Ключевые слова
Прагматические отношения в переводе: отражение в тексте социально детерминированной вариативности языка
Лекция 8
Вопросы
1. Каковы требования к переводу как заместителю оригинальной речи?
2. Считаете ли вы модификации исходного текста допустимыми при переводе? Прокомментируйте свою точку зрения.
3. Как связана проблема адекватности и эквивалентности перевода с проблемой стилистики перевода?
4. Согласны ли вы с формулировкой последней ‘антиномии Сейвори’? Почему владение ‘линейным переводом’ для профессионального переводчика исключительно важно?
5. С какими видами информации имеет дело переводчик в процессе перевода?
6. Какие компоненты обеспечивают успешность речевого акта с участием переводчика?
1 Отражение в тексте социально детерминированной вариативности языка – важный аспект учёта установки на получателя
2 Приёмы при передаче диалектной речи и просторечия
3 Проблема передачи индивидуальных речевых характеристик
4 Передача ситуативной дифференциации в тексте перевода
константность vs вариативность языковых единиц, экспонент вариативности, контекстуальный индикатор, функциональный аналог, тональность PA, прагматический аспект текста, прагматическая установка на адресата.
Ещё один важный аспект учёта установки на получателя – отражение в речи персонажей социально детерминированной вариативности языка – стратификационной, связанной с делением общества на социальные страты – слои, группы, etc., и ситуативной, связанной с меняющимися параметрами социальной ситуации.
Отрезки речи, которые нам предстоит проанализировать, представляют собой фрагменты художественного текста, i. e. в какой-то мере эта речь обработанная и стилизованная. Как правило, автор не воспроизводит натуралистически спонтанную речь с её многочисленными отклонениями от языковых и логических правил. Речевые характеристики, в которых выявляются стратификационная и ситуативная вариативность речи персонажей, обычно присутствуют в ней в виде отдельных маркеров (социальных, локальных, ролевых), которые характеризуют персонажи через особенности их языка. Сложность данной проблемы заключается в том, что эти маркеры приходится воссоздавать средствами другого языка, где сама система стратификационной и ситуативной дифференциации часто носит совершенно иной характер, чем в языке отправителя.
Одна из самых сложных задач – передача стратификационной вариативности, находящей своё выражение в локальных особенностях речи.
При передаче диалектной речи и просторечия широко используются различные компенсации приёмы, e. g.:
“[…] на гробе родительском ночью брат кисти литые, золотые обрезал… Они, дескать, эвона каких денег стоят. Да ведь он за это одно в Сибирь пойти может, если я захочу, потому оно есть святотатство” (Достоевский) – перевод: - That brother of mine cut off the tassels from my dad’s coffin at night; solid gold they was; cost a fortune, they does. Why, damn him, I could send him to Siberia for that, so help me, for it’s sacriledge, it is …
В переводе вместо русского диалектизма ‘эвона’ и просторечного ‘потому оно есть святотатство’ используются элементы общеанглийского (не маркированного локально) просторечия. При этом они появляются в тексте не обязательно в тех же моментах, где у Достоевского используются диалектно-просторечные элементы, так, фраза ‘они, дескать, эвона каких денег стоят’ переведена: ‘cost a fortune, they doеs’. Здесь просторечное ‘they doеs’ не входит, подобно ‘эвона’, в структуру адъективно-именной фразы (эвона каких денег), а добавляется в конце предложения.
В другом случае переводчик использует просторечный оборот ‘solid gold they was’ там, где у Достоевского употребляется нейтральное ‘кисти литые, золотые’.
Такая перестановка элементов стратификационных характеристик вполне возможна и допустима. Дело в том, что их функциональное предназначение - передача речевой характеристики данного персонажа. Отнесённость стратификационных характеристик к речи персонажа в целом, отсутствие привязанности к тому или иному элементу текста дают возможность переводчику относительно свободно маневрировать этими маркерами в тексте.
Более того, в ряде случаев в качестве экспонентов стратификационной вариативности в переводе избираются единицы совершенно иного уровня языковой структуры. Это происходит, например, в тех случаях, когда репрезентация диалектной речи в оригинале целиком и полностью опирается на фонетические характеристики, которые, естественно, не передаются в переводе:
‘Now then, Freddy: Look wh’y’ gowin, deah… theres menners f’yer! Te-oo branches o voylets trod into the mad… Ow, eez ye-ooa son, is e? Wal, fewd dan y’deooty bawmz a mather should, eed now batterm to sprawl a pore gel’s flahrzn than ran awy athaht pyin. Wil ye-oo py me f’them?’
