ЗАПАДНЯ АНГЕЛОВ 2 страница

Мятежники засыпали стрелами и копьями шатер калифа; они ухитрились раздобыть пушку и выстрелили из нее в Кайит‑бея. Тут вступили было в бой его телохранители, но Кайит‑бей удержал их. Он вскочил в седло и поскакал через ряды солдат, уязвимый для их ярости. Он показывал им голову Айше в стеклянном сосуде. Он стыдил их, крича: «Жалкие трусы, вы вольны уходить по домам! Я не хочу, чтобы за меня бились трусы! Я отомщу туркам, даже если мне придется воевать одному. Одному!»

А затем ускакал прочь.

Тут последовали крики, замешательство, то и дело вспыхивал бой между мамлюками и кочевниками. Около сотни кочевников были преданы мечу; других разорвало на куски залпом из той же пушки, из которой они стреляли по Кайит‑бею. Потом пропели трубы, и войско, как один человек, дружно хлынуло вперед. Рабы, лучники в красных колпаках, солдаты, вооруженные пиками, опытные бедуинские воины, мамлюки, раненые, даже женщины – все бросились вослед за своим повелителем, вослед за Айше, словно бойня, устроенная предателям, исцелила их, возродила в них вкус к крови и мести.

Леонардо поспешил вскочить в седло, иначе бы его обвинили в трусости. Он скакал с Хилалом и его тысячей гвардейцев.

Калиф ехал как ни в чем не бывало; постепенно телохранители заняли свои места, окружив его со всех сторон, а за ним шагали пешие фаланги, скакали мамлюки – великое шествие, исходящее потом и жаждой убийства.

– Леонардо…

Сандро появился рядом с ним вместе с Гутне, которая намеренно отстала, чтобы дать им поговорить.

– Я смотрю, ты испытываешь весьма нежные чувства к моей рабыне, – заметил Леонардо.

– Если пожелаешь, я буду держаться от нее подальше. Но ведь ты сам оставил ее.

Леонардо улыбнулся, но в его улыбке сквозила безнадежность.

– Нет, я просто предполагал, что ты позаботишься о ней.

– А ты… разве тебе она безразлична?

– Нет, конечно, – сказал Леонардо. – С какой стати ты спрашиваешь об этом? Хочешь попросить ее руки?

Сандро залился краской: шутка да Винчи попала в цель, он, Боттичелли, и впрямь влюбился в Гутне.

– Твоего друга Мирандолы здесь нет, – продолжал Леонардо, – и некому будет устроить тебе изгнание фантома. Так что я был бы осторожен со своими страстями.

– Мне жаль, что так случилось с Айше, – сказал Сандро. Он говорил это, глядя прямо перед собой, чтобы скрыть охватившую его неловкость. Когда Леонардо не ответил, он продолжал: – Я не знал, что ты любил ее.

– Так ты теперь умеешь читать в чужих душах, Пузырек?

– В твоей – умею.

Леонардо вновь улыбнулся.

– А, тогда ты наверняка знал, что калиф разрубит этого турка пополам. Поэтому ты отшатнулся и едва не свалился без чувств?

Он опять попал в цель: Сандро покраснел еще пуще и перекрестился.

– Леонардо, я…

– Значит, ты читал в моей душе, когда сказал Бенедетто, что я убил Зороастро? – продолжал да Винчи.

Сандро помолчал немного и сказал:

– Да, я говорил ему так, и я ошибался.

– Ошибался?

– Когда ты отошел, я подумал… – Сандро говорил, тщательно взвешивая слова, явно неуверенный в себе. – Я тысячу раз перебирал в мыслях эти минуты, Леонардо. Я рассердился, когда ты отвернулся от него, и гнев ослепил меня. Я напрасно обвинял тебя.

– Возможно, ты был прав, – сказал Леонардо. – Я тоже много думал над тем, что произошло. Быть может, я все же убил его.

– Нет, – сказал Сандро, – не убил.

