Эволюция публично-правовых и частных актов в X-XVII ВВ.

Оформление договорных отношений в дописьменный период.

Разнообразные сделки между отдельными лицами, группами людей или сообществами (обмен продуктами труда, соглашения вождей племен о мире, договоры в области семейно-брачных от­ношений и т.д.) появились еще в дописьменный период. На дан­ном этапе общественного развития условия соглашений закреп­лялись обрядами, состоявшими из определенных символических действий и словесных формул. Уникальный пример подобного об­ряда можно найти в так называемом Усть-Вымском сборнике 20-х гг. XVI в. и Вологодско-Пермской летописи XVI в., которые сообщают о заключении русскими послами мира с остяками и вогулами в конце 1484 г. или начале 1485 г. Остяки и вогулы сопро­вождали заключение мира обрядом, необычность которого пора­зила русских послов. Вернувшись в пределы Руси, они рассказали о нем своим соотечественникам:

«А мир их таков. Подкинувше елку в жерьдь протолъсту, протесав на четыре, а под нею послали медведно (медвежью шкуру). Да на медведно покинули две сабли острей в верх супротивно. Да на медведно же положили рыбу да хлеб. А наши поставили в верх елки крест. А югричи по своему жабу берестену (т. е. свой тотем) доспену и с нохти. Да привяжуть под крестом ниско, да под жабою над нами как поч-нуть ходити вкруг елки в посолон (т.е. по движению солнца, с востока на запад) дръжати две сабли, подкинув елку остреи вниз. Да человек, стоячи, приговариваеть: "Кто сесь мир из­менить, по их праву Бог казни". Да обоидуть 3-жды, да наши поклонятся кресту, а они на полъдень (юг. — 71л.). А после того Всего с золота воду пили, а приговор их так же: "Кто изменить, а ты, золото, чюй!"».

В конце XV в. русские послы не предполагали того, что их дале­кие предки, заключая более пятисот лет назад договоры с Визан­тией, также клялись оружием (мечом) и своими языческими бо­гами. Так, погодные записи 907, 911, 945 и 971 гг. из «Повести временных лет» показывают, что обряд заключения международ­ных договоров с языческой Русью включал определенные действия и словесные формулы:

«...а Олга водивше на роту и мужи его по Рускому закону, кляшася оружьемъ своим, и Перуном, богомъ своим, и Волосомъ, скотьемъ богомъ, и утвердиша миръ» (по­годная статья 907 г.);

«А некрещеная Русь полагають щиты своя и мече свое наги, обруче свое и прочаа оружья, да кленутся о всемь, яже суть написана на харатьи сей» (погодная статья 945 г., описа­ние утверждения мира Русью в Царьграде);

«... и приде на холмъ, кде стояше Перунъ, и покладоша оружье свое, и щиты, и золото, И ходи Игорь роте и люди его, елико поганыхъ Руси» (погодная статья 945 г., описание процедуры утверждения Русью того же до­говора в Киеве);

«...да имеемъ клятву от бога, въ его же веруемъ — в Перуна и въ Волоса, скотья бога, и да будемъ золоти, яко золото, и своимъ оружиемь да исечени будемъ»3 (погодная статья 971 г., из текста договора).

Следы некоторых сторон процедуры дописьменного оформле­ния сделок сохранились в частных актах периода феодальной раз­дробленности в виде особых терминов. Так, в текстах купчих и данных грамот, возникших в период независимости Новгорода и Пскова, встречаются термины «одерень», «вдерень». Они проис­ходят от слова «дерн», которое означает верхний слой почвы, за­росший травянистыми растениями и скрепленный их переплета­ющимися корнями. Дерн был символом некоторых обрядов, свя­занных с отчуждением земли при передаче ее в собственность, при произнесении присяги перед межеванием земли и т.д. В тек­стах, оформлявших земельную сделку, термин «одерень» («вде­рень») означал вечное право собственности:

«А продал есми ту четверть лука (лук — единица исчисления размеров земельных, сенокосных и рыбных угоди) в одерен(ь) без выкупа и отвел, а нет до тое чети лука дела ни моему роду, ни племяни, ни жене, ни детем».

