КНИГА XLV 3 страница

(6) Так обошел Павел всю Грецию, и он не делал попыток вызнать чьи‑либо настроения – явные или тайные – во время Персеевой войны, – он не желал, чтобы в душах союзников поселились какие‑нибудь страхи. Возвращаясь в Деметриаду, он встретил толпу этолийцев в рубищах; в ответ на его удивление и расспросы (7) ему сообщили, что Ликиск с Тисиппом[5324]убили пятьсот пятьдесят их старейшин, покуда римские воины, присланные Авлом Бебием, начальником гарнизона, держали в кольце сенат; других они отправили в изгнанье, а добро убитых и изгнанных присвоили. (8) Обвиненным в содеянном Эмилий Павел велел быть в Амфиполе, сам встретился в Деметриаде с Гнеем Октавием, а когда услышал вести, что из‑за моря явились десять сенатских легатов, оставил все прочее и проследовал к ним в Аполлонию. (9) Туда же навстречу ему явился из Амфиполя Персей без всякой охраны (там день пути). С Персеем Павел был ласков, но потом, явившись в лагерь к Амфиполю, сурово разбранил, как передают, Гая Сульпиция[5325]; (10) во‑первых, за то, что Персею позволил так далеко от него расхаживать по всей провинции, а во‑вторых, за то, что воинов распустил до крайности, позволив им сдирать со стен черепицу на кровли своих зимних жилищ. Черепицу Павел приказал вернуть на место и восстановить поврежденное. (11) Персея же с Филиппом, старшим сыном, он отправил под стражу, препоручив их Авлу Постумию, а дочь Персея и младшего его сына вызвал с Самофракии в Амфиполь и принял со всем возможным уваженьем и почетом, как свободных.

29. (1) Настал тот день, когда старейшины (по десяти от каждого города) должны были явиться в Амфиполь со всеми хранившимися у них царскими письмами и деньгами – так приказал Эмилий Павел. Сам он с десятью легатами воссел на трибунале, македоняне окружили их толпою. (2) Привычные к царской власти, они, однако, затрепетали, увидев пред собою новый образ власти; кресло на трибунале, ликторы, расчищающие консулу путь в толпе, глашатай, посыльный – все непривычно было для взоров и для слуха, все могло устрашить и союзников, не то что поверженных врагов. (3) Глашатай прокричал, все стихло, и Павел по‑латыни объявил решения сената и свои, принятые им вместе с его советом. Все сказанное Гней Октавий – он тоже был здесь – повторил по‑гречески.

(4) Прежде всего повелели македонянам быть свободными, владеть своими городами и землями, жить по своим законам, должностных лиц избирать ежегодно; подать платить отныне народу римскому и вполовину меньше прежней, наложенной царями[5326]. (5) Далее, быть Македонии отныне разделенной на четыре области: первая – земли между реками Стримоном и Нессом[5327], (6) а впридачу к ним бывшие Персеевы селения, крепостцы и города по другую сторону Несса, к востоку (кроме Эноса, Маронеи и Абдеры), а также – к западу от Стримона – вся Бисалтика вместе с Гераклеей – местность, которая у них зовется Синтикой; (7) вторая область – земли между Стримоном с востока (кроме названных Синтики с Гераклеей и земли бисалтов) и Аксием с запада и к ним впридачу земля пеонийцев к востоку от Аксия; (8) третья область – земли между Аксием с востока, Пенеем с запада и горой Борою с севера и к ним впридачу та часть Пеонии, что к западу от Аксия (сюда же отходят Эдесса и Берея); (9) четвертая – за горой Борою, с одной стороны примыкающая к Иллирии, с другой – к Эпиру. Для каждой области Павел определил главный город, куда сходились бы на собрания: для первой – Амфиполь, для второй – Фессалонику, для третьей – Пеллу, а для четвертой – Пелагонию. Там повелел он созывать собрания по областям, там держать казну, там проводить выборы.