– Что же ты не подошел ко мне раньше?

– Я пытался, но ты был такой… холодный, такой далекий. Я думал, что ты изменился, что все случившееся…

– А я и впрямь изменился?

– Не знаю, – сказал Сандро. – Но душа моя рванулась к тебе, когда турецкие послы показали голову Айше. Я уже видел у тебя такой взгляд.

– Что же это был за взгляд? – спросил Леонардо.

– Как тогда, когда ты стоял у окна в спальне Джиневры. За мгновение до того, как ты прыгнул вниз, спасаясь от огня. Когда ты смотрел на нас из окна, у тебя на лице было точно такое же выражение.

– Помнится, мне тогда почудилось, что рядом с тобой и Никколо стоит Тиста. Но Тиста был мертв. Бедный Тиста.

– Мне очень жаль, Леонардо.

Да Винчи кивнул Сандро, крепко стиснул его плечо и, не оборачиваясь, проговорил громче:

– Но у нас, кажется, появился слушатель.

Он имел в виду Гутне, которая ехала сейчас вплотную к ним, чуть позади. Они слегка придержали коней, чтобы она могла нагнать их. Лицо ее скрывала вуаль, и трудно было сказать, смущена ли она тем, что ее застигли за подслушиванием.

– Мой господин печалится не об Айше, – сказала Гутне, обращаясь к Сандро, словно он уже был ее господином, или они были равны, или у нее вообще не было господина.

– О ком же? – спросил Сандро.

– О вашем друге… как его… – Гутне обернулась к Леонардо. – Нилико?

– Никколо?

– Да, Никило.

– Откуда тебе это известно? – спросил пораженный Леонардо.

– Я слышала твои сны…

– Мои сны?

– Ты говорил о нем во сне, маэстро.

И в этот миг Леонардо увидел лицо Никколо – увидел мысленным взором, но ясно, до мельчайших подробностей, словно наяву.

Словно видел сон.

И с грустью спросил себя, не заглянул ли он в лицо смерти.

Позднее в своем унынии он разыскал Миткаля, и они долго беседовали, как частенько делали в дороге. Эти беседы дарили Леонардо радость и утешение, потому что Миткаль поглощал новые знания с той же жадностью, что и Никколо. И Леонардо рассказывал ему о своем соборе памяти, пересказывал исторические труды Плиния; он учил мальчика алгебре, свойствам зрения и нотной системе Гвидо д’Ареццо.

Он учил Миткаля, как когда‑то учил Никколо…

Но Миткаль был одержим Валтурио и Александром Великим, искусством и теорией войны – ибо он был обманщиком, – этот Миткаль.

Как и Никколо, он только с виду казался ребенком.

Глава 29

Зрел я ангелов, подымавшихся высоко в небеса.

Чарльз Кэкстон

…И воздух полон криков, плачей и вздохов.

Никколо Макиавелли

Отряды Мустафы нападали снова и снова – как хорьки, собирающие кровавую дань с гусиного стада; и Кайит‑бей подгонял свою армию, точно она отступала. Однако калиф был полон решимости сразиться с Мехмедом, который стоял лагерем на северо‑восточной оконечности большой равнины в конце цепочки из длинных и узких горных долин. В скалах над этой равниной стояла захваченная турками крепость – та самая, в которой содержали Айше.

Быть может, и Никколо был сейчас там… если он вообще жив.

А может быть, повелитель турок продал его одному из своих военачальников: Басарабе, который командовал двадцатью тысячами валахов, или Беглербегу, возглавлявшему шестьдесят тысяч румын, или же предводителю Аканги, который не задумываясь выставил бы Никко под пики и стрелы арабов и персов.

