Анатомия призраков 6 страница

– Я видел шею мистера Кросса.

– А! Да, это весьма прискорбно.

– Ее светлость сообщила мне, что нрав ее сына с детства был мягким и добродушным.

Где‑то над их головами раздался шум, далекий вой, за которым последовали торопливые шаги и хлопанье двери.

– Не забудьте сделать скидку на материнскую пристрастность, – посоветовал Джермин. – Прежде чем изложить свои наблюдения, я вынужден отметить, что некоторые аспекты случая мистера Олдершоу способны понять только другие врачи. Более того, сэр, я подозреваю, что даже большинство моих собратьев по профессии будут поставлены ими в тупик. Лишь врач, который особо изучал маниакальные расстройства, сумеет проникнуть в наиболее тонкие моменты.

– В таком случае я хотел бы разобраться хотя бы с наиболее грубыми, сэр. Почему его доставили именно к вам, а не другому местному врачу?

Джермин уставился на свои руки, маленькие, белые и очень чистые. Затем, вероятно, вспомнив, кто оплачивает счета, поднял взгляд и улыбнулся.

– Что до этого, весьма немногие специалисты в подобных вопросах практикуют неподалеку от Кембриджа. Я льщу себя надеждой, что мое имя пользуется в университете определенной известностью. Местные врачи, хотя многие из них достойны всяческого восхищения, не имеют времени или возможности для изучения подобных состояний, не говоря уже о современной науке нравственного управления, – Джермин кивнул, как бы в подтверждение своих слов. – Мы далеко ушли по сравнению с нашими дедами.

– И кто рекомендовал вас леди Анне?

– Тьютор юноши… мистер Ричардсон. По‑видимому, мистер Олдершоу был не в себе уже несколько недель… с февраля. Жаль, меня не позвали раньше. Дождались, пока его состояние значительно ухудшилось. Это случилось в марте.

– И в чем именно заключалось его состояние?

Джермин соединил пальцы домиком.

– Проще говоря, в обывательских терминах, его меланхолия углубилась до такой степени, что жизнь стала для него невыносимой. Непосредственной причиной, по‑видимому, послужил нервный коллапс внутри доли мозга, повлекший разновидность делирия. В настоящее время мы, врачи, склонны разграничивать меланхолию и манию. Иные считают, что упомянутые два состояния никак не связаны, но я согласен с профессором Калленом, что в действительности отличие между ними не качественное, но количественное. В его «Нозологии мании» данная теория изложена в мельчайших подробностях.

Холдсворт подумал о Марии; о воздействии на нее утраты Джорджи, а затем новости, что она должна покинуть дом, где он жил, куда принесли его истерзанное маленькое тело. По выражению Джермина, ее меланхолия превратилась в манию.

– Вам не кажется, что тому была особая внешняя причина? Некое потрясение для его организма?

– Точно сказать не могу. Я предпочитаю искать ответы в физиологии мозга, а не каких‑либо событиях, реальных или воображаемых, которые могли иметь или не иметь место за его пределами.

– Так что там с привидением?

– А!.. привидение. – Джермин снова улыбнулся. – А я гадал, когда же мы доберемся до нашего мифического существа. Дражайший сэр, это симптом мании мистера Олдершоу, а не ее причина.

– Мне сообщили, что мистер Олдершоу гулял в саду Иерусалима поздней ночью и якобы увидел привидение леди, которая недавно умерла. Она была ему хорошо знакома, поскольку являлась супругой его друга. И именно это заставило его пытаться покончить с собственной жизнью.

– Вы ставите все с ног на голову, учитывая его ничем не вызванное нападение на мистера Кросса. Перед нами дворецкий его матери, старик, которого он знал с детства. Мистер Кросс едва успел войти в комнату, где сидел мистер Олдершоу, как юноша вскочил и набросился на него. Если бы мы со служителем не оказались рядом и не удержали его, последствия могли бы стать самыми плачевными. Нет никакой внешней причины, по которой мистер Олдершоу напал на него, точно так же, как нет причины, по которой он пытался свести счеты с жизнью в пруду колледжа. Нет, в обоих случаях он находился во власти делирия. Формально это называется mania furibunda; то есть мания, сопровождаемая насилием.

