Теория перевода и семиотика

В большинстве толковых и специальных словарей семиотика определяется как 1 – научная дисциплина, изучающая общее в строении и функционировании знаковых систем, хранящих и передающих информацию, будь то системы, действующие в человеческом обществе (главным образом язык, а также некоторые явления культуры, обычаи, обряды, кино, etc.), в природе (коммуникация в мире животных) или в самом человеке (e.g. зрительное и слуховое восприятие предметов; логическое рассуждение); 2 – система того или иного объекта, рассматриваемая с точки зрения семиотики в первом значении (e.g. семиотика данного фильма, семиотика сонетов У. Шекспира, семиотика обращений, принятых в современном итальянском языке, etc.) [ЛЭС, 1990].

Из всей обширной группы объектов семиотики наибольшая общность обнаруживается между языком и художественной литературой, i.e. искусством, использующим язык в качестве своего средства, поэтому семиотика языка и литературы образует центр гуманитарной семиотики. Другая ветвь семиотики – формальная / логико-математическая – относится к так называемой металогике.

Первоначально общие принципы семиотики как ‘науки о знаках’ были подмечены на основе наблюдений над естественным языком, одновременно и независимо в работах Ч.С. Пирса и Ф. де Соссюра. Ч. Пирс стремился к созданию особого варианта математической логики (т.н. чистой / умозрительной грамматики), а Ф. де Соссюр – к определению предметной области различных знаков как объектов новой науки, названной им семиологией. Термин “семиотика” первоначально применялся для формальной, логико-математической линии, а содержательная, предметная, линия по европейской традиции именовалась семиологией. Позднее же оба названия стали употребляться как синонимы.

По мере развития семиологии в 20 в. у неё обнаруживались всё более глубокие корни, e.g.: в сочинениях Блаженного Августина (4-5 в.в.); в средневековом учении о ”тривии”, цикле из 3-х наук – грамматики, логики и риторики, которым в современной семиотике соответствуют синтактика, семантика и прагматика; в логико-лингвистических учениях схоластики 12-14 в. о ”сущностях” и ”качествах” (акциденциях), о ”суппозициях” (подстановках терминов), об “интенциях разума”; в 17 – нач. 18 в.в. – в учениях Дж. Локка о разуме и языке, в идеях Г.В. Лейбница об особом искусственном языке ”всеобщая характеристика” (characteristica universalis); в работах языковедов-философов 19-20 вв. - В. фон Гумбольдта, А.А. Потебни, К.Л. Бюллера, И.А. Бодуэна де Куртенэ; у основателя психоанализа З.Фрейда, etc.

Основы семиотики языка и литературы заложили представители европейского структурализма 1920-30-х гг. – пражской лингвистической школы и Копенгагенского лингвистического кружка (Н.С. Трубецкой, Р.О. Якобсон, Я. Мукаржовский. Л. Ельмслев, В. Брёндаль.

Наиболее оформленные направления семиотики за рубежом – американская школа Ч.У. Морриса, во Франции – этнографическая школа К.Леви - Строса, психоаналитическая семиотика Ж. де Лакана и др.

По мере развития семиотики понятие “знак” (на котором особенно настаивал Ф. де Соссюр) постепенно отходило на второй план, так как не удалось обнаружить какие-либо знаки, универсально присущие разным естественным языкам, тем более – разным семиотическим системам (нет знаков, общих для языка, живописи, кино, etc.) Единство семиотики языка и литературы основывается прежде всего на явлении ”высказывание” и его абстрактном выражении – ”пропозициональной функции”, которые обнаруживаются во всех языковых произведениях (текстах) как обыденной речи, так и художественной литературы, являясь их основной семиотической ячейкой.

Существует три семиотических членения (уровня, аспекта) – синтактика, семантика, прагматика; 1) – отношение между знаками, главным образом в речевой цепи и вообще во временнóй последовательности; семантика – 2) в общем виде – отношение между знаконосителем, предметом обозначения и понятием о предмете; 3) – как отношение между знаками и тем, кто их использует.

