Преследование колдунов и ведьм в древней Руси 1 страница

ДОПОЛНЕНИЕ К III ОТДЕЛУ

«Богомил, высший над жрецы словян, вельми претя люду покоритися», говорится в Иоакимовской летояиси. Эти слова относятся ко времени святого Владимира, когда жрецы старой веры яростно боролись за свое господство над духом народа и возбуждали его против новой веры. А она ревниво хранилась в недрах старозаветных семей, передавалась еще долгое время детям и внукам, да и теперь еще сколько можно насчитать от нее хотя и не ясных остатков!

Волхвы, колдуны, ведуньи в нашей старой вере, надо полагать, играли едва ли не более выдающуюся роль, чем жрецы Перуна, Волоса, Хорса и прочих чинов нашего прародительского Олимпа. К каким богам обращались эти кудесники, какими силами они орудовали, это покрыто мраком неизвестности. Но народ веровал в эти силы мало-помалу с течением времени, держась за старых богов и не желая с ними расстаться, он перепутал свои представления о них с представлениями христианскими, и отсюда пошло то характеристическое название двоеверов, которое было приложено к нашим предкам старинными ревнителями благочестия. Духовенство хорошо сознавало ложность положения и в своих проповедях, посланиях, как видно по дошедшим до вас письменным свидетельствам, боролось против старого суеверия, а особенно против волхвов, кудесников и ведуний. Митрополит Иоанн, живший в XII веке, Кирилл Туровский, митрополиты Фотий и Даниил, «Кормчая Книга», «Домострой», «Стоглав», громят волхвов и веру в них народа, грозят за обращение к ним церковными карами, настаивают на том, чтобы все прибегающие к кудесникам не допускались к причастию. В «Кормчей Книге» прямо упоминается о том, что люди обращаются к волхвам («следуют поганым обычаям») в чаянии «увидеть от них некая неизреченная». Надо полагать, что волхвы, чуя в духовенстве врагов и преследователей, обращались к попам со взятками, и, быть может, иных и соблазняли, потому что в одном из тогдашних поучений духовенству говорится о том, чтобы священнослужители не принимали приношений от волхва, потворника, жреца. В указе, изданном в 1552 году, повелевается «кликать по торгам, чтоб к волхвам, чародеям и звездочетам не ходили», и ослушникам угрожали опалой и духовным запрещением... «А если бы, — говорится в одной патриаршей грамоте XVI века, — в котором месте или селе будет чаровница или ворожка, сосуды диавольские, или волшебница, да истребится от церкви, и тех, которые диаволом прельстившися до чаровниц и до ворожок ходят, отлучайтеся». В одном из рукописных сборников XVI века Афанасьев нашел в перечислении разных грехов следующие пункты: «грех есть стрячи веровавши (т.е. верить в злые встречи) — опитемьи 6 недель, поклонов по 100 на день; грех есть в чох веровати или в полаз — опитемья 15 дней, по 100 поклонов на день; грех есть к волхвам ходити, вопрошать или в дом проводити, или чары деявше — опетимья 40 дней; грех есть чары деявше каковы-либо в питии... грех есть носивше наузы какие-либо» и т.д. За все эти грехи, как видно, была назначена определенная епитемия: по стольку-то поклонов в день, столько-то дней подряд. К великой чести нашего духовенства надо сказать, что у него колдуны отделывались куда дешевле, чем у западноевропейского, В том самом XVI веке, когда в Европе пылали костры, на которых горели живьем сотни ведьм, наши смирные пастыри заставляли только своих грешников бить покаянные поклоны.