– Давайте на минуту оставим формальности, сэр, – предложил Холдсворт. – Не случилось ли чего‑то, заставившего его счесть мистера Кросса врагом?

– Насколько мне известно, нет, – врач наклонился вперед. – Сэр, я пока что не могу полностью объяснить эти конкретные проявления мании, но полагаю, что мне известен основной феномен, который их порождает. Возможно, вам знаком «Опыт о человеческом разумении» Джона Локка?

– Да, я его просматривал.

Джермин позволил себе еще одну улыбку.

– Inter alia[11], в нем говорится о различении и других действиях ума. И мистер Локк делает весьма проницательные замечания касательно того, почему сумасшедшие не в состоянии правильно различать факты. In fine[12], он утверждает, что сумасшедшие отнюдь не лишены способности к рациональному мышлению. Этим они в итоге и отличаются от идиотов, которые от природы не способны к умозаключениям. – Голос врача мало‑помалу обрел переливы проповедника. – Но для сумасшедших сложность проистекает из предпосылок, которыми они руководствуются, а не…

– Простите, сэр, но я не понимаю, как философская ошибка могла привести к мании мистера Олдершоу, – перебил Холдсворт. – И я также ломаю голову над тем, какое отношение к этому имеет его физиология.

– Вы забрели в епархию врача, сэр, и я опасаюсь, что некоторое замешательство неизбежно. Как правило, в подобных вопросах можно смело избирать мистера Локка своим проводником. Поверьте, после того как увидишь столько несчастных юношей, сколько довелось увидеть мне, теории мистера Локка уже не кажутся такими неправдоподобными.

– И все же вы не можете назвать причину его мании? Суть именно в этом.

– Меня интересует факт галлюцинаций мистера Олдершоу, а не их содержание. В общем и целом, бред сумасшедшего значит не больше, чем блуждания болотного огонька, и следовать его прихотям точно так же глупо. Важно то, что он бредит. Как и все во Вселенной, от орбит планет до миграции ласточек, меланхолия и мания повинуются нерушимым законам. Они подобны отмычкам, которые позволяют нам проникать в тайны природы, в том числе и человеческого разума. Это все, что нам нужно.

– А все, что нужно мистеру Олдершоу, – прийти в чувство, – ответил Холдсворт. – Какое лечение вы для него избрали, сэр?

– Я практикую систему нравственного управления и почитаю ее единственным действенным методом. Врач должен достичь благотворного превосходства над пациентом, как в психологической, так и физической сфере. Как только это будет сделано, он сможет приступить к работе над дефектами понимания, которые лежат в корне недуга. Многое зависит от способности врача руководить пациентом. Это во многом похоже на воспитание ребенка.

– Нравственное управление, – повторил Холдсворт. – Вы добиваетесь от пациентов повиновения? Как от собак?

– В сущности, да. Это система повторного образования. Мы настаиваем на том, чтобы они придерживались должных мыслей, разговоров и поведения. Вынужден признаться, что с мистером Олдершоу я был чрезмерно оптимистичен. Посоветовал мистеру Кроссу сказать, что он скоро заберет его домой, к ее светлости, и что поскольку его здоровье столь улучшилось, вполне допустимо устроить у нас скромный ужин. Мистер Олдершоу выступит в роли хозяина, а гостями станем не только мы, но и некоторые его кембриджские знакомые.

– Кто именно? – спросил Холдсворт.