‘Куда прёшь, Фредди? Возьми глаза в руки! А ещё образованный. Все фиалочки в грязь затоптал… А, так это ваш сын? Нечего сказать, хорошо вы его воспитали. Разве это дело, раскидал у бедной девушки все цветы и смылся, как миленький. Теперь вот платите мамаша’.
В переводе центр тяжести стратификационной характеристики переносится на просторечно окрашенную лексику и фразеологию. В третьем действии ‘Пигмалиона’, когда Элиза уже прошла коррективный фонетичечский курс у профессора Хиггинса, ситуация меняется. Из её речи исчезают фонетические признаки кокни, но сохраняются некоторые лексические и грамматические признаки просторечия:
‘What become of her new straw hat that should have come to me? Somebody pinched it; and what I say is, them as pinched it done her in’.
‘А вот где её шляпа соломенная, новая, которая должна была мне достаться? Спёрли. Вот я и говорю, кто шляпу спёр, тот тётку укокошил’.
В оригинале на фоне безупречного произношения Элизы рельефно проступают такие просторечные черты, как сленгизмы to pinch – украсть, to do in – убить; просторечные грамматические формы: what become (вместо what has become/what become), them as pinched if done her in (вместо those who pinched it have done her in). Для передачи этих социально маркированных элементов речи переводчик использует просторечную лексику (спереть, укокошить), разговорные обороты (Вот я и говорю).
Иногда ради передачи важной речевой характеристики допускаются небольшие смысловые сдвиги: ‘She thought you was a copper’s nark, sir (B. Shaw) – Она думала, сэр, что вы шпик’. В английском сленге a copper’s nark – полицейский осведомитель, доносчик, а шпик – сыщик, полицейский шпион. В данном случае такой несущественный семантический сдвиг вполне оправдан, поскольку он передаёт важный элемент социальной характеристики персонажа.
К проблеме передачи речевых характеристик относится также передача в переводе речи иностранца. Определённую роль в изображении иностранной речи в переводе играют структурные возможности и традиции языка перевода, e. g.: “When did you get marrid’ Roger asked him.
‘Lasta month. Montha for last. You come the wedding?’
‘No’, said Rodger. ‘I didn’t come to the wedding’.
‘You missa something’, said Hayzooz. ‘You missa damn fine wedding, what a matta you no come?’ –
‘Когда это вы поженились?’ – спросил его Роджер.
‘Прошла месяц. Месяц, который до это. Вы приходил на свадьба?’
‘Нет’, сказал Роджер, - Я не приходил на свадьбу.
‘Вы много потерял’, сказал Хейсус. ‘Вы потерял весела свадьба. Почему так, вы не приходил?’
(E. Hemingway. “To Have or Have not’).
В оригинале речь кубинца изображается с помощью морфологических и синтаксических маркеров – lasta month missa, come the wedding. В переводе мы находим типичную для русского языка репрезентацию речи иностранца: нарушение правил морфологической связи между элементами синтаксических конструкций – прошла месяц, вы приходил на свадьба, вы много потерял; упрощение синтаксических конструкций – Почему так, вы не приходил?
Ещё одним аспектом стратификационной вариативности является вариативность, связанная с принадлежностью к различным профессиональным группам. Здесь основной проблемой является передача профессионализмов в речи персонажей:
‘А вы долго были в Чечне?’
‘Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою у Каменного брода, знаете?’ (М. Ю. Лермонтов) –
‘Where you long in Chechna?’
‘Quite a while – ten years garrisoning a fort with a company. Out Kamenny Brod way. Do you know the place?’
Глагол ‘стоять’ – иметь местопребывание, ‘жить’ сопровождается в Толковом Словаре Русского Языка под ред. Д. И. Ушакова пометой – устар. воен. В прошлом этот ЛСВ глагола ‘стоять’ был военным профессионализмом, е. g.: ‘Городок Б. очень повеселел, когда начал в нём стоять кавалерийский полк’ (Пушкин). В переводе также используется профессионализм – garrisoning.
