Анатомия призраков 22 страница

– Мадам…

Джон умолк, не сводя с нее глаз и оставив непроизнесенные слова висеть в воздухе, бесформенные, полные обещания и страха. Он медленно склонил к ней голову. Дюйм за дюймом их лица сближались. Простые черты? О нет, подумала она, совсем наоборот.

В уличную дверь постучали.

Они отпрянули друг от друга. Элинор ретировалась в безопасность прихожей.

– Скорее, – прошипела она. – Закройте дверь. Бен сейчас явится.

Для такого крупного мужчины Джон двигался быстро. Он мгновенно очутился снаружи и захлопнул дверь. Элинор выхватила у него ключи. Замки можно закрыть позже, когда он уйдет. Она взглянула на свои руки и фартук в поисках предательской грязи или пыли. Они были чистыми. А что насчет ее лица? Нет ли на нем какой‑то отметины, ключа к вероломным желаниям ее сердца?

Шаги Бена приближались по коридору.

– Вы зашли справиться о здоровье директора, – пробормотала она Холдсворту. – А теперь уходите, и я спустилась проводить вас до двери.

Бен вышел в прихожую, замешкался, увидев хозяйку с Холдсвортом, и, повинуясь ее кивку, открыл дверь.

На пороге стоял мистер Ричардсон. Его глаза метнулись мимо слуги на Элинор и затем на Холдсворта, стоящего за ее спиной. Он снял шляпу и поклонился.

– Миссис Карбери, к вашим услугам, мадам. И мистер Холдсворт тоже! Как удобно – я убил двух зайцев одним выстрелом.

Ночью шел дождь, и берег реки раскис. В тридцати ярдах впереди сутулый Том Говнарь размеренно, но неожиданно быстро шагал по тропинке. На нем по‑прежнему была рабочая одежда, и запашок тянулся следом, словно дурной сон.

Гарри тащился следом. Том ждал в конце Милл‑лейн. Завидев юношу, он немедленно снялся с места. Аркдейл последовал за ним, поскольку не знал, как поступить. Теперь его ботинки и чулки были забрызганы грязью, одежда оказалась слишком тяжелой и изысканной: он наряжался с мыслью о мостовых, а не о прогулке по сельской местности. Но хуже всего – это чувство, будто он выставляет себя на посмешище. Однако он не мог повернуть назад, не выставив себя на посмешище еще больше.

Аркдейл остановился, чтобы достать носовой платок и утереть пот с лица. Когда он поднял глаза, Говнаря больше не было видно. Гарри выругался и снова зашагал по тропинке, быстрее, чем прежде. Все вокруг казалось незнакомым. Он привык видеть эти места с воды, а не с суши.

Тропинка привела к перелазу через густую живую изгородь. Аркдейл взобрался наверх и вгляделся в поле за ней. У тропинки паслось полдюжины коров – в том месте, где земля полого спускалась к воде. Две коровы пили из реки. Остальные, однако, грузно направлялись к нему.

Гарри не разбирался в привычках и темпераментах крупного рогатого скота. Но ему показалось, что в том, как эти коровы приближаются, набирая скорость и не скрывая своей заинтересованности, есть нечто особенно угрожающее. Он также не исключал возможности, что одна или несколько из них на самом деле не коровы, а молодые бычки, которые сочтут его опасным чужаком и попытаются затоптать до смерти.

Воистину, благоразумие – мать отваги. Гарри собирался спрыгнуть с перелаза и направить свои стопы обратно, когда кто‑то окликнул его по имени. Он вздрогнул и на ужасное мгновение вообразил, что один из предполагаемых быков настолько умен, что даже наделен даром речи. Но затем он увидел Соресби – не далее, как в пяти футах, у воды, в естественном укрытии под раскинутыми ветвями большой ивы, в обществе золотаря. В воде рядом с ними покачивалась гребная лодка.

– Соресби! Это что еще за шутки?

Гарри услышал знакомый треск, когда сайзар потянул себя за пальцы.