– О, всего трое мужчин. Разумеется, его тьютор, мистер Ричардсон. Мистер Уичкот, весьма почтенный и состоятельный джентльмен, светский лев; он недавно овдовел, но все же посещает скромные частные ужины. Мистер Олдершоу был его любимцем. И еще один господин по фамилии Аркдейл, сотрапезник начальства из Иерусалима… они с Олдершоу были – не разлей вода. Я надеялся, что скромный ужин с близкими друзьями станет первым шагом к возвращению в общество. Но мои надежды не оправдались. Он волновался все сильнее; и когда я, к несчастью, на секунду отвлекся, он, как вам известно, утратил контроль над собой и попытался наброситься на мистера Кросса. Весьма характерно для mania furibunda… предсказать ее приступ невозможно, словно вспышку летней молнии.

– Если позволите, я хотел бы увидеться с ним.

– Я бы не советовал, сэр. Это может спровоцировать…

– Я настаиваю. Ее светлость наказала мне увидеть его.

С очередной улыбкой доктор Джермин поднялся на ноги и придержал дверь открытой. «В нем есть что‑то блестящее и непроницаемое, – подумал Холдсворт, – как будто он покрыт тонким слоем смолы». Ни резкие слова, ни аргументы, казалось, не достигали его сердцевины, а оставались снаружи и высыхали, не причиняя вреда.

– Конечно, – сказал Джермин. – Даже врач вынужден склониться перед кротким любопытством матери.

Филипп Уичкот стоял в дверном проеме и грыз указательный палец. Ему не нравилось смотреть на кровать, но он не мог отвести от нее глаз. Кровать была уродливой и старомодной, слишком большой для комнаты; мать Сильвии, непомерно гордившаяся этой кроватью, подарила ее новобрачным на свадьбу. Голый матрас лежал на деревянной раме. Четыре резных столбика по углам поддерживали балдахин, который всегда напоминал Филиппу верх катафалка.

Здесь Сильвия лежала каждую ночь. Здесь он лежал с ней. Ее теплое тело прижималось к этому матрасу, а он прижимался к ней. Ночь за ночью.

Застывшая, безмолвная комната угнетала его по несчетному множеству причин, но кровать была хуже всего. Ему хотелось приказать слугам разбить ее, отнести вниз на огород и сжечь вместе с матрасом. А вместо этого ее придется продать, чтобы выручить хоть сколько‑нибудь денег.

Уичкот вошел в следующую дверь, ведущую в гостиную Сильвии, быстро подошел к ближайшему окну и поднял штору. Полуденное солнце хлынуло в комнату. В воздухе танцевали пылинки. Филипп сдернул чехлы с мебели. Книжный шкаф‑бюро, унаследованный от двоюродного дедушки, был весьма красив. Он наверняка немало стоит. Филипп наугад вынул с полок несколько томиков. Ее книги тоже принесут, по меньшей мере, несколько гиней. Надо заглянуть в «Мериллс» или «Луннс» и выяснить, что они могут предложить.

Он открыл бюро и запустил пальцы в его укромные уголки и отделения, в надежде, что пропустил что‑то ценное, когда искал в прошлый раз. В бюро лежали только ржавые перья, бумага, засохшие чернила, сургуч и шпагат. Сильвия оставила после себя поразительно мало следов, как будто и вовсе не существовала. Половину жизни она провела за сочинением писем другим женщинам – своей матери в деревню, Элинор Карбери в Иерусалим… Но она не сохранила писем, которые получала. Она даже дневника не вела. От нее ничего не осталось.

Мертва. Мертва. Мертва.

Филипп захлопнул откидной стол. За спиной раздался писк – это Огастес прочистил горло. Мальчик намеревался тактично кашлянуть, как полагается вышколенному слуге, извещающему хозяина о своем присутствии. Но природа рассудила иначе.

– Что еще?

– Прошу прощения, ваша честь, мистер Малгрейв пришел.

– Отправь его ко мне в кабинет.

Уичкот запер дверь в комнаты Сильвии и спустился вниз. Почти сразу Огастес объявил о приходе Малгрейва. Джип медленно вошел в комнату; его тело, как всегда, клонилось влево, поскольку его левая нога была короче правой.

– Ну? – спросил Уичкот.