Калиф послал за Леонардо на рассвете. Было зябко, словно осенью, и в центре неба еще мерцали последние звезды. Леонардо валился с ног от усталости: всю ночь он и Хилал провели на ногах. Турки атаковали каждую ночь, без факелов – единственным признаком их приближения было смертоносное пение стрел. Артиллерия оказывалась бесполезной – стрелять можно было разве что по теням, по лесу, по веткам, колыхавшимся на ветру. Но на сей раз турки напали на орудия и попытались увезти многострельные пушки Леонардо, установленные на повозках: то‑то был бы щедрый дар Мустафе! По счастью, мамлюкская кавалерия перехватила турок и вырезала всех до единого.

В лагере знали, что за этой атакой последует другая – утром ли, днем или посреди ночи. Эти вылазки медленно, но верно сокращали армию калифа еще прежде, чем она добралась до поля битвы. Турки не всегда проявляли алчность; иногда они просто убивали и отступали. Солдаты, составлявшие фланги колонн на марше, знали, что обречены на смерть, так же верно, как если бы калиф самолично готовился разрубить их пополам. В их представлении турки были не солдатами из плоти и крови, но джиннами, сотворенными из огня и дыма. Недостаток сна и страхи перед внезапной смертью ослабляли дух самых закаленных и испытанных воинов. Кайит‑бей не мог отправлять в рейды своих людей, даже наемную конницу, этих прирожденных убийц, – разве что хотел увидеть их снова насаженными на ряды кольев.

Хилал был прав: такая война была непривычна для калифа.

– Со всеми твоими изобретениями, маэстро, со всеми твоими пушками и колесницами и прочими военными машинами я все же бессилен.

Кайит‑бей сидел в сумраке, имевшем синеватый оттенок, словно был вечер, а не преддверие дня; он курил трубку и потягивал кофе. Рядом с Леонардо стоял Куан, а около калифа сидели Хилал с несколькими евнухами и избранные мамлюкские генералы. Воздух в шатре был спертый, словно перенасыщенный миазмами желчной ненависти, ибо все эти люди ненавидели друг друга, так же как, вероятно, ненавидели своего повелителя Кайит‑бея, собравшего их вместе.

– Мне очень жаль, что мои изобретения не приносят большей пользы, о повелитель миров, – ответил Леонардо.

– И что же ты с этим намерен сделать? – осведомился калиф.

– Маэстро Леонардо знаток не только пушечного дела, но и стратегии, – заметил Хилал, в упор глядя на Куана.

– Великий эмир прав, – подтвердил Куан.

Хилал явно вздохнул с облегчением.

– А, так мой отец и мой брат – двое моих ближних советников – наконец‑то сошлись во мнениях. – Кайит‑бей поглядел на Хилала и Куана, которые были, конечно, его рабами. – Похоже, Леонардо, их любовь к тебе сильнее, чем взаимная ненависть.

– Сдается, что так, – осторожно согласился Леонардо, гадая, к чему все они клонят.

– Я слышал, как ты рассказывал истории о подвигах Александра Великого Миткалю, которого я считаю своим сыном, – продолжал Хилал. – Не говорил ли ты ему, что знаешь, что сделал бы Александр, окажись он в положении нашего калифа?

– Я всего лишь развлекал ребенка, – сказал Леонардо, – и не думал, что мои мысли и домыслы представляют такой интерес для подслушивающих.

– Скажи нам, что же сделал бы великий Александр, – велел Кайит‑бей.

– Александр использовал хитрость, чтобы победить иллирийского вождя Клита, который взбунтовался против него, – сказал Леонардо. – Александр скорым маршем шел к крепости, в которой засел Клит. Другое иллирийское племя атаковало войско Александра на марше, как Мустафа сейчас атакует нас. Даже местность, владыка миров, была схожей, ибо Александр шел по долинам и равнинам, окруженным горами. Однако его припасы почти истощились, и иллирийцы постоянно атаковали его, спускаясь с гор. Если б ему не удалось выманить врагов на равнину, где он мог развернуть свои обученные фаланги, он никогда не добрался бы до крепости Клита.

– Именно это нужно сделать и нам, – сказал Кайит‑бей. – Выманить турок в низину, где мы сможем драться с ними. – Он помолчал и спросил: – Так что же придумал Александр?