(10) Потом он объявил, что право брака и право купли‑продажи земли и зданий ограничивается для жителей каждой области ее пределами. (11) Запрещалась добыча золота и серебра, разрешалась – железа и меди. Налог с добычи устанавливался теперь вдвое меньший, чем при царе. Ввоз соли был запрещен. (12) Дарданы попытались вытребовать назад Пеонию: она‑де им прежде принадлежала и прилегает к их землям, – но Эмилий Павел ответил: свобода дается всем, кто жил под властью царя Персея. (13) Не отдав дарданам Пеонии, он предоставил им право покупать соль и распорядился, чтобы третья область свозила соль в пеонийские Стобы, и сам установил для нее цену. (14) Корабельный лес он запретил и самим македонцам валить, и другим давать на то разрешенье. Области, сопредельные варварам (а это были все, за исключеньем третьей), могли держать сторожевые отряды у самых границ.

30. (1) Все это было объявлено в первый день собранья и вызвало чувства весьма различные. Свобода, обретенная сверх ожиданий, ободряла, как и облегчение годовой подати, (2) но разрыв торговых связей между областями, казалось, уподобил страну живому существу, рассеченному на части, нежизнеспособные друг без друга. Так мало сами македоняне знали, сколь велика страна их, как легко ее поделить и как ее части могут довлеть себе. (3) В самом деле, первую область населяют бисалты, народ очень храбрый (они живут за Нессом и по обе стороны Стримона); здесь земля обильна плодами, недра ее богаты, а город Амфиполь хорошо закрывает все подступы к Македонии с востока. (4) Вторая область владеет многолюдными цветущими городами – Фессалоникой и Кассандрией, – а еще Палленой – землей плодородной и урожайной; и к морю тут подойти удобно – есть гавани в Тороне и в Энее, у горы Афон, и в Аканфе; они обращены весьма удачно – одни к Фессалии и к острову Евбее, а другие к Геллеспонту. (5) Области третьей принадлежат знаменитые города Эдесса, Берея, Пелла, а также земли Веттиев, воинственного племени; тут обитает и великое множество галлов и иллирийцев, неутомимых земледельцев. (6) Четвертую область населяют Эордеи, линкесты и пелагоны, к ним присоединены Атинтания, Тимфеида и Элимиотида – (7) земли холодные, трудные, неподатливые, точь‑в‑точь как их жители, чья грубость усугубляется соседством варваров, которые то в битвах с ними тягаются, то замиряются и заражают своими обычаями. (8) Такой раздел Македонии на части, каждая из которых себя обеспечивала средствами, показал, сколь велика она в целом.

31. (1) Провозгласив основы устройства Македонии, Эмилий Павел объявил о своем намерении дать македонянам и законы[5328], а потом вызвал этолийцев. Тут больше старались дознаться, кто чью держал сторону, чем доискаться, кто прав был, кто виноват; (2) убийц от наказанья освободили, решив, что изгнанники заслужили свое изгнание, а умерщвленные – свою смерть; к наказанью присудили одного Авла Бебия за то, что римских воинов он послал помогать в расправе.

(3) Такой исход этолийского дела наполнил непомерной спесью приверженцев Рима из всех городов и племен – к их ногам повергнуты были все, кого хоть как‑то коснулось подозрение в сочувствии к царю. (4) В греческих государствах было три рода вождей: одни заискивали у римской власти, другие – у царя, но те и другие, притесняя сограждан, искали могущества для себя; и лишь третьи – наперекор и тем и другим – стояли на страже свободы и закона[5329]. (5) И чем больше последних любили сограждане, тем больше недолюбливали чужие. В ту пору все должности занимали и включались в посольства одни лишь сторонники римлян, вознесенные успехами Рима. (6) Они‑то, во множестве явившись из Пелопоннеса, Беотии и от других союзов Греции, и наговорили сенатским легатам, (7) что царю содействовали не только те, что у всех на виду тщеславно выставляли себя друзьями и гостеприимцами Персея, – гораздо многочисленней те, что сочувствовали ему тайно: притворно радея о свободе, они в союзных собраниях всё оборачивали против римлян; (8) чтобы народы их хранили верность Риму, нужно сломить упорство его противников, а питать и укреплять влияние тех, кто имеет в виду лишь одно – власть Рима.

