История похитителя тел 13 страница

— Вам нужны инструкции?

— По какому вопросу?

— Что делать, когда вы окажетесь в моем теле.

— Вы уже дали мне все инструкции, дорогой мой мальчик. Я ваши книги прочел. — Он расплылся в широкой улыбке, чуть-чуть наклонил голову и взглянул на меня исподлобья, словно хотел заманить меня в постель. — Я также прочел все документы в архивах Таламаски.

— Какого рода документы?

— Ну, подробные описания анатомии вампира — пределы ваших возможностей и так далее. Вам самому стоит в них заглянуть. Может быть, посмеетесь. Самые ранние главы относятся к средним векам, в них полно цветистого вздора, от которого заплакал бы даже Аристотель. Но последние документы имеют научную основу и вполне точны.

Такой поворот разговора меня не устраивал. Мне вообще не нравилось то, что происходило. Я чуть не поддался искушению покончить с этим немедленно. И неожиданно понял, что дойду до конца. Понял.

На меня снизошло удивительное спокойствие. Да, все это случится через несколько минут. Все получится. Я почувствовал, как у меня от лица отхлынула краска — почти неощутимое охлаждение кожи, которая все еще болела после невыносимой пытки на солнце.

Вряд ли он заметил эту перемену, равно как и ожесточение моего лица, поскольку продолжал в том же духе:

— Наиболее интересны наблюдения, записанные в семидесятых годах после публикации «Интервью с вампиром». И самые последние документы, вдохновленные вашими отрывочными и изощренными заметками об особенностях вампиров, — это что-то! Нет, мне о вашем теле все известно. Может быть, даже больше, чем вам. Знаете, что на самом деле нужно Таламаске? Образец вашей ткани, образец клеток вампира! Уж постарайтесь, чтобы им эти образцы не достались. Право же, вы с Тальботом слишком уж на вольной ноге. Может, он подрезал вам ногти или позаимствовал прядь волос, пока вы спали под его крышей?

Прядь волос. Разве в том медальоне не было светлою локона? Ведь это и есть волосы вампира! Волосы Клодии. Я вздрогнул, замыкаясь в себе и углубляясь в воспоминания. Несколько веков назад Габриэль, моя смертная мать и созданная мною дочь, обрезала свои вампирские волосы. За долгие дневные часы, пока она лежала в гробу, они отросли снова. Я не хотел вспоминать, как она кричала, сделав это открытие — великолепные роскошные локоны опять падали на ее плечи. Я не хотел думать о ней и о том, что она сказала бы, узнав, что я собираюсь сделать. Я уже несколько лет с ней не встречался. Может быть, не увижу еще много веков.

Я снова взглянул на Джеймса, который весь светился от ожидания, прилагая при этом все усилия, чтобы выглядеть терпеливым; теплый свет падал на его лицо.

— К черту Таламаску, — еле слышно проговорил я. — Почему вам так сложно управляться с этим телом? Вы так неловки. Вам удобно только сидеть в кресле, оперируя лишь голосом и лицом.

— Удивительная наблюдательность, — сказал он с непоколебимым спокойствием.

— Вряд ли. Это всем заметно.

— Просто тело мне великовато, — хладнокровно ответил он. — Слишком мускулистое, слишком... так сказать, атлетическое. Но вам оно в самый раз.

Он помолчал, задумчиво заглянул в чашку и перевел глаза на меня. Глаза — такие круглые, такие невинные.

— Лестат, да хватит вам. — сказал он. — Чего ради мы теряем время на разговоры? Я же не собираюсь танцевать в вашем теле с Королевским балетом. Я просто хочу насладиться совершенно новыми ощущениями, поэкспериментировать, увидеть мир вашими глазами. — Он посмотрел на часы. — Я бы предложил вам немного выпить, чтобы приободриться, но в конечном счете это обернется против вас же, правда? Да, кстати, паспорт. Вам удалось раздобыть паспорт? Помните, я просил вас об этом? Очень надеюсь, что помните, и, конечно, я принес паспорт для вас. Боюсь, правда, что в такую метель вы никуда не поедете...

