КНИГА XXXV 2 страница

16. (1) Сульпиций уже выздоровел, так что в Эфес прибыли оба посла[3866]. Миннион извинился за царя, в чье отсутствие начались переговоры. (2) Тут Миннион произнес заранее приготовленную речь: «Вижу я, римляне, что освобождение греческих городов для вас только благовидный предлог и дела ваши не сходятся с вашими речами. Одно право вы устанавливаете для Антиоха, а сами пользуетесь другим. Как же так? Разве (3) жители Смирны или Лампсака более греки, чем неаполитанцы или регийцы, с которых вы взимаете дань и требуете корабли на основании договора? (4) А почему каждый год шлете вы в Сиракузы и другие греческие города Сицилии претора, облеченного властью, с розгами и топорами? Ответ у вас будет, разумеется, только один: это вы предписали такие условия им, покоренным силой оружия. (5) Но тогда принимайте и от Антиоха точно такое же объяснение по поводу жителей Смирны, Лампсака и городов Ионии или Эолиды. (6) Их, побежденных в войне его предками, обложенных данью и податью, царь возвращает теперь в прежнее состояние. Итак, я бы хотел, чтобы на все это был дан ответ, если, конечно, вы ищете справедливости, а не повода к войне»[3867].

(7) Сульпиций на это ответил: «Поскольку Антиоху больше нечего было сказать в свою пользу, он, видимо, сам говорить постыдился, а такое произнести предоставил первому же попавшемуся. (8) Да что же есть сходного в положении тех городов, которые ты друг с другом сравнил? Ведь с того самого времени, как Регий, Неаполь, Тарент попали под нашу власть, мы всегда требуем от их жителей того, что положено по договору, на основании одного и того же постоянного и неизменного права, которым мы пользовались всегда и действие которого ни разу не прерывалось. (9) Возьмешься ли ты утверждать, что, как поименованные здесь города, которые никогда ни сами, ни при чьем‑то посредстве не меняли ничего в договоре, (10) так и города Азии, раз попав под власть Антиоховых предков, подобным же образом, постоянно и неизменно, оставались всегда владением вашего царства? Разве не побывали некоторые из них под властью Филиппа или Птолемея, а другие разве не пользовались в течение многих лет свободой, которую никто не оспаривал? (11) Что же, существует ли право требовать их возвращения в рабство столько поколений спустя? И только потому, что когда‑то они подчинились, вынужденные неблагоприятными обстоятельствами? (12) Но ведь это все равно что признать, будто Греция не освобождена нами от Филиппа и потомки его могут снова требовать для себя и Коринф, и Халкиду, и Деметриаду, и все фессалийское племя![3868](13) Впрочем, к чему говорить от имени городов – не лучше ли и для нас, и для царя узнать их собственное мнение?»

17. (1) Тут он велел призвать посольства от городов, которые уже загодя были приготовлены и научены Эвменом, полагавшим, что сколько бы ни убыло сил у Антиоха, настолько же усилится его, Эвменово, царство. (2) Допущенные в большом числе, они принялись излагать то свои жалобы, то притязания и, мешая справедливое с несправедливым, превратили обсуждение в препирательство. В конце концов, ничего не уступив и ничего не добившись, римские послы возвратились в Город в той же полной неопределенности, в какой приходили на переговоры.

(3) Отослав их, царь держал совет о войне против римлян. Там все высказывались один воинственнее другого, (4) ибо чем кто враждебнее говорил о римлянах, тем большую он рассчитывал снискать милость. Некоторые поносили высокомерие тех, кто предъявлял царю свои требования: они‑де навязывают условия Антиоху, величайшему из царей Азии, словно какому‑нибудь побежденному Набису. (5) Да и Набису, мол, была оставлена власть над родным городом и Лакедемоном – (6) что же ужасного в том, чтобы Смирна и Лампсак выполняли повеления Антиоха? (7) Другие говорили, что для столь великого царя эти города слишком незначительны, чтобы оказаться достаточным основанием для войны. Но неправое господство всегда начинается с требования о чем‑нибудь малом, ведь когда персы требовали у лакедемонян воды и земли[3869], никто и не думал, будто им не хватает комка земли и глотка воды! (8) И римляне делают такого же рода пробу, требуя двух городов. А когда другие города увидят, что с двух из них снято ярмо, они тут же перекинутся на сторону народа‑освободителя. (9) Даже если свобода не предпочтительнее неволи, все же упование на перемены милее всякого незыблемого порядка вещей.