(9) Были названы имена, и полководец вызвал этих лиц письмами из Этолии и Акарнании, Эпира и Беотии: им надлежало последовать за полководцем в Рим и предстать там перед судом[5330]; в Ахайю отправились двое легатов из десяти – Гай Клавдий и Гней Домиций, чтобы на месте огласить распоряжение и вызвать тех, кто надобен. (10) Тому было две причины: во‑первых, ахейцев считали слишком самоуверенными и крепкими духом, а потому способными к ослушанию, так что могла возникнуть опасность для Калликрата и прочих доносчиков и обвинителей; (11) вторая причина, по которой легаты сами взялись за дело, заключалась в отсутствии улик: среди царских записок нашлись письма от старейшин других племен, а от ахейцев – нет.

(12) Этолийцев отпустили и вызвали акарнанцев. Тут нового ничего не сделали, лишь вывели из Акарнанского союза Левкаду[5331]. (13) Потом, доискиваясь дальше, кто держал сторону царя (как частное или как должностное лицо), легаты добрались до Азии и снарядили Лабеона на Лесбос, (14) чтобы разрушить Антиссу, а ее жителей перевести в Метимну за то, что они помогли Антенору, пустив его в гавань и снабдив припасами, когда он с кораблями сновал вокруг Лесбоса. (15) Двум видным мужам – этолийцу Андронику, сыну Андроника, и фиванцу Неону – срубили головы: один вслед за отцом повернул оружие против римлян, другой склонил сограждан к союзу с Персеем.

32. (1) Покончив с этими дознаниями на стороне, вернулись к македонским делам и вновь созвали македонян в собранье, (2) где им велели избрать сенаторов (там их зовут синедрами), чтобы, пользуясь их советами, вести государственные дела[5332]. (3) Потом назвали виднейших македонян, которых консул поведет перед собою в Италию вместе с их детьми, которым минуло уже пятнадцать лет. (4) Это показалось на первый взгляд жестоким, но скоро македоняне поняли – все делается ради их же свободы: ведь дело шло о царских друзьях и придворных, о полководцах, о флотских и гарнизонных начальниках, привыкших пресмыкаться перед царем, а прочими надменно повелевать. (5) Одни из них были непомерно богаты, другие, хоть состояньем с ними сравниться и не могли, но в расточительности не уступали; все они и ели, и пили, и наряжались по‑царски, а гражданского духа, покорности законам и уваженья к свободе в них не было. (6) Итак, всем занимавшим должности при царе, даже бывшим послам, велено было оставить Македонию и отправляться в Италию – карой за ослушание была объявлена смерть. (7) Законы для Македонии Павел составил с таким стараньем, как будто назначались они не для врагов поверженных, а для добрых союзников. И даже долгий опыт – единственный поверщик законов – их не отверг[5333].

(8) Покончив с делами важными, Павел устроил в Амфиполе зрелища, давно и тщательно приготовленные; о том он уже уведомил азийских царей и граждан через послов своих, а в греческих государствах объявлял о празднестве сам – во время путешествия своего по Греции. (9) Со всех концов круга земного сошлись в Амфиполь и мастера в потешном ремесле всех видов, и силачи, и ристатели знаменитые, и посольства с жертвенными животными[5334]– словом, сделано было все, что делается обыкновенно на греческих больших играх в угоду богам и людям, (10) да так, что все дивились не только пышности, но и тонкости в устройстве зрелищ, каковой в ту пору за римлянами не знали. (11) Пиры для послов были приготовлены столь же щедро и тщательно: из уст в уста передавались Павловы слова: «Тот, кто умеет в войне победить, сумеет и пир задать, и устроить зрелища»[5335].

