Вопросы

Божий мир

Ограничить размах междоусобий стремилась церковь. С конца X в. она настойчиво призывала к «Божиему миру» или к «Божиему перемирию» и объявляла тяжким грехом нападение, совершенное, например, в крупные христианские праздники или же накануне их. Временем «Божиего мира» считались порой сочельник и пост. Иногда в течение каждой недели дни с вечера субботы (а подчас с вечера среды) и до утра понедельника провозглашались «мирными». Нарушителям «Божиего мира» грозило церковное наказание. Церковь объявляла греховным и в другие дни нападение на безоружных паломников, священников, крестьян, женщин. Беглеца, укрывшегося от преследователей в храме, нельзя было ни убивать, ни подвергать насилию. Нарушивший это право убежища оскорблял и Бога, и церковь. Путник мог спастись и у ближайшего придорожного креста. Такие кресты до сих пор можно увидеть во многих католических странах.

Впоследствии ограничения военных действий стали вводиться королевскими указами. Да и сами феодалы начали договариваться между собой: как бы ни ссорились, нельзя трогать ни церквей, ни пахаря на поле, ни мельницу во владениях друг друга. Постепенно складывался набор «правил войны», который стал частью своеобразного «кодекса рыцарского поведения».

1. Можно ли поставить знак равенства между понятиями «феодализм» и «средние века»?

2. Объясните, кому принадлежала деревня, если рыцарь получал ее в феод от барона, а тот в свою очередь от своего сеньора — графа, граф — от герцога, а герцог — от короля?

3. Зачем церковь взяла на себя заботы о введении «Божиего мира»?

4. Что общего в требованиях церкви о «Божием мире» и в ее призывах к сеньорам отправиться освобождать Гроб Господень?

Из «Песни о Роланде» (XII в) о рыцарском иоединке между Карлом Великим и арабским эмиром

День миновал, вечерний час подходит, Но меч враги не вкладывают в ножны Отважны те, кто рати свел для боя Их ратный клич звучит, как прежде, грозно «Пресьоз!» — кричит эмир арабский гордо. Карл «Монжуа!» в ответ бросает громко По голосу один узнал другого. Сошлись они на середине поля Тот и другой пускают в дело копья, Врагу удар наносят в щит узорный, Его пронзают под навершьем толстым, Распарывают на кольчугах полы, Но невредимы остаются оба Полопались у них подпруги седел. С коней бойцы свалились наземь боком, Но на ноги вскочили тотчас ловко, Свои мечи булатные исторгли, Чтоб снова продолжать единоборство. Одна лишь смерть конец ему положит. Аой! Отважен милой Франции властитель, Но даже он не устрашит эмира Враги мечи стальные обнажили, Бьют по щитам друг друга что есть силы. Навершья, кожа, обруча двойные — Все порвалось, расселось, расскочилось, Теперь бойцы одной броней прикрыты. Клинки из шлемов высекают искры. Не прекратится этот поединок, Пока эмир иль Карл не повинится. Аой! Эмир воскликнул: «Карл, совету внемли: В вине покайся и проси прощенья. Мой сын тобой убит — то мне известно. Ты беззаконно вторгся в эту землю, Но коль меня признаешь сюзереном, Ее получишь в ленное владенье» (Ленное владение, или лен,— то же, что феод.)— «Мне это не пристало, — Карл ответил.— С неверным я не примирюсь вовеки. Но другом буду я тебе до смерти, Коль ты согласен воспринять крещенье И перейти в святую нашу веру». Эмир ответил: «Речь твоя нелепа», И вновь мечи о брони зазвенели. Аой! Эмир великой силой наделен. Бьет Карла он по голове мечом. Шлем разрубил на короле клинок, Проходит через волосы его. Наносит рану шириной в ладонь, Срывает кожу, оголяет кость. Шатнулся Карл, чуть не свалился с ног, Но не дал одолеть его Господь. К нему послал он Гавриила вновь, И ангел молвил: «Что с тобой, король?» Король услышал, что промолвил ангел. Забыл о смерти он, забыл о страхе. К нему вернулись разом мощь и память. Мечом французским он врага ударил, Пробил шишак, украшенный богато, Лоб раздробил, разбрызгал мозг араба, До бороды рассек эмира сталью. Упал язычник, и его не стало. Клич: «Монжуа!» бросает император.

Из «Песен о Гильоме Оранжеком» (XII в.) о ссоре между вассалом и сеньором

Отважен граф Гильом, могуч и росл. Коня сдержал он лишь перед дворцом, Там под оливой спешился густой, По лестнице из мрамора идет, Ступает так, что поножи долой Слетают с добрых кордовских сапог. В смятение и страх поверг он двор. Король поднялся, указав на трон: «Гильом, извольте сесть рядом со мной». «Нет, государь,— сказал лихой барон.— Мне лишь сказать вам надо кое-что*. Король ему в ответ: «Я внять готов». «Готов иль нет,— вскричал барон лихой,— А выслушаешь, друг Людовик, все. Тебе в угоду не был я льстецом, Наследства не лишал сирот и вдов, Зато не раз служил тебе мечом, Верх для тебя взял в битве не одной, Сразил немало юных храбрецов, И этот грех на мне теперь по гроб: Кто б ни были они, их создал Бог. С меня он взыщет за своих сынов». «Сеньор Гильом,— рек доблестный король,— Прошу вас потерпеть чуть-чуть еще. Весна пройдет, ударит летний зной, А уж тогда один мой пэр ( Пэр («равный») — в Англии и средневековой Франции почетное название представителя высшей знати.) умрет, И я вам передам удел его, Равно как и вдову, коль вы не прочь». С ума Гильома гнев едва не свел. Воскликнул граф: «Клянусь Святым Крестом, Не в силах рыцарь ждать столь долгий срок, Коль он еще не стар, но нищ казной, Нуждается в еде мой добрый конь, А я не знаю, где добуду корм. Нет, слишком круты и подъем и склон Пред тем, кто чьей-то смерти втайне ждет И на чужое зарится добро»... «Король Людовик,— гордо бросил граф,— Все пэры подтвердят мои слова. В тот год, когда покинул я твой край, Письмом Гефье Сполетский обещал, Что он полгосударства мне отдаст, Коль зятем я ему согласен стать. А ведь легко бы, поступи я так, Мне двинуть и на Францию войска». Такое тут король сказал со зла, Чего б Гильому лучше не слыхать. Но этим лишь усугубил разлад: Пошла у них еще сильнее пря... «Клянусь, сеньор Гильом,— король промолвил,— Апостолом, блюдущим луг Нерона,( Имеется в виду апостол Петр. Нерон когда-то разбил парк в той части Рима, где позже была папская резиденция.) Есть шесть десятков пэров, ваших ровней, Которым тоже не дал ничего я». Гильом ответил: «Государь, вы лжете, Мне ровни нет среди людей крещеных. Вы не идете в счет: на вас корона. Себя не ставлю я над венценосцем. Пусть те, о ком вы речь вели со мною, Подъедут ко дворцу поодиночке На скакунах лихих, в доспехах добрых, И коль их всех я в схватке не прикончу, А заодно и вас, коль вам угодно, На лен я притязать не стану боле». Поник король достойный головою, Потом опять глаза на графа поднял. «Сеньор Гильом,— воскликнул государь,— Я вижу, зло таите вы на нас!» «Такой уж я породы, — молвил граф. — Кто служит людям злым, с тем вечно так: Чем больше сил на них он тратит зря, Тем меньше и желает им добра».