Малгрейв пожал плечами:

– Особых перемен нет, сэр. Говорят, что мистер Олдершоу ведет себя достаточно тихо. Ему дают снотворное, так что большую часть времени он спит. Ест он как лошадь. Но жизни в нем нет – не больше, чем в вашем диване.

– Служители заведения доктора Джермина верят, что их хозяин его исцелит?

– Они говорят, что доктор многим помог ему, – Малгрейв улыбнулся. – По крайней мере, заработал на этом порядочно денег. Но с мистером Олдершоу, похоже, он не слишком продвинулся. Он кричит на него, как на остальных… говорит, сделай то, сделай это, поцелуй меня в зад… но мистер Олдершоу в основном просто сидит. Или начинает кричать и плакать навзрыд.

– Попридержи язык. Это все?

– У него по‑прежнему случаются приступы ярости, сэр, если вы об этом. Не слишком часто, но он крупный парень, наш Фрэнк, и лучше не заступать ему дорогу, когда на него находит.

– Когда ты собираешься к нему в следующий раз?

– Во вторник, сэр, если не будет иных приказаний. Как обычно… побрею его, причешу, почищу одежду, позабочусь о белье. Вот только… говорят, мистер Холдсворт тоже побывал в Барнуэлле.

– Человек ее светлости?

– Да, – Малгрейв нахмурился. – Он темная лошадка.

– Я хочу узнать о нем больше. Загляни ко мне после того, как снова побываешь в Барнуэлле… или раньше, если что‑нибудь выяснишь, особенно о Холдсворте.

– Как угодно вашей чести.

Уичкот отвернулся и уставился в закопченное окно.

– Можешь идти.

Малгрейв кашлянул.

– Прошу прощения, сэр, но как обстоят дела с моим счетом?

– Не сейчас.

– Он растет, сэр.

– Я же давал тебе денег на днях! – рявкнул Уичкот.

– Пару гиней в счет погашения долга в конце марта, сэр, – Малгрейв достал и раскрыл записную книжку. – Двадцать девятого марта, сэр, если говорить точнее. На тот момент долг достиг тринадцати фунтов, восьми шиллингов и четырех пенсов. Сейчас, боюсь, он несколько вырос и составляет почти двадцать фунтов.

– Черт побери, ты их получишь. Но не сейчас.

Малгрейв стоял на своем:

– Прошу прощения, сэр, но я невольно заметил, что в последние несколько месяцев вы уже не так щедры, как прежде. Разве вы не рассчитали лакеев? Вам прислуживают только мальчишка и женщины.

– Мои домашние дела тебя не касаются, и я не собираюсь их обсуждать. Уходи.

– А еще тот случай с вашей долговой распиской, сэр. Я имею в виду неприятности на платной конюшне.

Уичкот сдержал гнев.

– Срок твоего счета еще не подошел. В любом случае, твои деньги в безопасности, все равно, что в Банке Англии. Просто в доме сейчас временная нехватка наличных.

– О да, сэр, не сомневаюсь. Осмелюсь заметить, что вы можете начать все с чистого листа, если заложите или даже продадите дом, ведь он, верно…

– Пошел к черту, Малгрейв.

– Вот что, сэр, я не хочу быть нелюбезным, и мы с вами, сэр, знаем друг друга уже очень давно. Но человеку нужно на что‑то жить. На моем попечении есть иждивенцы, как и на вашем, – Малгрейв высоко поднял брови. – Пожалуй, мне следует обратиться к ее светлости.

– Какой еще светлости? – произнес Уичкот почти шепотом, зная ответ еще до того, как спросил.

– К леди Анне, разумеется, сэр. Учитывая, сколько я сделал для мистера Олдершоу с тех пор, как он поступил в Иерусалим, и особенно теперь, у доктора Джермина. Я еще не представил свой счет. В любом случае, ее светлость может немного утешить беседа о его здоровье, – он похлопал себя по жилету. – Мне так жаль ее, сэр. Я ведь тоже родитель.