33. (1) По окончании празднества медные щиты погрузили на корабли, а прочее оружие всех видов свалили в кучу, и полководец, (2) призвав молитвой Марса, Минерву, матерь Лую[5336]и прочих бессмертных, которым по всем законам, людским и божеским, подобает посвящать доспехи с убитых врагов, сам поджег ее, за ним и стоявшие вокруг войсковые трибуны подбросили огня. (3) Знаменательно, что на этой великой встрече Европы с Азией, где собралось множество людей – кто для поздравлений, кто ради зрелищ (не говоря уже о стольких войсках, морских и сухопутных), все было в таком изобилии и так дешево, (4) что и частные лица, и города, и целые племена получили от полководца дары, по большей части такие, чтобы не только на месте съесть, но и домой свезти. (5) Не меньше сценических зрелищ, ристаний и состязаний занимала толпу собравшихся македонская добыча, выставленная для обозрения: изваянья, картины, ткани, вазы из золота и серебра, из меди и слоновой кости, сработанные дворцовыми мастерами с великой тщательностью, (6) и не только для мгновенной услады взора (такими изделиями полон был дворец в Александрии), но для каждодневной пользы[5337]. (7) Богатство это погрузили на корабли, чтобы Гней Октавий его доставил в Рим.

А Павел, любезно распростившись с послами, перешел Стримон и стал лагерем в миле от Амфиполя; отсюда он выступил в Пеллу, которой и достиг на пятый день. (8) Минуя город, он дошел до места, которое зовут Пелеем, где пробыл два дня, дал Публию Назике и сыну своему, Квинту Максиму, часть войск и отправил их грабить иллирийцев, помогавших Персею в войне, с приказом дожидаться его у Орика, а сам двинулся в Эпир и за пятнадцать дневных переходов дошел до Пассарона.

34. (1) Там неподалеку был лагерь Аниция. Не желая, чтобы предстоящие действия стали причиной каких‑нибудь волнений, Павел письмом сообщил Аницию, что сенат отдаст его поиску добычу с тех городов Эпира, что в свое время отложились от римлян к Персею, – (2) и разослал центурионов по городам, чтобы они объявили: мы‑де явились увести свои отряды, чтобы эпирцы были свободны, как и македоняне; потом он вызвал к себе по десять старейшин от каждого города и дал им распоряженье снести все золото и серебро в казну; а затем послал когорты свои в города, (3) сперва в дальние, потом в ближние, чтобы на местах все были одновременно. (4) Трибуны и центурионы получили предписания, как действовать. Утром все золото и серебро было в казне, а в часу четвертом был подан знак к разграблению. (5) Добыча была так велика, что на всадников пришлось по четыреста денариев, на пеших – по двести[5338]; сто пятьдесят тысяч пленных увели с собою. (6) Стены разграбленных городов снесли – их было числом до семидесяти. Всю добычу продали, из вырученного и выплатили воинам деньги.

(7) Павел спустился к морю у Орика, нимало не насытив, вопреки расчетам, своих солдат: те возмущались – не досталось‑де им ничего от македонской добычи, будто они в Македонии и не воевали. (8) Соединившись в Орике с частью войска, которую он посылал под началом Сципиона Назики и сына Максима на иллирийцев, Павел погрузил все войско на корабли и отплыл в Италию. (9) А несколько дней спустя и Аниций, дождавшись судов, перевозивших войско, воевавшее в Македонии, отплыл в Италию, но прежде созвал в собрание остальных эпирцев и акарнанцев и приказал старейшинам, рассмотренье чьих дел он оставил сенату, следовать за ним.

(10) Покуда так шли дела в Македонии и Эпире, сенатские легаты, отправленные с Атталом, чтобы положить конец войне меж галлами и царем Эвменом, достигли Азии. (11) Зимою, на время перемирия, стороны разошлись: галлы отправились по домам, а царь, тяжело больной, – в Пергам. Начавшаяся весна пробудила галлов, и они дошли уже до Синнады, а Эвмен стянул войска к Сардам. (12) Там римляне узнали, что Соловеттий, предводитель галлов, в Синнаде, и решили идти туда, чтобы переговорить с ним[5339]. Аттал отправился с римлянами, но было решено, что ему не стоит входить в галльский лагерь, чтобы переговоры не кончились ссорой.