Конечно, как и всякая благая проповедь, все эти увещания действовали на народ туго, слабо и медленно; такова участь добра и истины на сем свете. Народ шел к своим колдунам, не взирая ни на какие громы духовенства и епитемьи. Главное, чем привлекал ведун — это было его высокое целительное искусство. Духовенство твердило. что волхвы служат сатане и исцеляют его силой; народ же, с его непосредственным пониманием вещей, очевидно, шел к цели прямолинейно; ему надо было добиться исцеления, а откуда оно исходило — это представлялось ему как бы излишним умствованием. «Сатана исцеляет тело, но губит душу», твердило духовенство. Но народ о душе и о ее загробных судьбах имел понятие смутное и неопределенное, тело же грешное предъявляло свои требования со всей ясностью действительности.

Афанасьев приводит интересные выписки из «Слова о злых дусех», приписываемого святому Кириллу. Святитель громит тех, кто при болезнях обращается к ведунам: «О, горе нам, прельщонным бесом и скверными бабами (т.е. колдуньями), идем во дно адово с проклятыми бабами!» В послании к новгородцам митрополита Фотия, писанном в 1410 году, он предписывает духовенству: «також учите их дабы... лихих баб не приимали, ни узлов, ни примолвленья, ни зелья, ни вороженья и елика тавова... и где такия бабы находятся, учите их, чтобы перестали и каялись бы, а не имут слушати — не благословляйте их». Приводим эти поучения русского пастыря XV века, чтобы опять-таки отметить глубокую разницу между нашим духовенством с его удивительной для того времени терпимостью, и духовенством Западной Европы проповедовавшим беспощадное истребление. Для наших патриархов, митрополитов и прочих представителей высшего духовенства ведун, ведьма — были люди заблуждающиеся, суеверы, которых надлежало вразумить и склонить к покаянию, а для западноевропейского папы, прелата, епископа они были прямо адовым исчадием, которое подлежало истреблению.

В Сильвестровском «Домострое» мы находим довольно полное перечисление всех ходячих суеверий его времени из области демонизма, Почтенный автор. этого в своем роде знаменитого трактата к дамскому полу, как известно, очень не благоволит, что, разумеется, и отзывается на сделанной им характеристике русской женщины, его современницы. «Издетска начнет она, — говорит Сильвестрг, — у проклятых баб обавничества (чародейство, от «обавать», — нынешнее обаять, обаяние) навыкать и еретичества искать, и вопрошать будет многих, како б ей замуж выйтить, и как бы ей мужа обавити на первом ложе и в первой бане; и взыщет (будет искать) обавников и обавниц, и волшебств сатанинских, и над ествою будет шепты ухитщряти и под нозе подсыпати, и в возглавие и в постелю вшивати, и в порты резающи, и над челом втыкаючи и всякия прилучившияся к тому промышляти, и корением и травами примешати, и всем над мужем чарует».

Троицко-Сергиевский монастырь из своей области старался изгнать всяких кудесников. Входившие с ними в сношения штрафовать денежными взысками, а кудесников предписывалось «бив да ограбив, выбити из волости вон».