– Ни к чему ее беспокоить, – ответил Уичкот. – Что касается счета, если хочешь, я немедленно займусь этим делом и попробую частично погасить долг.

– Целиком, если позволите, сэр. Считая долговую расписку, это составит чуть менее восьмидесяти фунтов, – Малгрейв снова открыл записную книжку. – У меня здесь точная цифра, сэр.

– Частично погасить, я сказал.

Словно сама земля уходила у него из‑под ног. Однажды зимним днем, еще во времена студенчества, он охотился на Болотах[13], и земля под ним проделала именно это: твердая на вид поверхность оказалась жидкой грязью, которая затягивала его все глубже, и глубже, и глубже. Если бы компания местных жителей не услышала его крики, он бы утонул. Они вытащили его дрожащее тело в промокшей, испачканной одежде. Стояли вокруг и смеялись.

– Да, сэр, – сказал Малгрейв. – Целиком. Вы можете выручить немалую сумму за дом, я уверен. Это несложно.

– Пошел вон, – рявкнул Уичкот. – Вон. Немедленно.

Малгрейв неспешно направился к двери. Прежде чем открыть ее, он остановился и оглядел комнату.

– Уверен, старый Дживонс не замедлит оказать вам услугу, сэр. Знаете его? Угол Слотерхаус‑лейн. Даст самую справедливую цену, если учесть все обстоятельства. Всегда есть способ, ваша честь, всегда есть способ.

Они поднимались бок о бок по широкой лестнице с низкими ступенями. Часы тикали в прохладной темноте в глубине коридора. Воздух пах воском, лимонным соком и уксусом. Дом излучал нормальность так мощно и превосходно, что сама нормальность казалась зловещей.

На площадке Джермин остановился.

– Возможно, вам не много удастся добиться от бедняги, – пробормотал он. – Как врач, я не могу выразить словами, насколько важно продолжение лечения. Я имею в виду лечение здесь… перевозить его поистине преступно.

Частная лечебница – предприятие коммерческое. Холдсворт сомневался, что мотивы, которыми Джермин руководствовался при ее основании, были исключительно или хотя бы в первую очередь научными, не говоря уже о благотворительных. Любопытно, сколько леди Анна платит врачу за стол, проживание и лечение сына, а также всякие пустяки, которые неизбежно набегают вследствие пребывания в доме молодого джентльмена столь высокого ранга? Пять гиней в неделю? Шесть? Если у Джермина хотя бы полдюжины таких пациентов, они приносят ему изрядный доход. Если их, скажем, дюжина – его доход превышает таковой большинства землевладельцев.

На втором этаже двери, выходящие на площадку, были закрыты. Джермин без стука вошел в первую справа. Джон проследовал за ним в просторную спальню. В комнате были два окна, выходящие на площадку для игр за домом. Воздух приятно пах.

Широкоплечий, мускулистый мужчина поднялся со стула у двери. Джермин вздернул брови в молчаливом вопросе. Мужчина кивнул. Оба посмотрели на юношу, сидящего за карточным столиком в дальнем от двери углу. Юноша внимательно смотрел на что‑то перед собой и не поднимал глаза.

Джермин направился к пациенту.

– Ну‑с, Фрэнк? Как настроение?

Юноша не ответил. Холдсворт все еще не видел его лица. Он был одет в черное, просто, но хорошо. Как и многие молодые люди, парика он не носил.

Джермин кивком подозвал Холдсворта и снова обратился к пациенту:

– А, замечательно, Фрэнк, просто замечательно. Мне нравится, что вы заняты полезным делом.

Пересекая комнату, Холдсворт заметил крепкое деревянное кресло у стены рядом с камином. К его подлокотникам, ножкам и спинке были приделаны широкие кожаные ремни. Ремни имели мягкий и эластичный вид, какой кожа приобретает от частого использования.