В прагматике языка особенно интенсивно исследуются два центра – субъект речи и адресат речи, а также связанные с ними ”точки референции”, которые выражаются дейктическими словами, местоимениями, относительными временами глагола, etc.

В семиотике художественной литературы типология художественного текста с точки зрения субъекта (текст от автора, от рассказчика, от повествователя; разл. ”я” от автора, etc.) дополняется типологией художественного текста с точки зрения ”образа адресата”. Определение границ и сферы семантики остаётся незаконченным: в частности, нерешённым является традиционный спор между сторонниками узкого понимания семантики (e.g. Rus “есть” [to eat] – 1 основное значение) и широкого (e.g. есть яблоко cf есть кашу – разные значения глагола ”есть”); не всегда чётко определяется граница между семантикой и референцией, семантикой и прагматикой, etc.

В рамках современного, более широкого когнитивного подхода складывается новое соотношение трёх частей семиотики: семантика начинает пониматься как область истинности высказываний; прагматика – как область мнений, оценок, презумпций и установок говорящих; синтактика как область формального вывода. Благодаря этому, в частности, стало возможным определить художественную литературу семиотически (не эстетически, не конкретно-исторически) через её язык как сферу действия интенсионального языка – языка, который описывает возможный, интенсиональный мир.

“Семиотика обнаруживает двойственное отношение к другим наукам. Это и наука среди других наук, и инструмент наук” [Morris, 1971, 10].

Будучи наукой среди наук, семиотика использует данные других дисциплин, объясняя те входящие в их компетенцию феномены, которые представляют собой с семиотической точки зрения знаковые процессы и знаковые системы. Как инструмент других наук она вооружает их понятийным аппаратом и аналитическими процедурами для исследования изучаемых этими науками явлений.

Несхожесть статуса и целей семиотики с целями и статусом теории перевода очевидна. Однако за последние годы наметилось определённое сближение этих дисциплин. по мнению В. Вильса этому сближению способствовало выделение из общей семантики лингвосемиотики. Согласно её исходным постулатам естественный язык является, прежде всего, семиотической системой, и каждый текст поддаётся описанию в семиотических терминах [Wills, 1980, 10].

Изложению целей и задач с позиций функциональной лингвосемиотики посвящена работа С.Н. Сыроваткина ”Теория перевода в аспекте функциональной лингвистики” [Сыроваткин, 1978]. В качестве ключевого автор использует понятие перевода как кодового перехода, который представляет собой семиозис, i.e. знаковый процесс, в ходе которого осуществляется ряд операций перехода от различных систем прообразов к единому образу – языковому знаку. Лингвистическая теория, на которую опирается С.Н. Сыроваткин, не ограничивается рамками имманентной структуры языка, а высказывание является единственным типом ”полного знака”, имеющего статус реального бытия. Что же касается элементов низших уровней (синтагм, слов, морфем), то они рассматриваются как строительный материал для актуального знака – высказывания, которое вслед за Э. Бенвенистом рассматривается в качестве центральной лингвосемиотической категории [Бенвенист, 1974].

Когда С.Н. Сыроваткин рассматривает модус бытия знаков, он использует оппозиции ‘система – текст’ и ‘актуальное – неактуальное’. Неактуальная система сама по себе, в отвлечении от систем актуализации, не может порождать естественные тексты. Она только задаёт ”правила игры”. Актуализация понимается как включение неактуального текста (предложения / множества предложений) в систему отношений, которые Ч. Моррис определял как измерения семиозиса – синтактику (отношение “знак: знак”), семантику (”знак: референт”) и прагматику (“знак: человек”).

С.Н. Сыроваткин расширяет этот традиционный список семиотических отношений, включая в него вместо единого семантического измерения перцептику (отношение между экспонентом знака, i.e. его физическим субстратом, и его понятийным содержанием), сигнифику (отношение между экспонентом знака и его чувственным образом) и сигматику (отношение знака к объекту). Кроме того, автор разделяет прагматику на два измерения – инструментальное и эмотивное (экспрессивное).