В то время в народе распространилось немало списков так называемых отреченных книг; все это были переводы с греческого, частью с латинского. Читатели, вероятно, слыхали о некоторых из этих книг, но едва ли многие знакомы с их содержанием. Поэтому мы приведем здесь характеристики некоторых из этих книг, сделанные тогдашними ревнителями благочестия, которые видели в них что-то дьявольское и увещевали публику «бегать этих книг, аки Содома и Гоморры», а если попадутся в руки, то не медля сжигать. К любимейшим из этих книг относились те, в которых трактовалась наука о звездах; к таким книгам относятся «Зодий» (иначе «Мартолой», «Остролог»), «Рафли», «Аристотелевы врата». Зодиев два: «Звездочетец — 12 звезд» и «Шестидневец». Это сборники чисто астрологические, в которых повествуется о знаках Зодиака, о прохождении через них солнца и о влиянии всех этих обстоятельств на новорожденных младенцев и вообще на судьбу людей; по этой книге составлялись всякого рода предсказания, между прочим, и об общественных делах и событиях — войне и мире, голоде, урожае, и т.п. Мы уже видели, как относилось к астрологии европейское духовенство; что касается нашего русского, то оно тоже считало пользование такими книгами безумием: «в них же безумнии люди верующе волхвуют, ишуще дний рождения своего, санов получения и урока житию». В «Рафлях» тоже трактуется о влиянии светил на жизнь и судьбу людей. В «Стоглаве» упоминается о том, что люди, затевавшие судебные дела, часто обращались к ведунам и «чародейники от бесовских научений пособие им творят, кудесы бьют (очень темное выражение; кажется, намек на ворожбу с бубном, на подобие сибирских шаманов; слово куд, по-видимому, значило «черт») и в „Аристотелевы Врата“ и „Рафли“ смотрят и по планетам гадают, и на те чарования надеятся поклепца и ябедник, не мирятся и крест целуют и на поли бьются». Аристотелевы врата — это просто перевод очень знаменитой древней латинской книги «Secreta Secretorum», по преданию будто бы написанной Аристотелем; вратами в ней называются ее подразделения, главы или части. Она трактует о разных тайных науках, между прочим, в об астрологии, медицине, физиогномике, а также содержит разные нравственные правила и рассуждения, В книгах «Громовник» и «Молниянник» заключаются рассуждения и предсказания о погоде, урожае, повальных болезнях, войне и мире, бурях и землетрясениях. Были еще книги: «Мысленник» (трактат о создании мира), «Коледник» (сборник примет о погоде), «Волхвовник» (тоже сборник примет), «Сновидец», «Путник» (трактат о добрых и злых встречах), «Зелейник» (описание целебных трав) и разные другие.

Как мы уже заметили, все эти книги духовенство объявило «еретическими писаниями» и предавало пользующихся ими проклятию. Любопытно, между прочим, что книги эти иногда назывались «болгарскими баснями», из чего следует заключить, что эти книги проникли к нам через Болгарию, и видно, что русский народ крепко их полюбил, вероятно, потому, что то, что в них содержалось, совпадало с его старыми верованиями, или потому, что в них дело шло о таких вещах, которые народ издревле считал важными и нужными.

Страстная приверженность народа к старой вере во всех этих ее проявлениях, вроде колдовства и магических книг, само собой разумеется, раздражала духовенство. Сначала оно метало в еретиков только словесные громы и молнии, а потом понемногу стало требовать и суровых мер. Дела о колдовстве вообще были предоставлены ведению духовенства с самого начала, т.е. с момента обращения Руси в христианство. В церковном уставе, писанном еще при Владимире, сказано, что духовный суд ведает — «ветьство, зелейничество, потворы, чародеяние, волхвования»; и за все эти преступления, как и в Западной Европе, полагалось сожжение на костре. У нас никогда не было, положим, такого ужасающе торжественного аутодафе, как в Испании, но об отдельных случаях костровой расправы в летописях упоминается. Так, в 1227 году в Новгороде «изжгоша волхвов четыре». В Никоновской летописи, где описан этот случай, упоминается, между прочим, о том, что бояре заступались за волхвов, но, к сожалению, не разъясняются причины этого заступничества.