18. (1) На совете присутствовал акарнанец Александр. Некогда он был другом Филиппа, а недавно, оставив его, прибег под покровительство более пышного Антиохова двора. (2) Хорошо зная Грецию и будучи знаком с римлянами, он вошел в такую дружбу с царем, что присутствовал даже на тайных совещаниях. (3) Заговорил он так, словно обсуждался вопрос, где и по какому замыслу вести войну, а не о том, вести ли ее вообще. Победа, утверждал он, обеспечена, если царь переправится в Европу и выберет для войны какую‑нибудь часть Греции. (4) Этолийцев, живущих в самом сердце Греции, Антиох найдет‑де уже вооружившимися; будучи застрельщиками войны, они готовы ко всем ее тяготам. (5) Ну а что до обоих, так сказать, флангов Греции, то Набис со стороны Пелопоннеса начнет поднимать все и вся, стремясь вернуть себе Аргос и прибрежные города, откуда римляне его выгнали, замкнув тем самым лакедемонян в их стенах; (6) а со стороны Македонии Филипп схватится за оружие, лишь только заслышит звук боевой трубы. Уж он‑то, Александр, знает дух, знает чувства этого человека. Ему известно, что в этой груди бурлит такая ярость, какая бывает у диких зверей, когда их держат в клетке или на цепи! (7) Он, Александр, помнит даже, как много раз во время войны Филипп заклинал всех богов даровать ему в помощники Антиоха, и если теперь его молитва сбудется, он возобновит войну без малейшего колебания. (8) Только не следует медлить и отступать: победа зависит от того, заняты ли заранее выгодные позиции, обеспечены ли союзники. Да и Ганнибала следует не мешкая послать в Африку, чтобы отвлечь туда римские силы[3870].

19. (1) Ганнибала на совет не позвали – из‑за бесед с Виллием он стал казаться царю подозрительным и после них не был взыскан ни одной почестью. Сначала Ганнибал, промолчав, снес обиду, (2) но затем решил, что лучше узнать причину внезапного отчуждения и очиститься от подозрений. Выбрав подходящий момент, он напрямик спросил, на что царь гневается, и, выслушав ответ, сказал: (3) «Когда, Антиох, я был еще малым ребенком, мой отец Гамилькар как‑то во время жертвоприношения подвел меня к алтарю и заставил поклясться, что никогда не буду я другом римского народа. (4) Под знаком этой клятвы я воевал тридцать шесть лет[3871], она же изгнала меня из отечества во время мира, она привела беглецом в твой царский дворец, и если ты обманешь мою надежду, я, ведомый все тою же клятвой, разузнавая, где еще есть военные силы, где есть оружие, по всему свету стану искать и найду врагов римлянам. (5) Так что если твоим приближенным любо множить перед тобою мои вины, пусть они поищут для этого другой повод. (6) Я ненавижу римлян и ненавистен им! Свидетелями правдивости моих слов да будут мой отец Гамилькар и боги. Итак, если ты размышляешь о войне с Римом, Ганнибал будет среди первых твоих друзей, но если что‑то тебя вынуждает к миру, на это ищи себе другого советчика». (7) Такая речь не только тронула царя, но и примирила его с Ганнибалом. Совет закончился тем, что решили вести войну.