В купчих грамотах, особенно двинских, и в абсолютном боль­шинстве актов Северо-Восточной Руси конца XIV—первой поло­вины XVI в. встречается термин «пополонок» («пополнок»), озна­чающий натуральную придачу к основной денежной плате за по­купку. Натуральная придача могла состоять из скота и домашней птицы, зерна, одежды, меха и т.д. Стоимость пополонка зависела от величины основной суммы сделки: чем она выше, тем дороже придача. Этот термин несет следы уравнения ценности предметов в ходе натурального обмена. Например, покупая вотчинные земли у Степана Нечая и Парфена Постника Григорьевых Овчининых детей Сытина, архимандрит Новоспасского монастыря Нифонт от себя и братии в купчей грамоте 1544/1545 г. указал: «А дали есмя на ней тритцат(ь) рублев и чотыре рубли да пополнъку вол рыж».

Определенным архаизмом в текстах актов является термин «по­слух» («послухи»). Это слово имеет корень «слух», который указы­вает на то, что послух был свидетелем устно совершенной сделки. Послухи выступали гарантами соблюдения условий договора, а в случае их нарушения — свидетелями при дальнейшем разбира­тельстве.

Когда сделки стали оформляться в письменном виде, в текст договора со временем была введена удостоверительная формула с указанием, как скреплен акт и чья печать приложена к документу. Формула свидетельствовала о подлинности документа. В такой си­туации изменилась роль послухов, чьи имена также записывались в удостоверительной части акта. Теперь они были свидетелями и письменного оформления сделки.

Элементы дописьменного периода заключения сделок, отра­зившиеся в текстах местных актов, в период Русского централи­зованного государства постепенно исчезают. В это время возника­ют более или менее единые по структуре, терминологии и юри­дическим формулам разновидности документов договорного ха­рактера. Кроме того, в новых исторических условиях государство стало вести учет письменно оформленных сделок между контра­гентами различных сословий и социальных категорий, тем самым обеспечивая унификацию текстов.

Важное место в изучении актов на раннем этапе письменного оформления договоров занимают берестяные грамоты XI— XV вв., первая из которых была найдена археологами в Новгороде 26 июля 1951 г. Понятие «берестяные грамоты» сегодня объединяет разнообразные по содержанию тексты. Их можно рассматривать как письменные исторические источники.

Среди берестяных грамот встречаются тексты, которые содержат формулы, свойственные некоторым разновидностям актов. Например, почти полностью сохранилось «рукописание» Марии, датируемое второй половиной ХIV — началом XV в. (грамота № 692). В Новгороде рукописанием называли духовную грамоту, или заве­щание. При сравнении завещания Марии с самой ранней новгородской духовной грамотой на пергамене (духовная Климента) обнаруживаются краткость грамоты Марии и присутствие в ней традиционных для завещаний формул:

Духовная Климента Берестяная грамота № 692 (не позднее 1270 г.) (вторая половина XIV ' в. — начало XV в.)

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Се аз раб божий Климянт даю рукописанье святому Гергию

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Се азъ раба божия Мария, отходя сего света, павшию рукопись игумену Варламу и всей братье... при своемъ животе. Даю за все то два села... Приказываю остатко свои. А ты, Варламе, исправи, того своему Максиму, зандо есмъ целя написан, да не было у пуста. Пусти его ты по мне брата, ни сыну... помянеть» .