– Вы так добры, мистер Аркдейл, – скороговоркой пробормотал Соресби. – Так снисходительны. Вы не окажете мне честь ступить сюда, сэр, и далее в лодку?

Предложение оказалось неожиданно привлекательным. Спереди к Гарри приближались коровы. Позади лежало море грязи и уверенность, что если он пойдет обратно, то вспотеет и перепачкается еще больше. Аркдейл указал тростью на Тома Говнаря.

– А он?

Даже грязь и жара были предпочтительнее, чем сидеть в маленькой лодке с золотарем.

– Мой дядя сейчас нас покинет, мистер Аркдейл.

Том Говнарь кивнул и поклонился, совершив любопытное волнообразное движение, которое прокатилось от ладоней к плечам. Его жест совершенно недвусмысленно означал, что он будет безгранично счастлив выпить за здоровье мистера Аркдейла.

Гарри бросил шестипенсовик в подставленную ладонь и скатился к реке. Соресби присел на корточки, напоминая неуклюжего паука. Одной рукой он придерживал лодку у берега, другую протягивал Гарри. Лодка угрожающе закачалась, когда Аркдейл забрался на борт и устроился на корме. Соресби последовал за ним и оттолкнулся веслом. Коровы остановились и принялись щипать траву.

Весла опускались и поднимались. Гарри слушал скрип уключин и глядел, как зеленая река скользит мимо. Соресби направлялся к Грантчестеру. Лодка преобразила его: неуклюжесть и робость пропали. Он греб, как Малгрейв открывал бутылку вина или… тут Гарри покраснел… как Хлоя трахалась, с непритязательной уверенностью человека, который точно знает, что делает.

– Очень мило, ничего не скажешь, – произнес Гарри.

Его слова были грубее, чем тон. Приятно скользить по прохладной глади воды, и к тому же он от природы не способен долго злиться.

– Простите, мистер Аркдейл, я не знал, что делать… к кому еще обратиться. И я подумал, возможно…

– Я ничего не могу сделать. В любом случае, не понимаю, из‑за чего столько шума. На вас ведь не подали в суд.

– Пока нет. Но могут в любое время. Возможно, их удерживает доктор Карбери?

– Джерри Карбери в настоящее время мало что делает. По слухам, он на пороге смерти.

Соресби налег на весла, и лодка заскользила в тишине.

– Этого я и боялся.

– Вы надеялись, что он выступит в вашу защиту? Но зачем ему это, даже будь он здоров? О да, я знаю, вы ему вроде как полюбились… но факт остается фактом, библиотечную книгу нашли в вашей комнате. Улики против вас весомы, очень весомы.

– Но я этого не делал. Если бы только я мог увидеться с доктором Карбери…

– Но вы не можете. В любом случае, какой с того прок?

Соресби поднял глаза.

– Мистер Аркдейл, можно вам кое‑что рассказать по секрету?

– Рассказывайте, коли считаете нужным, – ответил Гарри.

Рот Соресби искривился, и на мгновение Гарри показалось, что собеседник разразится слезами.

– Я не нарочно, – начал сайзар. – Мне кое‑что стало известно. Очень щекотливые сведения.

– Ничем не могу помочь, так что, прошу, замолчите. Я ничего не хочу знать.

– Доктор Карбери не хотел бы, чтобы это выплыло на свет.

– А! – Гарри уставился на него, наконец, уловив в происходящем проблеск некоего узора. – Хотите сказать, Карбери именно поэтому предложил вам Розингтон?

– Я… да. Но все было не так, клянусь… Я не пытался расположить его к себе… Мне просто надо было с ним поговорить; и, по‑видимому, он неправильно истолковал мои намерения.

– Охотно верю, – сказал Гарри. – Но, перейдя в лагерь Карбери, вы отрезали себе все пути к примирению с Рикки, верно? А теперь, когда Карбери умирает, от Рикки добра не жди.