Женщина могла бы назвать лицо Фрэнка Олдершоу красивым. Он смотрел вниз, слегка хмурясь, точно ангел, размышляющий о несовершенстве человечества. На столе перед ним лежало несколько десятков маленьких деревянных кубиков. На каждой грани была вырезана маленькая картинка. Шесть кубиков стояли в ряд, их рисунки перетекали друг в друга, так что начала вырисовываться общая картина. Кубики показались неожиданно знакомыми, и внезапно Холдсворт узнал их. Подобные познавательные головоломки использовались в детских комнатах. Из кубиков можно было составить шесть разных картин. Засечки на миниатюрной резьбе гарантировали необходимость поворота всех кубиков нужной стороной. Одна картина изображала генеалогическое древо королей и королев Англии вплоть до короля Артура. Другие иллюстрировали эпизоды из Ветхого завета, с особым акцентом на пророков, выстроенных в хронологическом порядке. Фрэнк Олдершоу трудился над таблицей полезных знаний, представленных в логическом виде. Холдсворт несколько месяцев подряд торговал головоломкой в магазине на Лиденхолл‑стрит, но она плохо продавалась.

– Фрэнк, вы должны на время прервать свое занятие. К вам гость.

Фрэнк очень медленно положил зажатый в руке кубик на стол и посмотрел сперва на Джермина, затем на Холдсворта.

– Встаньте, сэр, – потребовал Джермин. – Так принято поступать в порядочном обществе, когда вас кому‑то представляют.

Фрэнк медленно встал. Он был крупным юношей, почти таким же высоким, как Холдсворт, хотя и менее широкоплечим; его движения все еще отдавали отроческой неуклюжестью, как будто он не вполне привык справляться с незнакомой длиной и тяжестью своих конечностей. Несмотря на красоту лица, в нем не было ни грана женоподобности. Он стоял, округлив плечи и свесив голову. Холдсворт поклонился. Фрэнк в ответ дернул головой.

– Хорошо, – сказал Джермин. – Вполне прилично. Мы делаем огромные успехи, не правда ли?

Он сделал паузу, но никто ее не заполнил.

– Ее светлость послала мистера Холдсворта, чтобы увидеться с вами, – продолжил Джермин. – Кто знает, если вы продолжите в том же духе еще несколько недель, он может даже забрать вас в Лондон.

Фрэнк Олдершоу взвился, словно скрытая до времени пружина. Он обернулся, раскинув руки, и смахнул деревянные кубики со стола. Джермин с бесстрастным видом отступил. Не менее резко Фрэнк изменил направление движения на противоположное и швырнул столик в угол.

Приступ закончился почти так же быстро, как начался. Служитель ринулся через комнату и схватил Фрэнка так крепко, что тот не мог пошевелить руками. Юноша тяжело дышал, выгибался и топал ногами, но разорвать хватку не мог.

Джермин позвонил в колокольчик на стене у камина. Дверь открылась, и появились еще двое мужчин. Они силой усадили Фрэнка в кресло и затянули ремни. За все время никто не произнес ни слова. Как будто подобные случаи были настолько обыкновенными, что о них и сказать нечего.

Холдсворт поднял стол и поставил его на место, при этом наступив на один из кубиков. Он наклонился, поднял его и положил на стол. Сверху оказалось скотоводство. Он перевернул кубик и получил жертвоприношение Исаака. Резко поднял глаза. Фрэнк пристально смотрел на него.

– Вы поступили очень плохо, – строго сказал Джермин, наклонившись к лицу Фрэнка. – Вы не должны позволять приступам гнева овладевать вами.

Фрэнк широко раскрыл рот, высунул язык и поболтал им из стороны в сторону.

– Кря, – произнес он. – Кря.

– Вы должны извиниться, – продолжил Джермин. – Передо мной и, разумеется, перед мистером Холдсвортом, который, являясь эмиссаром вашей матери, заслуживает вашего особого внимания. И перед бедным Норкроссом, которому опять пришлось вас удерживать.

Фрэнк свесил голову, отгородившись от всех.