Я положил документ перед ним на стол. Он сунул руку под свитер, извлек из кармана рубашки свой паспорт и передал мне.

Американский паспорт, фальшивка. Даже дата двухлетней давности — и та фальшивка. Раглан Джеймс. Двадцать шесть лет. Нужная фотография. Хорошая фотография. Джорджтаунский адрес, этот самый дом.

Он рассматривал американский паспорт — тоже поддельный, — который я отдал ему.

— О, ваша загорелая кожа! Вы специально его подготовили... Должно быть, прошлой ночью.

Я не стал утруждать себя ответом.

— Какой же вы дальновидный, — продолжал он, — а фотография какая хорошая! Кларенс Оддбоди. С чего это вам такое имя в голову пришло?

— Небольшая шутка личного характера. А вам-то что? Он вам понадобится только сегодня и завтра ночью, — пожал я плечами.

— Правда. Истинная правда.

— Жду вас здесь рано утром в пятницу, между тремя и четырьмя.

— Отлично. — Он начал было засовывать паспорт в карман, но спохватился и разразился резким смехом. Потом остановил на мне взгляд и засиял неподдельным восторгом. — Вы готовы?

— Не совсем.

Я вынул из кармана бумажник, открыл его, вытащил примерно половину купюр и передал ему.

— Ах да, мелочь наличными, как любезно с вашей стороны не забыть о этом! — воскликнул он. — От возбуждения я забываю все важные детали. Непростительно, но вы такой джентльмен!

Он собрал банкноты и опять спохватился, когда попытался набить ими карман. Он выложил их на стол и улыбнулся.

Я прикрыл рукой бумажник.

— Остальное забираю я, как только мы совершим обмен. Думаю, вам достаточно выданной суммы? Ваша воровская душа не уступит искушению позаимствовать остальное?

— Приложу все усилия, чтобы вести себя прилично, — добродушно ответил он. — Так, вам угодно, чтобы я переоделся? Я лично для вас украл эту одежду.

— Она меня устраивает.

— Следует ли мне опорожнить мочевой пузырь? Или оставить эту привилегию вам?

— Мне.

Он кивнул.

— Я голоден. Я решил, что так вам будет интереснее. Дальше по улице — превосходный ресторан. «Паоло». Неплохие итальянские спагетти. Можно дойти пешком, даже по снегу.

— Чудесно. Я не голоден. Я решил, что так вам будет проще. Вы упомянули машину. Где эта машина?

— Ах да, машина. Во дворе, слева от крыльца. Красный родстер, «Порше», я подумал, что он вам понравится. Держите ключи. Но будьте осторожны...

— Почему?

— Ну, из-за снега, разумеется, — может быть, она вообще не сдвинется с места.

— Спасибо за предупреждение.

— Я не хотел вас обидеть. Если вы не вернетесь сюда в пятницу, это мне обойдется в двадцать миллионов. Как бы то ни было, на столе в гостиной лежат водительские права с нужной фотографией. В чем дело?

— Одежда для вас, — сказал я. — Я забыл ее приготовить.

— О, я давно уже об этом подумал, пока шнырял в вашем гостиничном номере в Нью-Йорке. Не беспокойтесь, у меня есть собственный гардероб, и мне нравится ваш черный бархатный костюм. Вы все-таки прекрасно одеваетесь. И так было всегда, правда? Но ведь в ваше время принято было ходить в таких роскошных костюмах! Современная эпоха, должно быть, кажется вам ужасно мрачной. Это антикварные пуговицы? Ну ладно, у меня хватит времени их разглядеть.

— Куда вы пойдете?

— Куда захочу, естественно. Теряете уверенность в себе?

— Нет.

— Умеете водить машину?

— Да. Если бы и не умел, то сообразил бы.

— Вы так думаете? По-вашему, в этом теле с вами останется ваш сверхъестественный интеллект? Ну, не знаю. Я не уверен. Возможно, мелкие синапсы в смертном мозгу так быстро не воспламеняются.

