Вступление. 6 страница
На автобусной остановке (направление – в город), она неожиданно обнаружила маленький продуктовый магазин, и это было приятным открытием. Самое время было купить продукты! Зная себя, она прекрасно понимала, что страшное посещение морга (страшное еще со времен института) напрочь отобьет аппетит. И не только аппетит, но и все остальные жизненные чувства (особенно светлого оттенка). Так бывало не раз. Что же будет теперь, если в этот холодный застывший мир она шагнет не ради неподвижных безликих пациентов, и не беспечной студенткой второго курса. Она придет, чтобы проститься с родною сестрой. Или, вернее, встретиться. Встретиться впервые за много лет. Солнце светило удивительно празднично и ярко. Прогоняя черные мысли, она подставила лицо жаркому весеннему лучу. Чудеса в жизни – редкость. И солнце не растопило сковывающий ее холод. И не осветило ни одну из долгих, ей предстоящих дорог.
Продуктовый магазин был очень маленький, с двумя стеклянными витринами и пожилой продавщицей, скучавшей за ними с газетой кроссвордов. Она купила хлеб, пакет молока, колбасную нарезку, банку крепкого кофе и, подумав немного, решила добавить к списку своих покупок шоколад.
– Какой вам предложить? У меня несколько сортов, – сказала продавщица.
– Какой? Самый вкусный! – улыбнулась она.
– Тогда попробуйте с малиновым йогуртом. Пальчики оближите!
– Нет, только не с малиной! Что‑нибудь другое!
– Но почему? Этот шоколад лучше всех берут!
– С детства не выношу малину! Меня от нее тошнит. От одного вида и запаха.
– Вы интересная женщина! Впервые встречаю человека, который не любит малину!
Она уложила покупки в объемный пакет и вышла на улицу. Вскоре подъехал автобус. Ей показалось, что в этом автобусе приехала сюда. Устроившись возле окна на одном из рванных сидений, развернула плитку шоколада в блестящей обертке. На нее пахнуло приятным запахом кофе, орехов, каких‑то пряностей. Она с наслаждением откусила кусок и, пока шоколад таял во рту, улыбнулась своим мыслям. «Ненавижу малину… с детства… и, похоже, это у нас семейное!».
Дверь кабинета Жуковской была закрыта. В этот раз внизу, на вахте охраны, ее пропустили сразу. Она остановилась в коридоре, подперла стенку и стала ждать. В глубине коридора показался и пожилой мужчина, потом приблизился.
– Вы к кому?
– К Жуковской.
– Она на совещании. Вам придется немного подождать.
– Я это и делаю.
– Что ж поделать! У следователя прокуратуры всегда море дел.
– У… у следователя прокуратуры?!
– Конечно! Да вы что, девушка, не знаете, кого ждете? Жуковская – следователь прокуратуры, да еще один из самых перспективных!
– Но я… я думала, что она работает в уголовном розыске… Что здесь райотдел…
– Милая девушка, прежде, чем вы куда‑то входите, следует читать вывеску. Здесь городское управление внутренних дел, и уж конечно, нет никакого райотдела! И не только городское управление, но и прокуратура. Жуковская действительно раньше работала в уголовном розыске. Но теперь ее повысили.
– И давно повысили?
– Две недели назад.
– Вы так откровенно мне все рассказываете…
– А я вас знаю. Вы – родственница пропавших детей, и сейчас вдвоем с Жуковской вы поедете в морг на опознание сестры, которая повесилась. Я работаю в следственной группе по делу детей. Хотя, если честно, этим делом уже занимается все управление и все райотделы. Куча людей! А начальство все давит на нас и давит!
– Не ждите, что я вам посочувствую! Мало давит! Вас всех вообще надо поувольнять! Если столько людей работает – почему вы ничего не нашли?
– Потому, что дело слишком сложное. Знаете, сколько в скалах разных проломов, лазов, пещер и лазеек? Да с весны до поздней осени мы только тем и занимаемся, что отлавливаем разных ребятишек, которые лезут туда, как мухи на мед! И хорошо, если отлавливаем! А есть такие случаи, что проваливаются в какую‑то расщелину, и с концами! Завалит камнями – можно никогда и не найти! Полно таких примеров. Так что найти детей – дело тяжелое. Но мы делаем все возможное.
– Что‑то не видно!
– Зря вы так! Делаем все, что в наших силах. Кстати, Жуковская специально меня попросила, чтобы я вас нашем в коридоре и сказал, что она задерживается.
