пирушке обнял жену Брыкуна. Тот крикнул ему: «Облапь ты лучше печку!», и бедный ухаживатель за чужими женами сейчас же полез в печку и просидел в ней около трубы три часа. Иные от чар Брыкуна впадали в припадок вроде падучей, их бросало оземь; другие блуждали по лесу и едва не погибли. Некий пан Саковский прислал на Брыкуна письменный донос. Брыкун просил у него денег взаймы, пан отказал, я тогда озлобленный колдун пригрозил ему: «Раздашь, мол, свои деньги людям, назад не вернешь!». И так оно и случилось: ни один должник не отдал пану долга.

Процесс Брыкуна но внешней обстановке резко отличался от инквизиционных процессов ведьм и колдунов. У Брыкуна был адвокат, которому было предоставлено свободно говорить все, что он найдет нужным, в защиту своего клиента. И он сказал очень дельную и разумную речь. Он перебрал все показания потерпевших и довязывал, что в их бедствиях нет никакого разумного основания винить Брыкуна. Так, один из них, что повсюду нахватал денег в долг и не заплатил, и был засажен кредиторами в тюрьму; что же в этом необычайного и причем тут волшебство Брыкуна? Бык, жаловавшийся на ссоры и несогласия в своей семье приписывавший их Брыкуну, по-настоящему, сам в них виноват, потому что обладает несносным характером и таковым же обладает его жена. Павлович обвиняет Брыкуна в своей нищете, он вовсе никогда и не был богат, а каким был пять лет тому назад, когда прибыл в Полоцк, таким остался и до процесса. Все это было хорошо, верно и убедительно сказано, но скверно было то, что при обыске у Брыкуна нашли узелки с песком и перцем; и сам Брыкун, когда у него эта злодейская вещь была обнаружена, не сдержал своего волнения в весь задрожал. Его пытали огнем и дыбой, но он ни в чем не признался. Но доказательство было налицо. Песок и перец — пытка и костер. Таковы были нравы и понятия. Брыкун не захотел дожить до костра; ему удалось перерезать себе горло. Его труп вывезли в поле и сожгли.

В 1606 году двое пермских обывателей подали жалобы — один на крестьянина Талева, другой — на горожанина Ведерника; обоих их жалобщики обвиняли в том, что они напустили икоту на разных людей. Напуск икоты считается чисто волшебным злодейством. Народ крепко в это верует и поднесь. Нам хорошо помнится, что несколько лет тому назад один из врачей юго-западного края наблюдал эпидемию икоты в одной деревне и описал этот случай во «Враче»; тогда народ тоже говорил о порче. Та же самая история, очевидно, была и в Персии, с той, однако же, непременной разницей, что тогда и разговоры о порче были много убедительнее, да и на властей предержащих эти разговоры производили совсем не столь слабое впечатление, как на нынешних.

Поэтому, как только поступили доносы, обоих ведунов, наславших порчу, Талева и Ведерника, нимало не сомневаясь, арестовали и подвергни пытке. Несчастные кудесники подали жалобу в Москву на поклеп и незаслуженное истязание. Разумеется, было валено произвести на месте повальный обыск. Местные жители должны были засвидетельствовать, действительно ли эти люди, т.е. Талев и Ведерник, напускают порчу. Было оговорено, что если-де никакого поклепа на них не будет, то они должны быть отпущены на свободу.