Кроме социальных речевых характеристик существуют и индивидуальные характеристики, и их передача в их неповторимости является одной из важнейших проблем художественного перевода. В качестве примера можно привести тот витиеватый стиль, которым характеризуется речь одного из персонажей ‘Идиота’ Ф. М. Достоевского – генерала Иволгина, использующего помпезные, высокопарные, речевые штампы:
‘Всё это было для него совершенным сюрпризом, и бедный генерал был ‘решительно жертвой своей неумеренной веры в благородство сердца человеческого, говоря вообще’.
Для передачи этого пародийного стиля прежде всего необходимо найти столь же избитые штампы. Сохранение именно этой черты (i. e. насыщенности штампами) в данном случае оказалось важнее, чем скурпулёзное воспроизведение референциального смысла. Именно так поступил Д. Магаршак: “All that came as a great shock to him, and the poor general was “most decidedly the victim of his unbounded faith in human nature”.
Сторонники дословного перевода найдут здесь некоторые отступления от смысла оригинала. Действительно у Ф. М. Достоевского генерал верит в ‘благородство сердца человеческого’, а у Д. Магаршака – просто в ‘человеческую натуру’ (‘human nature’). Но достоинством ‘unbounded faith in human nature’ является то, что это – речевой штамп. Таким образом, переданной оказалась важнейшая функциональная характеристика текста.
Теперь перейдём к вопросу о передаче другого важного измерения вариативности речи – ситуативного. Одним из ключевых понятий, лежащих в основе ситуативной дифференциации, является понятие социальной речи. В процессе социальные взаимодействия человеку приходиться ‘проигрывать’ более или менее обширный репертуар социальных ролей и вступать в различные ролевые отношения (е. д. начальник – подчинённый, учитель – ученик, приятель – приятель, etc.). Смена ролей значительно меняет социальную ситуацию, которая характеризует отношения между коммуникантами, отражаясь при этом на выборе языковых средств, i. e. социолингвистических переменных [Швейцер, 1976; 81].
Когда мы рассматривали отношение между теорией перевода и социолингвистикой, мы затронули индикатор ролевых отношений – оппозицию русских личных местоимений ‘ты - вы’. Теперь рассмотрим её подробнее.
Многозначность и многомерность этой оппозиции не даёт возможности сформулировать жёсткие правила их передачи при переводе на язык, где подобная оппозиция отсутствует, cf:
“Я ведь думала, что ты там … у дяди!” –
“You see, darling? I thought you were at your uncle’s” – Публичное обращение Настасьи Филипповны к знакомому человеку на ‘ты’ (афиширование интимных отношений) передаётся путём интимного обращения darling. И далее эта форма обращения настойчиво повторяется.
Но в других случаях актуализируются другие семантические компоненты (СК) этой оппозиции, и переводчику приходится искать иных решений, например, использовать объяснительный (интерпретирующий) перевод:
– Парфён, может, я некстати, я ведь и уйду, - проговорил он наконец в смущении.
– Кстати! Кстати! – опомнился наконец Парфён. Они говорили друг другу ‘ты’ – I’m sorry, Parfyon, he said, at last, looking embarrassed; perhaps, I haven’t come at the right moment. I can go away, if you like.
– No, no! Parfyon cried recollecting himself.
– Do come in. I’m glad to see you. They spoke at each other like two old friends’. Последняя фраза раскрывает коннотацию ‘дружеского ты’ реализуемого в тексте. Вот ещё один пример употребления ‘ты’ в том же романе – это ассиметричное ты , которое используется по отношению к лицу, занимающему более низкое положение в социальной иерархии. Это не ‘дружеское ты’, предполагающее ответное обращение на ‘ты’ (i. e. не симметричное ‘ты’, а барское) начальственное ‘ты’, которое не допускает такого же обращения со стороны собеседника:
– Если лень колокольчик поправить, так по крайней мере в прихожей бы сидел, когда стучаться. Ну вот теперь шубу уронил, олух…
– Прогнать тебя надо. Ступай доложи…
– Ну вот теперь с шубой идёт! Шубу-то зачем несёшь? Ха-ха-ха! Да ты сумасшедший, что ли? (Ф. М. Достоевский)
– If you’re too lazy to mend the bell? You might at least wait in the hall when people knock. There? Now he’s gone and dropped my coat? The oaf!