– Вот как…
– Экстренное совещание. Но скоро освободится. Да вот и она!
В конце коридора действительно показалась Жуковская – более юная и более веселая, чем была утром. Она приветливо кивнула пожилому мужчине, бросила через плечо ей:
– надеюсь, не долго ждете… – и завела ее в кабинет.
Там, в кабинете, она спрятала какие‑то папки в ящик стола, надела свою роскошную шубу из норки и вывела ее обратно в коридор.
– Поедем в моей машине, – сказала она, – после морга я повезу вас к похоронной конторе – это она из самых лучших фирм в городе. Надеюсь, деньги у вас есть?
В этом вопросе она почувствовала пренебрежение. И это больно ее задело.
– Да. Есть, – сказала она, – похороны сестры смогу оплатить.
– прекрасно. Тогда едем.
В голосе Жуковской прозвучало столько веселья, словно она звала ее на увеселительную прогулку. Это покоробило еще больше, чем вопрос о деньгах. Вскоре они сидели в шикарном автомобиле Жуковской. Жуковская закурила ментоловую сигарету и рывком рванула машину вопреки всем правилам дорожного движения. Когда они выехали на оживленную центральную магистраль, Жуковская спросила:
– ну и что вы нашли в квартире сестры?
– Что? В каком смысле?
– В прямом! Нашли что, спрашиваю! Вы ведь наверняка обыскали ее квартиру от верха до низа!
– Ну, во – первых, я не занимаюсь обысками, это не моя профессия, – резко парировала она, – а во – вторых, я не понимаю, что такого особенного могло храниться в вещах моей сестры! И потом, я все равно не собираюсь рыться в ее нижнем белье. Мне слишком тяжело.
– А, бросьте! Все знают, что вы не любили сестру!
– Кто это – все?
– Ну… да ваша сестра и сама так думала!
– Мы с вами не знаем, о чем она думала. В письме это не написано!
– так, значит, ничего особенного в ее вещах нет?
– Я не понимаю…
– Ну и как вам ее квартира? Уютная, правда?
– У меня не было достаточно времени, чтобы все осмотреть.
– А с соседями вы познакомились?
– Не со всеми.
– Да, действительно. Времени так мало. По – настоящему я должна была повести вас в морг с утра, но я так закрутилась, столько дел…. Некогда и управиться….
– Вас можно поздравить с повышением?
– с повышением?
– Да. В первый раз, когда я вам позвонила, вы были капитаном уголовного розыска, а теперь уже следователь прокуратуры…
– Но я и теперь капитан! – весело рассмеялась она, – что, не похожа? А следователь я всего две недели! Назначили, можно сказать, за прошлые заслуги. Я раскрыла одно резонансное дело о преступной группировке, давно раскрыла. А назначение пришло только сейчас. Но я и сама не рада этому назначению. Столько работы навалилось – вдохнуть некогда! Но делом детей я занималась еще в райотделе, оперативными разработками. А теперь взяла это дело под свой особый контроль, как следователь прокуратуры по особо важным делам!
– особо важным делам?
– Разумеется! Дела о детях – всегда самые важные. А дело о пропавших малышах я принимаю близко к сердцу. Ближе всех остальных дел. Я мечтаю найти детей. Вы, конечно, можете мне и не поверить, но найти ваших Стасиков – цель моей жизни. Ночью я просыпаюсь в холодном поту, вскакиваю с постели, нервно хожу по комнате, курю и думаю – к чему все это. К чему вся моя жизнь, к чему я столько училась, работала без выходных, к чему весь этот закон, закон в общем, если я не смогла спасти самых несчастных и беззащитных – двух больных малышей. В такие минуты я клянусь себе, что их найду, клянусь всем своим опытом и амбициями… И для меня это действительно очень важно – если я найду их, значит, все, к чему я шла, о чем мечтала, будет не напрасным! Значит, я для чего‑то живу на свете! И, когда я призываю на помощь все свои силы, я готова работать день и ночь, готова грызть камни, только чтобы их найти. Вот почему я хотела бы поближе познакомиться с вами и привлечь вас на свою сторону, чтобы мы работали сообща. Вы – их родственница, а теперь – единственно близкий им человек. Вы будете жить в той квартире, встречаться с людьми, которые знали вашу сестру. Возможно, вы что‑то услышите или вам расскажут, и это будет очень важно для следствия. Расскажут то, что никогда не расскажут работнику прокуратуры и милиции. Вот поэтому я бы хотела, чтобы мы с вами действительно действовали сообща и доверяли друг другу! Чтобы, бросив все свои силы в борьбу, мы нашли малышей!
