Воображение 3 страница

Несомненно, существует глубокое различие между пониманием, удержанием чужих рассуждений и умением рассуждать самостоятельно; между запоминанием факта, что художник может видеть мир в соответствии с одним из своих ведущих качеств (цвет, созвучие, форма), и умением действительно видеть внешний мир через призму каких-то ключевых свойств, поддерживающих эстетическое творчество. В сознании того, кто изучает предметы с чужой помощью, как в сумке с тряпьем, оттягивающей плечи старьевщика, хранятся доказательства теоремы Евклида и представления о картинах Рафаэля, географические, исторические сведения, правила риторики — все одинаково безразлично и тягостно. Тот же, кто использует все это в своей жизни, обретает благополучие, легкость, комфорт среди тех самых предметов, которые для многих остаются лишь грузом в сумке старьевщика. Во втором случае вещи не свалены в кучу в закрытой сумке без порядка и цели, но расставлены по всему дому, чистому, убранному. Ум созидающий вмещает гораздо больше, чем тот, где знания искусственно скапливаются. Созидающий ум — это и есть дом, где вещи гармонично расположены, точно известно назначение каждой.

Между пониманием, когда кто-то стремится запечатлеть в нас свои объяснения, и самостоятельным пониманием — неизмеримая дистанция. Представьте, мы создаем из мягкого воска форму, чтобы потом уничтожить ее, создать другую, и так без конца, или художник высекает форму из мрамора. У того, кто понимает самостоятельно, возникает неожиданное чувство: его сознание освобождается и в нем возникает сияние. Понимание небезразлично. Это принцип отдельной вещи, иногда принцип жизни, открывающийся нам. Возможно, нет более продуктивного чувства для человека, чем интеллектуальное. Сделав значительное открытие, мы испытываем максимальную радость. Даже простое понимание вызывает удовольствие, пересиливающее многие страдания. Когда страдалец, сраженный несчастьем, начинает выделять причины своих проблем, понимает, откуда взялась его печаль, ему становится легче, он испытывает чувство освобождения. Среди мрака непонимания, в котором он пребывал, блеснул утешительный луч разума. Действительно, нелегко найти убежище в черный день. Подумайте, собака умирает от горя на могиле хозяина, а мать способна пережить смерть единственного ребенка. Здесь кроется принципиальное различие между этими двумя существами. Собака не может смириться, она умирает, потому что ни один луч света не проникает в ее душу, чтобы победить уныние и отчаяние.

Но мысль о высшей справедливости, живая память об умершем, возвращающая его нам, спасают человека. Постепенно не забвение, помогающее порой животным, но связь, которую наш ум установил с миром, возвращает спокойствие страдающей душе. Подобного утешения не дадут скучные уроки, где педагоги заставляют зубрить научные теории, противоречащие состоянию наших душ. Когда говорят: «Примиритесь, черпайте силу в убеждениях», имеют в виду: «Предоставьте разуму свободу трудиться над восстановлением и спасением — он всегда к этому стремится».

Если интеллект, даруя понимание, становится спасением от смертельной опасности, каким источником радости должен он быть для человека. Говоря «ум прояснился», речь идет о моменте творчества, не связанном с давлением сильных внешних впечатлений. Ясный ум — это активное понимание, сопровождающееся ярким чувством, а следовательно, воспринимаемое как внутреннее событие.

Я знала одну девочку, рано потерявшую мать, настолько угнетенную иссушающим школьным образованием, что она была почти не способна учиться и понимать излагаемые предметы. Одинокая жизнь без капли нежности усугубила умственную усталость. Отец отправил дочь на несколько лет в деревню, где ребенок жил совершенным дикарем, а затем вернул в город и решил учить дома, приглашая разных преподавателей. Девочка учила, зубрила, но оставалась такой же усталой и пассивной. Время от времени отец ее спрашивал: «Твой ум прояснился?» И она всякий раз отвечала: «Я не знаю, что это значит». По странному стечению обстоятельств моей жизни девочка оказалась целиком на моем попечении. Для меня, еще студентки медицинского факультета, это был первый педагогический опыт, о котором я не могу здесь распространяться, хотя он и заслуживает внимания. Однажды мы сидели в комнате, ученица занималась органической химией, внезапно все бросила, взглянула на меня сияющими глазами и воскликнула: «Это случилось! Это случилось! Я поняла!» Потом она вскочила и побежала, громко выкрикивая: «Папа! Папа! Мой ум прояснился!» Я ничего тогда не знала о ее жизни, поэтому удивилась и обрадовалась. Девочка схватила отца за руку и все повторяла: «Теперь я могу тебе сказать, да, раньше я не знала, что это такое. Мой ум прояснился!» Счастье отца и дочери, их единение в эту минуту заставили меня подумать, какое наслаждение и какой источник жизни теряем мы, сковывая свой разум.