– Он устроил для врагов грандиозное зрелище, военный парад, и иллирийские солдаты собрались поглазеть, как фаланги Александра маршируют, разворачиваются и сходятся. Они спустились по склонам гор, собрались на самых нижних отрогах, зачарованные выучкой и ловкостью Александровых солдат. Александр подманил их собраться там, где он мог на них напасть, и, когда он велел идти в атаку, его войска застали иллирийцев врасплох. Иллирийцы гибли на пиках его солдат, их уничтожили фаланги Александра.

– Ты хочешь, чтобы мы устроили парад для Мустафы? – саркастически осведомился Кайит‑бей.

– Нет, владыка миров.

– Тогда что же предложит нам дух Александра?

Леонардо чувствовал нетерпение калифа, но он разыграл все как по нотам, как некогда, выступая с фокусами перед свитой Лоренцо и сотворяя дух из свиного пузыря, – Кайит‑бей не меньше тогдашних зрителей Леонардо обожал драматические эффекты. С чего бы еще он привел Леонардо повидать Зороастро в зале пыток?

– Александр, – сказал Леонардо, – собрал бы ангелов в небесах и направил бы их летать над войском своих врагов.

Калиф улыбнулся и кивнул.

– Мы уже один раз видели, как ангел летал над нашим войском, не так ли? – Он поглядел на Хилала, который устраивал полет Миткаля в летающей машине Леонардо в замке калифа. – А теперь это зрелище ждет Мустафу.

– Поздравляю, – сказал Куан, когда они вместе покинули шатер калифа.

– С чем? – горько спросил Леонардо. – С тем, что я приговорил детей умереть на турецких пиках?

– Ты дал совет калифу, и он его принял. А это немало.

– У калифа достаточно советников, – сказал Леонардо.

Куан улыбнулся:

– Более чем достаточно, но это для него лишь один из способов проявлять… щедрость. Он полагается только на самого себя.

– А как же ты и Хилал?

– Иногда калиф прислушивается к одному из нас, иногда к другому.

– Но на сей раз он прислушался к вам обоим.

– Он прислушался к тебе, маэстро, – поправил его Куан.

Леонардо выдавил смешок.

– Калиф был прав, Куан? Ты ненавидишь Хилала?

– Калиф никогда не ошибается, – сказал Куан.

– Ну разумеется!

– Скажем так: я сильно не доверяю Хилалу.

– Однако сегодня тебе пришлось ему довериться.

– У нас не было иного выхода. Ты же не хочешь, чтобы Турок победил?

– Я не позволю Миткалю и другим мальчикам лететь одним, – задумчиво сказал Леонардо. – Я полечу с ними.

– Боюсь, Леонардо, что это невозможно, – сказал Куан.

– Отчего бы это?

– Калиф слишком дорожит тобой.

– Я полечу!

– Нет, Леонардо. Обещаю тебе, что нет. Если эти дети погибнут, служа своему повелителю, наградой им будет рай. Хилал не допустит, чтобы ты принизил их высокую участь, пытаясь их спасти. Кроме того, ты, скорее всего, сам будешь им помехой. Они долго тренировались, а ты нет. – Он печально улыбнулся, как бы смакуя шутку перед тем, как высказать ее вслух. – Рай не для тебя, Леонардо, ибо никто не может проникнуть туда с помощью убеждений. Но не тревожься, маэстро, здесь, на земле, будет довольно смерти, чтобы не оставить в праздности ни тебя, ни всех нас.

В этот день армия осталась в лагере. Ловушка была готова.