Такого рода дела много раз возникали и впоследствии, и даже не дальше как в минувшем столетии. Так, в городе Пинеге дело о напускной икоте разбиралось с 1815 году. Именно некто Михайло Чукарев обвинялся в порче икотой своей двоюродной сестры Афимьи Лобановой. В прошении, поданном пострадавшей, Чукарев форменно обвинялся, как напуститель порчи, и потерпевшая заявляла, что он вселил в нее злого духа, который непрестанно ее мучит. Интересно, что на допросе Чукарев признался в своем злодействе, откровенно заявив, что действительно порча им напущена на Афимью, но что сам он этого делать не умел, а научил его крестьянин Федор Крапивин. Самое волшебство совершается так. Надо взять соль и, снявши с себя шейный крест, нашептывать на соль следующую заклинательную формулу: «Пристаньте к человеку (имя) скорби-икоты, трясите и мучьте его до скончания века; как будет сохнуть соль сия, так сохни и тот человек. Отступите от меня, дьяволы, а приступите к нему». Снаряженную таким манером соль надо высыпать куда-нибудь в такое место, где тот человек будет проходить, и наступив на эту соль, обреченный непременно заполучит икоту. Пинежский суд взглянул на это дело серьезно. Чукарев был приговорен к 35 ударам кнутом и к публичному церковному покаянию. На севере существует предание, что есть особые девки-икотницы, в которых вселяются 100 бесов, и все эти бесы у них гложут живот.

Как мы уже говорили раньше, многие болезни приписываются нечистой силе и разным демоническим существам самой фантастической натуры. Такое происхождение приписывается и кликушеству, т.е. разновидностям падучей и истерики. Как известно, кликуши во время припадка называют по имени (выкликают) тех, кто напустил на них злого духа, их истязающего. Появление кликуш в значительном числе и в настоящее время производит большое впечатление на народ, а в старину это являлось настоящим общественным бедствием, потому что их выкрикивания принимались за чистую монету и сопровождались свирепым судебным преследованием тех, кого они обвиняли. Вследствие этого завелся обычай фальшивого кликушества, т.е. такого, при котором совершенно здоровая баба выкликала на кого-нибудь из мести, зная, что этому человеку несдобровать, что его схватят, будут судить, подвергнут страшным истязаниям и даже казнят. Из кликушества извлекалась еще и другая выгода. Разные корыстолюбивые лица из тогдашней администрации, воеводы, дьяки и т.п., нарочно подичали разных баб притворяться порченными и при этом выкликать разных местных богатеев, которых можно было после того обобрать. В 1669 г. в г. Шуе разыгралось очень громкое дело в этом роде. Там объявился некто Григорий Трофимов, на которого поступили жалобы, что он портит людей и что его надо за это «в срубе сжечь». В ответ на запрос, присланный из Москвы, от шуян поступило подробное донесение о злодействах этого Трофимова и других лиц: «В прошлых и нынешних годах, — говорилось в этом челобитье, — приезжают в Шую, к чудотворному образу Пресвятой Богородицы Смоленския, со многих городов и уездов всяких чинов люди молитися — мужеский и женский пол и девич, а привозят с собой всяких чинов людей, различными скорбьми одержимых и которые приезжие люди и шуян посадских людей жены и дети одержимы от нечистых духов, страждущие, в божественную литургию мечтаются всякими различными кознодействы и кличут в порче своей стороны на уездных людей, что-де их портят тот и тот человек. И в прошлом году страдало от нечистого духа шуянина, посадского человека Ивашкова, жена Маурина, Иринка Федорова, а кликала в порче своей на Федьку Якимова, и по твоему, великого государя, указу, то тое Ивашкова жены выкличке, Федька Якимов взят в Суздаль и кончился злою смертью (т.е. был замучен пыткой), а ныне та Иринка и уездные люди, страждущие от нечистых духов, кличут в корчах на иных шуян — на Ивашку Телегина с товарищи». В заключение злополучные шуяне выражают в своей челобитной опасение, «чтобы нам всем шуянам, посадским людишкам, в том не погибнуть и в опале не быть, а кто тех страждущих, скорбных людей портит, про то мы не ведаем».