20. (1) А в Риме, хоть и толковали об Антиохе как о враге, но все же готовились к предстоящей войне только мысленно, а не на деле. Обоим консулам[3872]провинцией назначена была Италия, (2) с тем чтобы они уговорились между собой или бросили жребий, кто из них будет проводить выборы в этом году [192 г.]. (3) Консул, который будет свободен от этой обязанности, должен был быть готов при необходимости вести легионы за пределы Италии. (4) Ему дозволялось набрать два новых легиона, а из латинских союзников – двадцать тысяч пехоты и восемьсот всадников. (5) Другому консулу предоставлялись два легиона, которыми раньше располагал консул минувшего года Луций Корнелий, с ними пятнадцать тысяч пеших и пятьсот конных латинских союзников из того же самого войска. (6) Квинту Минуцию была продлена власть и оставлено войско, которое было у него в Лигурии. Для пополнения ему разрешалось набрать четыре тысячи пехотинцев и сто пятьдесят конников из римлян, а от союзников потребовать пять тысяч пехоты и двести пятьдесят конников. (7) Гнею Домицию досталось командование вне Италии, где укажет сенат, а Луцию Квинкцию – Галлия и проведение выборов. (8) Затем жеребьевкой разделили полномочия преторы: Марк Фульвий Центумал стал городским претором, Луций Скрибоний Либон – претором по делам чужеземцев, Луцию Валерию Таппону досталась Сицилия, Квинту Салонию Сарре – Сардиния, Марку Бебию Тамфилу – Ближняя Испания, Авлу Атилию Серрану – Дальняя. (9) Но последним двум провинции были переменены, сперва сенатским решением, а затем и постановлением народа: (10) Атилию были назначены флот и Македония, Бебию – Бруттий[3873]; (11) а в Испаниях была продлена власть Фламинию и Фульвию. Бебию Тамфилу в Бруттий были даны два легиона, которые в минувшем году были городскими; для него же было истребовано от союзников пятнадцать тысяч пехотинцев и пятьсот конников. (12) Атилий получил приказ изготовить тридцать квинкверем и освидетельствовать старые корабли на верфях, дабы отобрать из них годные; предписывалось ему и набрать моряков. Консулам было велено передать ему две тысячи союзников и латинов, да еще тысячу римлян‑пехотинцев. (13) Говорилось, что два эти претора и два войска, сухопутное и морское, снаряжаются против Набиса, открыто напавшего на союзников римского народа[3874].

(14) А в остальном все дожидались возвращения направленных к Антиоху послов, и до их прибытия сенат запретил консулу Гнею Домицию отлучаться из города[3875].

21. (1) Преторам Фульвию и Скрибонию, ведавшим судебными делами в Риме, было поручено подготовить, помимо Атилиева флота, сто квинкверем. (2) Прежде чем консул и преторы отбыли к своим провинциям, состоялись молебствия во искупление знамений: (3) из Пицена сообщили, что коза в одном помете принесла шесть козлят; в Арретии родился однорукий мальчик; (4) в Амитерне прошел земляной дождь; в Формиях молния ударила в ворота и в стену; и самое устрашающее – бык консула Гнея Домиция молвил человечьим голосом: «Рим, стерегись». (5) По поводу прочих знамений и были совершены молебствия, быка же гаруспики велели заботливо беречь и кормить.

Гораздо свирепей, чем в прошлый раз, на город обрушился Тибр, снеся два моста и много зданий, особенно у Флументанских ворот. (6) На Югарий[3876]с Капитолия свалилась огромная скала, задавившая многих; то ли дожди ее подточили, то ли пошатнуло землетрясение, слишком слабое, чтобы его кто‑нибудь почувствовал. Повсюду затопляло поля и уносило скот, обрушивались строения.

(7) Прежде чем консул Луций Квинкций прибыл в провинцию, Квинт Минуций в Пизанской земле сразился с лигурийцами; девять тысяч врагов он перебил, а остальных смял и отогнал в их лагерь, (8) за который до ночи шел ожесточенный бой. (9) Ночью лигурийцы тайком снялись с места, и на рассвете римляне вошли в обезлюдевший лагерь. Добычи там было найдено мало, потому что все награбленное в полях враги тут же отсылали домой.

(10) Минуций, не дав лигурийцам никакой передышки, из Пизанской земли двинулся в их собственную и опустошил огнем и мечом их крепости и селения. (11) Там‑то римские воины и поживились той этрусской добычей, которую отослали домой грабители.