– Но мои сведения, мистер Аркдейл! Я просто не знаю, что с ними делать. Они тяготят мою совесть. Мой христианский долг – рассказать кому‑нибудь. Или оставить все как есть? А может, разыскать мистера Ричардсона и выложить все начистоту?

Аркдейл вздохнул. На свежем воздухе у него разыгрался аппетит.

– Эти сведения, Соресби… они причинят ущерб колледжу, если выйдут на свет?

Тот кивнул.

– Несомненно, это важно для Рикки?

– Возможно, не в данном случае.

Замешательство Гарри росло. Рикки считает интересы колледжа своими. Если Карбери умрет и он станет следующим директором, это смешение интересов лишь усилится, а не ослабнет.

Разве только есть нечто, что Рикки считает большим благом… Или это вопрос не столько извлечения выгоды, сколько удовлетворения ненависти?

Аркдейл взглянул на бледное худое лицо Соресби с брызгами грязи, похожими на мелкий кишмиш. Выражение лица сайзара напомнило бродячего пса, который боится, что его пнут, но вопреки всему надеется на ласку. Он действительно одаренный ученый и хороший учитель; если Гарри намерен сколь‑нибудь продвинуться в своих занятиях, помощь Соресби может оказаться ценной, хотя и не незаменимой. Кроме того, Аркдейл ощутил, что невольно проникся своего рода ответственностью за Соресби. Как будто он погладил бродячего пса разок‑другой, и животное в ответ избрало его своим хозяином на веки вечные.

– Черт побери, – вслух произнес он.

– Что случилось, мистер Аркдейл?

Гарри уже открыл рот, чтобы велеть парню убираться к дьяволу, как вдруг придумал способ решить проблему или, по крайней мере, переложить ее на чужие плечи.

– Послушайте, – сказал он. – Если Карбери слишком болен, чтобы увидеться с вами, а Рикки слишком ненавидит вас, есть только один человек, который может вам помочь. Только один человек, который может вас защитить. И это леди Анна Олдершоу.

– Но она в Лондоне, мистер Аркдейл, и я…

– Я и не говорю, что вы должны отправиться прямо к ней. Это не поможет. Но вы можете поговорить с ее посланником, мистером Холдсвортом. Вам известно, что он вернулся в Иерусалим с мистером Олдершоу? Можете быть уверены, мистер Холдсворт скажет вам, что делать, если ответ вообще существует.

– Добрый день, мистер Холдсворт, – поздоровалась Элинор.

– Как поживает доктор Карбери, мадам?

– Он проснулся и чувствует себя лучше. Только что съел немного супа. Сьюзен и сиделка меняют его ночную рубашку. Он спрашивал о вас, когда проснулся. Я вызову Бена и отправлю его узнать, в состоянии ли мой муж принять вас.

– Позвонить в колокольчик? – Холдсворт направился к шнурку, который висел слева от камина.

– Нет… минутку, прошу вас. Я размышляла над… другим вопросом, который мы обсуждали, – Элинор умолкла, и через открытое окно ее гостиной вплыл звон церковных часов, которые усердно отбивали три четверти второго, прежде чем добраться до двух. – Мне пришло в голову, что у вас могут возникнуть затруднения с тем, чтобы… избавиться от бумаг, о которых мы говорили.

Он поклонился, подумав, что за женщиной со столь быстрым умом порой непросто угнаться.

– В глубине нашего дворика есть жаровня, – продолжила она, понизив голос, что превратило их в заговорщиков. – Садовник часто использует ее в это время года, и Бен тоже, когда нужно избавиться от мусора. Иногда они оставляют ее тлеть на весь вечер.

– То есть, если что‑то сжечь в темноте, никто не обратит на это особого внимания?

– Скорее всего, никто даже не заметит. В настоящее время слуги почти не выходят из дома. Когда они отправляются спать, жаровня не попадается им на глаза… Сьюзен спит на чердаке с видом на передний двор, а Бен обитает в коттедже за пределами колледжа, – она нахмурилась. – Кроме того, даже если и возникнут какие‑то сложности, они поступят, как я прикажу.

