Моя жизнь на службе России 8 страница

Однако эта красота была безжалостно попрана теми, кто посылал своих миссионеров просвещать китайский народ, который ничему не мог у них научиться, кроме, разве что, искусства разрушения.

Армия европейских держав грабила все, что можно было унести, и уничтожала все, что оставалось, а на улицах Пекина „каратели" вели торговлю ценнейшими предметами китайского искусства, и не все из этих торговцев-любителей были простыми солдатами. Столь откровенная наглость не могла не вызвать ничего, кроме чувства стыда. Китайцы называли людей с Запада „варварами" и „чужеземными дьяволами", которые как смерч обрушились на них. Мне говорили, что единственными участниками этого позорного вторжения, кто не запятнал себя грабежами и разрушениями, были японцы. Они молча наблюдали за происходящим, но держались в стороне.

На нижней террасе знаменитой мраморной джонки на озере у Летнего дворца меня угостили великолепным обедом. Если не ошибаюсь, он состоял из тридцати перемен. Названия блюд были написаны на красных бумажных меню, и я попросил нашего переводчика перевести их для меня. Чего тут только не было: и акульи плавники, и побеги бамбука, и жареная утка по-пекински, все сдобрено изысканными приправами. Даже такое блюдо, как тухлые яйца, с пикантным вкусом хорошего горгонзолы - а ведь и этот сыр, по сути, производится из протухшего молока, - казалось мне вкусным. Нам подали шампанское, и некоторые из китайских министров и придворных совсем развеселились. Погода была прекрасной, а окрестности дворца, все эти речки, мостики, павильоны - просто восхитительными. Они как будто воскрешали детские сказки, и в памяти навеки запечатлевалось чудное творение человека и природы. Единственное, что мне досаждало в Пекине, это пыль, от которой некуда было укрыться.

Я совершил поездку в Нючжуан поблизости от Великой стены, где мне было поручено проинспектировать стоявшие там части русской армии, и вернулся в Порт-Артур на том же шлюпе, что доставил меня в Дагу.

Из Порт-Артура „Петропавловск" с адмиралом Скрыдловым на борту, в сопровождении „Пересвета" и других кораблей, совершил переход во Владивосток через Хакодате.

Вскоре после прибытия адмирал вызвал меня к себе и вручил телеграмму от Государя. В ней значилось, что я должен остаться на Дальнем Востоке на неопределенный срок. Мне стало ясно, что на моего кузена[49] было оказано давление: цель этой интриги состояла в том, чтобы разлучить меня и мою будущую жену, помешать мне встретиться с ней. Вскоре пришла депеша от отца - он советовал подчиниться Высочайшей воле ради моего же блага, и это значительно ухудшало положение дел. Я пришел в ярость, и не столько из-за содержания этих посланий, сколько из-за интриги, которая плелась за моей спиной. Мое положение становилось равносильным ссылке.

Глубокое уныние овладело мной. Жизнь, казалось, потеряла смысл, лишилась всякой надежды на счастье и успех. Мое гнетущее состояние усугублялось тем, что я не имел возможности узнать, какие козни замышляются в мое отсутствие против любимой женщины - ведь нас разделяло двенадцать тысяч миль! Но мне даже не приходило в голову не подчиниться воле Государя. Я служил на флоте, и выполнение воинского долга для меня было делом чести. Долг был превыше всего, и никакие личные соображения, пусть даже самые веские, не могли заставить меня нарушить присягу.

Однако, когда неопределенность моего положения достигла высшей точки, неожиданно пришла помощь. В России нашелся человек, у которого хватило ума и здравого смысла, чтобы понять, что весь этот шум был поднят зря и что такое обращение со мной было в высшей степени несправедливым и незаслуженным. Его правдивой натуре и прямому характеру претили бесконечные семейные сплетни и интриги. Как командующий русским флотом, дядя Алексей Александрович приказал адмиралу Скрыдлову назначить меня капитан-лейтенантом на крейсер нашей эскадры „Нахимов". Этот поистине великодушный поступок был типичным для этого человека, который отличался добрым сердцем, открытой душой и богатырским сложением.

Новое назначение меня очень обрадовало. С плеч свалилось тяжкое бремя тревог и отчаяния. „Нахимов" вскоре должен был отправиться домой и комплектовался офицерами и матросами из Гвардейского экипажа, к которому принадлежал и я и где я был среди своих.