Жуковская замолчала. Потрясенная ее неожиданной страстностью (этой вспышкой, которую от нее никак нельзя было ожидать), она тоже молчала. Жуковская прервала молчание первой:
– Я вас не шокировала?
– немного. Я от вас не ждала такой убежденности…
– Я часто шокирую людей! И меня часто воспринимают совсем не такой, какая я есть! Так что вы мне скажете?
– Я согласна на все, только чтобы найти Стасиков!
– Я тоже. Значит, по рукам?
– По рукам. Но… Я хочу сказать… есть один вопрос…
– какой вопрос?
– Вы специально решили меня подвезти, чтобы все это сказать?
– Да. Я специально хотела поговорить с вами с неофициальной обстановке, чтобы сказать все это! Кабинет всегда давит…. Это и был ваш вопрос?
– Нет. Как можно добиться успеха в поисках, если рассматривать только одну версию исчезновения?
– А кто вам сказал, что я рассматриваю только одну версию?
– Вы сами. И ваш сотрудник…
– Я сказала вам так вначале еще до откровенного разговора. И потом, я хотела видеть вашу реакцию.
– но у меня не было никакой реакции!
– Это и правильно! Для меня это означало. Что в глубине души вы настолько не согласны со мной и убеждены в своей версии, что не собираетесь даже спорить! Значит, вы явно не верили в гибель детей.
– Я не верю в гибель детей до сих пор!
– Очень хорошо! Значит, можно рассматривать разные версии. А насчет сотрудников… Эта версия – просто официальная, как более простая. Ее взяли на вооружение, но это не значит, что она верная.
– У вас есть другие варианты?
– Я же сказала, что рассматриваю все! И поэтому мне хотелось бы, чтобы вы были со мной откровенны. Особенно, если сможете что‑то узнать.
– Хорошо. Я…
– Смотрите, морг. Мы приехали.
Они шли по длинному двору между больничными корпусами. По дороге Жуковская сказала ей:
– Вам наверняка такое зрелище более привычно, чем мне.
– Почему вы так думаете?
– Вы же врач.
– Врач так же тяжело переносит смерть, как и все остальные люди. А, может быть, и еще тяжелей….
Холод. Бесконечный холод. Не хватало дыхания. Воздух стал льдом и забился в ее грудь. Страшный белый свет и запах. Который ни с чем нельзя спутать. И тонкое тело, закрытое белоснежной (как лед) простыней. Пьяненький санитар откинул с лица простыню. Света лежала, немного нагнув голову. Длинные ресницы отбрасывали на бледную кожу синеватую тень. Тонкие пальцы беззащитно застыли на холоде стола. Волосы разметались по простыне. Застывшее лицо неземного спокойствия. И синее ожерелье на шее, страшное синее ожерелье, сквозь которое ушла жизнь. Ей хотелось согреть эти тонкие пальцы в своих. И поправить прядь белокурых волос, небрежно сбившихся у виска. Поцеловать в эти мраморные желтоватые щеки, и, обняв, согреть всем своим телом, попросив прощение за то, что не целовала ее столько лет… Разбудить, повернуть время, закричать, чтобы небо разверзлось и, прижав к сердцу, не отдать в холодную застывшую бездну, не отдать – никогда, никогда… Лицо стало мудрей и спокойней. Лучезарный Светик узнал суровую мудрость смерти. И трогательная беззащитность тонких пальцев рвала сердце, пальцев, упавших на ледяную простыню как поломанные цветы… Все ее тело била дрожь… перед глазами плыли бесконечный ледяные волны. В белом мареве ее Светик расплывалась в прозрачное облако, улыбаясь мудростью своего застывшего спокойствия. Пьяненький санитар, привалившись одним плечом к холодильнику, безразлично смотрел на то, что он видел тысячу раз. Ей не хотелось целовать сестру в присутствии двух безразличных, чужих людей, поэтому она сдержалась от такого порыва, бесконечно целуя ее тонкие черты своим кровоточащим сердцем. Санитар захлопнул холодильник. Света уплыла в вечность. На ледяном корабле последнего в жизни холода, расплываясь радужными кругами в ее глазах навсегда.