Каждое интеллектуальное достижение становится для наших свободных детей источником радости. Это удовольствие, жертвой которого они становятся, приучает их мало ценить прочие низменные наслаждения: игрушки, конфеты… Это удовольствие делает наших учеников столь неотразимыми, когда смотришь на них со стороны. Их радость — высшее чувство, отличающее человека от животного, спасающее от потерь, страдания и мрака.

Когда наш метод обвиняют в том, что он потакает детским удовольствиям, а это аморально, оскорбляют не метод, а детей. Потому что это клевета по отношению к ним, низведенным до уровня животных, находящих удовольствие лишь в обжорстве, праздности и прочих глупостях. Ни еда, ни безделье не могут поддерживать в ребенке радость часами, днями, годами. Только ощутив человеческую радость, он становится настойчив и счастлив, напоминая мне порыв той девочки, бегущей к отцу, чтобы объявить ему, что пришел конец мраку, в котором она изнывала годами.

Эти кризисы, интеллектуальные проблески гениальности, открывающие истину, возможно, представляют собой естественное проявление психической жизни. Проявление гениальности то же, что «сильная личность», избежавшая опасностей, благодаря собственной индивидуальности. Значит, это врожденное качество человека. Данный феномен является всеобщим, свойственным всем людям, более или менее воспитанным. Путь ребенка в процессе активного созидания тот же, что и у гения. Он характеризуется интенсивным вниманием, глубокой сосредоточенностью, изолирующей от внешних раздражителей и соответствующей по напряженности и длительности состоянию внутреннего развития. Как и гениям, сосредоточенность приносит детям свои плоды. Она является источником интеллектуальных кризисов, стремительного внутреннего развития и «внешней активности», то есть энергичной деятельности. Можно было бы сказать, что гений — тот, кто разбил свои цепи, сохранил свободу и поднял перед толпой знамя гуманности, завоеванное им.

Почти все феномены, свойственные людям, свободным от предрассудков времени, мы наблюдаем у наших учеников. Скажем, возвышенное внутреннее послушание, еще неведомое сегодня большинству (кроме монахов, которые порой тоже знакомы с ним скорее теоретически, на примерах из жизни святых), способы созидания сильной внутренней жизни (эти способы — часть подготовки верующих в процессе систематических медитаций). Никто, кроме верующих, не медитирует. Мы едва умеем отличать медитацию от методов интеллектуального обучения. Однако известно, что чтение всех книг без разбора распыляет силы и ум, что заучивание стихотворения связано с многократным его повторением, пока оно не запечатлеется в памяти, и все это не медитация.

Учить наизусть стихи Данте или медитировать над строкой Евангелия — совершенно разный труд. Стихи Данте укрепят ум на время, не оставив глубокого следа. Строка Евангелия обладает преобразующей, восстанавливающей силой. Тот, кто медитирует, очищает ум, насколько это возможно, от всех посторонних образов и стремится сконцентрироваться на предмете медитации так, что весь внутренний потенциал, или, как говорят верующие, все силы души, на нем поляризуется.

От медитации ждут укрепления внутренних сил, душа становится более сильной, цельной и деятельной, способной воздействовать на то семя, вокруг которого она и сконцентрировалась, чтобы оно принесло плоды.

Итак, способ, избранный нашими учениками на пути естественного развития, — медитация: длительное сосредоточение на каждом предмете не может быть ничем иным — только медитацией, приводящей к внутренней зрелости. Цель детей, усердно занимающихся с разными материалами, не в том, чтобы выучить. Их удерживает потребность внутренней жизни, развивающаяся и организующаяся подобным образом. Так растут наши дети. Подобное поведение упорядочивает, обогащает их ум. Медитируя, они вступают на бесконечный путь прогресса.