Адмирал Скрыдлов был очень доволен моим повышением и мне даже показалось, что он ставил его себе в заслугу. Во всяком случае он поздравил меня с назначением, благодаря которому я по сути дела становился вторым на корабле. Адмирал проявил немалый интерес к моей карьере и даже, как мне передавали, считал меня способным офицером.

Жизнь снова улыбалась мне, и будущее уже не казалось столь неопределенным. На борту своего нового корабля была очень сердечная атмосфера, что всегда в немалой степени зависит от характера человека, стоящего во главе команды. Капитан „Нахимова" Штеман обладал всеми лучшими качествами опытного моряка. Крепкий и плечистый, он походил на настоящего шкипера. Команда его очень любила, и на корабле царил безупречный порядок. Капитан Штеман был лучшим из тех, с кем мне когда-либо довелось служить. С ним было особенно приятно иметь дело, потому что даже в самых ответственных ситуациях он умудрялся сохранять бодрость духа. Вдобавок он не ведал страха - по-моему, бояться вообще было не в его характере. Я ни разу не слышал от него ни одного резкого слова. Он все-гда вел себя с достоинством, и, даже шутя с нами или с матросами, что он делал весьма часто, неизменно вызывал уважение. Его корабль был образцом флотской дисциплины.

„Нахимов" нес службу на Дальнем Востоке уже целых пять лет, и поэтому адмирал решил отправить нас на длительный отдых в Японию.

В Токио я нанес неофициальный визит императору и встретился там с принцем Арисугава, который, как я уже упоминал, во время моего прошлого визита в Токио пригласил меня погостить у него в доме в семейной обстановке. Я был первым, кто удостоился такой чести со стороны японской императорской фамилии.

Я с радостью принял приглашение и провел несколько очень приятных дней с принцем и принцессой в их токийском замке, построенном в старом японском стиле. По вечерам обычно устраивались концерты: музыканты играли на национальных инструментах, исполнялись традиционные танцы.

Принцесса попросила меня быть ее гостем на чайной церемонии - этом весьма примечательном и древнем ритуале японского гостеприимства. Сама церемония, которую принцесса продемонстрировала мне с утонченным мастерством, настолько сложна, что, я думаю, японкам приходится обучаться ей с раннего детства.

Мне посчастливилось увидеть этот старинный ритуал в исполнении одной из первых дам империи, которая, уже в силу своего высокого происхождения, была его тонким знатоком.

Замок окружали восхитительные сады, разбитые в традиционном стиле согласно строгим канонам японского паркового искусства. Они заключали в себе некий скрытый смысл, но для непосвященного представляли лишь очаровательную картину, радуя глаз многочисленными изящными павильонами, мостиками, речками и рыбными садками.

Как и в прошлый раз, моим гидом в Японии был мой друг барон Маденокоси, который сопровождал меня во всех поездках.

По возвращении в Иокогаму, я присоединился к своим, по преимуществу молодым, товарищам офицерам, окунувшись в веселую и непринужденную атмосферу отдыха на берегу. Команда тоже была в увольнении. Жизнь на борту замерла, и выполнялись только самые необходимые работы.

Мы получили особое разрешение пройти из Кобэ в Нагасаки по Внутреннему морю, куда обычно иностранные военные корабли не допускались. Оно напоминает огромное озеро и усеяно островками, раскинувшимися на живописном фоне гор, полных тишины и покоя.

В Нагасаки мы бывали уже не раз, но снова прошлись по нашим излюбленным местечкам, завершив этим чудесный и беззаботный отдых, тем более приятный, что мы собирались в обратный путь домой.

В Порт-Артуре мы продолжили обычные флотские учения и артиллерийские стрельбы, пока не получили приказа принять на борт нашего посла в Сеуле и его жену и доставить их в Корею.

Сеул, столица и резиденция корейского императора, расположен в устье реки, на некотором расстоянии от побережья, и соединяется с портом Чемульпо железной дорогой.

Я сопровождал посла в Сеул, где был принят последним императором этой чрезвычайно интересной страны[50]. Она показалась мне наполовину китайской, наполовину японской, хотя и обладает собственной очень древней цивилизацией. Первое, что бросается в глаза случайному посетителю - а я провел там всего лишь немногим больше суток,- это белые одежды мужчин и их черные высокие шляпы, в отличие от голубого платья, в которое почти повсеместно одевались китайцы.