(13) Разговор с галльским царьком вел Публий Лициний, бывший консул[5340]; он доложил, что тот лишь ожесточился от просьб, обращенных к нему, и можно только дивиться, что такие цари, как Антиох и Птолемей по единому слову римских послов пошли на мир, а галлы ничего и слушать не стали.

35. (1) В Рим под стражу сперва препроводили пленных царей – Персея и Гентия с детьми, – за ними толпу прочих пленников; а македонян, которым велено было явиться в Рим, и греческих старейшин отослали последними, (2) ведь тех, кого дома не заставали, отзывали письмами даже от царских дворов, если кто‑то, по слухам, был там[5341]. (3) Сам Павел прибыл в Рим спустя несколько дней – он поднялся вверх по Тибру на царском корабле, столь громадном, что двигали его гребцы в шестнадцать рядов[5342], украшенном македонской добычей – отменным оружием и царскими тканями. По берегам толпился народ, высыпавший встречать полководца. (4) Немногими днями позднее к берегу пристал флот Аниция и Октавия. Всем троим сенат назначил триумф и поручил претору Квинту Кассию переговорить с народными трибунами, чтобы те, согласно с волей сената, обратились к народу с предложением – сохранить за ними троими их власть в день триумфа[5343].

(5) Посредственности зависть не угрожает – она поражает вершины. Триумф Аниция или Октавия не оспаривался, а Павел, с которым эти двое и сами постыдились бы равняться, стал жертвою злобной ревности. (6) Своих воинов держал он в старинной строгости, – от царских великих богатств уделил меньше, чем те было вознадеялись, ведь дай он их алчности послабление, и казна бы осталась ни с чем. (7) Все войско из Македонии в гневе на полководца вознамерилось пренебречь собранием, где должно было приниматься постановление о триумфе. (8) А личный враг Павла Сервий Сульпиций Гальба[5344], который в Македонии был войсковым трибуном второго легиона, и сам и через своих воинов подбивал всех явиться на голосование (9) и отказать полководцу в триумфе – вот так, мол, они ему отомстят за властность и скаредность, а уж горожане не станут перечить. И как воинам от него денег, так и ему от них не будет почета; пусть не рассчитывает на благодарность там, где не заслужил.

36. (1) Гальба распалил солдат, и когда на Капитолии Тиберий Семпроний, народный трибун, внес предложение о триумфе и всякий мог высказаться, никто не вышел поддержать дело, и так бесспорное. (2) Тут‑то вдруг и выступил Сервий Гальба и потребовал от трибунов отсрочить обсуждение до завтрашнего утра, а то ведь уже восьмой час дня и не хватит времени, чтобы разъяснить, отчего не хотят они Луцию Эмилию дать триумф, – тут‑де целый день нужен. (3) Трибуны, однако, велели, чтобы Гальба, если хочет что‑то сказать, говорил немедленно, и он длинной речью затянул собрание до самой ночи[5345], припоминая и рассказывая, сколь тяжко было служить у Павла: трудов и опасностей хватало сверх всякой нужды, а наград и почестей не видать; (4) и если успех будет доставаться таким полководцам, то на войне служба станет еще тяжелей и мучительней, а после победы не доставит воинам ни достатка, ни почета. Македонянам, говорил он, повезло куда больше, чем римским воинам; (5) и если назавтра всем воинством явиться и отклонить предложение о триумфе, то власть имущим придется понять: не все в руках полководца и воины кое‑что значат.

(6) Распаленные такими речами, воины на следующий день наполнили Капитолий такой толпой, что больше никто уже и не мог подступиться к месту голосования. (7) Когда первые трибы подали голос против триумфа[5346], виднейшие сенаторы сбежались на Капитолии. «Постыдное дело, – кричали они, – отнимать триумф у Луция Павла, победителя в столь великой войне, выдавать головою полководцев наглым и алчным воинам! (8) И так уж слишком часто мы спотыкаемся, ища расположенья толпы, – что ж это будет, если мы воинов поставим господами над полководцами?» И всякий из них на свой лад поносил Гальбу.