После медитативных упражнений с предметами наши ученики обретают способность ценить тишину, становятся чрезвычайно чувствительными к внешним впечатлениям и поэтому стараются двигаться бесшумно, вести себя вежливо. Они стали такими, вкусив плоды умственной сосредоточенности.

Так обретает целостность и силу их личность. Лучшая тренировка для нее — совершенствование восприятия внешнего мира: в ходе спонтанной продолжительной деятельности наблюдать, рассуждать, исправлять свои ошибки. Ребенок сам действует, выбирает предмет, усердно трудится, ищет в окружающей среде повод для сосредоточения, и причина всего — его внутренний двигатель.

Педагог никого не беспокоит, он не играет роль высшего существа, подавляющего блеском своего ума, угнетающего те ничтожества, что пробуждаются к жизни. Он перестает быть фигурой омрачающей (а не просветляющей), утомляющей (а не вдохновляющей). Наши дети мирно живут вместе с учительницей, которая, почти как жрица, служит им. Как в идеальном монастыре, смирение, простота, труд создают мир, где медитирующий однажды ощущает в себе проницательность, особую интуицию, чувствительность, позволяющую обреет:-истину.

Ради иной цели, но той же дорогой, в тишине, простоте и смирении монастыря, ум готовится обрести веру в начале жизни.

Много лет назад, когда я поняла, что ученики открыли основные жизненные принципы, свойственные лишь интеллектуальной и духовной элите общества, а значит, невольно разоблачили, как сильно давление, угнетающее, калечащее внутренний мир людей, я рассказала об этом одной образованной женщине, заинтересовавшейся моими теориями и мечтающей, чтобы я их разработала в философском трактате. Она не считала происходящее экспериментом. Сначала, слушая мои истории, она нетерпеливо перебивала: «Знаю, знаю, ваши дети умны, как гении, добры, как ангелы». Потом, подчиняясь моей настойчивости, она пришла в класс и сама все увидела. Тогда, схватив мою руку и глядя мне в глаза, она сказала: «Вы же можете умереть каждую минуту. Немедленно опишите все, как можете, только побыстрее, как вы писали бы завещание, только факты, чтобы не унести секрет с собой в могилу». К счастью, у меня отменное здоровье.

Наблюдая за умственной работой гения, благодаря которой совершаются все открытия, прокладываются новые пути мысли, обеспечиваются благосостояние и социальный прогресс, мы должны признать, что в этих людях нет ничего экстраординарного, недоступного среднему человеку. Разве что у гения сильно развита способность выстраивать ассоциации по сходству. «Это основной признак гениальности», — считал Бэн. Проще говоря, отправная точка открытия — точное наблюдение и простое рассуждение, на которое считает себя способным всякий, когда открытие уже сделано. Это то очевидное, чего раньше никто не замечал.

Можно сказать, что гений умеет выделить в своем сознании отдельный факт, увидеть его отличие от всех прочих. Словно в темной комнате луч света, упавший на полированную поверхность. Этот единственный факт объединяет сознание и позволяет построить нечто грандиозное, ценное для всего человечества. Именно сила обычного факта имеет значение. Его выделение из ряда равнозначных, а не ценность самого факта предопределяют чудесное явление. Возможно, в тысячах тысяч хаотичных умов эта драгоценность уже существовала, смешанная с кучей бесполезных, мешающих предметов, не привлекающая внимания. Ум продолжал по инерции пропихивать все новые и новые факты сквозь толстые, но бессильные стены. Когда открытие сделано, многие замечают, что знали это раньше, однако теперь это уже не важно. Главное — был человек, который почувствовал истину и совершил необходимые действия.

Бывает, новая истина еще не существует в хаосе темных умов. Тогда свет открытия не может проникнуть туда. Его отвергают как нечто чужеродное, ложное. Требуется много времени, чтобы ум слегка упорядочился, чтобы появилось свободное место для новой правды. Однажды она будет обнаружена, прозрачная, как стекло. Ее отвергала не природа человека, а его ошибки. Именно по ошибке люди не только не созидают, но даже воспринимают с трудом. Случается, вестников спасения преследует неблагодарность окружающих, следствие их внутреннего мрака.