Император произвел впечатление приятного и доброжелательного человека, открытого и легкого в общении. Его скромный дворец содержала пожилая дородная англичанка. Меня угостили превосходным чаем и показали несколько необычных местных танцев. Вскоре императора не стало - он был убит.

Мы стояли на двух якорях в устье реки, которая изобилует опасными течениями, особенно коварными во время приливов. Поднять здесь якорь - целое событие, и мне как старшему из офицеров выпала эта непростая задача. Правый якорь нужно было выбрать первым, но так, чтобы напряжение на левом вследствие бурного течения и прилива не вызвало обрыва цепи. По этой причине левую цепь следовало подтравить на значительную длину для уменьшения натяжения. Эта процедура требовала немалой морской смекалки и, кроме того, знания законов механики. Как бы то ни было, мы благополучно снялись с якорей и вернулись в Порт-Артур без всяких приключений.

Обычная флотская рутина была прервана кратким заходом в Нючжуан, откуда по разрешению адмирала Скрыдлова наши офицеры совершили экскурсию в Пекин.

Оставшись старшим на крейсере, я отпустил экипаж на один день на берег и вечером отправился за ним. Я очень переживал, чтобы, пока я замещал командира, на „Нахимове" ничего не случилось. Я взял основную часть матросов на паровой катер, а остальные сели на баркас, следовавший за нами на буксире. Море штормило, но не сильно, и ничто, казалось, не предвещало опасности. Когда же мы вышли из-под прикрытия берега, я увидел, что баркас стало заливать волной. Нам тоже приходилось не легко. Встречные волны обрушивались на катер, рассыпаясь водопадом брызг. Чем ближе мы подходили к „Нахимову", тем более грозным становилось море. На полпути мы услышали крик с баркаса - у них снесло руль, и я приказал им править веслом. Ситуация становилась критической. Мы выбивались из сил, почти не двигаясь с места. Наконец мне удалось подойти к „Нахимову", пришвартовать к нему баркас и подвести катер к противоположному борту. Промокшие насквозь, мы взобрались на палубу и благополучно подняли оба суденышка, что бы-ло совсем нелегко из-за сильной качки. Волны чуть не разбили их в щепки. Плывшие на баркасе матросы пережили не самый лучший день в своей жизни. Мокрые, измученные и окоченевшие от холода, эти бедняги никак не могли прийти в себя.

Вернувшись в Порт-Артур, мы получили долгожданный приказ идти в Европу и встретили его с большим восторгом. Мы взяли запас угля и провианта, и когда все было готово, адмирал отдал команду сняться с якоря. Подняв большой вымпел, служащий знаком возвращения на родину, мы обошли на малой скорости под музыку нашего оркестра корабли флотилии, стоявшие в гавани. Обменявшись с ними приветствиями, мы взяли курс на Мазампо, чтобы принять на борт морской патруль, охранявший там наше консульство.

На горизонте появились зеленые холмистые берега приветливой страны. Залив Мазампо, естественно защищенный маленькими островами, представляет собой идеальное место для строительства военно-морской базы, о чем я уже имел повод упомянуть ранее. Однако от этой заманчивой идеи пришлось отказаться из опасения разозлить японцев, которые никогда бы не потерпели русского присутствия здесь. Они и без того были возмущены нашей деятельностью в Корее.

Когда мы оставили залив и взяли курс на Китайское море, я всем сердцем почувствовал, что с каждым оборотом винта приближаюсь к женщине, которую так любил. Теперь я стал старшим помощником командира, что тоже давало мне повод радоваться жизни.

Во время долгого перехода от Кореи к Кохинхине мы нигде не останавливались и бросили якорь только в Бет'Алонге, в устье реки, выше по течению которой находится Ханой. В этой столице французской колонии была устроена выставка местных ремесел.

Согласно легенде этот залив является излюбленным пристанищем морских змей. Сам я не представляю, что это за чудовища, но как моряк вполне могу поверить в их существование. В этот раз, как, впрочем, и никогда ранее, мне не удалось их увидеть, но некоторые, говорят, их видели. И в самом деле, океан огромен, и кто знает, какие страшилища скрываются в его бездонных глубинах.