— Я в синапсах не разбираюсь.

— Хорошо. Приступим к делу.

— Да, думаю, пора. — Мое сердце сжалось в крепкий маленький узелок, но его поведение внезапно стало властным и авторитарным.

— Слушайте внимательно, — начал он. — Я хочу, чтобы вы поднялись над своим телом, но не раньше чем я закончу говорить. Вы направитесь вверх. Вы и раньше так делали. Приблизившись к потолку, вы посмотрите вниз, на наши тела, сидящие за столом, и сделаете сознательное усилие устремиться в это тело. Больше ни о чем не думайте. Не позволяйте страху отвлекать вас. Не думайте о том, как все это происходит. Вам нужно опуститься в это тело, вам нужно полностью и мгновенно слиться к каждой его клеткой и тканью. Представляйте себе это визуально! Представляйте, будто вы уже внутри.

— Да, понимаю.

— Я уже говорил, что в теле есть нечто невидимое, что осталось от того, кто занимал его изначально, и это нечто жаждет обрести целостность — с помощью вашей души.

Я кивнул.

— Возможно, вы подвергнетесь разнообразным неприятным ощущениям, — продолжил он наставления. — Пока вы будете скользить вниз, тело покажется вам слишком тесным и узким. Не дергайтесь. Представляйте себе, как ваш дух проникает в пальцы каждой руки, каждой ноги. Смотрите его глазами. Это самое главное. Ведь глаза — это часть мозга. Когда смотришь через них, закрепляешься в мозгу. Теперь вас уже ничто не вытеснит, будьте уверены. Как только оказываешься внутри, выбраться не так просто.

— Я увижу ваш дух, пока мы будем меняться?

— Нет, не увидите. Увидеть можно, но потребуется большое количество энергии, а вам нельзя отвлекаться от непосредственной цели. Не смотрите ни на что, кроме этого тела; вам нужно попасть в него, начать им двигать, смотреть его глазами, как я сказал.

— Да.

— И еще. Возможно, вас испугает вид собственного тела — либо безжизненного, либо уже заселенного мной. Не позволяйте страху возобладать над вами. Здесь должны сыграть свою роль определенное доверие и смирение. Верьте, что мне удастся вселиться в ваше тело, не причинив ему вреда, а затем я сразу же исчезну, чтобы избавить вас от постоянного напоминания о том, что мы сделали. Вы увидите меня только в пятницу утром, как и договаривались. Я не буду разговаривать с вами, потому что звук моего голоса, исходящего из вашего рта, может вас расстроить. Это понятно?

— И как будет звучать ваш голос? Как будет звучать мой?

Он еще раз глянул на часы, потом повернулся ко мне.

— По-другому, — сказал он. — Объем голосовых связок у всех разный. Этот человек, например, придал моему голосу глубину, которой я ранее не обладал. Но у вас, разумеется, сохранится ритмика, произношение, речевые модели. Изменится только тембр. Да, это подходящее слово.

Я посмотрел на него — долго, внимательно.

— Имеет значение, верю я в успех или нет?

— Нет, — отозвался он с широкой улыбкой. — Это же не спиритический сеанс. Вам нет необходимости воспламенять способности медиума своей верой. Через секунду увидите. Что еще сказать? — Он напрягся и наклонился вперед.

Собака внезапно громко зарычала.

Я успокоил ее, протянув руку.

— Вперед! — резко сказал Джеймс, переходя на шепот. — Выходите из своего тела, быстро!

Я откинулся назад, снова сделав собаке знак успокоиться. Потом приказал себе подняться и почувствовал, как внезапно все мое тело завибрировало. Тут наступило чудесное осознание того, что я и в самом деле поднимаюсь — как дух, невесомый и свободный; в поле моего зрения все еще оставалось мое мужское тело, руки и ноги, распростертые прямо под белым потолком, а когда я глянул вниз, моим глазам предстало поразительное зрелище: мое собственное тело неподвижно сидело в кресле. О, что за чудесное чувство — словно я мгновенно могу попасть туда, куда захочу! Как будто тело мне было вообще не нужно, как будто моя с ним связь с самого рождения была большим заблуждением.