Вслед за тем из той же Шуи раздались другие жалобы, и так дело тянулось около 16 лет подряд. Дело происходило при Петре Великим, которому, наконец, надоели эти жалобы. В 1715 году он велел хватать всех кликуш и производить следствие, действительно ли они больны или нарочно напускают на себя порчу. В объяснение такого распоряжения в указе царя был приведен любопытный случай, бывший в Петербурге в 1714 г. Некая Варвара Логинова, жена плотника, начала выкликать, что ее испортили. Но когда ее схватили и подвергли допросу, то она сейчас же и призналась, что кричала нарочно. Была она где-то в гостях вместе со своим деверем. Публика, как водится, перепилась, поднялась ссора и деверя жестоко избили. Варвара была добрая родственница, горячо приняла к сердцу обиду, нанесенную деверю, и решила отмстить за него. С этой целью она и начала выкликать на тех, кто его бил, обвиняя их в том, что они ее испортили.

Такими случаями ложного обвинения пестреют старые судебные дела. Так в 1770 г. в Вологодской губернии, в Яренском уезде, несколько баб и девок притворились кликушами и обвинили в своей порче разных людей, с которыми им надо было свести разные личные счеты. Само собой разумеется, что всех оговоренных немедленно похватали и подвергли пытке. Все они под плетьми признались, повинились и объявили себя чародеями и чародейками. Показания их были тщательно записаны. Одна из них обстоятельно рассказала, как именно она напускала порчу. Она вошла в сношения с дьяволом и получила от него каких-то червей, которых и пускала по ветру в тех, кого надлежало испортить. Судьи праведные пожелали в качестве поличного и для приобщения к делу иметь этих червей, и баба их доставила. Судьи препроводили червей в сенат; когда этих червей рассмотрели ученые, то они оказались личинками обыкновенных мух. Огорченный таким невежеством судей сенат всех их отрешил от должности, а кликуш за ложные обвинения приговорил к наказанию плетьми, причем кстати предписал, чтобы и впредь таким изветам веры не давать, а кликуш наказывать.

В старые времена, особенно же в промежуток с XIV по XVII столетие, редкая царская свадьба обходилась без того, чтобы кого-нибудь не подозревали в чародействе и в покушении испортить новобрачных. Когда в 1345 г. скончалась первая супруга великого князя Симеона Гордого, то он вступил во второй брак с дочерью Смоленского князя — Евпраксией. Но прожил он с нею всего несколько месяцев, а потом отослал обратно к отцу, под тем предлогом, что она была испорчена. Самый характер порчи на картинном старинно-русском языке обозначен в родословной книге словами: «Ляжет с великим князем, и она ему покажется мертвец». История третьей жены Ивана Грозного, Марфы Собакиной, хорошо известна. Она захворала какой-то таинственной болезнью еще будучи невестой, начала чахнуть и сохнуть и через две недели после свадьбы умерла. Разумеется, это было приписано порче. Очень неблагополучен был первый брак Михаила Феодоровича. Его первая невеста, Мария Хлопова, обкушалась сладким и так себя расстроила, что царь от нее отказался и женился на Марии Долгоруковой. Она очень скоро после свадьбы умерла и в летописи тщательно отмечено, что она была испорчена. Точно также была, по общему мнению, испорчена и первая невеста царя Алексея Михайловича, Всеволожская. По одним сказаниям ее испортили еще в родительском доме из зависти, что она попала в царские невесты; по другому сказанию, ей перед самым венчанием так крепко скрутили волосы, что она упала в обморок. Тогда порешили что она страдает падучей болезнью. Дело, значит, приняло такой оборот, что ее отец, который не мог не знать о болезни дочери, скрыл это и не предуведомил даря. За это его отдули кнутом и вместе с дочерью сослали в Сибирь. Впоследствии царь узнал всю правду и постарался вознаградить свою бывшую невесту, назначив ей щедрое содержание.