Мы поднялись по реке к Ханою на маленьком пароходе и осмотрели выставку. Я был разочарован. В нескольких павильонах среди пальм я не увидел ничего особенно привлекательного. Я не был знаком с жизнью этой колонии и не мог по достоинству оценить ее продукцию. К тому же чопорная официальная обстановка производила удручающее впечатление, и я с радостью покинул выставку.

В Сингапуре мы должны были пополнить запасы угля, но в пути нас ожидало большое несчастье.

Когда мы вышли на широту Сайгона, капитан Штеман вызвал меня к себе в каюту. Лежа на койке, он с улыбкой обратился ко мне в своей шутливой манере: „Извините, что приходится принимать вас таким образом, но со мной случилась пренеприятная история: похоже, меня хватил удар. Передаю вам командование кораблем. Вот ключи от сейфа. В нем вы найдете все секретные бумаги".

Известие о его болезни, нагрянувшей столь неожиданно, всех нас просто ошеломило. Капитан казался совершенно здоровым человеком. Все без исключения любили его, восхищались им и теперь тяжело переживали случившееся. Надо было решать, что делать дальше. Я созвал офицеров и мы решили идти полным ходом в ближайший порт, поскольку Сингапур находился слишком далеко от нас, а состояние капитана было тяжелым.

Я взял курс на Сайгон, куда мы пришли на следующий вечер. По радио я известил французские колониальные власти о внушавшем опасения состоянии командира, в порту нас уже ждал катер, чтобы отвезти его в госпиталь. Командира вынесли на носилках, и больше он к нам не вернулся. Французские доктора и сестры заботливо ухаживали за ним в хорошо оборудованном госпитале, но все оказалось напрасным. Три недели мы стояли в устье тропической реки, вдыхая зловония гнилой воды и грязи. Тяжелые испарения, удушливая жара и, более всего, беда, постигшая нас, превратили нашу стоянку в этом адском месте в страшный кошмар. С самого начала доктора высказали мнение, что капитан обречен. Его полностью парализовало. Мы навещали его каждый день. Капитан скончался на третьей неделе, и мы его похоронили.

В связи с этим печальным событием не могу не упомянуть об искреннем участии, оказанном нам епископом католической церкви в Сайгоне. Капитан Штеман был протестантом, мы православными, а единственная церковь в этой местности - католическая. Нужно было совершить отпевание, и епископ любезно предоставил свою церковь в наше распоряжение, проявив здесь, как и во всем прочем, истинную доброту и сочувствие. Отпевание совершил корабельный священник, и хор матросов пропел „Вечную память" над нашим любимым другом и командиром. Накрыв его Андреевским флагом, мы предали его земле в далекой тропической стране. Это было поистине из ряда вон выходящее событие - православные похороны протестанта в католической церкви.

За три недели стоянки в этой смертоносной дыре команда стала проявлять признаки недовольства, поскольку я отдал строгое распоряжение не отпускать никого на берег. Местные власти предупредили, что в этом и без того нездоровом районе свирепствует эпидемия дизентерии. Вспышка этой болезни на борту корабля могла бы иметь тяжелые последствия. В свою очередь невыносимая духота в корабельных помещениях и прелестные пейзажи, коварно скрывавшие под маской очарования многочисленные опасности, сильно действовали на психику матросов, и если бы не бдительность боцмана, нам было бы не избежать серьезных неприятностей. Он оказался во всех отношениях незаменимым помощником и дал мне немало толковых советов. Прослужив тридцать лет па флоте, причем десять из них на „Нахимове", он стал настоящим морским волком, знавшим все тайны моря и хорошо изучившим людей морской профессии. Не было таких стран, где бы он не побывал. Он очень помог мне в решении многих сложных проблем, с которыми сталкивается капитан, впервые принявший командование на корабле.

Наконец мы покинули Сайгон, это гиблое место, большинство из белых обитателей которого, как сказал мне здешний доктор, было обречено погибнуть от болезни печени, следствия чрезмерного пьянства. Этих бедняг даже трудно было в чем-то винить!

Итак мы потеряли три недели и поскольку хотели как можно скорее вернуться домой, я решил идти прямым ходом в Европу, останавливаясь только для пополнения запасов угля. Я послал запрос, но получил указание следовать в Сингапур и ждать там прибытия нового капитана. Я страшно огорчился, так как не видел в этом никакой необходимости: опять предстояли недели томительного ожидания. К тому же я считал, что накопил достаточный опыт и мог бы сам благополучно довести крейсер до дома.