(9) Когда страсти улеглись, Марк Сервилий, который в прошлом был и консулом и начальником конницы, стал добиваться от трибунов, чтобы они начали все сначала и дали ему возможность обратиться с речью к народу. (10) Трибуны, удалившись на совещание, уступили мнению значительнейших людей государства и сызнова приступили к делу, объявив, что призовут те же трибы к голосованию, но пусть сначала выскажется Марк Сервилий и все, кому еще угодно говорить.

37. (1) Тогда Сервилий заговорил: «Когда бы, квириты, не имели мы других оснований судить, каков полководец был Луций Эмилий, хватило бы с нас и того, что в лагере своем он имел таких вот смутьянов‑воинов и такого недруга – знатного, горячего и речистого подстрекателя, – а все‑таки беспорядков у него в войске не было. (2) Та самая суровость, которую они ныне клянут, тогда не давала им своевольничать: когда их держали в старинной строгости, никто смуту не сеял и не затевал мятежа.

(3) А что до Сервия Гальбы, то если уж захотелось ему вступить на новое поприще и, обвиняя Павла, показать образец своего красноречия[5347], то он не должен был препятствовать триумфу, который, помимо всего прочего, самим сенатом был оценен как заслуженный. (4) Подождал бы хоть день, пока Эмилий Павел не предстал бы после триумфа частным уже человеком, – тогда и привлекал бы его к суду, как положено по законам; либо чуть позже, сам вступивши в первую свою должность[5348], вызвал бы недруга в суд и обвинил бы перед лицом народа. (5) Так Павел и триумф получил бы – заслуженную награду за блестящее завершенье войны, – и наказания не избежал, если бы оказалось, что он чем‑либо запятнал славу свою, и прежнюю и нынешнюю.

(6) Но Гальба, вне всяких сомнений, хотел помешать прославлению того, кому он вменить в вину или даже в упрек поставить не мог ничего. Он, Гальба, вчера требовал целый день для обвинительной речи против Луция Павла, и проговорил четыре часа, остававшиеся до ночи. (7) Да будь подсудимый сколь угодно виновен – за эти часы можно вытащить на свет все грехи его жизни! А между тем что он сказал такого, что Павел пожелал бы опровергнуть, отвечай он перед судом? (8) Составьте‑ка мне кто‑нибудь ненадолго тут два собрания: в одном солдат из Македонии, в другом, непредвзятом и более свободном от ненависти и пристрастия, – весь римский народ.

Пусть наш подсудимый предстанет сперва перед сходкой городскою, гражданской. (9) Что, Сервий Гальба, ты сказал бы квиритам?[5349]Право же, твоя вчерашняя речь изрядно укоротилась бы: „Ты, воин, слишком строго и слишком бдительно стоял в карауле; слишком придирчивы, слишком тщательны были обходы ночных дозоров; трудов было больше прежнего – ведь сам полководец повсюду ходил и все проверял; из похода ты шел в тот же день прямо в бой[5350]; (10) ты победил, но и тут он не дал передышки, а тотчас повел преследовать неприятеля. Он мог бы обогатить вас, поделивши добычу, но вместо того захотел пронести царские богатства в триумфе и положить их в казну”. (11) Конечно, все это бередит души воинов, полагающих, что полководец мало угождал их разнузданности, их алчности, – (12) однако у народа римского эта речь не имела б успеха. Не говоря уж о примерах из времени отцов, когда уступчивость полководцев оборачивалась поражениями, а суровость победами, римляне хорошо помнят Вторую Пуническую войну и все различье меж Марком Минуцием, начальником конницы, и диктатором Квинтом Фабием Максимом. (13) Словом, обвинитель и рта б не раскрыл, и Павлу защищаться было бы незачем.

(14) Перейдем к другому собранию. Теперь, пожалуй, уж не „квиритами”, а „воинами” буду я вас называть – вдруг хоть тут покраснеете вы и постыдитесь оскорблять полководца.