Физическое тело Джеймса чуть-чуть качнулось вперед, его пальцы принялись шарить по белой столешнице. Только не отвлекаться! Главное — обмен.

— Вниз, вниз, вот в то тело! — произнес я вслух, но никаких звуков не было слышно, и тогда я без слов заставил себя устремиться вниз и влиться в новую плоть, в физическую оболочку.

В ушах зашумело, началось сжатие, словно меня всего пропихивали в узкую скользкую трубку. Вот мучение! Мне захотелось на свободу. Но я чувствовал, как заполняю пустые руки и ноги, как тяжелеет и натягивается, смыкаясь вокруг меня, плоть, как на лицо, словно маска, опускаются те же ощущения.

Еще не понимая, что делаю, я попытался открыть глаза — но я управлял веками этого тела, по-настоящему моргал, уставился смертными глазами на тускло освещенную комнату, на собственное тело, сидевшее напротив, на мои собственные синие глаза, впивающиеся в меня сквозь фиолетовые очки, на мою прежнюю загорелую кожу.

Я почувствовал, что задыхаюсь, — необходимо с этим кончать, но тут меня осенило: я внутри! Я попал в тело! Обмен завершен. Я не смог не сделать грубого глубокого вдоха, благодаря чему задвигалась эта броня плоти, потом я хлопнул рукой по груди, придя в ужас от ее толщины, и услышал тяжелый влажный плеск крови в сердце.

— Господи Боже, получилось! — вскрикнул я, пытаясь вырваться из окружившей меня темноты, из тенистой завесы, застилавшей сияющее тело напротив, которое теперь возвращалось к жизни.

Мое бывшее тело конвульсивно дернулось вверх, воздев руки, словно от ужаса, попав одной рукой в люстру, отчего лампочка в ней разорвалась; стул с грохотом рухнул на пол. Собака подпрыгнула и разразилась громким угрожающим лаем.

— Нет, Моджо, сидеть, собака! — услышал я собственный голос, исходящий из этого плотного тесного смертного горла, тщетно пытаясь разглядеть в темноте хоть что-нибудь, и осознал, что это моя рука ухватила пса за ошейник и отшвырнула его назад прежде, чем он успел атаковать мое бывшее вампирское тело, которое глазело на собаку в полном изумлении, яростно поблескивая голубыми глазами, расширившимися и пустыми.

— Давай, убей его, — раздался голос Джеймса, оглушительный рев, вырвавшийся из моего прежнего сверхъестественного рта.

Мои руки поднялись к ушам, чтобы отгородиться от этого звука. Собака снова рванулась вперед, и я снова схватил ее за ошейник, до боли сжав пальцами цепочку, устрашенный ее силой, насколько превышавшей силу моих рук. О боги, придется заставить это тело работать! Это всего лишь собака, а я — сильный смертный мужчина!

— Прекрати, Моджо! — взмолился я, когда он сдернул меня со стула и повалил на колени, что оказалось весьма болезненно. — А ты убирайся отсюда! — взревел я. Колени ужасно болели. Голос был слабым и глухим. — Убирайся!

Существо, что раньше было мной, проплясало мимо, взмахивая руками, и врезалось в дверь черного хода, разбив окно и впустив в комнату порыв холодного ветра. Собака обезумела и не желала слушаться.

— Вон отсюда! — снова выкрикнул я и, оцепенев от ужаса, увидел, как это существо попятилось и вывалилось прямиком в открытую дверь, круша дерево и оставшееся стекло, а потом поднялось с крыльца в заснеженную ночь.

В последний момент я увидел, как в вихре кружащегося снега он отвратительным видением застыл в воздухе над ступеньками. Потом его конечности задвигались более слаженно, словно он плыл по невидимому морю. Он все еще таращил бессмысленные голубые глаза, словно не мог придать выражение их сверхъестественной плоти, и они сверкали, словно два пламенеющих драгоценных камня. Его рот — бывший мой рот — растянулся в бессмысленной улыбке.