– А жаровня… ее видно из садов колледжа или каких‑либо окон?

– Ее ниоткуда не видно. Она совершенно скрыта от глаз.

Холдсворт уже решил, что лучше всего будет приступить к делу, когда Уичкот отправится ужинать. Если все пройдет хорошо, саквояж следует унести из Нового здания, поскольку Уичкот вполне может заподозрить, что Холдсворт приложил руку к его исчезновению.

– Что скажете, сэр? Как по‑вашему, это разумно?

– Во многих отношениях, мадам. Но есть одна сложность. Я не могу постучать в вашу дверь вечером и потребовать впустить меня без привлечения внимания. А чтобы попасть сюда, я должен пройти мимо профессорской или зала, и мистер Уичкот тоже может…

– Я подумала об этом. Я оставлю открытой калитку на мосту, а ключ положу на землю рядом со столбиком, тем, что ближе к восточному платану. Вам надо будет только перейти через мост, открыть калитку и проскользнуть в сад. Если вы запрете за собой калитку, вам никто не сможет помешать.

Он улыбнулся ей, радуясь предлогу.

– Полагаю, вы нашли идеальное решение.

Элинор улыбнулась в ответ и повернулась к нему, показав лебединый изгиб шеи. На мгновение она показалась ему совсем непохожей на женщину, муж которой умирал в нескольких ярдах от них. Тот факт, что они стали заговорщиками, повлек за собой опасную сладость.

Против воли он шагнул к ней и поднял руку, касаясь ее руки. Ее лицо мгновенно изменилось. Она резко встала со стула и вызвала Бена.

Оба молчали. Холдсворт смотрел на эстамп на стене. Элинор вернулась на стул и взяла книгу.

Когда Бен пришел, она осведомилась, готов ли директор принять мистера Холдсворта. Вскоре после этого слуга провел Джона по коридору в комнату больного.

Когда Бен постучал, дверь открыла Сьюзен. В руках у нее была стопка грязных простыней. Доктор Карбери лежал в постели, опершись о подушки, но вяло помахал, подзывая Холдсворта к себе. Его ночная рубашка была безупречно белой, как и ночной колпак, что подчеркивало серый цвет кожи, которая складками свисала со скул, как будто череп внутри нее съежился. Его челюсть была покрыта сальной щетиной, поскольку он не брился с тех пор, как был прикован к постели. Сиделка убирала пузырьки и коробочки для пилюль, захламлявшие тумбочку.

Джон приблизился к кровати. Занавеси были отдернуты, и он выглянул в окно на залитый солнцем двор внизу, где мистер Мискин и мистер Краули увлеченно беседовали. Люди живут и умирают, но Иерусалим остается неизменным – равнодушно‑любезным. Холдсворт начал положенные расспросы о здоровье, но Карбери прервал его. Он потянул сиделку за рукав.

– Выйди, женщина.

– Но, сэр…

– Делай, что говорят. – Его рука дернулась на кровати, впившись желтыми ногтями в покрывало. – Ты тоже, девчонка. Закрой за собой дверь.

Сьюзен следом за сиделкой вышла из комнаты.

– Говорят, молодой Олдершоу вернулся, – с трудом произнес Карбери. – В здравом уме и твердой памяти?

– Да, сэр. Он кажется прежним.

Карбери поморщился.

– Отчего он заболел?

– Полагаю, на него дурным образом повлияли мистер Уичкот и клуб Святого Духа. Они подорвали его здоровье и подтолкнули к разнообразным глупостям и излишествам. А смерть миссис Уичкот в ту самую ночь, когда мистер Олдершоу присоединился к клубу, совершенно уничтожила его… это была последняя соломинка. Он считал, что в некотором роде ответственен за это.

– Чепуха. – Ногти Карбери царапали свежевыглаженную простыню. – Но я искренне рад слышать, что он снова здоров. А что леди Анна?

– Я написал ей, разумеется, равно как и Фрэнк и, конечно же, миссис Карбери. Она должна была получить наши письма сегодня.