Немудрено, что во время царских свадеб всегда принимались строжайшие меры, чтобы уберечь новобрачных от колдовства; да, впрочем, и вся последующая жизнь царской семьи тоже зорко оберегалась, о чем лучше всего свидетельствуют возникшие дела о чародействе. Из отчетов об этих делах видно, что в XVII столетии в Москве жило немало баб-ворожеек и колдуний, имевших весьма обширную практику; к ним обращались жены бояр и служилых людей с просьбой снабдить каким-нибудь средством для устранения разных семейных неурядиц. Бабы и давали средства, отвечавшие всякой личной потребности: для смягчения свирепой ревности супруга, для укрощения его гнева, для изведения недругов, для обеспечения доброго успеха в любовных интригах и т.д. Однажды в 1635 г. какая-то мастерица, призванная во дворец, обронила платок, а в платке том оказался завернутым какой-то корешок. Началось старательнейшее следствие. Мастерицу нашли. На вопрос, откуда она взяла корень и к чему он служит, и, главное, зачем она с этим корнем ходит во дворец, баба показала, что корень этот не лихой, а лечебный, и что носит она его при себе от сердечной боли. Мастерица была женщина замужняя к весьма страдала от холодности мужа. Она жаловалась на это одной бабе-ведунье, и та дала ей этот корешок и велела, положив его на зеркальное стекло и глядясь в зеркало, приговаривать: «Как люди в зеркало смотрятся, так бы муж смотрел на жену, да не насмотрелся бы». Этим объяснениям, однако, не вняли; и мастерицу, и ту художницу, которая ее снабдила корешком, обеих крепко пытали и затем отправили в ссылку.

Другая баба, тоже мастерица, которую обвиняли в том, что она сыпала порошок на след царицы, на допросе показывала, что ходила она к бабе-ворожейке, искуснице, которая умеет людей привораживать и у мужей к женам ревность отымает. Эта баба дала ей соль и мыло, на которых что-то нашептывала. Соль она велела давать мужу с едой, а мылом самой умываться, и уверяла, что от этого муж станет совершенно равнодушен к ее поведению и не будет ее ревновать, хотя бы она явно ему изменяла. Формула наговора на соль была следующая: «Как соль в естве любят, так бы муж жену любил»; а на мыло «Сколь мыло борзо моется, столь бы скоро муж полюбил, а какова рубашка на теле бела, столь бы муж был светел».

Однажды по поводу одного из подобных дел собрали со всей Москвы целую кучу чародеек и веем им учинили строжайший допрос, касавшийся главным образом техники их мастерства. Из показаний волшебниц явствовало, что они умели готовить снадобья и лечебные, и на всякого рода житейские случаи.

Собственно говоря, все их волшебство ограничивалось тем, что они нашептывали на разные предметы, которые и служили потом волшебными снадобьями. Так, например, против лихорадки и сердечной тоски они давали вино, уксус, чеснок; от грыжи — громовую стрелку и медвежий ноготь; на эти предметы наливали воду и заставляли больных пить ее, причем приговаривали: «Как старой жене детей не раживать, так бы у раба (имя) грыжи не было». При пропаже ворожеи гадали по сердцу, т.е. выслушивали сердцебиение у потерпевшего. Помогали они также купцам, если у них залежался товар; им давали мед, на который нашептывалась формула: «Как пчелы ярые роятся да слетаются, так бы к торговым людям покупатели сходились».

В этих делах, между прочим, мы находим любопытные известия о том, каким способами расправлялись с изобличенными чародеями. Самой снисходительной карой была, как кажется, ссылка в Якутск и Енисейск. Местным властям предписывалось, в случае поимки волшебников, содержать их в местах заключения с особенной строгостью, сажать их в отдельные камеры, приковывать к стене на цепь и, главное, ни в каком случае не впускать к ним ни одного постороннего. Любопытно еще, что к чародеям иногда применялась особая исключительная казнь: их истомляли жаждой, т.е. не давали им пить. По-видимому, эта казнь имела какую-то связь с поверьем о том, что колдуны обладают способностью уходить в воду и в ней скрываться. В приговоре, постановленном по делу некоего Максима Мельника, предписывалось не давать ему воды, потому «что он, Максим, многажды уходил в воду».