В 1411 голу во Пскове началась моровая язва, чума, обходившая тогда всю Европу. Надо думать, что обезумевший народ, как это неизменно случается при эпидемиях даже и в наши дни, видел в море злую проделку колдунов или ведьм. Раз такая мысль явилась, виноватых найти не затруднились, и вот искусительницами общественного бедствия явились двенадцать «вещих жонок», т.е. ведьм, которых псковичи сожгли живьем. При Иоанне Грозном было подтверждено узаконение о сжигании чародеев; царь, как известно, ужасно их боялся. По делам XVII века видно, однако, что сжигание применялось в то вредя уже редко: колдунов и колдуний ссылали в отдаленные места, в монастырь, но не жгли, хотя сожжение признавалось все-таки законной карой чародеев; так в грамоте царя Феодора об учреждении в Москве славяно-греко-латинской академии говорится, что если в академии окажутся учителя, ведающие магию, то вместе с их учениками они «яко чародеи без всякого милосердия да сожгутся». В тоже время начальству академии строго предписывалось смотреть за тем, чтоб никто из духовных или мирян не держал у себя отреченных книг «волшебных, чародейных, гадательных и всяких от церкви возбраняемых книг и писаний. и по оным не действовал и иных тому не учил». А у кого такие книги найдутся, тем угрожало сожжение вместе с этими книгами и притом «без всякого милосердия». Надо думать, что эта манера казни чародеев у вас, и вероятно, на западе, совпадала с народным прочно укоренившимся воззрением, что для них, этих слуг сатаны, только такая казнь и действительна, подобно тому, как упыря только и можно было, по тому же народному верованию, унять, пронзив его сердце осиновым колом. Народные сказки и поэмы воспевают именно всегда такую казнь колдунов. У Сахарова приведена одна древняя песня, в которой описывается девица-чародейка и расправа с ней. Эта девица наловила змей и сварила из них зелье, чтоб сгубить своего брата. Добрый молодец, однако, вовремя распознал ее умысел и затем распорядился с ней таким манером:

 

Снимал он с сестры буйну голову.

И он брал со костра дрова,

Он клал дрова середи двора.

Как сжег ея тело белое

Что до самого до пепела.

Он рассеял прах по чисту полю,

Заказал всем тужить плакати.

 

Разница во взглядах народа и духовенства на колдунов состояла в том, что духовенство видело в них слуг дьяволовых, и потому его вражда к ним была, так сказать, постоявшая, тогда как народ в обычное мирное время относился к колдунам либо с почтительным страхом, либо с явным уважением, озлоблялся же на них лишь в годины лютых бедствий, если самые эти бедствия решался приписывать им. Народ был беспощаден к колдуну или ведьме, как похитителям дождя, напускателям бурь, града, болезней, но ценил их, как целителей, ворожей и т.п. Духовенству же было безразлично, что творил чародей.

Суеверие одинаково царило в те времена и в убогой курной избе мужика, и во дворце царя. Множество дел возникало из-за порчи, напущенной на самого царя или кого-нибудь из семьи его и ближних. Так, когда в 1467 году скончалась супруга Иоанна III, то ее тело «разошлося», т.е. вспухло, вздулось; этого довольно обычного явления посмертного отека было достаточно для того, чтобы мгновенно начались толки о том, что царица скончалась не доброй смертно, что ее отравили. И немедленно начался строгий розыск, которым и было обнаружено, что одна из придворных дам, Наталья Полуектова, брала пояс великой княгини и посылала его к какой-то бабе. И надо полагать, порешили на том, что пояс был околдован, потому что Иоанн «восполеся» (распалился гневом) на Полуектовых и шесть лет не допускал их на «свои пресветлые очи». Впоследствии он женился на греческой царевне Софии; у него и с ней тоже вышло нехорошо. Она вошла в сношения с какими-то бабами, приносившими к ней зелья. Баб этих, по приказу великого князя, нашли, обыскали и затем утопили и после того великий князь «нача жити с нею (т.е. женой) в брежении» (т.е. с недоверием). София так потом и укрепила за собой прозвище чародейки греческой. Жена Василия Ивановича Соломония, бывшая бесплодной, прибегала к колдовству, чтобы одолеть свое бесплодие. Она тщательно разузнавала о московских колдунах и колдуньях и поручила своему ближнему человеку Ивану Сабурову разыскивать их и приводить. Так, между прочим, была к вей доставлена некая рязанка Степанида, которая, осмотрев ее, объявила, что детей у нее не будет. Но за всем тем вещая баба дала княгине разные наставления, как сделать, чтобы муж ее любил. Подробности этих наставлений мы упускаем, хотя они старательно перечислены в следственном деле по поводу развода князя с бесплодной женой, которую он в конце концов заточил в монастырь. Ему хотелось иметь наследника, а между тем, он прожил с Соломонией двадцать лет, так что когда с ней развелся и женился вновь, уже будучи не молодым, то кончил тем, что и сам прибег к колдовству. Об этом упоминает в своих записках знаменитый князь Курбский. «Сам стари будучи, — пишет он про Василия, — он искал чаровников презлых отовсюду да помогут ему к плодотворению. О чаровниках оных так печешася, посылающе по ним тамо и овамо, аж до Корелы и оттуда провожаху их к нему, советников сатанинских, и за помощью их от прескверных семян, во произволению презлому, а не по естеству, от Бога вложенному, уродилися ему два сына: един таковой прелютый и кровопийца (Иван Грозный), а другой без ума и без памяти и бессловесен». И далее Курбский обращается с поучительными увещаниями к «христианским родам», предостерегая их против «презлых чаровников и баб, смывателей и шептуней... общующе с диаволом и призывающе его на помощь». Курбский горячился не только из вражды к царю Ивану, которого он этими словами, видимо, хочет больно уязвить, приписывая ему чуть не дьявольское происхождение a la Роберт Дьявол; он горячится частью и за собственный счет. Дело в том, что, убежав в Литву, он там женился на пожилой вдове Марии Козинской; она, чтобы упрочить за собой расположение мужа, прибегала к колдовству; у нее в сундуке были найдены разные волшебные снадобья: песок, волосы и прочее, данные ей какой-то старухой-ведуньей.