– They ought to sack you! Go along and announce me.
– Well, now he’s taking my coat with him!
What are you carrying my coat for?
Ha-ha-ha! Why, you’re not mad, are you?
Эти реплики адресованы князю Мышкину, которого Настасья Филипповна принимает за лакея. В русском тексте мы находим и лексические маркеры ролевых отношений (олух, сумасшедший), грамматические маркеры (обращение в 3-ем лице ед. ч. – ‘шубу уронил’, ‘теперь с шубой идёт…’), но главным маркером здесь является ассиметричное ты. В переводе отражены должным образом лексические индикаторы (oaf, mad), обращение в 3-ем лице ед. ч. (now he’s gone and dropped my coat; now he’s taking my coat with him). Но главная роль здесь принадлежит приёмам, которые компенсируют обращение на ‘ты’. Эти приёмы носят скорее негативный характер: во всех приведённых репликах обращает на себя внимание ‘значительное отсутствие’ вежливых форм (please, would you mind, etc., вопросов типа ‘will you announce me’ etc.)
* примеры из лекций проф. А. Д. Швейцера
Немотивированный сменой ролевых отношений переход на ‘ты’ в русском языке может преследовать те же цели (унизить, оскорбить собеседника). Так, в одном из эпизодов романа Ф. М. Достоевского ‘Идиот’ Ганя, взбешённый попыткой князя Мышкина заступится перед ним за его сестру, кричит ему: ‘Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать будешь?’
В переводе используется добавление – грубое damn it: ‘deamn it… you’re not always going to stand in my way, are you?’
Иногда внезапный переход на ‘вы’ у людей, для которых нормой является обращение на ‘ты’, также представляет собой умышленное нарушение правил речевого поведения и несёт экспрессивную коннотацию:
–Из упрямства! Из упрямства! – вскричал Ганя. – Из упрямства и замуж не выходишь! Что на меня фыркаешь? Мне ведь наплевать, Варвара Арнольдовна, угодно, хоть сейчас исполняйте ваше намерение. Надоели вы мне очень. – ‘Out of obstinacy’ cried Ganya. ‘You don’t get married out of obstinacy too! What are you snorting at me for? I don’t care a damn, sister dear! You can carry out you threat. I’m sick and tired of you.’
В сцене ссоры с сестрой Ганя внезапно переходит на ‘вы’ и на обращение по имени и отчеству, демонстрируя свою отчуждённость. В английском тексте для изображения перехода на ‘вы’ здесь используется компенсационный приём – помещённое в обычный контекст ласковое обращение sister dear приобретает иронический смысл.
От описанных случаев экспрессивного употребления индикаторов ролевых отношений следует отличать подлинную перемену ролевых отношений, которая происходит иногда в ходе одного и того же речевого акта по молчаливому согласию собеседников (пересмотр ролевых отношений). Например, в одном из эпизодов ‘Героя нашего времени’ Максим Максимович, делая официальный выговор младшему по чину Печорину, обращается к нему на ‘вы’, но тут же переходит на дружеский тон и в дальнейшем называют его на ‘ты’:
‘Господин прапорщик! – сказал я как можно строже. – Разве вы не видите, что я к вам пришёл? Исполнив долг свой, сел я к нему на кровать и сказал: Послушай, Григорий Александрович, признайся, что не хорошо?’ –
– Ensign! Sir! I said as severely as I could.
‘Don’t you realize that I’ve come to see you?
Здесь происходит пересмотр ролевых отношений: господин прапорщик и обращение на ‘вы’ сигнализирует об отношениях ‘начальник – подчинённый’. ‘Григорий Александрович’ и обращение на ‘ты’ – индикаторы отношений друзей. В английском переводе это передано следующим образом: здесь индикаторами официальных ролевых отношений являются обращения Ensign! и Sir! При переводе с языка, где эта оппозиция не выражена, на язык, где она должна быть обязательно представлена тем или иным членом, необходим всесторонний учёт языкового и внеязыкового контекста. Так, в переводе с английского на русский переводчик должен решить, что скрывается за недифференцированным английским you – вы (Вы) или ты.