При царе Феодоре Алексеевиче разбиралось довольно громкое дело Артамона Матвеева, любимца покойного царя Алексея Михайловича. Врагов у всемогущего боярина, конечно, было множество, и чтобы его одолеть, они не придумали ничего лучшего, как обвинить его в колдовстве. Это было нетрудно сделать, так как боярин очень охотно сближался с иностранцами, а к иностранцам в древней Руси относились всегда подозрительно. Вдобавок Матвеев был большой любитель просвещения. У него были книги, и своего сына-мальчика он обучал греческому и латинскому языкам; учителем мальчика был переводчик посольского приказа Спафарий. У Матвеева были книги, да вдобавок еще иностранные, были разные врачебные снадобья, инструменты, снаряды. По одной уже этой внешней обстановке он имел вид заправского волшебника. При Михаиле Феодоровиче был случай, когда у одного немца-живописца нашли человеческий череп и за одно это едва не сожгли его, сочтя за колдуна. У другого немца-доктора нашли сушеных змей, и т.к., по несчастию, это случилось во время народной смуты, то толпа без церемонии и расправилась с несчастным немцем. Таким образом и с Матвеевым было очень легко сладить на этой почве. Бояре, его враги, вошли в сношения с его домашними; в числе их нашлось двое сговорчивых людей: лекарь Давыдко Берлов и карло (т.е. карлик) Захарка. Подкупленные добровольцы и донесли на Матвеева, что он с доктором Стефаном и учителем своего сына Спафарием, запершись в отдельной комнате читали «черную книгу», и в это время им явилась делая толпа чертей. Донос возымел свое действие. Матвеев был лишен боярского звания и сослан в Пустозерский острог, а его имения были отобраны в казну. Опальный боярин несколько раз писал в Москву к царю, к патриарху и к разным знатным лицам. Но его оправданиям никто не верил. В книге Афанасьева приводится отрывок, взятый из его челобитной к царю, по которому можно судить, что эти доносы с обвинением в колдовстве были самым обыденным явлением на Руси в XVI и XVII столетиях. «При великом государе Михаиле Феодоровиче, — пишет Матвеев, — такожде ненависти ради подкинули письмо воровское на боярина Милославского, будто он имеет у себя перстень волшебный думного дьяка Грамотина, и по тому воровскому письму немного не пришел в конечное разорение; был за приставом многое время, животы пересмотреваны и запечатаны были и ничего не найдено и за свою невинность освобожден. А при великом государе Алексее Михайловиче такожде завистию и ненавистию извет был составной же и наученой о волшестве на боярина Стрешнева и за тот извет страдал невинно, честь была отнята и сослан был на Вологду. Да и на многих, великий государь, таких воровских писем было, а на иных и в смертном страху были. А и я, холоп твой, от ненавидящих и завидяших при отце же твоем государеве, великом государе, не много не пострадал: такожде воры, составя письмо воровское, подметное кинули в грановитых сенях и хотели учинить Божией воле и отца твоего государева намерению и к супружеству — второму браку препону, а написали в письме коренья».