И он исчез.

Я перевел дух. Комната заледенела, зимний ветер пробрался в каждый уголок, свалив медные горшки с витиеватой подставки и отметя их к входу в столовую. Внезапно пес затих.

Я осознал, что сижу рядом с ним на полу, обнимая его правой рукой за шею и положив левую на мохнатую грудь. Каждый вдох причинял мне боль, я щурился, потому что снег мело прямо мне в глаза; я был загнан в это тело, набитое изнутри свинцовыми гирями и клопами, а холодный воздух щипал мне лицо и руки...

— Господи, Моджо! — прошептал я в мягкое розовое ухо. — Господи Боже, получилось. Я — смертный человек.

ГЛАВА 11

— Ладно, — тупо сказал я и снова изумился слабому и глухому звучанию этого тихого голоса, — началось, теперь возьми себя в руки. — При этой мысли мне стало смешно.

Хуже всего был холодный ветер. У меня стучали зубы. Кусачая боль, распространяющаяся по коже, не имела ничего общего с болью, которую я ощущал вампиром. Надо починить дверь, но я понятия не имел, как это делается.

От двери вообще хоть что-нибудь осталось? Непонятно. Я словно пытался разглядеть ее через облако ядовитого дыма. Я медленно поднялся на ноги, мгновенно отметив увеличение роста, и почувствовал себя ужасно грузным и неустойчивым.

В комнате не осталось и воспоминания о тепле. Я слышал, как ворвавшийся ветер воет во всем доме. Медленно и осторожно я шагнул на крыльцо. Лед. Нога моя поехала вправо, отбросив меня назад, к косяку двери. Меня охватила паника, но я ухитрился вцепиться крупными дрожащими пальцами во влажное дерево и не свалиться со ступенек. Я снова попытался увидеть хоть что-нибудь в темноте, но не разобрал никаких отчетливых очертаний.

— Да успокойся ты, — вслух сказал я себе, понимая, что пальцы у меня одновременно потеют и немеют, да и ноги тоже охватывает болезненное онемение. — Здесь нет искусственного освещения, вот и все, а ты смотришь глазами смертного! Теперь сделай же хоть что-нибудь умное! — И осторожными шагами, едва не поскользнувшись еще раз, я вернулся в дом.

Я видел смутный силуэт сидящего Моджо, который наблюдал за мной с громким сопением, и в одном из его больших глаз заискрился огонек. Я ласково обратился к нему:

— Это же я, Моджо, собака, понятно? Это я! — И я нежно погладил мягкую шерсть между ушами. Я направился к столу, очень неуклюже уселся в кресло, снова поразившись толщине и тяжести своей новой плоти, и зажал рукой рот.

«Получилось, правда, получилось, дурачина, — подумал я. — Никаких сомнений. Удивительное чудо, вот что это такое. Ты освободился от своего сверхъестественного тела! Ты — человек. Ты — мужчина. Кончай паниковать. Рассуждай как герой, ведь ты так гордишься тем, какой ты герой! Пора стать практичным. Тебя завалит снегом. Это смертное тело замерзает. Бога ради, принимайся за дело как положено!»

Но вместо этого я лишь еще шире раскрыл глаза и уставился на снег — кажется, это снег, — собирающийся в кучки маленьких сверкающих кристаллов на белой столешнице. Я ожидал, что мое зрение вот-вот станет более четким, и, разумеется, зря.

«Это, наверное, разлитый чай? И разбитое стекло. Не порежься осколками — рана не заживет».

Подошел Моджо, и я обрадовался, когда к моей дрожащей ноге прижался большой мягкий мохнатый бок. Но почему это ощущение кажется таким далеким, словно меня завернули в несколько слоев фланели? Почему я не ощущаю его чудесный чистый шерстяной запах? Ясно, органы чувств менее восприимчивы. Чего и следовало ожидать.