Когда ее завели в маленькую комнатку над моргом, она все еще не могла говорить, а тело сотрясали крупная дрожь. Что‑то шепнув пьяному санитару. Жуковская вышла и вскоре вернулась с пластмассовым стаканчиком и бутылкой коньяка. Плеснула коньяк ей. Она сделала обжигающий глоток и поперхнулась. Жуковская отдала санитару почти полную бутылку и он ушел.
– Это ваша сестра? Света?
Она безжизненно кивнула. Жуковская знала ответ на этот вопрос не хуже ее.
– Вы, наверное, определили, как врач, причину ее смерти….
Снова – кивок, безлично, безжизненно. Конечно, определила автоматически, иначе и быть не могло. Жуковская подтолкнула к ней бумагу. Протокол опознания трупа № 4713. она внимательно прочитала и поставила подпись в конце. Ей было намного хуже, чем она думала. Так плохо, что она не могла говорить.
– Даже после смерти ваша сестра выглядит очень красивой, – заметила Жуковская, – и юной…
– Она была старше меня.
Это были первые слова, и вырвались они из глубины с мучительной болью…
– Но Света всегда была самой красивой…
Она снова отхлебнула коньяк. Обжигающее тепло разлилось по ее телу. Хоть на мгновение, но ей стало легче.
– Теперь все формальности закончены? – спросила она.
– да. Если вы в норме, то можем ехать дальше.
Она кивнула. Они вышли из морга. Жуковская отлично ориентировалась в цепи коридоров. Когда они вышли на улицу (вернее, в больничный двор), дверь морга захлопнулась, оставляя ее сестру в последнем, другом мире – оставляя теперь навсегда.
Глава 12.
«… и храни, Господи, душу рабы твоей, потерянной и заблудшей…». Слова забытой молитвы давались с огромным трудом. Они давались тяжело, но, вырываясь из нее, вырывались словно из самого сердца, очищая от боли и крови. Слова были темной мелодией, сумрачной и тяжелой, словно впитавшей в себя всю горечь мира. Но, отпуская их на волю, ей было легко.
Ранним утром на следующий день маленький черный микроавтобус (катафалк городского похоронного бюро) забрал тело Светы прямо из морга. Она заказала сестре очень красивый гроб – красный, с кружевами и позолотой, и немного мучилась от угрызений совести (от того, что это первый и последний подарок, который она сумела ей сделать). Свету похоронили на Западном кладбище. Это было новое кладбище, недавно открытое и совсем не заполненное. На самой его окраине (примыкавшей к серым мрачным скалам) экскаватор выкапывал большие ямы – общие могилы для неопознанных трупов и бомжей. Пьяненькие кладбищенские рабочие странно посмотрели на необычную похоронную процессию – шикарный гроб, за которым шел только один человек. Она не зашла в местную церковь – потому, что священник не стал бы отпевать самоубийцу и еще потому, что была не в состоянии выслушивать темную кликушескую философию о преступном не равенстве смерти. Для нее любая смерть была преступлением, и была равна. Кроме того, Света вряд ли верила в Бога. В детстве их мать пыталась привить им какие‑то христианские идеалы, объяснила хотя бы общие понятия о религии, рассказывала о праздниках. Но ее скептический ум восставал против философии греха и подчинения, а, став врачом, она так часто сталкивалась с болью, несправедливостью, отчаянием и обидой, что растеряла даже то, что было заложено в нее в детстве, оставив для жизни только те понятия, который были связаны с общей культурой (к примеру, соблюдение таких праздников как Пасха или Рождество). И, разумеется, не знала ни одной молитвы. Но, стоя у одинокой могилы на краю кладбища, стоя в отчаянном и страшном одиночестве, она делала то, что ни делала никогда – складывала слова молитвы. И пусть эта молитва не соответствовала никаким церковным канонам, слова ее шли из самой глубины сердца, а, значит (и она чувствовала это) Бог не оставит в равнодушии и забвении. Она молилась о душе своей сестры, прося подарить ей то, что никогда не имела при жизни – покой. «Храни, Господи, душу несчастной рабы твоей, потерянной и заблудшей при жизни, и подари ей частичку своей любви и свет в конце ее земного пути». Комья темной глинистой земли глухо падали на крышку гроба, а ей казалось – падают на ее сердце. Ветер шевелил кусты возле соседних могил. Небо было сумрачным, свинцовым, тучи низко нависали над землей, словно готовясь оплакивать ту, кого стоило оплакивать еще при