– Мне не хотелось бы, чтобы ее светлость дурно о нас думала, особенно теперь, – Карбери уронил голову на грудь. Его веки закрылись.

Холдсворт не знал, уснул больной или впал в забытье.

– Сэр, я должен рассказать вам кое‑что еще. Это касается миссис Уичкот.

Голова Карбери взлетела, как будто ее дернули за ниточку.

– Что? Что вы имеете в виду?

– На свет выплыло любопытное обстоятельство, – сказал Холдсворт. – Не представляю, как его толковать. В ночь своей смерти, находясь в Ламборн‑хаусе, леди носила некие тапочки. Их цвет и узор ни с чем не спутаешь. Возможно, вы помните, что когда ее нашли в Длинном пруду на следующее утро, на ней были только платье и изорванные чулки… ее ступни были босыми.

– Ну? И что с того? Несомненно, она потеряла их по дороге, или их смыло в дренажную трубу пруда. К чему этот лепет, мистер Холдсворт? Я не вижу в нем смысла. Я нездоров, сэр, нездоров… вы не могли бы позвонить в колокольчик?

– Минутку, сэр, если позволите.

В дальнем уголке сознания Холдсворта подобно призраку забрезжила мысль: он что‑то забыл? Задать вопрос? Но в тот же миг мысль испарилась. Времени гоняться за ней не было.

– Пожалуйста, выслушайте меня.

– Нет, сэр, я же сказал: колокольчик.

– Прошу прощения, сэр. Я быстро. Золотарь нашел тапочки через день или два. Они лежали у садовой двери Директорского дома. Он знал, что они, по‑видимому, принадлежали миссис Уичкот. Он часто находит различные пустяки во время работы и извлекает из них пользу по мере возможности. Золотарь рассудил, что миссис Уичкот, владелице тапочек, они более не нужны, и потому почистил их, отдал в починку, поскольку они были сильно изорваны, и подарил своей жене.

Доктор Карбери упал на подушки и издал долгий шумный вздох.

– Да, возможно, это любопытно, но неудивительно. Лунатиков нельзя судить по общепринятым стандартам. Спящее сознание следует своим собственным алогичным путям. Но довольно, сэр, я устал.

– Однако у меня есть все причины полагать, что упомянутая леди не ходила во сне.

– А? – голова Карбери снова поникла. – Я не хочу, чтобы вы продолжали. Вы меня утомляете.

– Она была страшно расстроена. Мистер Уичкот жестоко избил ее в ту ночь. Вот что заставило ее бежать в Иерусалим. Я не верю, что она выбросила свои тапочки. С чего бы ей в голову пришла подобная мысль? Маловероятно также, что она их потеряла. Не на мощеной дорожке в месте, которое она так хорошо изучила при дневном свете.

Указательный палец доктора Карбери скреб покрывало, а подбородок его упал на грудь. Понимает ли он в подобном состоянии, на что намекает Холдсворт? Калитка на Иерусалим‑лейн заперта. Весь колледж охранялся. Директорский дом и его сад заключены внутри колледжа. Калитка на мосту заперта. Это hortus conclusus, как с ноткой ученой снисходительности заметил Ричардсон в первый вечер Холдсворта в Кембридже, внутри hortus conclusus.

– Предположим, сэр, – продолжил Холдсворт. – Предположим, что миссис Уичкот в ужасе бежала по улицам, надеясь найти здесь укрытие. Она вошла через частную калитку на Иерусалим‑лейн. А затем…

Клокотание в глубине горла доктора Карбери прервало Холдсворта посреди рассуждения. Голова дергалась вверх и вниз. Руки молотили. Тело извивалось под покрывалами. Правая рука откинулась в сторону, налетев на тумбочку, которая закачалась, и поднос с лекарствами соскользнул на пол.

Холдсворт дернул за шнурок колокольчика так сильно, что оборвал его. Он побежал к двери, открыл ее и позвал на помощь. На лестнице и в прихожей внизу загрохотали шаги. Доктор Карбери застонал и замер.