Как рассуждал Христофор Колумб? Он думал: «Если земля действительно круглая, то, выехав из одного места и двигаясь все время прямо, обязательно вернешься к исходной точке». Это и была интеллектуальная работа, подарившая человечеству Новый Свет. То, что огромный континент оказался на дороге Колумба и он нашел его, а не собственную погибель, произошло исключительно благодаря обстановке. Она иногда вознаграждает самым удивительным образом подобные рассуждения.

Конечно, не серьезная работа ума привела к открытию, это был триумф идеи, покорившей сознание, и мужества человека, оценившего идею. Самое сложное для Колумба было настоять на своей идее, убедить других помочь ему в опасном предприятии, дать корабли и людей. Не сама идея, но вера Колумба действовала на всех. Простое логичное рассуждение пробудило в моряке нечто более ценное, чем ум, и поэтому человек незнатный, почти необразованный, подарил королеве целый мир.

Рассказывают, однажды у жены Апессандро Вольта поднялась температура. Заботливый муж освежевал лягушек, чтобы сварить питательный бульон для больной. Он повесил мертвых лягушек на решетку окна, а день был дождливый, и заметил, что лягушачьи лапки подергиваются. Если мертвые мускулы сокращаются, значит, некая сила проникает в них извне. Вот простое рассуждение гения великого ученого. Вольта при помощи своих батареек нашел таинственную силу и осчастливил всю землю электричеством, настоящей искоркой неизмеримого прогресса. Оценить крошечный факт — движение мертвой лапки, просто принять его во внимание, не счесть фантазией, а остановиться перед проблемой, вытекающей из него: почему лапка движется. Вот путь одного из самых грандиозных достижений цивилизованного человека.

Открытие Галилея произошло аналогичным образом. В церкви в Пизе он следил за колебаниями подвешенной лампы. Он заметил, что колебания происходили через равные промежутки времени; изохронизм маятника стал основой для измерения времени на земле, измерения пространства в космосе.

История Ньютона очень проста. Он лежал под деревом, и вдруг на него упало яблоко. Он подумал: почему яблоко упало? Из такого элементарного случая возникла теория падения тел и всемирной гравитации.

Изучая жизнь Папена, поражаешься его эрудиции, поставившей ученого в один ряд с самыми образованными людьми того времени. Медик, физик, математик, он был титулован университетами Англии и Германии, а для человечества оказался полезен и велик, благодаря тому, что обратил внимание на обыкновенное явление: кипящая вода приподнимает крышку кастрюли. «Пар, — подумал Папен, — это сила, которая смогла бы двигать поршень, как сдвигает сейчас крышку кастрюли, и стать движущей силой машины». Знаменитая кастрюля Папена — волшебная палочка в истории человечества, которое, благодаря ей, теперь работает и путешествует без устали. Сколько подобных волшебных открытий рождается в смирении и преобразует затем огромный мир.

Своим рождением они напоминают живых существ, возникающих из двух незаметных, микроскопических клеток, чье слияние неизбежно приводит к возникновению сложного организма. Ясно воспринимать, логично соединять увиденное — вот работа развитого ума. Она характеризуется особой силой воли, заставляющей ум сосредоточиться на предмете (состояние, сходное с медитацией, — отличительный признак гения).

Как из зародышевых клеток возникает существо, так начинается деятельная внутренняя жизнь. Говорят, от гениального мышления обычный ум отличается не формой, но силой. Сильная жизнь порождает маленькие искры интеллекта, раздувает их до невероятных размеров. Если начальные интеллектуальные порывы возникнут в человеке слабом, зависимом, неспособном усердно и героически трудиться, они (как часто бывает) останутся незамеченными. Итак, все, что укрепляет внутренний мир человека, может вывести его на путь гениального открытия.

По сравнению с интеллектом, это незначительная работа, но она должна быть выполнена ясно, без лишних сложностей. Простота приводит к открытию. Простота, как и правда, всегда голая. Мы нуждаемся в немногом, но это малое — могучая целостность. Все остальное суета.

И чем больше суеты, то есть бесполезного загромождения ума, тем меньше ясности, собранности, а значит, трудно, невозможно не только рассуждать, но даже воспринимать реальность, видеть.

Было бы интересно рассмотреть типичные интеллектуальные ошибки, препятствующие продвижению нового открытия, способного облегчить человеческую жизнь, мешающие признать существование очевидных фактов только потому, что эти факты пока неизвестны.