38. (1) Да и я, как представлю себе, что говорю пред воинами, совсем иными волнуюсь чувствами, чем обращаясь, как только что, к простому народу Города. (2) Да что ж это вы говорите, воины? Есть ли в Риме кто‑нибудь, кроме Персея, кто не хотел бы торжествовать победу над Македонией? И если есть, разве не разорвали бы вы его на части своими руками – теми, которыми одолели македонян? Кто не дает вам войти в Рим в триумфе, тот и победить вам не дал бы, будь на то его воля. (3) Ошибка, воины, думать, будто триумф – честь лишь для полководца; нет, триумф – честь и для воинов, и для народа римского. (4) Не об одном только Павле идет сейчас речь.

Многим даже сенат отказывал в триумфе, но и тогда его справляли на Альбанской горе[5351]. Отнять у Павла славу завершения Македонской войны так же невозможно, как у Гая Лутация – Первой Пунической, как у Публия Корнелия – Второй Пунической, как у других, кто справлял триумф после них. (5) Да и не станут Павловы заслуги от этого триумфа ни больше, ни меньше – а вот слава воинов и римского народа поколеблется: (6) как бы не подумали, что римляне завистники, не знающие благодарности к лучшим своим гражданам, как бы не показалось, что в этом они берут пример с народа афинского, который из зависти терзает своих вождей. (7) Достаточно провинились предки ваши перед Камиллом, однако оскорбили они его все‑таки раньше, чем отняли благодаря ему Рим у галлов. Достаточно провинились и вы перед Публием Африканским. Он, покоритель Африки, к стыду нашему, в Литерне обрел и кров и прибежище, в Литерне показывают и его могилу Павел равен этим мужам славой своею – как бы не сравнять его с ними и вашей несправедливостью.

Так искореним же прежде всего эту низость, постыдную в глазах прочих народов, погибельную для нас самих! (9) Ибо кто же захочет походить на Публия Африканского или на Павла в государстве неблагодарном и столь враждебном доблестным гражданам? (10) Если же мы стряхнем с себя этот срам и речь пойдет только о славе, то разве не общей будет она для всех, кто зовется римлянином? (11) Столько было триумфов над галлами, над испанцами, над пунийцами – кто скажет, что тут торжествовали одни лишь полководцы, а не весь римский народ? Триумф справлялся не только над Пирром и над Ганнибалом, но над эпирцами и карфагенянами, торжествовали не только Маний Курий и Публий Корнелий[5353], но все римляне. (12) А уж воины‑то справляют его в первую очередь – ведь они сами, увенчанные лавром, украшенные наградами, которыми их почтили, проходят Римом, выкликая „Ио, триумф!”, и поют хвалу себе и полководцу. (13) Случается, что воинов не доставляют из провинции на триумф; тогда они ропщут, но все‑таки не сомневаются, что в Риме заочно их тоже чествуют, – ведь их руками добыта победа. (14) А если вас, воины, кто‑нибудь спросит, для чего доставили вас в Италию, а не распустили тотчас по окончании дела? Зачем вы в Рим явились все вместе под своими знаменами? Зачем медлите тут, а не расходитесь по домам? Что вы ответите? Одно: „Хотим, чтобы нас увидали в триумфе”. Так, разумеется, и должно быть – ведь вы победители.