Громадный московский пожар 1547 года при Иване Грозном, при котором погибло в пламени до 2 000 человек, был народом немедленно приписан чародейству. Обвинили тогда бояр Глинских, родственников Ивана по матери. Обвинение это, вероятно, главным образом обосновалось на той ненависти, какую народ питал к злым Глинским за их грабежи и всякого рода насилия и беззакония. Когда, по поручению царя, бояре в Кремле спросили народ: кто спалил Москву, громадная толпа закричала, что пожар произвели Глинские, и именно княгиня Анна с детьми, что с этой целью княгиня вынимала сердца человеческие, клала их в воду, и той водой, разъезжая по городу, кропила во все стороны, оттого город весь и выгорел. Один из Глинских князь Юрий был тогда же схвачен народом в церкви, убит и выволочен на торговую площадь, где тогда совершались казни.

При кончине царицы Анастасии, жены Грозного, обвинили в ее смерти ближних людей царя, Сильвестра и Адашева, которые будто бы очаровали царицу. Бояре тогда советовали Ивану не допускать к себе Сильвестра и Адашева, убеждая его, что «аще припустишь их к себе на очи, очаруют тебя и детей твоих, обвяжут тя паки и покорят аки в неволю себе». Эти изветы произвели свое действие, потому что Иван был страшно суеверен и в колдовство верил едва ли не в той же мере, как и любой изувер из той толпы, которая расправлялась с Глинскими. Когда славный воитель князь Воротынский был обвинен в сношениях с ведьмами, Иван нимало не задумался предать его жесточайшим истязаниям. Князя связанного привели к царю, и тот говорил ему:

— Се на тя свидетельствует слуга твой, иже мя еси хотел очаровать и добывал еси на меня баб шепчущих.

— Не научихся, о царю, — отвечал знаменитый воин, — и не навыкох от прародителей своих чаровать и в бесовство верить, но Бога единого хвалити. А сей клеветник мой есть раб и утече от меня, окравши мя; не подобает ти сему верить и ни свидетельства от такового прииимати, яко от злодея и от предателя моего, лжеклеветущаго на мя.

Но этим оправданиям лютый царь не внял. Воротынского положили привязанного на бревно и начали с обеих сторон палить огнем, причем сам Иван подгребал к его телу угли своим историческим костылем. Князя замучили до смерти; он скончался по дороге в Белозерск, куда его сослали.