Известный наперсник царевны Софьи, князь Василий Голицын. хотя и считался просвещеннейшим человеком в свое время, однако же, но словам князя Щербатова: «гадателей призывал и на месяц смотрел о познании судьбы своей». В одном из своих писем к Шакловитому Голицын, говоря о малороссах, между прочим, роняет такого рода слова: «И то, чаю, ведали они по чарованию некоему». Тот же Голицын в 1679 г. подал жалобу на Бунакова за то, что он «вынимал княжой след». Голицын совещался с колдунами по поводу своих отношений к Софье. Он, конечно, опасался ее охлаждения к нему и, чтобы удержать ее любовь, прибегал к чарам. Какой-то знахарь давал ему травы, которые надо было примешивать к пище царевны «для прилюбления». Но интереснее всего то, что предусмотрительный боярин, заполучив от кудесника эти травы, самого кудесника поспешил сжечь на костре, чтобы тот впоследствии на него не донес. Сама царевна Софья тоже обращалась и: колдунам. У нее был по этой части особый ближний человек Медведев, который сам занимался астрологией, гадал по звездам и считался великим знатоком по волшебной части. Разыскав какого-нибудь колдуна, Софья прежде всего отсылала его к Медведеву, а тот уже давал свой отзыв, заслуживает ли колдун доверия или нет. Софья больше всего доверялась некоему Дмитрию Силину. Это был лекарь, которого вызвали из Польши лечить царя Ивана Алексеевича. Он и жил вместе с Медведевым, и тот убедился в его солидных познаниях в астрологии и медицине. Силин лечил многих в Москве, между прочим, и Голицына. Диагноз, поставленный князю, был очень любопытен: ощупав у пациента живот, Силин объявил ему, что князь «любит чужбину, а жены своей не любит». Медведев осторожно осведомил Силина о том, что Софья хочет выйти замуж за Голицына, а его, Медведева, сделать патриархом; он просил Силина посмотреть по солнцу, сбудется ли это? Для исследования солнца Силин поднимался на Ивана Великого и вывел из своих наблюдений, что «у государей венцы на главах, а у Голицына венец мотается на груди и на спине, как он стоял темен и ходил колесом, царевна была печальна и смутна, Медведев был темен, а Шакловитый повесил голову». После торжества Петра Медведев советовался с колдуном Васькой Иконником, который уверял, что в его власти состоит сам сатана, и что если царевна даст ему 5 тысяч рублей, то все останется по-прежнему. Однако, ему не поверили.

В это же время, т.е. в период вражды Петра с Софьей, обвинение в колдовстве пало па престарелого стольника Безобразова. На старика донесли его же собственные люди, предварительно его обворовавшие и затем бежавшие от него. Они показали на Безобразова, что он был в сношениях с опальным Шакловитым и со всех сторон созывал к себе колдунов и ворожеек. Эти ведуны ворожили на костях, на деньгах и на воде, стараясь вызнать относительно царя Петра и его матери, можно ли поднять против них бунт и будет ли он успешен. Один из волхвов, Дорошко, «накупился у Безобразова напустить по ветру тоску на царя и царицу, чтобы они сделались к нему добры и поворотили бы его к.Москве». Безобразов будто бы снабдил Дорошку вином и разными другими припасами и отправил его в Москву, а в провожатые дал ему человека, который мог указать ему царя и царицу, ибо Дорошко не знал их в лицо. Жена Безобразова взяла семь старых полотняных лоскутков и велела написать на них имена царя и царицы. Она вставила эти лоскутки в восковые свечи вместо светилен и разослала по церквам, приказав зажечь их перед иконами и наблюдать, чтобы они сгорели до конца. Разумеется, всю эту компанию, т.е. самого Безобразова, его жену, Дорошку и всех других колдунов схватили и представили в Москву, и учинили им строжайший допрос, конечно, с пыткой, при содействии которой все они признались во всем, в чем было угодно их обвинять судьям. Из протоколов допроса видно, что все преступление этих злополучных людей состояло в том, что они с помощью разных вздорных обрядностей старались вернуть Безобразову расположение царя и царицы. Расправа со всей этой толпой была жестокая. Безобразову отрубили голову, жену его сослали в монастырь, все их имущество отобрали в казну, двух колдунов сожгли живьем, а остальных нещадно отодрали кнутьями и сослали в Сибирь с женами и детьми.

