Зов к странствиям

ИСХОД

СТРАНСТВИЯ ГЕРОЯ

ЧАСТЬ I

ГЛАВА I

«Давным давно, когда простое желание еще могло к чему – нибудь привести, жил царь, все дочери которого были красивы, но самая младшая была настолько прекрасна, что даже само солнце, видевшее столько всего на свете, просто дивилось ее красоте каждый раз, когда касалось своими лучами ее лица Рядом с замком этого царя раскинулся большой темный лес, а в этом лесу под старой липой журчал родник, и когда выпадал очень жаркий день, царская дочь отправлялась в лес и усажива­лась подле прохладного родника. А чтобы не скучать, она брала с собой золотой шарик, который подбрасывала вверх и ловила, это была ее любимая забава.

Однажды случилось так, что золотой шарик принцессы не попал в маленькую ручку, поднятую вверх, а пролетел мимо, ударился о землю и скатился прямо в воду. Принцесса прос­ледила за ним взглядом, но шарик исчез, родник был глубоким, таким глубоким, что дна его не было видно. И тогда она запла­кала, и плач ее становился все отчаянней, и ничто не могло ее утешить. И когда она вот так рыдала, ей послышалось будто кто – то обратился к ней . ‘Что случилось, Принцесса? Ты так громко плачешь, что можешь разжалобить даже камень.’ Она огляделась вокруг, чтобы определить, откуда доносится голос, и увидела высунувшуюся из воды большую безобразную лягу­шачью голову. ‘А, это ты, Водяной Скакун, – сказала она – Я плачу о своем золотом шарике, который упал в родник.’ ‘Успокойся, не плачь, – ответил лягушонок – Я, конечно же, помогу тебе. Но что ты мне дашь, если я верну тебе твою игрушку?’ ‘Все, что ты захочешь, мой дорогой лягушонок, свои наряды, жемчуга и драгоценные камни, даже золотую корону, ко­торую я ношу’. И лягушонок ответил: ‘Мне не нужны твои одеж­ды, жемчуга, драгоценные камни и твоя золотая корона; но если ты будешь заботиться обо мне, позволишь быть твоим другом и играть с тобой, если ты позволишь мне сидеть рядом с тобой за твоим маленьким столиком, есть с твоей маленькой золотой та­релочки, пить из твоей маленькой золотой чашечки, спать в твоей маленькой кроватке, – если ты пообещаешь мне это, то я тут же отправлюсь на дно и достану твой золотой шарик’. ‘Хорошо, – ска­зала принцесса – Я обещаю тебе все, что ты хочешь, если только ты вернешь мне мой шарик’. Но про себя она подумала: ‘Что бол­тает этот наивный лягушонок? Он сидит в воде с такими же как он лягушками и никогда не сможет быть другом человека’.

Как только лягушонок получил обещание, он нырнул, а через некоторое время снова всплыл на поверхность; во рту у него был шарик, который он бросил в траву. Принцесса пришла в восторг, увидев свою прелестную игрушку. Она схватила шарик и побежала прочь. ‘Подожди, подожди, – закричал лягу­шонок, – возьми меня с собой; я не могу бегать так, как ты’. Но этот крик остался без ответа, хотя лягушонок квакал так громко, как мог Принцесса не обращала на него ни малейшего внимания и, спеша домой, вскоре совсем забыла о бедном ля­гушонке – которому пришлось снова нырнуть в родник»¹.

Это один из примеров того, как может начинаться приклю­чение. Промах – внешне чистая случайность – открывает перед человеком неожиданный мир, и он соприкасается с силами, ко­торые вряд ли способен сразу понять. Как показал Фрейд², ошибки не являются простой случайностью. Они – результат подавленных желаний и конфликтов. Они – волны на поверх­ности жизни, вызываемые подспудными родниками. Они могут быть очень глубокими – настолько глубокими, как и сама душа. Промах может привести к началу новой судьбы. Так происходит в данной сказке, где потеря шарика является первым знаком того, что в жизни принцессы должно что-то произойти, лягушонок – вторым, а необдуманное обещание – третьим.