О безграничном суеверии Грозного особенно в последние годы жизни свидетельствуют и жившие при нем в Москве иноземцы. Так, Горсей рассказывает, что когда в 1584 году явилась комета, то царь, в то время сильно хворавший, вышел на крыльцо дворца, долго смотрел на комету, потом сильно побледнел и сказал: «Вот знамение моей смерти». Мучимый этой мыслью, что комета явилась как знамение его смерти, он прибег к колдовству. Тогда колдунами славился север России, Архангельская губерния и особенно ее части, прилегающие к Лапландии. Мы уже упоминали, что лопари и в Западной Европе считались могучими колдунами. Царь и распорядился, чтобы ему доставили из этой местности самых дошлых ведунов. По его приказу местные власти принялись деятельно разыскивать и хватать нужных царю специалистов, отдавая предпочтение женскому полу; колдуньи лопарские, очевидно, ценились много выше колдунов. Насбирали таким манером шестьдесят баб, набивших руку в волшебном деле, и всех их представили в Москву. Здесь их, конечно, засадили в надежное место и держали под крепким караулом. Один из ближних людей царя, Бельский, ежедневно посещал их и опрашивал, а потом их предвещания сообщал Ивану Васильевичу. И вот колдуньи все в один голос объявили, что небесные светила неблагоприятны царю и что 18-го марта надлежит ожидать его смерти. Лютый царь был приведен в ярость этим предсказанием и повелел, дождавшись 18–го марта, в самый этот день всех колдуний сжечь живьем. Утром в этот день Бельский было уже и заявился в ним, чтобы распорядиться, во ведьмы весьма резонно представили ему (как авгуры Цезарю), что день еще только начался, а не кончился. И в самом деле царь, собираясь играть в шахматы, вдруг почувствовал себя нехорошо, упал в обморок и скоро скончался.

Тот же Грозный приблизил к себе голландского врача Бомелия, который в летописи назван «лютым волхвом»; его ненавидели все окружающие царя, были уверены, что своими чарами злой немец внушил царю «свирепство» ко всему русскому и любовь в немцам; объяснялось это тем, что немцы путем гаданий и волхвований дознались, что им предстоит быть разоренными дотла русским царем, и вот, чтобы отклонить от себя такую участь, и прислали на Русь своего волхва.

Самая формула присяги царю в древней Руси является превосходной и яркой картиной тогдашних воззрений на колдовство. У Афанасьева приведена следующая выписка из наказа, рассылавшегося при отобрании присяги по всем городам. Подданные обязывались этой присягой: «...лиха государю, царице и их детям не хотети, не мыслити и не делати ни которой хитростью ни в евстве, ни в питье, ни в платье, ни в ином в чем никакого лиха не учинити, и зелья лихого и коренья не давати и не испортити; да и людей своих с ведомством да со всяким лихим зельем и с кореньем не посылати, а ведунов и ведуний не добывати на государево лихо, и их, государей, на следу всяким ведомским мечтанием не испортити, ни ведомством по ветру никакого лиха не посылати и следу не выимати».

Борис Годунов отовсюду созывал ведунов и их «волшебством и прелестью» добился того, что царь Федор привязался в нему всем сердцем. Те же ведуны ему предсказали, по известию, записанному в Морозовской летописи, что он будет царем, только недолго — семь лет.

После убиения царевича Дмитрия дознались, что у Битяговского была какая-то юродивая баба, которая иногда ходила к царице и забавляла ее своими идиотскими штуками; царица потом велела эту бабу отыскать, в полном убеждении, что она «портила» царевича, и убить. Битяговский тоже погиб, в главным образом под тем предлогом, что «добывал на государя и государыню ведунов, чтобы их испортить».