Холдсворт пересек комнату и подошел к кровати. Он склонился над лежащим мужчиной и взял его за запястье, чтобы нащупать пульс.

«Господь всемогущий, неужели я убил его?»

В этом деле с Сильвией Уичкот все непросто, подумал Холдсворт, все нереально. Оно как туман или дым. Протянешь руку, чтобы коснуться, – и ничего нет. Но пока рука движется, твои собственные действия оказывают таинственный эффект, меняя форму и вид того, что не удалось ухватить.

С одной стороны, утешало то, что это уже не его проблема. Леди Анна наняла его действовать от ее имени. Завтра, самое позднее, Джон получит от нее письмо, и она почти наверняка прикажет ему отвезти Фрэнка в Лондон. Ее интересует сын, а не смерть женщины, которую она никогда не встречала.

Тем временем Холдсворт сознательно постарался занять себя другими делами. Он пообедал в колледже, где сидел между мистером Доу и мистером Краули и беседовал о библиотеке и ее изъянах с точки зрения их личных интересов. Но основной темой разговора за столом был доктор Карбери и его болезнь. Холдсворт, видевший его последним, был нарасхват как свидетель.

– Я узнал от слуги, что он едва не распрощался с жизнью, когда вы были с ним, – заметил мистер Ричардсон. – Вы действительно были в его спальне?

– Так вышло, что да… он пережил острый приступ боли, но, к счастью, кратковременный.

– Что его вызвало?

– Не могу сказать, сэр, – ответил Холдсворт. – Подобные вещи для меня загадка.

После он посетил библиотеку и поработал над своим исследованием ее содержимого и состояния. Холдсворту следовало подумать о собственном будущем – если собрание книг покойного епископа будет подарено колледжу, кто‑то должен будет проследить за перевозкой, и почему бы этим кем‑то не стать ему? Действительно, почему? Разве он не выполнил свою часть сделки с ее светлостью и не принес Фрэнку Олдершоу исцеление?

Он размеренно работал весь день и начало вечера, пока не услышал, как церковные часы пробили семь. Тогда он отложил заметки и пошел через двор в комнаты Фрэнка. Самого юноши не было дома, но Малгрейв усердно готовился к тому, что называл элегантным скромным ужином.

– Вы поставили три прибора, – заметил Холдсворт, глядя на стол.

– Да, сэр. Мистер Фрэнк пригласил мистера Аркдейла присоединиться к вам.

Джон взял газету и устроился у окна. Через несколько минут он услышал осторожный стук в дверь гостиной, которую оставил незапертой. Малгрейв находился в комнате джипа и ничего не слышал. Дверь распахнулась.

За ней стоял мальчишка Уичкота. При виде Холдсворта он отпрянул.

– Прошу прощения, ваша честь, – пробормотал он. – Он собирается уйти нынче вечером.

Холдсворт отшвырнул газету и подошел к двери.

– Мистер Уичкот?

– Да, сэр. Нам придется подождать до заката, чтобы приставы его не схватили. Пойдем ужинать к миссис Фиар. Утром я принес от нее приглашение.

Холдсворт поманил мальчика в комнату.

– То есть, ты пойдешь с ним?

– Да, сэр, с фонарем, чтобы осветить обратную дорогу.

Холдсворт услышал легкое движение за спиной и обернулся. Малгрейв стоял в дверях.

– В чем дело? – рявкнул Холдсворт.

– Мне показалось, я слышал стук, сэр.

– Так и есть… как видите.

Малгрейв поклонился.

Огастес смотрел в ковер.

– Мне пора, сэр, – сказал он. – Хозяин послал меня за вином.

Холдсворт проводил Огастеса до двери. На лестничной площадке он произнес, понизив голос, чтобы, кроме мальчика, никто не расслышал:

– В остальном ничего не изменилось? Твой хозяин работает на прежнем месте? И хранит бумаги в том саквояже?

– Да, сэр. Но, ради Христа, если он меня раскроет, я покойник. Он не должен знать.