Лягушонка, появляющегося чудесным образом как пред­варительное проявление вступающих в игру сил, можно назвать «предвестником»; критический момент его появления является «зовом к приключению». Предвестник может звать к жизни, как в данном случае, или, в более поздний момент жизненного пути – к смерти. В его устах может звучать призыв к какому-нибудь высокому историческому свершению. Или же он может отме­чать начало религиозного озарения. В понимании мистиков он отмечает то, что было названо «пробуждением Самости».³ В случае принцессы из этой сказки он означает не более, чем ее вступление в период юности. Но независимо от того, насколько велик этот зов, на какой стадии или этапе жизни он приходит, этот зов всегда возвещает о начале таинства преображения – обряде или моменте духовного перехода, который, свершившись, равнозначен смерти и рождению. Привычные горизонты жизни стали тесны; старые концепции, идеалы и эмоциональные шабло­ны уже не годятся; подошло время переступить порог.

Типичными обстоятельствами такого зова являются темный лес, большое дерево, журчащий родник и отталкивающий, и пото­му вызывающий неправильную оценку внешний вид носителя веления судьбы. В этой сцене мы различаем символы Центра Мироздания. Лягушка, маленький дракон, является детской версией змея преисподней, голова которого подпирает землю и который представляет глубинные жизнепорождающие, демиургические силы. Этот маленький дракон поднимается с золотым шаром солнца, которое только что поглотили его темные пучины: в этот момент маленький лягушонок уподобляется великому Китайскому Дракону Востока, несущему в своей пасти восходя­щее солнце, или той самой лягушке, на голове которой восседает юный бессмертный Хан Хсиань с корзиной персиков бессмертия в руках. Фрейд выдвинул предположение, что всякое состояние беспокойства воспроизводит болезненные ощущения первого отделения от матери – затрудненное дыхание, прилив крови и т.п., то есть ощущения кризиса рождения⁴. И наоборот, всякий момент разобщения и нового рождения вызывает чувство тре­воги. Будь то царское дитя, стоящее на пороге выхода из упрочившегося состояния блаженства своего единства с Царем Отцом, или Божия дочь Ева, уже созревшая к тому, чтобы покинуть идилию Райского Сада, или, опять же, в высшей сте­пени сосредоточившийся Будущий Будда, прорывающийся через последние горизонты сотворенного мира, – во всех этих случаях активируются одни и те же архетипные образы, символизи­рующие опасность, утешение, испытание, переход и необычную священность таинства рождения.

Отвратительная и отвергнутая лягушка или дракон из сказки поднимает солнечный шар, держа его во рту; лягушка, змей, отверженный – представляют те глубины бессознательного («такие глубокие, что не видно дна»), где собраны все отвергнутые, непризнанные, неизвестные или неопределившиеся факторы, за­коны и элементы бытия. Это жемчуга сказочных подводных двор­цов русалок, тритонов и других водных стражей; это драгоценные камни, освещающие города демонов в преисподней; это семена огня в океане бессмертия, который несет на себе Землю и окру­жает ее подобно змее; это звезды в глубинах вечной ночи. Это самородки золотого клада дракона; неприступные яблоки Гесперид; волоски Золотого Руна. Поэтому предвестник или глаша­тай приключения часто оказывается мрачным, отвратительным, вселяющим ужас или зловещим в глазах окружающего мира; однако же, если за ним последовать, то откроется путь через границу дня во тьму ночи, где сверкают драгоценные камни. Или же предвестником выступает животное (как в сказке), представ­ляющее подавленные внутри нас самих инстинктивные живо­творные силы. Или, наконец, – это завуалированная таинствен­ная фигура – неизвестный.

Например, существует следующая история о короле Артуре и о том, как он собрался на конную охоту со своими рыцарями. «Как только король оказался в лесу, он увидел перед собой большого оленя. Этот олень будет моей добычей, сказал король Артур и, пришпорив коня, долго и настойчиво преследовал зверя и вот – вот уже должен был его догнать; но погоня была слишком утомительной, так что загнанный конь короля упал замертво; тогда слуга подвел королю другого коня. Так король за­гнал коня насмерть, но все же не упустил своей добычи. Он оста­новился у ключа и сел, погрузившись в великое раздумье. И когда он так сидел, ему показалось, что он слышит лай гончих, числом до тридцати. И тут он увидел, как к нему вышел самый странный зверь изо всех когда – либо виденных им и изо всех, о которых ему когда – либо довелось слышать; зверь подошел к роднику, чтобы напиться, и звук, исходящий из его брюха, был подобен шуму от тридцати идущих по следу гончих; но все то время, пока зверь пил воду, брюхо его молчало: после чего зверь с громким шумом удалился, оставив короля в сильном изумлении»⁵.