22. (1) Примерно тогда же в Рим вернулись послы от царей[3877]. (2) Ничто в их сообщениях не говорило об уже назревшей войне, разве что с лакедемонским тираном, о котором и ахейские послы сообщали, что он в нарушение договора напал на лаконское приморье. Для защиты союзников в Грецию был послан претор Атилий с флотом, (3) а обоим консулам разрешили отбыть к провинциям, коль скоро прямой угрозы со стороны Антиоха нет. Домиций пошел на бойев кратчайшим путем, со стороны Аримина, а Квинкций – через земли лигурийцев. (4) Два консульских войска с разных сторон принялись на огромном пространстве разорять вражеские земли. Сперва к консулам перебежали немногие конники с их начальниками, потом совет в полном составе[3878]и наконец все те, кто обладал хоть каким‑нибудь состоянием или положением, – всего до полутора тысяч человек.

(5) Удачно в том году [192 г.] шли дела и в обеих Испаниях, ибо Гай Фламиний при помощи осадных навесов захватил укрепленный и богатый город Ликарб, взяв живым знатного вождя Конрибилона, (6) а проконсул Марк Фульвий[3879]дал два удачных сражения двум вражеским армиям и занял два испанских города – Весцелию и Гелону, а также много крепостей; другие подчинились ему добровольно. (7) Тогда он двинулся в земли оретанов[3880]и, овладев там двумя городами, Нолибой и Кузибисом, пошел к реке Таг. (8) Был там город Толет, небольшой, но хорошо защищенный своим местоположением. Когда Фульвий его осадил, на подмогу горожанам пришло большое войско веттонов. Он успешно сразился с ними и, разбив веттонов, довел до конца осаду Толета и взял город[3881].

23. (1) Впрочем, отцов‑сенаторов в ту пору заботили не столько войны, которые уже шли, сколько ожидание еще не начавшейся войны с Антиохом. (2) Хотя через послов римляне обо всем беспрестанно разузнавали, тем не менее разнеслись неведомо от кого пошедшие темные слухи, в которых к правде было примешано много лжи. (3) Среди прочего говорили, что, как только Антиох прибудет в Этолию, он тотчас двинет флот против Сицилии. (4) И сенат, хотя послал уже в Грецию претора Атилия с флотом, (5) но поскольку для поддержания в союзниках должного духа требуются не только войска, но и люди, снискавшие уважение своими делами, теперь отправил послам в Грецию Тита Квинкция, Гнея Октавия, Гнея Сервилия и Публия Виллия. Марку Бебию сенатом было предписано вести легионы из Бруттия к Таренту и Брундизию, (6) чтобы оттуда переправиться в Македонию, если того потребуют обстоятельства. Претору Марку Фульвию сенат предписал послать флот в двадцать кораблей для охраны сицилийского побережья во главе с командующим, облеченным властью; (7) флот повел Луций Оппий Салинатор, который в минувшем году был плебейским эдилом. Тот же Фульвий должен был написать своему сотоварищу Луцию Валерию, (8) что есть опасность переброски из Этолии в Сицилию флота царя Антиоха, а потому сенату угодно, чтобы претор Валерий в добавление к имеющемуся у него войску спешно набрал еще до двенадцати тысяч пеших воинов и четырехсот конников – для охраны морского берега, обращенного к Греции. (9) Этот набор претор провел не только на самой Сицилии, но и на окрестных островах. Все приморские города, глядящие на Грецию, он укрепил гарнизонами.

(10) Новую пищу для слухов дал приезд Аттала, брата Эвмена, который сообщил, что царь Антиох с войском пересек Геллеспонт, а этолийцы ведут приготовления, с тем чтобы к его прибытию оказаться во всеоружии. (11) И отсутствующему Эвмену, и присутствующему Атталу была выражена благодарность; Атталу предоставили помещение и содержание, вручили дары: двух коней, два полных набора оружия и снаряжения конника, серебряных сосудов весом в сто фунтов и золотых в двадцать.