О том, что это решение не всегда бывает достаточно обоснованным, свидетельствует следующий пример из перевода на русский ‘Американской трагедии’ Т. Драйзера: ‘And girls and women… calling to him gaily and loudly as the train moved out from one station to another:’
“Hello, Clyde! Hope to see you again soon. Don’t stay too long there”. – “И, бывало, что какая-нибудь женщина или девушка… громко и весело кричала вслед отходящему поезду: “Хэлло, Клайд! Мы ещё увидимся. Смотрите, не задерживайтесь там”.
В этом эпизоде описывается путь Клайда, которого везут из окружной тюрьмы в тюрьму штата. Собиравшиеся на платформе молодые женщины кричат ему ободряющие слова. Здесь ролевые отношения, возраст, статус коммуникантов подсказывают скорее выбор ‘ты’. Анализ контекста в таких случаях обычно сводится к поиску контекстуальных индикаторов, например, форм обращения, которые помогают выбрать соответствующее местоимение при переводе you на русский/украинский язык: “MISS JEMINA!” exclaimed Miss Pinkerton, in the largest capitals. “Are you in your senses? Replace the Dictionary in the closet and never venture to take such a liberty in the future”. – “Мисс Джемайна!” – воскликнула мисс Пинкертон (Выразительность этих слов требует их передачи прописными буквами)*. “Да вы в своём ли уме? Поставьте словарь в шкаф и впредь никогда не позволяйте себе подобных вольностей”. “Well, sister, it’s only two-and-ninepence and poor Becky will be miserable if she don’t get one”. – Но, сестрица, ведь всей книге цена два шиллинга девять пенсов, а для бедняжки Бекки это такая обида.
“Send Miss Sedley instantly to me”, said Miss Pinkerton (Thackeray). – “Пришлите ко мне сейчас же мисс Седли”, - сказала мисс Пинкертон.
Этот диалог показывает противоречивость контекстуальных индикаторов: речь идёт о сёстрах – мисс Пинкертон, содержательнице пансиона, и мисс Джемайне. Все языковые маркеры свидетельствуют о сугубо официальном характере ролевых отношений между родственницами, cf: обращение ‘мисс Джемайна’; официальный регистр реплик мисс Пинкертон ‘nevere venture to take such a liberty in the future’; ‘send Miss Sedley instantly to me’ и др. Всё это не оставляет сомнения в обоснованности решения переводчика в пользу местоимения ‘вы’.
Конечно, индикаторами ролевых отношений служат не только личные местоимения. Прежде всего существуют системы форм обращения, принятые в исходном языке и языке перевода и выполняющие аналогичную оппозициям местоимений функцию индикаторов ролевых отношений: Doolittle. Morning. Governor… I come about a very serious matter, Governor (B. Shaw). – Дулиттл. Доброе утро, хозяин… Я к вам по очень важному делу, хозяин. Здесь папаша Дулиттл, явившись в дом профессора Хиггинса, обращается к хозяину дома, называя его governor. В британском варианте английского языка (British English) governor – иронически-почтительное обращение к отцу, нанимателю,
начальнику [Chambers’s Twentieth – Century Dictionary]. Очевидно, для
* примечание переводчика
мусорщика Дулиттла обычным является ролевое отношение ‘рабочий –
наниматель’. В русском языке при таких ролевых отношениях функциональным аналогом ‘governor’ служит обращение ‘хозяин’, а в украинском – ‘хазяїн’ (i. e. ‘хазяїне’). Ещё один пример из пьесы Б. Шоу ‘Дом, где разбиваются сердца’, интересен тем, что в нём старая няня никак не может пересмотреть ролевых отношений, которые существовали когда-то между нею и её питомцами. И несмотря на полученный выговор от леди Эттеруорд, она упорно продолжает называть её ‘ducky’:
Lady Utterword. Nurse, will you please remember that I am Lady Utterword, and not Miss Addy, nor lovely, nor darling, nor dotty? Do you hear?
Nurse. Yes, ducky: all right. I’ll tell them to call you my lady. –
Леди Эттеруорд. Няня. Потрудитесь запомнить, что я леди Эттеруорд, а не мисс Эдди, и никакая не деточка, не цыпочка, не крошечка.
Няня. Хорошо, душенька, я скажу всем, чтобы они называли вас миледи.