Или вот история из совершенно другой части света о девоч­ке племени арапахо с северо – американских равнин. У тополя она заметила дикобраза и попыталась его поймать, но животное забежало за дерево и стало подниматься вверх по стволу. Де­вочка отправилась следом, чтобы схватить дикобраза, но тот все время немного опережал ее. «Хорошо! – сказала она. – Я взбираюсь по дереву, чтобы поймать дикобраза, потому что мне нужны эти длинные иглы, и если понадобиться, я доберусь до самой вершины». Дикобраз добрался до верхушки дерева, но когда девочка приблизилась и протянула руки, чтобы схватить его, тополь вдруг стал выше, и дикобраз продолжал поднимать­ся. Глянув вниз, девочка увидела собравшихся внизу друзей, которые, задрав, головы призывали ее спуститься вниз; но одержимая преследованием и вместе с тем страхом перед рас­стоянием, что отделяло ее от земли, она продолжала взбирать­ся по дереву до тех пор, пока не превратилась в точку для тех, кто наблюдал за ней снизу, и так вместе с дикообразом она в конце концов добралась до неба6.

Рис. 3 Осирис в образе Быка переносит своего почитателя в потусто­ронний мир

Для того чтобы продемонстрировать спонтанное появление образа предвестника в психике, созревшей для преобразования, до­статочно будет привести два сновидения. Первое – это сновидение юноши, ищущего путь к новому пониманию окружающего мира:

«Зеленая страна, где пасется много овец. Это ‘страна овец’. Неизвестная женщина стоит в стране овец и указывает мне путь»⁷.

Второй сон приснился девушке, подруга которой недавно умерла от туберкулеза легких; она боится, что сама больна этой болезнью.

«Я находилась в цветущем саду; солнце садилось в кроваво – красном закате. И тут передо мной появился черный, благород­ный рыцарь, который проникновенно обратился ко мне глу­боким и пугающим голосом: ‘Не пойдешь ли ты со мной?’ Не ожидая ответа, он взял меня за руку и увел с собой».⁸

Будь то сновидение или миф, во всех этих приключениях образ, внезапно появляющийся в качестве проводника, отмеча­ющий новый период, новый этап жизненного пути, всегда окру­жен атмосферой необъяснимого очарования. То, с чем необ­ходимо встретиться лицом к лицу, и то, что каким – то образом оказывается хорошо знакомым бессознательному – хотя явля­ется неизвестным, удивительным и даже пугающим для созна­тельного «я» – открыто заявляет о себе; а то, что прежде было исполнено смысла, может удивительным образом утратить свое значение – подобно миру, потускневшему для царского ребенка с неожиданным исчезновением золотого шарика в роднике. После этого герой находит свои прежние занятия пустыми, даже если на некоторое время возвращается к ним. И тогда проявляется целый ряд знаков все возрастающей силы, пока, наконец, призыв уже не может быть отвергнут – как в нижеследующей легенде о «Четырех Знаках», которая является самым известным примером зова к приключению в мировой литературе.

Отец юного принца Гаутамы Шакьямуни, Будущего Будды, оградил его от всякого соприкосновения с понятиями старости, болезни, смерти и монашества, чтобы не допустить у него воз­никновения какой – либо мысли о самоотречении от жизни; ибо при его рождении было предсказано, что он станет либо влас­телином мира, либо Буддой. Царь, предпочитавший, чтобы его сын пошел по царской стезе, дал ему три дворца и сорок тысяч девушек – танцовщиц, чтобы поддерживать у сына интерес к жизни. Но это только послужило приближению неизбежного; ибо еще в сравнительно юном возрасте принц уже исчерпал для себя сферу плотских радостей и созрел для иных переживаний. И в тот момент, когда он был готов к этому, сами собой появи­лись должные вестники:

«Однажды Будущий Будда пожелал отправиться в парк и велел своему возничему приготовить колесницу. Поэтому слуга подготовил великолепную, изысканную колесницу и, роскошно украсив ее, запряг в нее четырех великолепных лошадей поро­ды синхава, белых, как лепестки лотоса, и объявил Будущему Будде, что все готово. И Будущий Будда сел в колесницу, до­стойную богов, и отправился в парк.