Оба текста начинаются с так называемого богослове вия, в каче­стве которого в завещаниях часто использовался обор соот «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Затем в текстах следует имя заве­щателя «Се яз, раб божий (такой-то)». Далее в грамгеаоте Марии встречается формула «отходя сего света пишу (даю) рукописание при своем животе», указывающая обстоятельства составления до­кумента. В духовной Климента эта формула дана в кратком вари­анте — «даю рукописание». Различия могут быть объяснены тем, что духовная Климента представляет собой более ранний текст, в котором не все необходимые обороты получили свое развитие. Оба текста имеют самоназвания. Терми «рукописание» отмечается и в более ранней грамоте № 689, датируемой второй полови­ной XVI в.:

«По рукописанию възяле рубель, а прочи рукописания
оло третия рубля...». Упоминаемое здесь завещание не обязательно написано на бересте, но несомненна связь этой хозяйственной за­писи о расходах по духовной с текстом самого завещания.

Распоряжения обоих завещателей вводились в тексты оборота­ми: «а приказываю...» («а даю...»), за которыми следовало пере­числение завещаемого имущества. При этом в пергаменной духов­ной Климента распоряжения относительно движимого и недви­жимого имущества зафиксированы очень подробно. В грамоте Ма­рии подобного перечисления не было, и это утверждение не оп­ровергается даже небольшой утратой текста.

В конце обоих завещаний объясняется, почему отданы именно такие распоряжения: у Климента не было наследников мужского пола, и он не мог оставить недвижимость своей жене, которая, как следует из текста, «пострижеться в чернице», а Мария, по-видимому, вообще не имела наследников.

Таким образом, условия завещания — самая главная часть в духовной — не отражены в берестяной грамоте № 692. По всей видимости, запись на бересте была сделана «для памяти».

Имея много общего, акты на пергамене и на бересте развива­лись по-разному. Берестяные грамоты не могли стать основой для развития актов и других видов источников. Причина этого кроется в свойствах писчего материала, не позволявших включать новую информацию в сложившиеся краткие варианты текстов. Краткость «берестяных» текстов договорного характера при одновременном использовании развернутых текстов на пергамене или бумаге по­зволяет предположить, что они представляют собой не офици­альные акты, оформленные по всем правилам, а записи «для па­мяти». По мнению некоторых исследователей, их краткая и четкая структура со всеми присущими конкретному акту формулами сви­детельствует о том, что письменная форма фиксации сделок дли­тельное время сосуществовала со словесно-процедурным дейст­вием.

В результате дальнейшей специализации письменных текстов, обусловленной государственными и общественными потребно­стями, а также благодаря переводу с середины XIV в. письменно­сти на бумагу ускорился процесс развития формуляра акта, что выразилось во внесении в текст договора новой информации, не­обходимой для контрагентов и власти.

Значение берестяных грамот в источниковедении велико и по той причине, что они дают новые аргументы при обсуждении проблемы генезиса русского частного акта. В источниковедении существует дискуссия о времени и месте появления частных актов. Различие мнений было порождено тем, что, во-первых, древней­шие акты сохранились в позднейших списках, во-вторых, в актах не ставилась дата оформления сделки или составления документа. Практика простановки даты в частных актах стала обязательной только с конца XV в. По мнению С.Н.Валка (1887—1975), част­ные акты прежде появились в Новгороде в XIII в. и только в XV в. в Северо-Восточной Руси. Его оппонентом выступил Тихомиров, который относил появление частных актов к XII в. Изучив боль­шое количество печатей, которые привешивались к документам, Янин нашел косвенные аргументы в поддержку гипотезы Тихо­мирова. Исследователь сделал вывод о том, что сохранившиеся буллы принадлежали и частным актам XII в. Результаты изучения берестяных грамот усиливают позиции исследователей, придерживающихся мнения о достаточно ран­нем появлении частных актов. Ряд этих грамот позволяет обнару­жить следы более ранних письменных актов, чем те, которые со­хранились. В берестяной грамоте № 53 (10 — 30-е гг. XIV в.) упоми­нается «список скупной грамоты», что косвенно подтверждает более раннее существование письменно оформленных купчих с их отличительными чертами.