Конечно, каждая система обращения привязана к определённой культурно-исторической среде, и попытки переноса этих обращений в другую, ‘чужую’ среду далеко не всегда оказывались успешными, о чём подробно говорит А. Д. Швейцер, приводя очень интересные примеры [Швейцер, 1988, 167-168]. Так, в собрание переводческих анекдотов вошли обычные для английских переводчиков XIX века (в том числе и для известной переводчицы русской классической литературы на английский язык К. Гарнет) переводы старых русских обращений ‘батюшка’ и ‘матушка’ как Little Father и Little Mother. Некоторые буквализмы можно найти и в наше время. А. Д. Швейцер приводит пример отрывка из романа Э. Хэмингуэя ‘Иметь или не иметь’:
“Get out of here”, I told him. “You are poison to me”. “Brother, don’t I feel as bad about it as you do!” (E. Hemingway) cf: отрывок из перевода опытной переводчицы Е. Калашниковой:
“Убирайся вон, - сказал я ему. Смотреть на тебя противно. – Братишка, да разве я не огорчён так же, как и ты?”
Обращение ‘братишка’ привносит в текст романа чуждый ему, как отмечает А. Д. Швейцер, национально-исторический колорит, поскольку в сознании современного читателя, читающего этот роман на русском языке, оно ассоциируется с периодом гражданской войны. Этого смещения национально-исторической перспективы можно было бы избежать, используя такие эквиваленты для ‘brother’, как ‘дружище’, ‘приятель’ [Швейцер, 1988, 167].
Нельзя не согласиться с утверждением М. А. К. Хэллидея о том, скорее всего наиболее типичным стилистическим коррелятом ролевых отношений является ‘тональность’ [Halliday, 1979]. А. Д. Швейцер даёт подробный анализ примеров, убедительно подтверждающий высказывание М. А. К. Хэллидэя. В этих примерах тональность реализуется в виде какого-либо определённого тона – фамильярного, развязного, грубого, е. д.: приветствие адвоката Джеферсона ‘how’s tricks today?’ характеризуется дружески-фамильярным тоном и в переводе используется одно из традиционных средств передачи различных оттенков тональности – русское суффиксальное образование, cf: ‘как наши дела?’ – ‘как наши делишки?’. В другом примере тон высказывания – грубый, резкий: ‘Тьфу тебя! Кондрашка прошиб’. Здесь переводчику удалось передать тональность лишь частично: ‘Тьфу тебя!’ – Oh, to hell with you! ‘Кондрашка прошиб’ передано как ‘Died of a stroke’ – перевод семантически – вполне точный, но стилистическинеадекватный. Ведь ‘кондрашка’ – это просторечно-фамильярный эквивалент литературного ‘апоплексический удар’. Это не значит , что именно такое словосочетание необходимо передать с соответствующей эмоционально-стилистической коннотацией, но можно было бы использовать один из компенсационных приёмов, e. g. had a stroke and kicked the bucket. А вот ролевые отношения собеседников, которые характеризуются развязно-фамильярным тоном: ‘by jove!.. a neat little filly’. В переводе для передачи этого тона используется междометие ‘чёрт возьми!’ и аффиксальные экспрессивные средства – ‘премилая’, ‘девчурка’ [см. подробнее: Швейцер, 1988, 168].
Пересмотр ролевых отношений, как правило, также находит своё выражение в тональности речевого акта. Так в пьесе Б. Шоу ‘Майор Барбара’ один из персонажей (Прайс) в присутствии девушки из армии спасения (Дженни) говорит с Питером Шерли, который только что прибыл в убежище Армии спасения, ханжеским тоном, подделываясь под стиль проповеди:
Poor old man! Cheer up, brother: you’ll find rest and appiness ere… - Несчастный старик! Возвеселись, брат: здесь ты обретёшь отдых, мир и счастье…
Как только Дженни выходит из комнаты, он тут же приходит на фамильярно- снисходительный тон завсегдатая ночлежки, который наставляет новичка:
Eere, buck up, daddy! She’s fetchin y’a thick slice a breadn treacle, an a mug a skyblue… - Ну же, встряхнись, папаша, сейчас она тебе притащит кусок хлеба с патокой да воды с молоком…
Но лишь Дженни возвращается в ночлежку с едой, Прайс вновь переходит на прежний тон: There you are, brother. Ask a blessin an tuck that into you. – Ну, брат мой, помолись и принимайся за угощение.