‘Близится время для просветления принца Сиддхартхи, – решили боги, – мы должны послать ему знак’; один из них пре­образился в дряхлого старика с гнилыми зубами, седыми воло­сами, кривой и сгорбленной фигурой и, трясясь и опираясь на посох, явился Будущему Будде, но таким образом, что видеть его могли только он и возница.

Тогда Будущий Будда обратился к возничему: ‘Друг мой, молю тебя, скажи, кто этот человек? Даже волосы его не такие, как у других людей’. И, выслушав ответ, он сказал: ‘Позор рож­денью, ибо ко всякому, кто родился, должна прийти старость’. После чего с волненьем в сердце он повернул обратно и вер­нулся во дворец.

‘Почему мой сын так скоро вернулся?’ – спросил царь. ‘Ваше величество, он увидел старика, – прозвучал ответ, – а увидев старика, захотел уединиться от мира’. ‘Ты хочешь убить меня, го­воря такие вещи? Быстро распорядись, чтобы сыну моему пока­зали какие – нибудь игры. Если нам удастся развлечь его, он перес­танет думать о том, чтобы уединиться от мира’. После чего царь расставил стражу на половину лиги в каждом направлении.

И однажды снова, направляясь в парк, Будущий Будда увидел больного человека, посланного богами; и снова, расспросив о нем, с волненьем в сердце он повернул обратно и вошел в свой дворец.

И опять царь спросил, что произошло, отдал тот же приказ, что и прежде, и снова увеличил охраняемую территорию до трех четвертей лиги вокруг.

И опять, в один день, когда Будущий Будда направлялся в парк, он увидел мертвого человека, посланного богами; и снова, расспросив о нем, он повернул обратно и с волнением в сердце вернулся в свой дворец.

И царь задал тот же вопрос и отдал то же повеление, что и раньше; и снова увеличил стражу, расставив ее на расстоянии лиги вокруг.

И наконец, в один день, когда Будущий Будда направлялся в парк, он увидел аккуратно и пристойно одетого монаха, кото­рого послали боги; и он спросил возницу: ‘Прошу тебя, скажи мне, кто этот человек?’ ‘Принц, это человек, который уединил­ся от мира’; после этого возничий начал перечислять достоинства уединения от мира. Мысль об уединении от мира понравилась Будущему Будде»⁹.

Первая стадия мифологического пути героя – которую мы обозначили как «зов к странствиям» – означает, что судьба поз­вала героя и перенесла центр его духовного тяготения за пре­делы его общества, в область неизвестного. Эта судьбоносная сфера, таящая как опасности, так и сокровища, может быть представлена по – разному: как далекая страна, лес, подземное, подводное или небесное царство, таинственный остров, высо­кая горная вершина или как состояние глубокого погружения в сон; но это всегда оказывается место удивительно меняю­щихся и полиморфных созданий, невообразимых мучений, сверхчеловеческих свершений и невыразимого восторга. Герой может сам, по своей собственной воле, отправиться в свои странствия, как Тесей, услышавший по прибытии в город сво­его отца, Афины, ужасную историю о Минотавре; или же он может быть послан или унесен в свое приключение какой – нибудь благожелательной или злонамеренной силой, как в слу­чае Одиссея, которого носили по Средиземноморью ветры раз­гневанного бога Посейдона. Приключение может начинаться с простой ошибки, как в сказке о принцессе; или, опять же, герой может всего лишь случайно прогуливаться и его блуждающий взор остановится на чем – то, что увлечет его с проторенных дорог человека. Примеры можно приводить до бесконечности, со всех уголков света¹⁰.