Давайте посмотрим, как была открыта малярия. Честь данного открытия принадлежит англичанину Россу (малярия у птиц) и итальянцу Грасси (малярия у людей). Выяснили, что плазмодий малярии, вызывающий заболевание, передается и животным, и людям особой разновидностью комара. Каково же было состояние науки накануне открытия?

В 1880 году Лаверан описал микроорганизм, разрушающий у животных красные кровяные тельца и вызывающий своей жизнедеятельностью повышение температуры. Дальнейшее изучение подтвердило и уточнило эти данные, Plasmodium Malariae был признан всеми. Также признали, что эти микроорганизмы сначала размножаются делением, то есть из одной клетки получается множество других, идентичных первой, а затем они превращаются в разнополых особей, мужских и женских, неспособных к делению по отдельности, им необходимо соединиться, чтобы организм возобновил свой жизненный цикл.

Лаверан заметил, что в крови людей, излечившихся от малярии, находится много кровяных телец не круглой формы, какая присуща плазмодию, а полукруглой или вытянутой. Он счел их трансформацией плазмодия, поскольку они утратили форму и не вызывали малярии, и классифицировал как выродившиеся организмы, деформированные, обессиленные переизбытком работы, ранее исполненной. Эти тельца получили название «дегенеративные формы Лаверана».

В 1900 году открыли способ передачи малярии и «дегенеративные формы Лаверана» признали разнополыми особями в репродуктивный период, не способными соединяться в крови человека, им нужно обязательно тело комара, чтобы породить новых существ. Можно спросить, почему Лаверан не узнал разнополые формы и не определил фазу слияния плазмодия? Если бы он думал о полном жизненном цикле простейших, то, конечно, узнал бы их, но он живо интересовался теорией Мореля о вырождении человека, и переход от таких далеких теорий к объяснению жизни плазмодия показался ему гениальным. Словом, гениальное решение, хитроумное обобщение помешали Лаверану увидеть истину.

В подобных ошибках мы узнаем особого рода гордость и легкомыслие. Однако нас занимает кое-что поважнее. Как сотни и тысячи ученых всего мира приняли с закрытыми глазами ошибку Лаверана? Почему никто не оказался достаточно независимым, чтобы самостоятельно изучить проблему? Что за инерция ума? Почему она возникает у людей? Все эти последователи не разглядели проблему, лежащую прямо у них под носом, потому что она была еще не решена. Конечно, у них не было никакого предчувствия славы, прогресса, блага для человечества, связанного с решением данной проблемы, если препятствие остановило их мысль, сказав: «Реши меня!»

Они безразлично прошли мимо, аплодируя «гениальному решению Лаверана», повторяя за ним: «Это дегенеративные формы». Пустой домысел увлек за собой целую толпу людей, неосознанно отрекшихся от собственной индивидуальности.

Еще один факт заключается в том, что кровеносная система — это закрытый сосуд. Выстилающий эпителий непроницаем даже для крупных молекул, тем более для простейших. Этот очевидный и всем известный факт должен был заставить ученых задуматься: как простейшие (возбудители малярии) попали в кровоток? Со времен Гиппократа, Плиния, Цельса, Галлена так уверенно говорили, что повышение температуры вызвано ядовитой атмосферой малярийных мест, опасным утренним и вечерним воздухом, что до последних лет, до самого открытия, выращивали в малярийных областях эвкалипты, думая, что они дезинфицируют воздух. Почему никто не спросил себя, как из воздуха плазмодий попадает в кровоток? Каким оцепенением был охвачен ум специалистов по интеллектуальной работе? Какое огромное скопище умов — и ни одной индивидуальности!

Наконец Росс открыл, что птицам малярия передается особыми комарами. Вот, наконец, основной довод, породивший знание истины. Если птицы заражаются от комаров, то и у людей все должно быть так же.

Простое рассуждение, но оно, как дорожный указатель, ведет нас прямо к открытию. Можно верить, что в малярийных районах воздух прекрасен, а почва плодородна. Можно дышать этим воздухом с утра до вечера и оставаться здоровым! Только избегайте укусов насекомых. Целые толпы крестьян, погубленных малярийной анемией, могли бы защитить себя простым накомарником.