Джермин схватил пациента за волосы и вздернул его голову. Фрэнк взглянул в лицо доктора.

– Посмотрите на меня, Фрэнк, – приказал Джермин. – Посмотрите на меня и скажите, кто здесь хозяин.

Фрэнк плотно сжал веки, укрывшись в личной темноте.

Джермин кивнул Норкроссу, который вышел вперед, встал за креслом и насильно поднял веки Фрэнка большими пальцами. Он оттянул его голову назад, так что Фрэнк смотрел Джермину прямо в лицо, до которого оставалось не более шести дюймов.

– Посмотрите на меня, – повторил Джермин. – И скажите, кто здесь хозяин.

Глазные яблоки Фрэнка дергались и вращались, как будто с ним случился припадок. Он плюнул в Джермина. Врач отступил и осторожно ударил пациента два раза, левой ладонью по правой щеке, правой ладонью по левой. Затем достал носовой платок и вытер слюну с лица и рукава сюртука.

– Вы здесь ради вашего же блага, – произнес Джермин низким, гулким голосом, выговаривая слова медленно и размеренно. – Вы должны подчиняться мне во всем ради вашего же блага. Кто здесь хозяин?

Язык Фрэнка на мгновение мелькнул между его губами, как бы увлажняя их. Из глубины его горла поднялся клокочущий звук.

– Кто здесь хозяин? – повторил Джермин и посмотрел на служителя, который в ответ дернул голову Фрэнка еще дальше назад и вонзил большие пальцы еще глубже в глазницы.

– Вы, – выпалил Фрэнк хриплым шепотом.

– Повторяйте за мной, – велел Джермин. – «Вы здесь хозяин, сэр».

– Вы… вы здесь… вы здесь хозяин.

– Сэр! – проревел Джермин.

– Сэр, – пробормотал Фрэнк.

Джермин отошел от пациента, и Норкросс отпустил его. Доктор с улыбкой повернулся к Холдсворту.

– Вот видите, сэр, – жизнерадостно произнес он. – Современная система нравственного управления в действии. Рано или поздно она помогает даже в самых запущенных случаях. Но вы должны показать им, кто здесь хозяин. Все проистекает из этого.

Голова Фрэнка упала на грудь. Он закрыл глаза. На ресницах поблескивала влага.

– Я хочу поговорить с мистером Олдершоу, – сообщил Холдсворт.

– Конечно, пожалуйста, – Джермин махнул рукой в сторону своего безмолвного пациента. – Однако я опасаюсь, что его реплики будут не слишком осмысленными.

– Я предпочел бы поговорить с ним наедине, сэр. Нам необходимо обсудить личные вопросы.

Джермин учтиво улыбнулся.

– Не сомневаюсь, сэр. Но я не могу этого позволить.

Норкросс взял кожаный кляп с каминной полки и посмотрел на Джермина в ожидании указаний.

Доктор покачал головой.

– Позже. Нашему гостю лучше понять, с чем мы имеем дело.

Фрэнк глубоко и прерывисто вздохнул, откинул голову назад и по‑волчьи завыл.

Когда вой стих, Джермин повернулся к Холдсворту.

– Ну как, сэр? – оживленно спросил он. – Теперь вы понимаете?

Гарри Аркдейл попытался встать, но едва он спустил ноги с кровати, как его охватило невыносимое головокружение; движение породило бурную внутреннюю активность, которая вынудила его стремительно вскочить с кровати, простирая руки к ночному горшку. Извергнув содержимое желудка, Гарри снова прилег, чтобы прийти в себя.

Он погрузился в неприятную дремоту, во время которой обрывки воспоминаний о событиях вчерашнего дня проплывали сквозь его полубессознательный разум подобно апатичным рыбам. Кажется, он проиграл чертовски много денег Филиппу Уичкоту – не вследствие нехватки мастерства, а из‑за того, как легли проклятые карты. Если Уичкот будет докучать насчет долга, а он вполне на это способен, Аркдейлу придется обратиться к опекуну за очередным авансом в счет содержания за следующий квартал, что логически приведет к очередной отвратительной сцене, в результате которой он, возможно, не сможет посетить Париж во время летних каникул.