С этими семиотическими отношениями соотносятся и проблемы перевода. Например, к перцептике, которая устанавливает связь между экспонентом знака и его понятийным содержанием через акустико-моторные представления, относятся представляющие собой камень преткновения для перевода проблемы паронимии и гетеронимии. К проблемам сигнифики относятся различия во внутренней форме или мотивированности знака. Сигматика включает важный для перевода вопрос о соотнесённости высказывания с внеязыковой действительностью – существенный момент в актуализации языкового знака.

В области прагматики инструментальное измерение понимается как ориентация высказывания на контакт с адресатом, увеличение его информированности и изменение его поведения, i.e. речь идёт о цели высказывания. Передача экспрессивного начала иногда требует переводческого комментария или транспонирования высказывания в другую систему культурных ценностей.

С.Н. Сыроваткин, когда описывает процесс актуализации языкового знака, делает важный для перевода вывод о том, что ”мыслительный эквивалент” актуального знака не исчерпывается словарями и грамматическими понятиями, которые могут быть соотнесены с данным экспонентом. Он включает серию пресуппозиций и импликаций, которые обусловлены контекстом семиозиса.

Работа С.Н. Сыроваткина интересна тем, что в ней излагаются исходные положения лингвосемиотики, которая ориентирована на перевод, и намечаются интересные перспективы её приложения к теории перевода. Но вряд ли можно рассматривать лингвосемиотику как единственную теоретическую базу переводоведения. И А.Д. Швейцер безусловно прав, говоря о том, что теория перевода должна опираться на собственный концептуальный аппарат, который соответствует объекту и целям исследования. Но в то же время она должна обогащаться теоретическими и эмпирическими данными других дисциплин, использовать выработанные ими понятия и процедуры, при этом избегая односторонней ориентации лишь на одну из них. В ряде случаев такая односторонняя ориентация может смещать перспективу. Например, явно односторонний характер носит встречающееся в литературе определение процесса перевода как простого перекодирования [Kade, 1968]. Так как перевод – это не только транспонирование текста в другую систему языковых знаков, но и в другую культуру, он не сводится к перекодированию, а представляет собой также объяснение, истолкование, интерпретацию.

В посвящённой семиотическому анализу перевода статье Г. Тури перевод рассматривается как знаковый процесс (семиозис), связанный с сосуществованием различных знаковых систем – естественных языков и налагаемых на них ”вторичных моделирующих систем” культуры (термин Ю.М. Лотмана). Внимание автора сосредоточено на операциях переноса (transfer), в ходе которых объект, который принадлежит одной знаковой системе, преобразуется в объект, относящийся к другой системе. Отличительной чертой этого процесса является то, что новый объект принадлежит к системе-рецептору и в то же время представляет объект, относящийся к исходной системе. Это достигается благодаря наличию некоторых инвариантных черт, которые связывают указанные объекты.

Каждая операция переноса связана с наличием 3-х типов отношений:

1 – между объектом и соответствующей системой (приемлемость с точки зрения норм данной системы);

2 – между двумя объектами (адекватность, эквивалентность, соответствие);

3 – между системами (кодами).

При любой операции переноса существует возможность создания разных объектов на базе одного исходного. При этом каждый из вновь созданных объектов может обнаруживать различные отношения к исходному, i.e. разделять с ним различные инвариантные признаки. Отсюда следует, что подобные операции необратимы. Другими словами, всегда существует потенциальная возможность реконструкции нескольких исходных объектов на основе одного конечного объекта.

С точки зрения характера знаковых объектов, а также систем (кодов) разновидность переноса, которая традиционно именуется переводом, характеризуется следующими признаками:

а) прежде всего, речь идёт о межъязыковом переносе, при котором кодами являются естественные языки, или, точнее, о переносе межтекстовом, т.к. объекты, которые участвуют в данном процессе – сообщения (тексты), закодированные с помощью естественных языков и налагаемых на них вторичных моделирующих систем (литературных, религиозных, общественно-политических и др.). Подобно языковым кодам, которые играют роль первичных моделирующих систем, вторичные моделирующие системы, которые участвуют в семиозисе, могут отличаться друг от друга, e.g. известны случаи, когда изначально религиозный текст впоследствии переводился как художественный;

b) данный перенос не зависит от отношений между системами. Однако это не значит, что межсистемные отношения не влияют на формирование конечного текста. Напротив, отношение между языками, с одной стороны, и между вторичными моделирующими системами – с другой, входят в число факторов, которые влияют на переводимость. Дело только в том, что характер этих отношений, диапазон которых довольно широк, по мнению Г. Тури, не относится к специфическим признакам перевода;

с) перенос обеспечивает наличие определённых ассиметричных отношений между двумя текстами [Toury, 1980, 99-103].