Однако после такого головокружительного успеха хочется упрекнуть некоторых премудрых ученых. Почему вы не открыли это раньше? Разве вы не знали о жизненном цикле простейших? Разве не повторяли, что кровеносная система закрыта, непроницаема для микроорганизмов? Разве не естественно было предположить, что только кровососущие насекомые могут переносить заразу?

Сколько ученых почувствовали, что слава прошла совсем рядом, близко, а они стояли, не шелохнувшись, опечаленные, как путники близ Еммауса, повторяя друг другу (а Учитель уже исчез, неузнанный): «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?»

Как тяжело думать: «Мы столько трудились, чтобы забить хламом умы, а нужно было только стать смиренными и независимыми. Мы же, напротив, наполнялись мраком, и луч прозрения не смог проникнуть в наши умы».

Рассмотрим факты покрупнее.

С античных времен люди на собственном опыте убедились, что с неба могут падать небесные камни. В самых древних китайских хрониках описано падение аэролита. Средневековье и Новое время — все чаще появляются записи об аэролитах. Наконец необычные явления, отмеченные в преданиях, соединились с наблюдениями очевидцев. Метеорит, упавший на землю в 1492 году, послужил Императору Максимилиану I прекрасным поводом для начала христианской войны против турок. Однако до конца XVIII века ученые мужи это явление не признавали. Близ Аграма в 1751 году упал крупный метеорит весом около 40 кг. Его поместили в Музей минералогии Венского Двора и тщательно описали. А вот что сказал по этому поводу немецкий ученый Штутц в 1790 году: «Люди, не сведущие в естественных науках, верят, что кусок железа упал с неба. Даже те, кто получил немецкое образование, поверили в это и продемонстрировали тем самым свое абсолютное невежество, еще царящее в массах, в вопросах естествознания и физики. В наше время непростительно допускать даже относительную правдоподобность таких выдумок».

В том же году (1790) 10-килограммовый аэролит упал в Гаскони. Его видело множество людей, был составлен официальный рапорт (его подписали 300 свидетелей) и отправлен в Парижскую академию наук. Пришел ответ, где было сказано, что академиков чрезвычайно позабавил официальный документ человеческой глупости. Один крупный физик отнесся к делу серьезно и добавил: «Грустно видеть муниципалитет, своим протоколом удостоверяющий вульгарную сплетню и подлинность очевидно невозможного происшествия».

Несколько лет спустя Виттенберг, основатель научной акустики, признал это явление и поверил в существование аэролитов. Его ославили человеком, «презирающим все законы и не помышляющим о зле, которое он творит в области морали». Его коллега объявил, что «не поверит в метеориты, даже если кусок железа свалится к его ногам»

Эти люди еще более недоверчивы, чем святой Фома, изрекший поверю, пока не потрогаю». Есть куски железа весом 10 и 40 кг, их потрогать, но ученые говорят: «Даже если потрогаю, все равно не поверю.

Недостаточно видеть, чтобы поверить. Нужно верить, чтобы увидеть. Вера управляет нашим взглядом, а не взгляд порождает веру. В Евангелии слепец кричит в страхе: «Господи! Чтобы мне прозреть!» Он взывает к вере, ибо знает, что можно ничего не видеть, даже имея глаза.

Факт невосприимчивости к очевидному мало изучается психологами и еще меньше учитывается в педагогической практике. А ведь подобные вещи хорошо известны. Без внутренней готовности вний внешние стимулы напрасно будут воздействовать на органы чувств. Мало поместить предмет перед нашими глазами, чтобы мы его увидели. Нужно уделить объекту частичку внимания, нужна внутренняя подготовка, располагающая к получению впечатлений от раздражителей.

В сфере духа — то же самое. Идея не завоюет сознание, если вера не подготовила почву. Без веры идея, с какой бы грубой очевидностью она ни являлась нам, не проникнет в сознание. Сознание должно быть не просто свободно, оно должно ждать. Тот, кто мечется в хаосе идей, не способен принять истину, внезапно упавшую на неподготовленную почву.

Это относится и к простейшим психическим феноменам (сенсорное восприятие, связанное с вниманием), и к духовным явлениям, хорошо известным религиозным людям. Напрасны объяснения, демонстрации чудес, если нет веры. Не очевидность, но вера позволяет истине проникнуть в сознание. Органы чувств не помогут, если нет внутренней готовности воспринимать.