Петр Великий весьма круто принялся за реформы, во искоренить суеверия, касающиеся колдовства, ему не удалось. Правда и что, что в XVII столетии даже в самых просвещенных странах Западной Европы ведьм и колдунов целыми толпами жгли на кострах, и это продолжалось до самого конца XVIII столетия. Да и сам Петр едва ли был вполне свободен от суеверий своего времени. Эго отчасти отразилось и на законодательстве. Так, в воинском уставе, изданном в 1716 г., между прочим, предписывается: «Если кто из воинов будет чернокнижник, ружья заговорщик и богохульный чародей, такого наказывать шпицрутенами и заключением в оковы, или сожжением». В примечании к этой статье сказано, что сожжение определяется чернокнижником, входящим б связь с дьяволом. Тех, у кого находили волшебные заговоры или гадательные тетрадки, или кого изобличали в переписке этих тетрадок, подвергали жестокому телесному наказанию, а самые тетрадки посылались на просмотр к ректору славяно-греко-латинской академии. В 1626 г. ректору этой академии, Гедеону, было поручено увещать и вразумлять иеродьякона Аверкия и дворового человека Данилова; у первого были найдены какие-то волшебные письма, второй же обвинялся прямо и непосредственно в сношениях с дьяволом, который будто бы внушил ему похитить золотую ризу с образа Богоматери. В упомянутой академии читался чуть ли не отдельный курс демонологии, в котором подробно объяснялись всевозможные виды волшебства. В дошедших до нас рукописных лекциях академии 1706 г. имеется особый отдел, озаглавленный «De contractibus diabolicis», т.е. о договоре с дьяволом. По словам неизвестного автора записок, колдуны могут с корнем вырывать могучие деревья, переносить с места на место целые нивы, превращаться во что угодно, делаться невидимыми и т.д. Еще долгое время спустя после Петра Великого то и дело поднимались дела, которые наглядно свидетельствуют о том, до какой степени живуче в народе ходячее представление о колдунах и о чародействе. Так, например, в 1750 г. в Тобольске, в местной консистории, разбиралось дело сержанта Тулубьева, которого обвиняли в любовном колдовстве. Сущность дела заключалась в следующем. Тулубьев жил в Тюмени и стоял на квартире у некоей Екатерины Тверитиной. У Тверитиной была дочь Ирина, с которой Тулубьев вступил в связь. Прожив с ней некоторое время, Тулубьев насильно выдал ее замуж за своего дворового человека Дунаева. Но жить с мужем он ей не дозволил, а требовал, чтобы она продолжала сожительствовать с ним, а для того, чтобы закрепить за собой любовь Ирины, он совершил такого рода волшебную обрядность. На третий день после венчания он позвал любовницу в баню. Там он взял два ломтя хлеба и этим хлебом обтирал испарину с себя и с Ирины. Потом он смял этот хлеб с воском, золой, солью и волосами, сделал из этого месива два колобка и что-то над ними шептал, причем формулу нашептывания вычитывал из книги. После того Тулубьев совершал еще и другие обряды. Так, например, он срезывал стружки с углов дома и собирал грязь с тележного колеса. То и другое, т.е. стружки и грязь, он размешивал с теплой банной водой и, дав смеси постоять, поил этой водой свою любовницу. Затем он настаивал на вине порох и росной ладан и этим снадобьем тоже доил Ирину. Шептал что-то над воском и серой и велел Ирине налепить эту серу воском на шейный крест и носить. Сам он всегда носил при себе волосы Ирины и на них тоже нашептывал что-то.

Какими энергичными средствами Тулубьев так приворожил к себе любовницу, что она без него жить не могла. И когда он уходил со двора, то она бегала за ним и часто с тоски рвала на себе волосы и платье. Консистория, рассмотрев это дело, порешила: «Тулубьева лишить сержантского звания и сослать на покаяние в монастырь, Ирину же освободить от всякой ответственности, понеже она навращена к тому по злодеянию Тулубьева, чародейством его и присушкой, а не по свободной воле».

Сколько можем припомнить, последняя крупная расправа с колдуньей произошла в Тихвинском уезде, Новгородской губернии, в первой половине семидесятых годов прошлого столетия. Дело происходило в одной из глухих деревенев уезда. Одинокая старухабобылка, Аграфена Тихонова, возбудила против себя мрачные подозрения своих однодеревенцев. В деревне обнаружились порченые бабы-кликуши, порча которых приписывалась нелюдимке Аграфене. Возбуждение против нее все более и более росло и назревало, а в один прекрасный день разразилось страшной катастрофой. Толпа мужиков окружила хибарку несчастной старушонки, наглухо заперла дверь и окна а сожгла дом вместе с колдуньей.