Очень громкое колдовское дело времен царя Федора — это отравление крымского царевича Мурат-Гирея. Летопись передает все это происшествие, очевидно, по ходячим слухам и разговорам, потому что весь рассказ о нем дышит народной верой в колдовство и вампиризм. Началось дело с того, что в 1591 году «басурмане», враги царевича, прислали из Крыма в Астрахань, где тогда жил Мурат-Гирей, ведунов, которые и испортили его. Царевич захворал и встревоженные приближенные призвали к нему лекаря-арапа. Осмотрев больного, лекарь прямо объявил, что болезнь царевича напускная, т.е. происшедшая от порчи, а потому и вылечить ее никакими лекарствами нет возможности, а надо сыскать тех колдунов, которыми порча напущена и заставить их снять порчу. За поимку колдунов взялся сам же лекарь-арап. Он просто-напросто отправился по юртам, (т.е. по калмыцким становищам), наловил там каких-то людей, которых считал колдунами, правел их в город и принялся пытать. Колдуны с пытки сказали ему, что «буде кровь их не замерзла», то им можно пособить. «Кровь не замерзла», — значит еще не свернулась. Арапский эскулап проявил себя человеком сведущим и опытным. Он устроил всеобщее кровопускание, то есть и колдунам, и всем порченным — самому царевичу и тем из его приближенных, которых постигла та же немочь, что его. Кровопускание у больных нам понятно; имелось в виду определить, у кого из них кровь замерзла, у кого не замерзла. Так, у царевича Мурат-Гирея и его жены кровь уже оказалась замерзшею и их спасти было невозможно; у других же больных она еще не замерзла и их спасли тем, что «той кровью помажут которого татарина или татарку и он жив станет». Но какой «той кровью»? Кровью колдунов? Должно быть, так, но в тексте летописи это выражено неясно. Конечно, обо всем этом дали знать в Москву и оттуда вышел приказ: ведунов пытать накрепко, по чьему умышлению царевича и царицу и татар испортили, а потом всех. их пережечь. В Астрахань командировали для производства суда и расправы боярина Пушкина. Это был очень распорядительный муж, но как он ни старался, он не добился от колдунов полезных разоблачений. На выручку ему пришел все тот же лекарь-арап. Он посоветовал вложить колдунам в зубы конские удила, подвесить их за руки и хлестать кнутьями не по телу, а по стене против них. И колдуны сейчас же стали делать признания. Потом их сожгли, притом и сжиганием заведовал опять-таки тот же арап, который, вероятно, уверил начальство, что колдунов надо сжигать с соблюдением особой сноровки. Предосторожности, им принятые, были, очевидно, не лишни, потому что сожжение сопровождалось особыми странными явлениями; так, когда костры запылали, к месту пожарища слетелось несметное множество сорок и ворон, которые тотчас исчезли, как только костры сгорели.

В этом деле немало поучительного. Прежде всего видно, что колдуны морочили начальство. Оно распорядилось хлестать их прямо по телу, а колдуны совершали отвод глаз, и удары падали мимо; по этому колдуны никакой боли не чувствовали, а потому и признаний не делали, молчали. Арап же, проникнув в их ухищрение, велел бить по стене, и тогда удары падали прямо на них, у них и развязались языки. И под пыткой колдуны признались, что портили царевича, царицу и татар и пили из них, из сонных, кровь. Таким образом эти колдуны зарекомендовали себя отчасти и вампирами.

В XV-XVII столетиях на Руси легко было обвинить кого требовалось в измене, а главное заставить поверить своему извету; для этого надо было только донести на него, что он покушается волшебными средствами навести вред государеву здоровью. При Борисе Годунове такой извет был сделан на одного из бояр Романовых, Александра Никитича. На него был зол его дворовый человек Бартенев. Он повидался с ближним человеком Бориса, его дворецким, и вызвался совершить над своими господами, «что царь повелит сделать». Дворецкий донес об этом Годунову, а тот, весьма обрадованный (он не любил Романовых), обещал Бартеневу щедрую награду — «многое жалованье». Тогда Бартенев насбирал каких-то кореньев и спрятал их в кладовой у своего боярина. Потом к нему, конечно, нагрянули с обыском. Коренья нашли, Романова и его братьев арестовали, пытали и сослали.