24. (1) Один за другим появлялись гонцы с известиями о приближающейся войне. Было решено, что при таких обстоятельствах важно как можно скорее избрать консулов. (2) Сенат принял постановление поручить претору Марку Фульвию немедленно письмом уведомить консула[3882]о том, что сенат желает его возвращения в Рим, а провинция и войско пусть будут переданы легатам, и пусть сам консул еще с дороги письменно объявит о предстоящих консульских выборах. (3) Консул повиновался письму и, послав вперед гонца с объявлением, явился в Рим. (4) В этом году соперничество соискателей опять было очень напряженным, поскольку на одно место притязали трое патрициев: Публий Корнелий Сципион, сын Гнея, потерпевший неудачу в минувшем году, Луций Корнелий Сципион и Гней Манлий Вольсон. (5) Консульскую должность дали Публию Сципиону, дабы всем было ясно, что столь достойному мужу почесть можно отсрочить, но отказать в ней нельзя. Из плебеев ему в коллеги придали Мания Ацилия Глабриона. (6) На следующий день преторами избрали Луция Эмилия Павла, Марка Эмилия Лепида, Марка Юния Брута, Авла Корнелия Маммулу, Гая Ливия и Луция Оппия – тот и другой имели прозвание Салинатор. Оппий был тем же самым, кто повел на Сицилию флот из двадцати кораблей[3883]. (7) Между тем, пока новые должностные лица жребием делили между собой провинции, Марк Бебий получил приказ переправиться со всеми войсками из Брундизия в Эпир и держать войско в окрестностях Аполлонии. (8) А городскому претору Марку Фульвию было поручено изготовить пятьдесят новых квинкверем[3884].

25. (1) Так римский народ готовился встретить любые действия Антиоха. (2) А Набис уже не откладывал войну, но всеми силами осаждал Гитий. И, гневаясь на ахейцев за то, что они послали осажденным подмогу, опустошал их поля. (3) Однако ахейцы отважились на войну не раньше, чем из Рима вернулись послы с известием о воле сената. (4) По их возвращении они созвали собрание в Сикионе и отправили послов к Титу Квинкцию попросить у него совета. (5) На собрании все высказались за немедленную войну, но дело затягивалось, потому что от Тита Квинкция доставлено было письмо, в котором он предлагал дождаться претора и римского флота. (6) Некоторые из старейшин оставались при прежнем мнении, другие считали, что следует воспользоваться советом того, к кому сами за ним обратились, но большинство ожидало, пока выскажется Филопемен. (7) Он тогда был претором[3885]и превосходил всех людей своего времени и рассудительностью, и влиянием. Вначале он напомнил, что у этолийцев существует справедливое установление, согласно которому претор не должен высказываться по вопросу объявления войны. Затем он предложил собравшимся в первую очередь самим заявить свои пожелания, (8) а уж он, претор, со всей добросовестностью и тщанием им последует и, насколько это зависит от человеческого разумения, приложит все силы, чтобы они не пожалели о своем выборе – будь то мир или война. (9) Эта речь сильней разожгла воинственный пыл, чем если бы Филопемен откровенно показал, как он жаждет взяться за дело. (10) Итак, при всеобщем единодушии принято было решение о войне, а претору предоставлена свобода выбирать время и способ ее ведения. (11) Не только Квинкций советовал, но и сам Филопемен считал нужным дождаться римского флота, который охранял бы Гитий со стороны моря. (12) Однако он опасался, что отлагательств дело не терпит: можно было лишиться не только Гития, но и гарнизона, посланного туда для защиты города. Поэтому он спустил на воду ахейские корабли.

26. (1) Тиран тоже собрал небольшой флот, чтобы перехватывать помощь осажденным с моря. Там было три крупных корабля, лодки и легкие суденышки, а старый флот был в соответствии с договором передан римлянам. (2) Чтобы испытать на ходу эти новые корабли и чтобы все было в полной боевой готовности, Набис каждый день выводил их в открытое море, упражнял гребцов и воинов в морских сражениях. Он связывал судьбу осады с пресечением помощи городу со стороны моря.