Кайит‑бей даже согласился с идеей Леонардо устроить, на манер Александра, военные игры, чтобы разжечь любопытство турок и подманить их поближе. Леонардо был в своей стихии – он точно готовил праздник, цирковое представление, турнир. Если мальчикам суждено погибнуть, то же суждено и туркам. Леонардо переполняла решимость позаботиться об этом. В его представлении каждый турок был воплощением его рока, Николини… Николини, который завладел Джиневрой, захватил ее в плен с той же грубой жестокостью, с какой Мехмед захватил Айше. Как будто Леонардо нуждался в ненависти, чтобы отвлечься, как будто эта хитроумная ловушка должна была уничтожить в нем память и вину. Если б только он не был одержим птицами, полетом и механизмами войны! Зачем он исследовал тайны Господни, силясь превзойти идеи и творения древних? Почему он не мог жить, как Пьетро Перуджино, которому всего‑то и нужно было от жизни, что жить в приличном доме и рисовать?

А Леонардо оставалось только оглушать себя наркотиком гнева и работы.

Турки наверняка убьют мальчиков, смертоносных херувимов, которые сбросят на них огонь с высоты. И Леонардо должен быть уверен, что они заплатят за все: за Айше, за Джиневру…

За Никколо.

Могло показаться, что дети уже мертвы.

Покуда расставляли и маскировали пушки, которые должны были открыть перекрестный огонь по вероятным позициям турок, Леонардо поставил колыхавшиеся на ветру павильоны из шестов и ткани Куановых воздушных шаров. Был приготовлен пир, на который ушли последние припасы армии. На видных местах расставили высокие шесты, увенчав их золотыми и серебряными яблоками. К полудню мамлюки, нарядно разодевшись, уже скакали бешеным аллюром по равнине, стараясь на скаку сбить стрелами как можно больше яблок.

Турки заглотили наживку и спустились с горных склонов туда, где их легко можно было разглядеть из лагеря калифа. Они даже приветственно кричали лихим героям, которые ухитрялись на полном скаку выпустить двадцать стрел и сбить двадцать золотых и серебряных яблок. Эти игры как нельзя лучше подходили для турок – они и были турецкого происхождения; а одного запаха жарящегося мяса было довольно, чтобы выманить на равнину все войско Мустафы до последнего солдата.

Все, кто был в лагере – и арабы и персы, – знали, что скоро начнется кровопролитие; казалось, и животные чуяли это, потому что вели себя беспокойно, как перед бурей. Но Леонардо мог только наблюдать за играми и ждать. Он попытался пойти за мальчиками к утесу, с которого должны были слететь машины, но гвардейцы Хилала остановили его, едва да Винчи вышел из лагеря. Они позвали Хилала, который был разъярен, словно это Леонардо отдал приказ послать детей на смерть.

Сандро и Америго подошли к Леонардо. Усталые, смуглые, исхудавшие, они смахивали на бедуинов.

– Леонардо, – сказал Америго, – калиф желает, чтобы ты находился рядом с ним.

– И он послал тебя сообщить об этом? – спросил Леонардо. – Что‑то мне не верится. Тебя и Пузырька?

– Меня послал Куан, – сказал Америго.

– Тогда кто же послал Сандро?

– Ты все усложняешь, – сказал Боттичелли. – Твой гнев должен быть направлен на меня, а не на Америго.

– Извините. Я вовсе не злюсь на вас. Зачем я понадобился калифу?

Они говорили на тосканском диалекте, естественно перейдя на этот язык, словно их беседа должна была остаться тайной.

– Скоро начнется, – сказал Америго.

Леонардо захохотал.

– Да об этом знает всякая шлюха и всякий раб! Все они с волнением ждут «чуда», не думая о том, что, возможно, именно их кровь оросит сегодня землю.

– И калиф желает, чтобы ты стоял рядом и защищал его, если понадобится, – закончил Америго фразу, прерванную смехом Леонардо. – Вначале мы хотели быть все вместе, но…

– Что же изменилось потом? – спросил Леонардо.

Америго явно смутился.

– Я пытался заговорить с тобой, но ты не обратил на меня внимания.

– Не может такого быть!

– Да сегодня утром ты просто прошел мимо меня!

– Я не помню даже… – Леонардо оборвал себя, вздохнул и сказал: – Я по тебе скучал, Америго.