Выполняя приказ, мы прибыли в Сингапур как раз под Рождество 1902 года. Я хорошо помню те дни, потому что по случаю праздника получил от Даки в качестве презента очень красивые часы.

Против ожиданий три недели стоянки в Сингапуре оказались весьма приятными. В порту в то время находилась Британская тихоокеанская эскадра иод командованием адмирала Киприана Бриджа. Начались обычные обмены визитами. На одном из приемов я познакомился с командиром британского сторожевого корабля, который раньше служил с моим дядей, герцогом Эдинбургским, и хорошо знал его семью. Мы подружились и каждый день после обеда играли в гольф, часто встречая при этом сэра Киприана Бриджа и его флаг-адъютанта Гамильтона.

Если погода позволяла, а был сезон дождей, я брал катер и отправлялся в город, проделывая довольно большое расстояние по воде, так как „Нахимов" стоял в отдалении от берега. Веселые приемы и развлечения чередовались с частыми визитами в дом губернатора, где мы обычно играли в теннис и чаевничали с хозяином и его семьей.

В Сингапуре было все, к чему привык европеец, за исключением хорошего оркестра. А надо сказать, что у нас на борту был отличный оркестр, нанятый офицерами на период службы „Нахимова" на Дальнем Востоке. Он полностью состоял из гражданских лиц и не подчинялся суровым законам флотской дисциплины; оркестранты всего лишь состояли у нас на жалованье. Это были довольно непутевые ребята, сильно любившие выпить. Временами они доставляли нам немало хлопот, но музыкантами были отменными. Хозяева местных больших отелей часто просили нас, чтобы мы отпустили их на берег поиграть на танцах и банкетах. Такие предложения очень приветствовались музыкантами, и мы охотно соглашались. Они действительно хорошо играли и поднимали наш престиж. Однако дисциплина на корабле от этого сильного страдала, потому что они неизменно возвращались на борт мертвецки пьяными. Во избежание неприятностей я обычно посылал с ними в город нашего боцмана, и иногда по возвращении их приходилось запирать в пустом угольном бункере на палубе - иначе они устраивали такой адский грохот, что не давали никому спать, а в бункере их было не слышно. Там они и проводили большую часть своего времени. То, что они все-таки вернулись в Россию живыми и невредимыми, было нашей немалой заслугой.

Наконец прибыл наш новый командир - Бухвостов. Я не горел желанием передавать ему „Нахимов", потому что уже привык к своей работе и полюбил ее, но делать было нечего. Быстро пролетели три счастливые недели, проведенные с друзьями.

Почти сразу после прибытия командира корабля мы подняли якорь и пошли прямо в Суэц, чтобы запастись углем на весь оставшийся путь домой.

Впоследствии Бухвостов героически отличился будучи командиром „Александра III", погибшего в Цусимском сражении. Вступив в бой практически со всеми кораблями вражеской эскадры, „Александр III" сражался до тех пор, пока не вышло из строя последнее орудие. Никому из экипажа не удалось спастись.

По характеру Бухвостов сильно отличался от нашего бывшего капитана. Превосходный моряк, он был суровым руководителем, человеком старой закалки. Он хорошо знал свое дело, и это главное.

В Сингапуре мы пополнили запасы свежего мяса. Поскольку нам предстояло в течение пятнадцати дней идти под палящим зноем от Сингапура до Порт-Саида через Индийский океан и Красное море, наш казначей лейтенант Кубе изобрел холодильник оригинальной конструкции, а корабельный плотник искусно собрал его. Холодильник работал превосходно, обеспечив нас свежим мясом до самого Средиземного моря.

Когда мы прибыли в Пирей, королева Ольга, как всегда, пришла с сыновьями приветствовать нас. К своему удивлению, я увидел рядом с пей брата Бориса и был крайне возмущен, когда узнал, что его специально послали сюда, чтобы помешать мне сбежать с корабля: по мнению моих милейших родственников, я непременно должен был это сделать. Бориса направили в качестве парламентера, зная о моем уважении к нему. В этом заключалась его миссия. Таким было первое приветствие от моих родственников, которым они сочли нужным удостоить меня после долгой службы за границей. Борис послушно выполнил поручение, но он прекрасно осознавал всю безосновательность этих нелепых страхов. У меня и в мыслях не было совершить подобный опрометчивый поступок, равным образом как я не собирался отказываться от той, которую любил. Чем больше давления оказывалось на меня, тем тверже я становился в своих намерениях. К счастью, вражда эта длилась не вечно, со временем сменившись сочувствием и симпатией, но на это примирение потребовались годы.