(3) Насколько претор ахейцев ни опытом, ни дарованием не уступал никому из знаменитых полководцев в искусстве сухопутной войны, настолько же несведущ был он в морском деле. (4) Житель Аркадии, родом из мест, далеких от моря, он мало знаком был со всем чужестранным, разве что воевал на Крите начальником вспомогательных войск. (5) Была у него старая квадрирема, захваченная лет восемьдесят тому, когда на ней из Навпакта в Коринф плыла Никея, жена Кратера[3886]. (6) Так как судно это было некогда знаменито в царском флоте, прельщенный этой славой Филопемен велел привести корабль из Эгия. Хотя тот уже прогнил и прохудился от ветхости, (7) его поставили во главе флота, и на нем находился командовавший флотом Тисон из Патр. Навстречу ему двинулись от Гития лаконские суда, (8) и при первом же столкновении с новым крепким кораблем старый, и без того пропускавший по всем швам воду, тотчас же развалился. Все, кто были на борту, попали в плен. (9) С потерей предводительского корабля остальной флот обратился в бегство, сколько хватало весел. Сам Филопемен бежал на легком дозорном судне и остановился не раньше, чем прибыл в Патры. (10) Но неудача отнюдь не сломила дух этого воинственного мужа, побывавшего во многих переделках, – напротив, проиграв в морской войне, в которой он был несведущ, он тем больше надежды возлагал на то, в чем знал толк. Филопемен утверждал, что тирану недолго ликовать.

27. (1) Одушевленный успехом, Набис, уверился, (2) что опасность с моря больше ему не грозит, и захотел, правильно расположив заставы, перекрыть и сухопутные подходы к городу. Он увел треть войска от осажденного Гития и разбил лагерь у Плей. (3) Это место господствует и над Левками, и над Акриями, где, как он ожидал, должно было пройти неприятельское войско. В тамошнем лагере лишь у немногих воинов были палатки, у остального же множества воинов – хижины, сплетенные из тростника и крытые листьями, которые давали разве что тень. (4) Не показавшись еще неприятелю, Филопемен решил напасть на него врасплох, воспользовавшись уловкой, какой от него не ожидали. (5) Он собрал малые суда в незаметной бухте в аргосской земле. Там на них он погрузил легких пехотинцев с небольшими щитами, пращами, дротиками и прочим оружием. (6) Проплыв оттуда вдоль берега до ближайшего к вражескому лагерю мыса, он вышел на сушу, а ночью известными ему тропами добрался до Плей. Стража спала – ведь вокруг все казалось спокойным. Филопемен запалил хижины со всех сторон лагеря. (7) Многих пламя пожрало раньше, чем они почуяли приближение врага. Но даже и заметившие не смогли ничего поделать. (8) Все было истреблено огнем и мечом: лишь немногие спаслись и бежали в главный лагерь под Гитием. (9) Так разгромив врагов, Филопемен первым делом отправился в Лаконскую землю грабить Триполис, наиболее близкий к мегалополитанским пределам. (10) Угнав оттуда великое множество скота и людей, он отступил раньше, чем тиран смог послать от Гития отряд для защиты полей. (11) Затем Филопемен перевел войско в Тегею и, созвав там собрание ахейцев и союзников[3887], на котором присутствовали также вожди эпирцев и акарнанцев, объявил о своем решении идти на Лакедемон. (12) Его воины, сказал он, достаточно оправились после позорного поражения на море, а враги, напротив, растеряны. По его мнению, только так можно отвлечь их от осады Гития. (13) Вступив во вражескую землю, он разбил лагерь у Карий. В тот же день Гитий был взят приступом, но Филопемен, не зная об этом, снялся с лагеря и двинулся к Барносфену, – это гора в десяти милях от Лакедемона. (14) Взяв Гитий, Набис с войском выступил оттуда налегке и, быстро пройдя мимо Лакедемона, занял так называемый Пирров лагерь[3888]. Он не сомневался, что ахейцы попытаются захватить его. Оттуда Набис выступил навстречу противнику. (15) Войско Филопемена, прошедшее по теснине, растянулось чуть ли не на пять миль. Замыкающими шли конница и большая часть вспомогательных войск, ибо он думал, что тиран с наемниками, на которых тот больше всего полагался, нападет на него с тыла. (16) Сразу две неожиданности поразили Филопемена: во‑первых, место, куда он шел, уже оказалось занятым; во‑вторых, он увидел, что враг столкнулся с его передовым отрядом, да еще там, где дорога шла по пересеченной местности и двигаться вперед без легковооруженного заслона представлялось невозможным.