Огастес отпрянул и дернул головой, как нервный жеребец, и скользнул вниз по лестнице, держась близко к стене. Холдсворт вернулся в комнаты и закрыл дверь. Малгрейв протирал бокалы на столе.

– Вы не видели мальчика, – произнес Холдсворт.

– Не видел, сэр, – Малгрейв продолжил протирать бокал, который держал. – Мальчика мистера Уичкота.

Он поставил бокал и похромал к двери комнаты джипа.

– Вам‑то что? – спросил Холдсворт.

Малгрейв обернулся.

– Ничего, сэр. Совсем ничего. Весьма многообещающий парнишка, как мне кажется.

– Я сегодня видел Соресби, – сказал Аркдейл. – Разговаривал с ним.

Фрэнк со звоном уронил вилку.

– Да ну? Выходит, он прячется у своего дядюшки Тома Говнаря?

– Возможно… не знаю. Он не сказал, – Гарри повернулся к Холдсворту: – Но он кое‑что хочет рассказать вам, сэр. У него есть какие‑то сведения… понятия не имею, какие… и они его беспокоят.

За столом никто не прислуживал – Малгрейва отослали. Ели все мало, хотя Фрэнк и Гарри Аркдейл налегали на вино.

– Это из‑за них он очутился в столь затруднительном положении? – спросил Холдсворт.

– Не знаю. Но этот груз его тяготит. Я… взял на себя смелость предложить ему довериться вам, поскольку вы в некотором роде беспристрастный наблюдатель и… вы приехали по поручению ее светлости.

– При чем тут она? – спросил Фрэнк.

Гарри пожал плечами:

– Если кто и способен спасти Соресби, проследить, чтобы с бедолагой обошлись по справедливости, так это ее светлость.

– Я охотно встречусь с ним, – сказал Холдсворт. – Где?

– Он попросил меня осведомиться, не соблаговолите ли вы заглянуть в кофейню мистера Терпина завтра. Это на Сейнт‑Джонс‑лейн, на том конце, где Круглая церковь. Он будет ждать в ней утром между одиннадцатью и двенадцатью часами и будет бесконечно признателен, если вы выкроите время увидеться с ним.

– Ха! – фыркнул Фрэнк. – Тайное свидание!

Холдсворт пообещал посмотреть, что можно сделать. Опереточное выражение «тайное свидание» напомнило ему об Элинор, а не о Соресби. Он должен увидеться с ней до конца вечера.

За едой разговаривали мало. Фрэнк постоянно поглядывал на часы. Гарри, который ничего не знал о намеченной после ужина экспедиции, принес свои извинения и удалился, с добродетельным видом сообщив, что склонен немного почитать перед сном.

Его неуверенные шаги затихли на лестнице. Холдсворт положил на стол пять ключей. Они были связаны бечевкой.

– Нам подождать, сэр? – спросил Фрэнк шепотом, хотя услышать их было некому. – В смысле, пока не стемнеет.

– Слишком опасно. Мы не знаем, как долго Уичкот будет отсутствовать.

– В чем состоит ваш план?

– Мне лучше пойти одному. Но не могли бы вы оказать мне любезность немного прогуляться по галерее у часовни, как бы дыша свежим воздухом? Если Уичкот вернется, он пройдет мимо вас. Вы увидите, как он входит в главные ворота, и успеете предупредить меня. Я живу на той же лестнице, так что никто не удивится, застав меня там.

– А дальше?

– А дальше посмотрим, – Холдсворт встал и положил ключи в карман. – Это частично зависит от миссис Фиар, не так ли? Сколь надолго она задержит его.

– Под деревом? – спросила Элинор, когда Сьюзен убирала посуду после ужина.

– Прошу прощения, мадам?

– Вчера ты призналась, что Бен впервые воспользовался тобой в марте. «Под большим деревом». Каким именно?

Сьюзен, всегда розовощекая, стала пурпурной.