«Теперь иди, посмотрись в зеркало: узри чудо своими глазами. Да, и заодно закрой эту комнату».

— Идем, пес, — сказал я собаке, и мы вышли из кухни в столовую. С каждым шагом я чувствовал себя все более неловким, медлительным и громоздким; неумелыми, негнущимися пальцами я закрыл дверь. В нее ударил порыв ветра, в щели просочился сквозняк, но дверь выдержала.

Я развернулся, на секунду качнулся, потом выпрямился. Господи Боже, разве так уж трудно со всем этим управляться? Я покрепче уперся ногами в пол и взглянул вниз, поразившись, какие у меня огромные ноги, потом перевел глаза на руки, тоже не маленькие. Но не уродливые, нет, отнюдь. Без паники! Часы доставляли мне неудобство, но они еще понадобятся. Ладно, часы оставим. Но кольца? Определенно они мне на пальцах не нужны. Зудят. Я хотел стянуть их с пальцев. Не вышло! Боже мой!

«Прекрати! Ты сейчас сойдешь с ума, потому что не можешь снять кольца. Это глупости. Не торопись. Ты что, не знаешь про такую вещь, как мыло? Намылишь руки, вот эти большие смуглые заледеневшие руки, и кольца соскользнут».

Я обхватил себя руками, испытывая отвращение к липкому человеческому поту под рубашкой — ничего общего с кровавым потом, — затем сделал глубокий вдох, игнорируя тяжелое биение в груди и саднящее чувство, вызванное самим актом вдоха и выдоха, и заставил себя оглядеть комнату.

«Сейчас не время кричать от ужаса. Давай, осмотрись в комнате».

Все виделось очень нечетко. В дальнем углу горел один торшер, а на камине — крошечная лампа, но все равно было ужасно темно. Мне показалось, что я — под водой, под мутной водой, может быть даже окрашенной чернилами.

Это нормально. Смертные. Так они видят. Но какое же все унылое, неполное! Никакого ощущения открытости и пространственности, присущего взгляду вампира.

Что за гнусный мрак — темные блестящие кресла, едва различимый стол, расползающийся по углам тускло-золотой свет, лепнина на потолке, исчезающая в тени, в непроницаемой тени, — а как пугающе выглядит пустой черный холл!

В такой темноте может прятаться кто или что угодно. Даже другой человек. Я посмотрел на Моджо и поразился, какой он нечеткий, какой таинственный — но совершенно по-другому. Вот оно что! В таком полумраке силуэты выглядят расплывчатыми. Абсолютно невозможно определить истинные размеры или материал.

Да, но над камином же было зеркало!

Я подошел к нему, разочарованный тяжестью рук и ног, а также внезапной боязнью споткнуться и необходимостью постоянно смотреть под ноги. Я придвинул маленькую лампу к зеркалу и взглянул на свое лицо.

О да. За ним скрывался я сам, и как же оно изменилось! Исчезли напряженность и жуткий нервный блеск глаз. Меня разглядывал молодой человек, причем изрядно напуганный.

Я поднял руку и потрогал рот и брови, потом лоб, который оказался выше моего, а затем — мягкие волосы. Лицо было приятным, бесконечно приятнее, чем я думал, открытое, без глубоких морщин, пропорциональное и с выразительными глазами. Но мне не понравился таящийся в глазах страх. Нет, очень даже не понравился. Я попытался придать лицу новое выражение, научиться управлять чертами лица изнутри и заставить их выразить мое удивление. Это оказалось нелегко. И я не был уверен, что испытывал удивление. Да-а-а... В этом лице я не видел ничего, что шло бы изнутри.

Я медленно открыл рот и заговорил. По-французски сказал, что в этом теле нахожусь я, Лестат де Лионкур, что все в порядке. Эксперимент сработал! Пошел первый час, этот дьявол Джеймс исчез, и все получилось! Теперь в глазах показалось кое-что от моей былой свирепости; а улыбнувшись, я по меньшей мере несколько секунд наблюдал свою собственную озорную натуру, пока улыбка не угасла, уступив место озадаченному, удивленному выражению.