Мы поехали в Неаполь и пригласили с собой адмирала Макарова, который впоследствии прославился как героический командующий нашей Дальневосточной эскадрой. Мне предстояло служить вместе с ним, и я едва не разделил его трагическую участь. Но об этом позже. В Неаполе мы провели несколько дней в очаровательной атмосфере светской жизни. Наш консул собрал вокруг себя весь цвет неаполитанского общества, и мы оказались в самом круговороте светских развлечений, среди прелестных пейзажей Неаполитанского залива.

В Неаполе я получил известие о том, что в Вилльфранше „Нахимов" будет передан в распоряжение моего отца, и сразу понял, что за этим кроется.

Отец приехал, чтобы убедить меня отказаться от моей будущей жены. Впрочем, он делал это без особого энтузиазма, а когда понял, что на эту тему со мной говорить бесполезно, то и вовсе прекратил всякие уговоры. Я поехал в Вентимилья, чтобы встретить ее поезд. Она гостила в Швейцарии и теперь возвращалась в Ниццу.

После долгих месяцев неопределенности и томительной тревоги наша встреча была необычайно радостной. Отец вел себя по отношению к нам превосходно, проявив истинно родительское понимание и сочувствие.

Мы провели несколько восхитительных дней в Ницце, где были полностью предоставлены самим себе. Иногда отец приглашал нас пообедать или поужинать. Во всем, чтобы он ни делал, чувствовались любовь и искреннее желание нашего счастья. Однако все это шло вразрез с целью, ради которой он приехал. Думаю, что в глубине души отец никогда не разделял тех необъективных взглядов, которые сложились во враждебно настроенных к нам кругах. Он побывал на корабле, заглянул в мою каюту, остался всем очень доволен и был в приподнятом настроении. Я всегда буду помнить огромное участие и помощь, оказанную мне отцом в столь трудную пору моей жизни.

По пути домой мы зашли в Лиссабон, где я был представлен королю Португалии Карлосу[51] и его семье. Дружелюбный, общительный и обаятельный король мне сразу понравился.

Во время перехода штормило, и когда мы вошли в живописную лиссабонскую гавань, то город, утопающий в зелени садов, показался нам чрезвычайно уютным и приветливым. К сожалению, у меня не было времени осмотреть эту интересную страну, но то, что мне удалось увидеть, говорило о былом величии некогда могущественной Португалии. Мне особенно понравились португальские церкви.

К счастью, эта замечательная страна, изобилующая редкими природными красотами и памятниками минувших цивилизаций, находится сейчас в руках человека, который умело управляет ее судьбой[52].

Плавание вдоль побережий Португалии и Испании было неспокойным, и посреди Бискайского залива вдруг оказалось, что у нас иссякают запасы угля. Надо было решить, возвращаться ли в Виго или попытаться, не отклоняясь от курса, дойти до ближайшего порта. Мы решили рискнуть и пошли на Корнуолл. Риск был велик, но мы сбавили скорость и сумели достичь Фалмута, не прибегая к крайней мере, другими словами - не разжигали топку мебелью.

Я никогда раньше не был в Фалмуте. Этот старинный корнуолльский порт с красивыми окрестностями очаровал нас своим уютом и спокойствием. В гавани мы увидели „Осборн" с принцессой Викторией на борту. Я нанес ей визит и в свою очередь устроил официальный прием в ее честь на борту „Нахимова". Из Фалмута мы прошли без остановки в Киль, где команде было предоставлено несколько дней отдыха.

По прибытии в Либаву, мы обновили краску на „Нахимове". После столь долгого плавания корабль представлял печальное зрелище и крайне нуждался в новом покрытии. В стремлении привести „Нахимов" в Кронштадт в его прежнем великолепии я превысил финансовые расчеты, сделанные казначеем Кубе. Покрасить большой корабль - дорогое удовольствие. Корпус „Нахимова" был белым, а труба желтой - очень непрактичные краски, быстро портящиеся от дыма, воды и плохой погоды.