Воспоминание о существовании опекуна привело к другой, не менее неприятной мысли. Сегодня должна быть суббота. Сэр Чарльз, он же его дядя, прибудет вечером в Кембридж: остановится в «Синем вепре», а завтра посетит службу в Большой церкви Девы Марии и затем отобедает в Иерусалиме. Крайне важно ничем не рассердить старика. Но это будет непросто. Опекун намерен обсудить успехи своего подопечного с мистером Ричардсоном. А Аркдейл весь в долгах… конечно, дядя увидит только счета колледжа и лицензированных торговцев, которые поступают непосредственно к Ричардсону; но есть и другие – карточные, например, и разнообразные мелочи жизни. Мало того, сэр Чарльз еще и одержим навязчивой идеей подачи Аркдейлом заявки на медаль Водена.

Необходимо завтра все уладить самым осмотрительным и полюбовным образом, чтобы в наилучшем виде насладиться радостями клубной встречи вечером в среду. Аркдейл ни за что на свете не пропустил бы собрание, ведь ему предстояло стать апостолом. Клуб Святого Духа слыл самым закрытым обеденным клубом во всем Кембридже, и в его ряды принимались исключительно сливки общества. Что может быть прекраснее, чем стать одним из двенадцати апостолов? Но его дядя совершенно не в состоянии оценить важность этого. Если скаредный старый мерзавец окажется в дурном настроении, он может забрать племянника из университета. Он пригрозил этим в своем последнем письме, если Аркдейл не научится довольствоваться содержанием и не посвятит себя учебе. Следовательно, необходимо что‑то сделать, какой‑нибудь скромный жест, coup de théâtre[14], который превратит сэра Чарльза в образец доброжелательности.

Аркдейл привел себя в сидячее положение и громко застонал. В дверь постучали, и домработница осторожно просунула в комнату свою красную физиономию.

– Звали, сэр? – спросила она, шаря глазами по комнате, от развороченной постели к груде брошенной одежды на полу, от переполненного ночного горшка к мистеру Аркдейлу, свернувшемуся калачиком на кровати.

– Нет, – проблеял он. – То есть, да. Где Малгрейв? Мне нужен Малгрейв.

– Его нет в колледже сегодня утром, сэр.

– Какая досада. Я хочу… мне нужно… – У него кончились слова, и он молча пожевал нижнюю губу в ожидании, пока головная боль немного утихнет.

Домработница приняла решение самостоятельно.

– Вы хотите чаю, сэр, – сообщила она ему. – И я пошлю в кладовую за особой микстурой. Потерпите немного.

– Да… нет… ну ладно. Нет, стой. Еще кое‑что. Я должен незамедлительно увидеть мистера Соресби. Ступай наверх и посмотри, на месте ли он. Они… о боже.

Аркдейл осекся и бросился к ночному горшку. Домработница выскользнула из комнаты.

Через некоторое время бурление в кишках утихло, однако головная боль осталась, как и гадкий привкус во рту. Домработница вернулась с чаем и пивной кружкой, в которой плескалось тошнотворное и невероятно дорогое укрепляющее средство, которое кладовая предоставляла студентам в положении Аркдейла. Служанка также принесла известие, что мистер Соресби сейчас спустится.

Укрепляющее средство стоило своих денег. Пройдут часы, прежде чем Аркдейл окончательно придет в себя, но вскоре он оправился достаточно, чтобы пить чай в кресле у окна. Он лениво наблюдал за укороченной перспективой и облаченными в черное фигурами в Церковном дворе внизу. Вид мистера Ричардсона, идущего через лужайку по диагонали к профессорской комнате, напомнил, что он снова пропустил утреннюю службу, не озаботившись предварительно получением dormiat[15]; придется заплатить еще один штраф, а то и выдержать неприятный разговор со старым Рикки.