Иногда возникало подозрение в колдовском злоумышлении соседних государств, стремившихся якобы ввести в Россию порчу посредством товаров, которые обычно шли из этого государства. Так, при Михаиле Федоровиче одно время было запрещено покупать хмель от литовцев, и притом под страхов смертной казни; распоряжение это было вызвано сообщением русских лазутчиков, которые выведали, что на Литве есть баба-ведунья, которая околдовывает какими-то наговорами хмель, вывозимый в Россию, чтобы нагнать туда мор. Это происшествие, очевидно, произвело впечатление, потому что в том же году последовало еще другое распоряжение в том же смысле; в Верхотурье изловили попа, у которого нашли несколько коробов какого-то таинственного коренья. На допросе поп показал, что эти коренья ему передал казак Степанко Козьи-Ноги. Почему эти коренья призваны были «воровскими», об этом история умалчивает; очевидно, на бедного попа кто-то донес по злобе и доносу ваяли по привычке, по принятому обыкновению.

Духовенство таки частенько попадалось в то время в подобных «воровских» делах. Еще в XIV веке поймали попа, пробиравшегося с колдовским кореньем из орды; у этого был целый мешок «злых я лютых зелий». В 1628 году судили дьячка Семейку, схваченного в Нижнем, он держал у себя отреченные книги, а именно «Рафли» и еще какой-то заговор «к борьбе», т.е. для защиты от ран и смерти в бою. Дьячка сослали в монастырь, заковали и лишили причастья впредь до особого разрешения патриарха. В 1660 г. был сделан донос на дьячка Харитонова. Этот ходил по полям, собирал травы и коренья, совершал какие-то волхвования на свадьбах, принимал у себя «жены с младенцами», сочинял или списывал откуда-то заговоры от ран и на «умиление сердца сердитых людей». Правительство видимо не очень-то было уверено в нашем духовенстве, потому что, например, в записке об отреченных книгах прямо говорится: «Судь же между божественными писаньями ложная писания, насеяно от еретик на пакость невежам-попам в диаконам: льстивые зборникы сельские и худые номаканонцы по молитвенником у сельских у нерассудных попов, лживые молитвы, врачевальные, о трасяницах (лихорадках), о нежитех (нечистых) и о недузех, и грамоты трясанския пишут на просфирах и на яблоцех, болести ради; все убо то невежди деют и держут у себя от отец и прадед и в том безумии гинут». Выше мы видели подобное же предостережение в наказе об учреждении славяно-греко-российской академии.

Бунт Стеньки Разина очень приподнял дух суеверия; в то время колдунов усердно искали и, конечно, находили. Жители взбунтовавшегося г. Темникова вышли навстречу царскому войску с крестным ходом, ваялись, просили прощения, и в качестве искупительных жертв, якобы заводчиков смуты, выдали воеводе Долгорукому двух попов да какую-то старуху, которая, по показанию жителей, собрала отряд и, командуя им, чинила бесчинства в городе и окрестностях; вместе с самой воинственной старицею преподнесли начальству «воровские заговорные письма и коренья». Воевода, как водится, сейчас же и попов, и старицу подверг жесточайшей пытке. Старица, подпаленная на огне, показала, что она арзамасская уроженка, зовут ее Аленой, была замужем, овдовела. По смерти мужа она постриглась, а затем странствовала, занимаясь «воровством» (это слово, щедро пестрящее столбцы старинных дел, имело широкий смысл в обозначало не исключительно кражу, а всякого рода преступную деятельность) и душегубством. Попав в Темников, она, но ее словам, действительно насбирала шайку воровских людей, стояла на воеводском дворе вместе с атаманом Сидоровым и его обучала ведовству. Попы были повешены, а старицу сожгли, признав колдуньей.