Кубе побранил меня за то, что я покрасил ту часть корабля, которая не была включена в смету. Он уверял меня, что по возвращении ему „намылят голову", но все обошлось благополучно.

„Нахимов" покинул Либаву, сияя новыми красками, и прибыл в Кронштадт на следующий вечер, завершив плавание в двенадцать тысяч миль.

После обычного осмотра, которому подвергаются все возвращающиеся домой суда, я руководил демонтажем корабля. Он отслужил целых пять лет и нуждался в тщательном капитальном ремонте. На демонтаж ушло много времени, так как пришлось снимать даже малые пушки. В конце концов работы были закончены и состоялось трогательное прощание. Все офицеры и матросы стали большой семьей и сообща делили трудности и опасности морской жизни. Жаль было покидать товарищей по службе и корабль, на котором я стал капитаном. Тогда я еще не знал, что вскоре навсегда потеряю многих из своих друзей. Я живо помню, как по русскому обычаю обнял нашего старого боцмана, который позднее погиб на море. Когда я покидал „Нахимов", меня провожали возгласами: „Удачи вам, Ваше Высочество, да поможет вам Бог".

Глава VI. Война и женитьба

Я провел несколько очень спокойных недель в Царском Селе сначала с родителями, а потом с братом Борисом. В своем загородном доме, построенном в английском стиле фирмой „Мейпл и Ко" он держал весьма колоритных слуг-англичан, дворецкого и кучера.

Тогда же у меня состоялась беседа с Государем, который, однако, не сказал ничего определенного относительно нашей с Даки дальнейшей судьбы. Впрочем, он выразил некоторую надежду, что в будущем, возможно, все образуется, и был очень приветлив и доброжелателен.

Я получил его, а также отцовское согласие на посещение Кобурга. Хочу заметить, что никому из членов императорской фамилии не разрешалось, кроме как по долгу службы, выезжать из России без Высочайшего соизволения. Это давно установленное правило, которое также касалось государственных чиновников.

Остаток лета я провел в замке Розенау около Кобурга, где в то время жили тетя Мария, Даки и кузина Беатриса.

Мы с Даки наслаждались свободой и строили планы на будущее. Эти мечты вдвоем - светлое утешение, которое дарит нам жизнь, ведь в их основе лежит надежда и хотя они могут никогда не осуществиться, само по себе - это радостное занятие. Мы часто совершали лесные прогулки в окрестностях замка - верхом, в экипаже или на машине. Со мной было две машины, одна маленькая, о которой я уже рассказывал, другая - большой шестиместный прогулочный автомобиль, неповоротливый, как омнибус. Несмотря на свои шесть цилиндров, он работал хуже, чем маленькая машина, и постоянно ломался, зато имел серебряный сервиз для пикников.

На заре автомобильной эпохи езда на машине была довольно беспокойным занятием, во-первых, из-за частых неисправностей, а во-вторых, из-за множества людей и животных, попадавшихся на пути. К тому же, автомобили считались „забавой богачей", и их владельцы поневоле попадали в разряд капиталистов, а следовательно угнетателей народа. Мне часто случалось сталкиваться на дорогах с людьми, которые открыто и в разных формах выражали негодование в мой адрес. Кроме социальной, была еще и другая, более понятная причина нелюбви к автомобилям - они просто-напросто наводили ужас на все живое вокруг. Цыплята разлетались во все стороны, собаки спасались бегством, лошади в страхе пятились назад, опрокидывая повозки в канавы. Мне не раз приходилось возмещать ущерб, вдобавок следовало платить дорожную пошлину. Часто останавливала полиция, и нужно было давать объяснения. В досаде я поменял номерной знак на корону и прицепил специальный флажок на капот, что значительно упростило мне жизнь.

Несмотря на все эти неприятности, мы получали огромное удовольствие от наших путешествий. Мы объездили вдоль и поперек Тюрингенский лес, посетили Нюрнберг, Бамберг и Готу и много других старинных очаровательных местечек этой доселе незнакомой мне части Германии. Мы устраивали пикники под открытым небом, наедине с природой и вдали от мирской суеты. Жизнь открылась нам во всей своей полноте. В такие минуты мы с какой-то особой силой ощущали радость бытия, как это бывает только в беззаботной и полной надежд молодости. После стольких волнений и печалей мы испытывали истинное умиротворение.