– О, мадам… под тем, что у пруда, под деревом Основателя. Он жестоко обманул меня, да, обманул, сказал, что хочет посмотреть мой новый плащ… помните, мадам? Вы только что подарили мне его, и я вам очень благодарна, право слово. Значит, я выскользнула ночью, а он перебрался через стену из своего дома, попросил потрогать плащ и сказал, что он мягкий и теплый, как моя кожа, а потом начал гладить меня, целовать и говорить приятные слова, а потом…

– Хватит, – велела Элинор. – Но это случилось ночью. Как ты выбралась из дома?

На мгновение на лице девушки промелькнуло самодовольство и даже мнимое превосходство.

– О, мадам, – ответила Сьюзен, – он заставил меня спуститься по задней лестнице и выйти через садовую дверь. Он оставил калитку на мосту незапертой, когда работал по дому. И там ждал меня.

Элинор подумала, каким холодным, вероятно, был март и какой жаркой – их страсть.

– Но я получила хороший урок, мадам. На следующий раз я ужасно перепугалась. Понимаете, я пришла первой, и кто‑то наткнулся на меня в темноте, – она взглянула на Элинор большими карими глазами. – Так что я больше не ходила туда.

«Нет, – подумала Элинор, – вместо этого вы с Беном использовали прачечную среди бела дня».

– Скажи мне, – попросила она. – Человек, на которого ты наткнулась в темноте, человек, который не был Беном… Полагаю, это был мистер Фрэнк Олдершоу?

После ужина миссис Фиар приготовила чай, напевая себе под нос. Уичкот откинулся на спинку стула. Занавеси на окне были задернуты, дверь закрыта. Он слушал, как напевает миссис Фиар, как ложки звенят о фарфор, как журчит вода, набираясь в чайник. Впервые за много дней Филипп испытывал умиротворение. Когда все это закончится, он переедет в Лондон и, возможно, проведет зиму за границей в сухом и солнечном климате, где деньги испаряются не так быстро. Хватит с него сырости Кембриджа с его болотными туманами и унылыми провинциальными обитателями.

Миссис Фиар передала ему чашку.

– Вы выглядите чуть лучше. Осмелюсь заметить, поначалу вы казались немного подавленным.

– Мне пришлось нелегко, дражайшая мадам. Я как крыса в норе. Если бы вы не оказались рядом и не протянули руку помощи, мог бы до сих пор гнить в предварительном заключении.

Она нахмурилась, отвергая его благодарность.

– Когда вы пошлете первые письма?

– Наверное, завтра. Для начала – пэру Англии, декану, заместителю военного министра и члену королевского двора.

– Потребуется время. Никто не любит расставаться с деньгами.

– У меня есть время, – ответил Уичкот. – Достаточно времени.

– Хотя, конечно, дело не только в деньгах. Если этот скандал с девчонкой выплывет на свет, вам понадобятся влиятельные друзья, которые будут сознавать, что услужить вам – в их собственных интересах.

Они провели вместе еще час, то разговаривая, то сидя в безмятежной тишине. Миссис Фиар взяла вышивание. В какой‑то момент Уичкот чуть не задремал под ее негромкую песню; а когда рывком проснулся, то на мгновение смешался, сочтя себя снова мальчиком в доме отца, сидящим в маленькой гостиной с миссис Фиар и клюющим носом над книгой.

Он вышел из дома где‑то в четверть двенадцатого, сопровождаемый Огастесом с фонарем. Они были вынуждены идти медленно, поскольку Трампингтон‑стрит была дурно замощена и дурно освещена. Пембрук‑лейн выглядела еще темнее и грязнее.

– Ты должен вернуться к миссис Фиар на ночь, – приказал Уичкот Огастесу. – Жду тебя утром, как только откроют ворота. Я намерен приступить к делам пораньше.

Справа от них расстилалось темное открытое пространство Лиз. Впереди слева, на углу Скотного рынка, слабо мерцал огонь фонаря.

Внезапно Уичкот почуял опасность. Возможно, дело было в звуке или даже дуновении ветра. Что‑то предупредило его, но слишком поздно.