Статья Г. Тури не ставит перед собой цель дать законченное описание переводов семиотических терминах. Это скорее ”черновой набросок” [Швейцер], попытка сформулировать некоторые соображения предварительного характера, чтобы стимулировать дальнейшую дискуссию.

Как отмечает А.Д. Швейцер, в целом можно согласиться с утверждением об однонаправленности процесса перевода, об ассиметрии отношений между исходным и конечным текстами, о примате межтекстовых связей по отношению к межъязыковым. Верно и то, что одна из основных тенденций развития переводоведения за последние десятилетия заключается в постепенном смещении акцентов от межъязыковых к межтекстовым отношениям [Ivir, 1969; Koller, 1979].

По мнению В. Вильса, лингвосемиотический подход к тексту должен исходить из известной формулы: Who says what in which channel and with what effect? Применение этой формулы к тексту позволяет выделить четыре измерения текста:

1) тему текста (i.e. о чём идёт речь в данном тексте);

2) функцию текста (i.e. какую цель преследует отправитель текста);

3) прагматику текста (i.e. какой круг получателей имеет в виду отправитель текста);

4) поверхностную структуру текста, в которой интегрируются взаимодействующие друг с другом лексика и синтаксис.

В. Вильс выдвигает две гипотезы:

1 – указанные выше четыре фактора образуют строение текста

2 – тема, функция и прагматика текста, как правило, выявляются в поверхностной структуре текста. Отсюда следует, что поверхностная структура текста маркирует семантику, функцию и прагматику текста; только через поверхностную структуру читатель получает доступ к его семантической, функциональной и прагматической структуре. В этой связи В. Вильс считает уместным вспомнить слова древнегреческого философа Анаксагора: ”мы истолковываем то, что мы не видим, через то, что мы видим ”. [Швейцер, 1985,39].

Намеченную В.Вильсом программу лингвосемиотического подхода к тексту как основы ориентированной на перевод лингвистики текста в целом, как отмечает А.Д. Швейцер, можно считать достаточно обоснованной. Но в свете того, что было сказано о ”сверхсуммарном” характере смысла текста, о роли подтекста и пресуппозиций, едва ли можно рассматривать ”поверхностную структуру” как единственный источник сведений о семантике и прагматике текста [Швейцер, 1985, 39]. В работе В. Вильса содержится только изложение программы интеграции двух подходов к переводу – подхода, основанного на семиотике и подхода, основанного на лингвистике текста.

К. Райс пытается применить этот комплексный подход к анализу конкретного текста и его перевода. Объект анализа – перевод на немецкий язык эссе испанского философа и публициста Х. Ортеги и Гасета “Miseria y Esplendor de la Traduccion” – ”Блеск и нищета перевода”.

Проблема интерпретации того смысла, который автор вкладывает в текст, приобретает особое значение для переводчика. К. Райс в этой связи противопоставляет термин “знак” термину “признак”. В отличие от ”знака” ”признак” обладает дополнительным смысловым потенциалом, который наслаивается на смысл, эксплицитно выраженный в сообщении. Дополнительный смысловой потенциал, с другой стороны, является отличительной чертой художественно организованного текста, который К. Райс вслед за Ю.М. Лотманом рассматривает как двуплановую структуру (на уровне сообщения и на уровне художественной организации).