Когда в Евангелии рассказывают о потрясающих чудесах Христа всегда следует вывод: «Многие, узревшие это, уверовали». Это словно приглашение к обеду. На него не откликнутся те, кто слишком занят. Озабоченность сложными интеллектуальными идеями мешает внезапно возникшей очевидной истине проникнуть в сознание. Вот зачем нужен предвестник Мессии — подготовить его появление. Вот почему, как Мессию, новую идею лучше понимают простые люди, не предубежденные, те, кто сохранил природные способности ума: чистоту и умение ждать.

Харве в 1628 году открыл кровообращение. Физиология была еще почти не изучена, а медицина находилась на стадии эмпирической. Медицинский факультет Парижского университета, «несмотря на опыты», отказался поверить в кровообращение, начались гонения на Харве, клевета (по «Антропологии» Хэккеля).

Одна из самых впечатляющих историй — открытие зародышевых листков в эмбриональном развитии позвоночника. В 1700 году была популярна теория преформизма. Думали, что зародыш — это живое крошечное существо, совершенно сформировавшееся, которое впоследствии развивается, его части тела, как бы вложенные одна в другую, увеличиваются от бесконечно малых размеров до нормальных. Это применяли ко всем живым существам, растениям, зверям, людям. Теория преформизма логически приводила к другой более всеобъемлющей теории взаимного включения, по которой все живые существа, если они сформированы изначально, должны. были существовать с момента сотворения, вложенные одно в другое. В яичниках Евы находилось все человечество. Левенгук в 1690 году в окуляре микроскопа разглядел сперматозоид. Возникла идея, что мужская клетка содержит микроскопического человечка, гомункулуса. Значит, не Ева, Адам хранил в себе все человечество. Итак, на протяжении XVIII века соперничали две противоположные теории: овистов и анимакулистов. Этот спор не мог привести к реальному решению проблемы. В дискуссию включались самые знаменитые ученые, философы. Спалланцани, Лейбниц, принявший близко к сердцу идеи зарождения жизни: «Я думал, что все души, которые однажды станут человеческими душами, уже содержались в зародышах. Они всегда существовали как сформировавшиеся тела в своих предках, начиная с Адама, с начала начал». Халлер, овулист, авторитетный физиолог, автор знаменитой книги «Elementa physiologiae», решительно отстаивал свои принципы: «Nulla est epigenesis, nulla in corpore animalipars ante aliam facta est, et omnis simul creatae existunt», то есть ничего нового создать невозможно, ни одна часть тела животного не создается раньше остальных, все было создано одновременно. Подсчитав (опираясь на библейскую космогонию), сколько людей должно было содержаться в яичниках Евы, Халлер даже называет точное число — 200 миллиардов. Вот каково было состояние науки, когда в 1759 году Вольф опубликовал свою «Теорию зарождения», где на основании опытов и наблюдений при помощи микроскопа за эмбрионами цыплят утверждал, что новые существа не сформированы изначально, но возникают постепенно из ничего, или, лучше сказать, из микроскопической клетки, обычной, похожей на все другие. Вольф описал простой способ настоящей эволюции организма: из одной клетки делением образуются две, затем 4, 8 и т. д. Клетки зародыша делятся на 2 или 3 чешуйки, или первоначальных листка, из которых впоследствии образуются все органы, начиная с пищеварительной трубки. «Это утверждение не вымышленная теория, а описание фактов, собранных при самом внимательном наблюдении».

Все ученые того времени умели обращаться с микроскопом. Каждый мог взять яйцо, то есть эмбрион цыпленка, для наблюдений. Проблема происхождения индивида была им небезразлична, волновала воображение, превращала в противников в борьбе умов. Неужели никто не смог провести наблюдения, пройти испытание, повинуясь чувству Самсона, уничтожившего себя вместе с филистимлянами? Сама мысль о том, что они обретут истину в увиденном, должна была заставить хоть кого-нибудь рискнуть и ступить на этот путь. Ведь в случае успеха он приведет к величию, к открытию и к славе. Нет! Густой туман окутал умы, и сияющая правда не смогла его преодолеть. И прогресс в эмбриологии стал невозможен.