Я повернулся и посмотрел на собаку — она сидела рядом, подняв ко мне голову, и всем своим видом демонстрировала полное довольство.

— Откуда ты знаешь, что это я? — спросил я. — А не Джеймс?

Он наклонил голову набок и чуть-чуть шевельнул ухом.

— Ладно, — сказал я. — Пора кончать со слабостью и безумием. Пошли!

Я направился к темному холлу, когда правая нога неожиданно подогнулась и я тяжело сполз на пол, шаря по нему левой рукой, чтобы задержать падение, голова ударилась о мраморный камин, а локоть стукнулся о мраморную плиту, отчего взорвался резкой вспышкой жестокой боли. На меня с грохотом посыпались каминные приспособления. Но это было еще не все — я задел нерв в локте, и по руке разливалась огненная боль.

Я перевернулся на живот и ненадолго застыл в ожидании, что боль пройдет. Только тогда обратил я внимание на пульсирующую боль в голове. Я потрогал ее и почувствовал, что волосы намокли от крови. Кровь!

Великолепно! Как повеселился бы Луи! Я вскарабкался на ноги, боль шевельнулась и двинулась вправо, за лоб, как гиря, попавшая мне в голову; я ухватился за каминную доску и выпрямился.

На полу передо мной лежал один из многочисленных замысловатых ковриков. Убийца. Я оттолкнул его ногой прочь с дороги, развернулся и очень медленно и осторожно вышел в холл.

Но куда я иду? И что собираюсь делать? Внезапно меня осенило. У меня переполнен мочевой пузырь, и после падения он начал причинять мне новые неудобства. Необходимо сходить в туалет.

Разве где-то поблизости не было ванной? Я нашел выключатель на стене холла и включил люстру. Я долго разглядывал маленькие лампочки — их было штук двадцать, — сознавая, что они дают вполне достаточно света, что бы я по этому поводу ни думал; но ведь мне никто не запрещал зажечь весь свет в доме.

Этим я и занялся. Я прошелся по гостиной, по небольшой библиотеке и по холлу, расположенному в задней части дома. Свет не переставал меня разочаровывать, ощущение мрачности не исчезало. Не в состоянии отчетливо видеть предметы, я чувствовал себя обескураженным и встревоженным.

Наконец я осторожно и медленно двинулся вверх по лестнице, с каждой секундой опасаясь потерять равновесие или споткнуться, к тому же меня смутно раздражала легкая боль в ногах. Ну что за длинные ноги!

Оглянувшись на холл, я онемел. Если отсюда упасть, разобьешься насмерть!

Я повернулся и вошел в небольшую тесную ванную, где быстро нашел выключатель. Мне нужно было в туалет, просто необходимо, а я не делал этого вот уже двести лет.

Я расстегнул молнию на современных брюках и извлек оттуда член, поразивший меня своей вялостью и размером. Размер, естественно, меня устраивал. Кто же не хочет, чтобы этот орган был побольше? Что приятно, здесь было совершено обрезание. Но вялость его вызвала во мне особенное отвращение, и не хотелось даже дотрагиваться до него. Пришлось напомнить себе, что по стечению обстоятельств этот орган принадлежит мне. Весело!

А что это за запах от него исходит, и чем пахнут волосы вокруг него? Да, это тоже твое, детка! Давай, работай.

Я закрыл глаза, очень неточно и, наверное, слишком сильно надавил, и вырвавшаяся из него большая вонючая дуга мочи опустилась мимо унитаза на белое сиденье.

Вот мерзость. Я попятился, прицелился получше и с тошнотворным увлечением пронаблюдал за тем, как моча наполняет унитаз, как на поверхности образуются пузырьки, как запах усиливается, усиливается и наконец становится таким тошнотворным, что я больше не в силах его выносить. Наконец пузырь опустел. Я засунул эту вялую мерзость обратно в штаны, застегнул молнию и захлопнул крышку унитаза. Я дернул за рычаг. Моча исчезла, за исключением брызг, расплескавшихся по сиденью и по полу.