Эссе Ортеги построено в форме диалога, который автор метафорически характеризует как путешествие по бурному морю. Это напоминает К. Райс сходную метафору, которую использовал Я. Гримм для характеристики перевода: ”перевести – значит перевезти, traducere navear (переправить на корабле). Ведь тот, кто, подготовившись к плаванию, сумеет собрать команду и с надутым парусом достичь противоположного берега, должен к тому же высадиться там, где другая земля и веет другой воздух”. [Reiss, 1980, 65. (пер. Швейцера)]. С этой развёрнутой метафорой перекликается высказывание самого Ортеги по поводу современных переводов с древнегреческого и латинского. Эти переводы автор называет ”путешествием на чужбину, в другие, далёкие времена и в другую, совершенно иную культуру” [op. cit, 66]. Всё это наводит К.Райс на мысль о том, что в основе художественной организации всего эссе лежит метафора Я. Гримма, которая уподобляет перевод морскому путешествию. Гипотеза опирается не только на приведённое выше высказывание Ортеги, не только на встречающуюся в другом месте характеристику перевода как смелого предприятия, но и на часто встречающиеся в тексте языковые знаки, которые, по мнению К. Райс, благодаря своей внутренней форме вызывают ассоциации с морем, побережьем, морским путешествием, etc. Cf:

me acuesto a la opinion – я склоняюсь к мнению

(acostar – достигать берега)

el curso de esta conversación – течение разговора

(el curso – течение воды; курс), etc.

Необходимо отметить, что в подобных примерах речь идёт скорее о языковых метафорах, а не об авторских. Однако сам выбор ”морского” варианта из нескольких возможных синонимов, по мнению К. Райс, свидетельствует о том, что этот выбор симптоматичен. Языковые знаки функционируют как признаки дополнительного потенциала.

Если переводчик при анализе художественного текста обнаруживает в нём элементы синтетического, семантического и прагматического структурирования “второго смыслового плана”, он должен по крайней мере предоставить читателю конечного текста возможность подобной интерпретации. И если это невозможно при передаче данных сегментов текста, то целесообразно, применив компенсацию, передать этот второй план при переводе других сегментов.

Насколько убедительно предлагаемое К.Райс толкование данного текста – сказать трудно. В ряде случаев она ссылается на метафорические по своему происхождению языковые единицы с явно стёршейся образностью, с трудом вызывающие какие-либо определённые ассоциации в сознании читателя. Но следует отметить, что сама К.Райс не настаивает на предлагаемой ею трактовке. И не случайно статья названа ”Знаки или признаки”. Очевидно здесь важнее сам принцип семиотического подхода к тексту, который резюмируется в следующем выводе: если выдвигаемая автором гипотеза справедлива, то в плоскости художественной организации текста синтактика проявляется в связи между языковыми знаками с “признаковой” функцией; семантика – в связях между ними и “вторым смысловым планом”, а прагматика – в их воздействии на читателя, i.e. в отсылке его к другому тексту (гриммовской метафоре). Если же данная гипотеза несправедлива, то переводчик поступил неправомерно, наделив знаки признаковым качеством.

Таким образом, определённое сближение теории перевода и семиотики, которое наметилось за последнее время, ещё не привело к ощутимым результатам. Пока удалось только сформулировать некоторые принципы семиотического подхода к анализу перевода, наметить определённые перспективы приложения семиотики к изучению перевода, обосновать в терминах семиотики некоторые положения, до этого эмпирически установленные в теории и практике перевода:

об однонаправленности процесса перевода;

об ассиметрии отношений между исходным и конечным текстами;

о примате межтекстовых отношений по отношению к языковым и др.

Существенно также то, что текст стал той областью, где тесно переплелись интересы семиотики, лингвистики текста и теории перевода. Поэтому не случайно, что именно в этой области делаются шаги к выработке междисциплинарного подхода и его применению на эмпирическом уровне. Но в целом речь идёт пока только о выработке некоторых базисных понятий, о первых отдельных попытках конкретных переводоведческих исследований в ключе семиотики, и здесь, очевидно, есть интересные и перспективные возможности дальнейшего развития связей между теорией перевода и семиотикой. Однако, как отмечает А.Д. Швейцер, едва ли есть основания говорить о возможности или целесообразности ”семиотизации” теории перевода.

В дальнейшем некоторые семиотические понятия будут использованы нами при рассмотрении вопросов семантики и прагматики перевода, эквивалентности, etc.