28. (1) Но Филопемен был особенно ловок и искушен в умении вести войско и выбирать нужное место. Именно в этом изощрил он свой ум и способности, упражняя их не только на войне, но и в мирное время. (2) Где бы ни приходилось ему путешествовать, он всякий раз, как попадался ему трудный проход в горах, тщательно и со всех сторон осматривал местность. Когда шел он один, то рассуждал сам с собой, а когда бывал со спутниками, то спрашивал у них, (3) какое решение следовало бы принять, появись в этом месте враг, напади он спереди, либо с фланга – того ли, другого ли, – либо с тыла; рассматривалась возможность встретить врага, идущего правильным строем или нестройной гурьбой, что годится только для перехода. (4) Обдумывая или расспрашивая, определял он, какое место занял бы он сам, какое понадобилось бы ему число воинов и, главное, какое вооружение, где поставил бы он обоз, где сложил бы свое снаряжение, куда отвел бы толпу невооруженных[3889], (5) какую оставил бы для них охрану; идти ли и дальше тою дорогой, какой собирался, или лучше отойти тою, которой пришел; (6) какое место выбрать для лагеря, какую площадь обвести укреплениями; откуда удобней брать воду и где много корма и дров; какой дорогой всего безопасней идти на другой день по снятии лагеря и как выстроить войско для перехода. (7) Настолько он с молодых лет изощрял свой ум подобными заботами и размышлениями, что для него в этом деле не могло быть неожиданностей[3890]. (8) А в тот раз он первым делом выстроил боевой порядок, затем выслал вперед вспомогательные части критян и конные отряды так называемых тарентинцев[3891], имевших при себе по два коня, сам же, приказав коннице следовать за собой, занял утес над рекой, чтобы был доступ к воде. (9) Там он расположил обоз и толпу слуг, а вокруг поставил воинов и возвел лагерь, какой дозволяли условия местности; разбивать палатки на каменистом неровном склоне было трудно. (10) Неприятель стоял в полумиле. Обе стороны брали воду из одной и той же речки под охраной легковооруженных[3892], и лишь ночь воспрепятствовала сражению, какое обычно случается при соседстве двух лагерей.

(11) На следующий день стало очевидно, что сражения из‑за водоносов у речки не избежать. Ночью в скрытой от вражеского глаза долине Филопемен расположил столько легковооруженных воинов, сколько их там можно было спрятать.

29. (1) С рассветом легковооруженные критяне и конники‑«тарентинцы» завязали бой над речкой. (2) Критянами командовал их земляк Телемнаст, конницей – мегалополитанец Ликорт[3893]. У противника охрана водоносов также была поручена вспомогательным критским частям и таким же конникам‑«тарентинцам». Какое‑то время сражались на равных, ведь с обеих сторон бились солдаты тех же родов войск и с таким же вооружением. (3) Но битва продолжалась, и отряды тирана стали одерживать верх как благодаря численному перевесу, так и оттого, что Филопемен приказал командирам[3894], оказав некоторое сопротивление, обратиться в бегство и завлечь неприятеля в засаду. Пустившись изо всех сил преследовать беглецов через котловину, многие из врагов получили ранения или погибли, прежде чем углядели затаившегося противника. (4) Легковооруженные, затаившиеся по всей ширине долины, были рассажены так, что свои легко пробежали сквозь разрывы в их боевых порядках. (5) А потом они сами, невредимые и полные сил, стройными рядами поднялись из засады и напали на врагов, потерявших строй, рассеявшихся, да еще обессиленных и израненных. (6) Победа была несомненной: воины тирана тотчас показали спину и бросились в лагерь ничуть не менее резво, чем сами преследовали беглецов. (7) В этом бегстве многие были убиты и захвачены в плен. Да и в лагере началась бы паника, не прикажи Филопемен трубить отбой: он опасался не столько врага, сколько той пересеченной местности, по которой двигаться дальше было бы опрометчиво.