Языковые рефлексы смены ролевых отношений чётко прослеживаются и в переводе, на который наш взгляд, передаёт эту смену тональности. Можно сказать, что тон проповедника, который вначале и в конце отрывка принимает Прайс, в переводе выражен даже более отчётливо, чем в оригинале, cf: (collog.) ‘cheer up’, ‘tuck that into you’ и ‘возвеселись’, ‘принимайся за угощение’. Стилистический контраст между эпизодами, на которые разделяется этот отрывок, чётко прослеживается при сопоставлении кореферентных выражений, е. д. : cheer up – возвеселись и buck up – встряхнись; brother – брат и daddy – папаша. Жаргонное ‘skyblue’ передаётся нейтральным ‘вода с молоком’. Но с точки зрения общей тональности отрывка это частично компенсируется разговорно-просторечным ‘притащит’ вместо нейтрального ‘принесёт’ (возможно здесь можно было бы пойти на определённые семантические жертвы и перевести ‘a mug a skyblue’ как ‘миска баланды’?).
Для реализации некоторых ролевых отношений весьма существенна обстановка, в которой происходит речевой акт.
Так, реализации роли судебного пристава необходима соответствующая обстановка – зал суда. Выполнение ролевых обязанностей предусматривает иногда произнесение ритуальных фраз, e. g.:
And then a voice: ‘Oyer! Oyer! All persons having business before the honorable Supreme Court of the State of New York, Country of Catarqui, draw near and have attention, The Court is now in session (Dreiser)’. – Слушайте, слушайте! Все лица, чьё дело назначено к слушанию в Верховном суде штата Нью-Йорк, округ Катарки, приблизитесь и будьте внимательны! Сессия суда открывается.
Здесь, по всей вероятности, требуется более традиционный функциональный аналог, английской фразы ‘the Court is now in session’. Очевидно, таким аналогом является ‘заседание суда объявляется открытым’.
Следует учесть, что ролевые отношения проявляются не только в диалогической речи персонажей в художественных текстах. Фактически ролевые отношения самым тесным образом связаны с дифференциацией языка в плане функциональных стилей и жанров. На это обращает внимание К. А. Долинин. Он отмечает, что функциональные стили – это не что иное, как обобщённые речевые жанры, i. e. речевые нормы построения определённых, достаточно широких классов текстов, в которых воплощаются обобщённые социальные роли, такие, как ‘учёный’, ‘администратор’, ‘поэт’, ‘журналист’, ‘политик’ и др. Эти нормы – как и всякие нормы ролевого поведения – определяются ролевыми ожиданиями и ролевыми предписаниями; которые общество предъявляет к говорящим/пишущим. Субъект речи (адресант) знает, что тексты такого рода, преследующие такую цель, надо строить так, а не иначе, и знает, что другие (читатели, слушатели) ждут от него именно такого речевого поведения [Долинин, 1978, 60].
Моделирование повседневного ролевого поведения, в котором важная роль принадлежит установке на адресата, прослеживается, например, в языке средств массовой информации. Для этой области характерно сочетание установки на усреднённого массового получателя с дифференцированной ориентацией на определённые категории получателей. Процессы стандартизации языковых средств, деспециализации и популяризации терминов, etc. отражает в той или иной степени апелляцию к массовому читателю/слушателю/зрителю. Вместе с тем, для языка массовой коммуникации характерна определенная вариативность используемых языковых средств в зависимости от установки на те или иные социальные слои. В книге ‘Современная социолингвистика: Теория, проблемы, методы’ автор приводит примеры, весьма наглядно показывающие такую вариативность. Это отрывки текстов передовых статей из ‘Нью-Йорк таймс’ и ‘Дейли ньюс’ и их переводы [Швейцер, 1976,111]:
(1)
The New York Times
For decades architects in this country and abroad have been designing and building homes that, depending upon the climate, could be heated wholly or in part by the sun… To hasten wider use of solar energy in residential construction and to get various research under way on its application in industrial and commercial use, the House of Representatives is considering today a bill to establish a 50-million-dollar, five-year demonstration program.
(2)
Daily News
Our only regret is that some such step wasn’t taken a long time ago and made to stick… Philadelphia has recently slapped a similar no-parking order on its business area… Plenty of people at first will try to chip holes in the no-parking rules, for their own private benefits. We imagine more than one motorist will try to slip something to the nearest cop for letting him park awhile where he shouldn’t.