жизни. Ту, о которой никто не пролил ни единой слезы… И, наверное, оплакивать не ее одну. В отдалении, среди серых могильных камней, двигались какие‑то смутные фигуры. Она боялась смотреть в их сторону. Еще в самом начале ей вдруг показалось, что, хоть и двигались на двух ногах, но это люди, обращенные в животных. Издалека она различала в их глазах алчущий, голодный блеск. Кто они были – нищие, местные мародеры, кладбищенские грабители или просто бомжи, устроившие себе дом среди могильных камней? Этого она не знала. И от этого ей было немного жутко. Слез у нее уже не было. Все слезы в одиночестве выплакала накануне, сидя ночью в темной квартире Светы и не находя в себе сил прикоснуться к чему‑то из ее вещей, даже к постельному белью. Комья гулко стучали сначала о дерево, потом – друг о друга. Она подняла глаза в небо. Серые тучи торопливо обгоняли друг друга. Внезапно она почувствовала какой‑то толчок. Хотя на самом деле это, конечно, был не толчок. Просто почувствовала себя по – особенному конфликтно и неуютно. Она обернулась. За ее спиной, достаточно далеко от могилы, стоял неизвестный мужчина и смотрел на нее. Неподвижно стоял, словно гипнотизируя скромную похоронную процессию. Это был достаточно молодой человек в длинном модном пальто черного цвета, с черными, как смоль, гладко причесанными волосами и в огромных черных очках. Скрывавших почти все его лицо. В сумрачный, дождливый день черные очки смотрелись довольно странно и даже страшно. Вблизи, почти на всей округе пустынного Западного кладбища, не было больше ни одних похорон, вообще никого, кроме темных людей вдалеке (нищих? Бомжей?) и нее, вместе с двумя могильщиками. Значит, этого человека могли интересовать только похороны ее сестры. Удивленная, она сделала шаг назад, повернувшись к нему полностью. Ее раздражали эти темные очки, раздражало то, что не видит ни его лица, ни глаз. Но что‑то глубоко внутри (какая‑то особенная, глубинная интуиция) подсказывала, что эта темная фигура на кладбище – не спроста. Возможно, этот человек знал Свету. А может, ищет именно ее, чтобы что‑то сказать. И тогда она сделала то, что не сделала бы никогда в обычных обстоятельствах: она бросилась по направлению к этому неизвестному мужчине. Он увидел, что она быстро направляется к нему, и сделал несколько шагов назад. Она почти побежала. Он – тоже. Он спасался от нее с такой поспешностью, что для нее вдруг стало делом принципа его догнать. Так они выбежали на центральную асфальтированную аллею, потом – к воротам. Прямо возле ворот стоял темно – синий автомобиль с затененными стеклами. Мужчина бросился прямо к нему, вскочил за руль, машина резко рванулась с места. Он ехал так быстро, что она не успела разглядеть номер. Вскоре машина превратилась в черную точку вдали на грунтованном шоссе, ведущем в город. Расстроенная, она поплелась назад. Могильщики уже засыпали могилу и стояли, ожидая ее.
– Давайте мы проводим вас обратно к воротам, к автобусу, – сказал один, для женщины тут небезопасно, хоть вы и быстро бегаете. Здесь плохое место. Одной нельзя ходить.
По дороге тот же разговорчивый могильщик спросил:
– Это был ваш знакомый? Довольно некрасиво с его стороны так от вас бегать!
– Нет. Я видела его впервые. Думаю, он был знаком с той, кого я сегодня похоронила.
– Точно был знаком, вот увидите! Помяните мое слово, еще окажется, что точно близкий знакомый! А если молодая была, то и любовник.
– Почему вы так думаете?
– А иначе зачем ему тащиться в такую даль? Просто так в такую даль не едут! Западное кладбище – самое далекое из всех, да и не хоронят на нем богачей.
– При чем тут это?
– Да он выглядит крутым, повадка такая. И машина…
– Откуда вы все это видели?
– Да я его еще от ворот разглядел. Как гроб из автобуса вынесли, так он сразу за нами и пошел, и шел все время, и у могилы стоял. Я еще удивился, что вы на него не смотрите, потому, что вначале было похоже, словно он с вами приехал. Потом я подумал, что вы просто в ссоре, ну, а потом, когда вы побежали, я понял, что вы его раньше просто не заметили.
– За нами шел?
– Все время! Мы ведь возле ворот стояли, ждали ваш автобус, чтобы могилу копать, ну и все видели. Его машина ехала за автобусом, поэтому я и разглядел. А вы что же, не знаете, кто такой?