(8) Видя, чем кончилась битва, и зная нрав Набиса, Филопемен догадывался, в каком тот должен быть страхе, и под видом перебежчика подослал к нему одного воина из вспомогательных частей. (9) А он и донес, будто ему доподлинно известно, что ахейцы решили на следующий день идти к реке Евроту, протекающей у самых стен Лакедемона[3895]. Они‑де хотят перерезать дорогу в город, дабы ни тиран, захоти он, не смог бы туда вернуться, (10) ни подвоза из города в лагерь не было, а заодно чтобы подстрекнуть нестойкие души к отпадению от тирана. (11) Перебежчик не столько убедил Набиса, сколько дал перепуганному тирану благовидный предлог к оставлению лагеря. (12) На другой день тот велел Пифагору со вспомогательными отрядами и конницей нести охрану перед валом, а сам вывел цвет войска из лагеря словно для боя и приказал не мешкая идти к городу.

30. (1) Увидев отряд, спешно уводимый по узкой дороге под гору, Филопемен бросил всю конницу и критские части на вражеский заслон, выставленный перед лагерем. (2) Заметив приближающегося неприятеля и поняв, что свои покинули их, лакедемоняне сперва попытались отойти в лагерь. (3) Но затем, когда на них двинулись развернутым строем все ахейцы, они испугались, что будут захвачены вместе с самим лагерем, и решили последовать за отрядом своих, который уже успел отойти достаточно далеко. (4) Ахейские легкие пехотинцы тотчас же ворвались в лагерь и разграбили его, остальное войско пустилось преследовать неприятеля. А дорога была такая, что пеший отряд, даже не опасающийся врага, прошел бы по ней с трудом. (5) А уж когда в тылу завязался бой, когда страшный вопль ужаса замыкающих донесся до передовых частей, то все, побросав оружие, бросились врассыпную по лесам, обступавшим дорогу. (6) В мгновение ока путь оказался завален грудой оружия, особенно копьями: они валились по большей части остриями назад и загородили проход наподобие частокола[3896]. (7) Филопемен приказал вспомогательным отрядам всеми силами продолжать преследование – ведь врагам, особенно конникам, труднее было бежать. Сам он повел тяжелую пехоту более широкой дорогой к реке Евроту. (8) Разбив там под вечер лагерь, он стал дожидаться легковооруженных, оставленных для преследования неприятеля. Они прибыли в первую стражу с известием, что тиран и немногие его приближенные добрались до города, а остальные лакедемоняне, безоружные, разбрелись по всему ущелью. Филопемен велел новоприбывшим отдыхать. (9) Сам же выбрал из множества воинов тех, что прибыли в лагерь первыми и успели уже подкрепить свои силы пищей и кратким отдыхом; их, вооруженных одними только мечами, он немедленно вывел из лагеря и поставил при дорогах, идущих от двух городских ворот – одна к Фарам, другая же к Барносфену. Он был уверен, что именно этими путями будут возвращаться скрывшиеся после бегства враги. (10) И он не обманулся в своих расчетах, ибо лакедемоняне прятались по лесным тропинкам в глубине чащи, покуда еще не померк свет дня, а с наступлением вечера, завидев огни вражеского лагеря, боковыми дорожками потянулись прочь от него. (11) Миновав эти огни и полагая себя в безопасности, они спускались на большие дороги. Там‑то и перехватывал их засевший неприятель: перебито и захвачено было столь много, что не больше четверти всего войска избегло такой участи. (12) Заперши тирана в городе, Филопемен затем около тридцати дней провел, разоряя поля лаконцев. Он вернулся восвояси, ослабив и почти сломив мощь тирана. (13) По славе ратных подвигов ахейцы приравнивали Филопемена к римскому командующему и даже ставили его выше в том, что касается лаконской войны[3897].