39. (1) Недавно мы торжествовали победы над отцом Персея, Филиппом, и над Антиохом; когда триумфы справлялись, оба царствовали. А над Персеем, взятым в плен и препровожденным вместе с детьми его в Рим, триумф справлять, значит, не станем? (2) Вообразите: Луций Аниций и Гней Октавий, все в золоте и пурпуре, на колесницах въезжают на Капитолий, а Луций Павел снизу из толпы граждан как частное лицо обращается к ним: „Скажите‑ка, Луций Аниций и Гней Октавий, кто более достоин, по вашему мнению, триумфа – вы или я?” Те, думаю, сойдут с колесницы и, устыдившись, отдадут ему сами все знаки почета. (3) Да и вам, квириты, разве любезнее будет видеть, как ведут в триумфе Гентия, а не Персея? Торжествовать не победу, а всего лишь прибавку к ней? (4) Увенчанные лавром, в Рим войдут и легионы иллирийские, и моряки, а македонские легионы, отвергнув свой триумф, станут любоваться чужим? Как же поступить тогда с обильной добычей, с дарами столь щедрой победы? (5) Куда, скажите, девать те доспехи, что тысячами снимали с убитых врагов? Македонянам, что ли, воротить? А статуи из золота, из мрамора, из слоновой кости, а картины, а ткани, а столько серебра чеканного, и золота, и денег царских? (6) Иль все это под покровом ночи, точно краденое, в казну снести, что ли? А где устроить зрелище из зрелищ – народу‑победителю показать плененного царя, столь знаменитого, столь богатого? (7) Многие из нас помнят, как сбегались мы посмотреть на Сифака плененного – а ведь это была лишь прибавка к Пунийской войне. Неужто захваченный царь Персей с его сыновьями Филиппом и Александром (такие громкие имена!)[5354]будут спрятаны от глаз римских граждан? (8) А самого Павла, дважды консула, покорителя Греции, – разве не все жаждут видеть въезжающим на колеснице в Рим? Для того мы его консулом и выбирали, чтобы он закончил войну, которая, к великому нашему стыду, тянулась четыре года. (9) Когда жребий отдал ему эту провинцию, когда выступал он из Города, мы, слушаясь вещего сердца, предрекали ему победу и триумф, – а теперь победителю в этом триумфе откажем? Да разве только у Павла – и у богов мы крадем почет, им подобающий. (10) Ибо, справляя триумф, мы отдаем долг не только людям, но и богам[5355]. Для предков ваших боги и в начале всех важных дел стояли, и в конце. (11) И консул и претор, отправляясь в свою провинцию на войну в сопровождении ликторов в военных плащах, дает на Капитолии обеты богам, а воротившись с победою, снова шествует в триумфе на Капитолий и тем же богам, которым давал обеты, приносит достойные их дары. (12) Не напрасно пускают жертвенных животных перед триумфальным шествием – пусть знают боги, что полководец воздает им благодарность за успех дела всего государства. (13) Ну, уводите теперь эти жертвы, Павлом назначенные для триумфа, и закалывайте их где какую! Так, что ли? А как же пир сенаторов, который дается не в частном доме, не в неосвященном месте, а на Капитолии? Разве дается он людям в усладу, а не богам, в их честь? И по наущению Сервия Гальбы вы это отмените? (14) И перед триумфом Луция Павла ворота закроются? А Персей, царь македонян, с детьми, и толпа прочих пленников, и вся македонская добыча – все это останется во Фламиниевом цирке? А Луций Павел частным человеком пойдет от ворот домой, будто он возвращается из деревни? (15) Ты, центурион, ты, воин, не слушай болтовню Сервия Гальбы, послушай лучше, что постановил о полководце Павле сенат; слушай лучше меня, чем его. (16) Он только и умеет, что говорить, да и то все желчь и яд, а я двадцать три раза вызов бросал врагу и с ним бился, и со всех, с кем схватился, совлек доспех; все тело мое украшено рубцами от честных ран – их получил я, грудью встречая врага».

(17) Тут, как рассказывают, он распахнул одежды и показал, какую рану в какой войне получил; но случайно открылось прикровенное, и вид опухоли в паху вызвал смех у стоявших поближе. (18) А тот в ответ: «Вот и это, над чем вы смеетесь, я тоже получил, когда все дни и ночи не слезал с коня, и я не стыжусь этого, как тех рубцов, ибо верно служить отечеству – и дома, и на войне – мне это не мешало. (19). Я, старый воин, молодым показал свое тело, в которое не раз впивалось железо; пусть‑ка Гальба обнажит перед вами свое – холеное и без единой царапины. (20) Трибуны, зовите трибы к голосованью, а я к вам, воины <...>[5356]».