Если мы сопоставим эти два текста, то увидим определённую корреляцию между отбором языковых средств и спецификой адресата. Так, в тексте 1 явно пролеживается селективность в отборе языковых средств с учётом той ‘просвещённой и респектабельной аудитории’, к которой обращается газета. Это проявляется в строгой ориентации на кодифицированный литературный язык. В качестве социолингвистических переменных иногда здесь выступают единицы книжно-письменной речи, которые противопоставлены более нейтральным и разговорным, e. g.: ‘residential construction’ вместо ‘home-building’; ‘its application in industrial and commercial use’ вместо ‘its use in industry and trade’. Вместе с тем этому тексту присущи и некоторые характерные для mass media признаки универсальности, ориентации на ‘усреднённого’ получателя, e. g.: отсутствие специальных терминов (не считая деспециализированных типа ‘solar energy’, которые вошли в широкий обиход), хотя обсуждаемая тема (использование солнечной энергии) и могла бы в известной мере оправдать их использование.
Текст 2 – из массового издания, рассчитанного на ‘менее взыскательную публику’ – выглядит иначе. Здесь социолингвистическими маркерами являются такие единицы сниженной разговорной лексики и фразеологии, как ‘to make sth stick’ – закрепить, ‘to clap an order’ – спустить указание, ‘to slip sth’ – сунуть в лапу, ‘a cop’ – полицейский. Автор статьи ‘разговаривает’ ‘на равных’ с малообразованным обывателем, на которого ориентирована газета.
Теперь сопоставим текст оригинала и текст перевода, чтобы проследить, как отмеченная в текстах оригинала тональность проявляется в переводе. (1) В нашей стране архитекторы уже в течении ряда десятилетий проектируют и строят дома, которые в зависимости от климатических условий, могли бы полностью или частично отапливаться за счёт солнечной энергии… В целях ускорения широкого применения солнечной энергии в жилищном строительстве и развёртывания серьёзных исследований для обеспечения её применения в промышленности и торговле палата представителей приступает сегодня к рассмотрению законопроекта о выделении 50 млн. долларов на осуществление опытно-показательной программы, рассчитанной на пять лет. [Швейцер, 1988,171].
В переводе текста 1 мы находим ту же ориентацию на литературный язык, специфические признаки книжной речи в синтаксисе (причинные обороты, сложные синтаксические конструкции) и лексике (‘климатические условия’, ‘осуществление’, ‘обеспечение’, ‘развёртывание’, etc.
(2) Жаль только, что такие меры не были приняты раньше и при том ‘без дураков’… Недавно городские власти Филадельфии спустили указание о запрете стоянки в деловом центре города… Конечно, найдётся немало людей, которые попытаются вначале вынюхивать лазейки в правилах, запрещающих стоянку. Наверняка найдётся немало водителей, которые попытаются ‘сунуть лапу’ ближайшему ‘фараону’, чтобы тот позволил им поставить на стоянку машину, где это запрещено [Швейцер,1988,171].
В переводе текста 2 достаточно точно передана разговорно-фамильярная тональность оригинала, e. g.: разговорно-просторечные ‘без дураков’, ‘сунуть в лапу’, ‘фараон’, ‘вынюхивать’.
Таким образом, переводческие проблемы, связанные с учётом установки на адресата (перевод реалий, иллюзий, передача маркеров стратификационной и ситуативной вариативности) охватывает очень широкий диапазон переводческих приёмов. Здесь наряду с традиционными приёмами перевода, которые применяются при передаче смыслового содержания текста (субституция, гиперонимическая и интергипонимическая трансформации и другие), используются и приёмы, характерные для передачи прагматических аспектов текста, e. g.: замена реалии или аллюзии её аналогом, уточняющее дополнение, поясняющий перевод, который раскрывает неясные для адресата пресуппозиции и импликации; переводческое примечание и различные виды компенсирующего перевода (в том числе и межуровневого, например, заменяющего фонетические маркеры стратификационной и ситуативной вариативности лексическими, лексические – синтаксическими и лексико-морфологические – стилистическими).
Итак, приведённые нами данные подтверждают положение о том, что прагматическая установка на иноязычного и инокультурного адресата нередко требует трансформаций, которые модифицируют смысловое содержание текста.