Я попробовал вдохнуть поглубже, но от мерзкого запаха было не скрыться. Сообразив, что руки пахнут столь же отвратительно, я поспешил открыть кран, схватил мыло и принялся за работу. Снова и снова намыливал я руки, но никак не мог увериться, что они действительно чистые. Кожа была куда более пористой, нежели моя сверхъестественная плоть, она показалась мне грязной; я принялся стаскивать уродливые серебряные кольца.

Даже мыльная пена не заставила их слезть. Я призадумался. Да, ублюдок носил их еще в Новом Орлеане. Наверное, он сам не мог их снять, а теперь они достались мне! Никакого терпения не хватает, но ничего не поделаешь, придется искать ювелира, который сумеет их снять при помощи пилки, напильника или еще какого-нибудь инструмента. От одной этой мысли я так разволновался, что все мускулы напряглись в болезненном спазме, а затем расслабились. Я мысленно приказал себе успокоиться.

Я прополоскал руки, причем несколько раз, потом схватил полотенце и вытер, содрогаясь от вида их пористой текстуры и следов грязи вокруг ногтей. Господи Боже, ну почему этот дурак не мыл руки как следует?

Потом я взглянул в зеркальную стену в другом конце ванной и увидел по-настоящему мерзостное зрелище. Большое влажное пятно на штанах спереди. Этот тупой орган еще не высох, когда я запихивал его внутрь!

Что ж, в былые дни меня не беспокоили такие вещи, правда? Но, с другой стороны, я был грязным деревенским дворянином, который принимал ванну только летом или же когда ему взбредало в голову прыгнуть в горный родник.

И речи быть не может о пятне мочи на брюках! Я вышел из ванной, обошел терпеливого Моджо, лишь бегло потрепав его по голове, и направился в хозяйскую спальню; распахнув дверцы платяного шкафа, я нашел новую пару брюк, кстати сказать, получше, из серой шерсти, скинул ботинки и переоделся.

Так, что теперь? Нужно найти что-нибудь поесть, решил я. И осознал, что голоден! Да, точно, вот в чем еще одна причина того ощущения неудобства, которое я испытывал с начала моей недолгой саги, — дело не только в переполненном мочевом пузыре и общем ощущении тяжести.

Поесть. Но если поесть, знаешь, что будет? Придется вернуться в эту ванную — или в какую-нибудь другую ванную — и освободиться от переваренной пищи. При этой мысли меня чуть не вывернуло наизнанку.

Меня действительно так затошнило, когда я представил себе вид человеческих экскрементов, выходящих из моего тела, что сначала я думал, меня вырвет по-настоящему. Я тихо сел в ногах низкой современной кровати и постарался обуздать эмоции.

Я сказал себе, что речь идет о самых обычных аспектах человеческого существования, а потому никак нельзя позволить им затмить вещи поважнее. И больше того, я веду себя как настоящий трус, а не герой мрака, на роль которого претендую. Поймите, на самом деле я не верю, будто я для всего мира — герой. Но я давно решил, что должен жить как герой — что должен пройти через все трудности, с какими столкнусь, ибо они — всего лишь мои неизбежные огненные круги.

Хорошо, это позорный огненный кружочек. И с трусостью пора кончать. Имя этому испытанию — ешь, пробуй, чувствуй, смотри! Да, трудностей предстоит немало.

Наконец я встал на ноги, решил шагать пошире, чтобы приспособиться к новым ногам, вернулся к шкафу и, к своему изумлению, обнаружил, что там не так уж много одежды. Две пары шерстяных брюк, две довольно легкие шерстяных куртки, обе новые, и стопка их трех рубашек на полке.

Да-а-а. Куда же подевалось все остальное? Я выдвинул верхний ящик бюро. Пусто. В остальных ящиках — тоже пустота. Как и в сундучке у кровати.