– И я по тебе. Как и Сандро, я…

Америго умолк и лишь покачал головой, не в силах подыскать слова, чтобы выразить свои чувства.

– Мы все позволили этому разделить нас, – сказал Сандро, – даже после того, как обо всем поговорили. Как могло такое случиться?

– Видимо, все дело в том, что наши чувства не зависят от наших желаний, – сказал Леонардо.

– Мне снилось, что я больше никогда не увижу тебя, Леонардо, – сказал Америго. Вид у него был застенчивый, как всегда на людях. – Я думаю, что это предостережение.

– Я не верю в сны, но рад, что тебе приснилось такое, если это объединяет нас. – С этими словами Леонардо обнял Америго, а затем Сандро. – Полагаю, ты будешь сражаться рядом с Куаном.

– Да, – сказал Америго, – а Сандро будет среди тех, кто охраняет женщин. Так, по крайней мере, один из нас останется в живых.

Женщин надежно укрывали неподалеку от пушек; охраняли их всадники.

– Я буду у пушек, – сказал Сандро, и его лицо и шея вспыхнули от смущения. – Я сначала хотел присоединиться к тебе, Леонардо, но калиф призвал тебя к себе.

– Но ведь и ты можешь пойти со мной, – сказал да Винчи.

Сандро покачал головой;

– Куан сказал, что калиф поверил турку, который объявил меня шпионом.

– Тогда почему же он убил турка?

– Чтобы умиротворить войска, – сказал Америго. – Он должен был отнять жизнь у турка.

– Если бы калиф поверил этим обвинениям, Сандро уже не было бы в живых, – не сдавался Леонардо.

– Куан сказал, что жизнь Сандро – это дар тебе от калифа, – сказал Америго.

И, ничего не добавив, повернулся, как и все в лагере, к восточным горам, привлеченный трепетом, пробежавшим по войску. Казалось, что весь лагерь разом затаил дыхание; затем прокатился вал шепотков и тихих голосов, ощутимый как ветер, как касание.

А затем грянули взрывы.

Миткаль и другие мальчики прыгнули в воздух с западного утеса, где их менее всего могли заметить турки, и пролетели по широкой дуге, оказавшись с тыла над позициями турок с восточной стороны. Похоже, солдаты Кайит‑бея заметили их даже раньше, чем турки; но и турки поневоле обратили на них внимание, когда первый из Леонардовых снарядов разорвался в самой их гуще, снося шрапнелью головы, руки и ноги, превращая людей в живые факелы.

– Слишком рано! – вскрикнул Леонардо.

Трое флорентийцев бросились в разные стороны, спеша каждый на отведенный ему пост; но другие солдаты смотрели, завороженные, на это чудо, даже когда между ними промчались всадники, выкрикивая приказы подготовиться к бою.

Да и кто мог бы оторваться от чуда, происходящего наяву? Мальчики кружили, как соколы, над войском Мустафы, и их ребристые крылья сверкали белизной, как и одежды. Конечно же, это могли быть только ангелы, один за другим воспарявшие ввысь на воздушных потоках. Конечно же, это было доказательство, что Аллах на стороне Кайит‑бея, а не Великого Турка. Кто же мог бы оторвать глаза от ангелов, которые камнем падали с неба на турок, сбрасывая на их головы ужасные дары огня и металла?

Первыми ударились в панику задние ряды турок – на них пришлись первые снаряды. Несколько солдат пали на колени и принялись молиться, и это, быть может, сохранило им жизнь, потому что их сотоварищи бросились вперед, на главные силы, врезавшись в них с воплями, точно во вражеские ряды; а ангелы между тем ловко и точно бросали все новые снаряды, гоня вперед все новые и новые ряды обезумевших от страха турок, словно небесные пастухи, перегоняющие стадо, – до тех пор, пока бегущее со всех ног турецкое войско не хлынуло с холмов на равнину.

Леонардо нашел Кайит‑бея у его шатра. Он еще не сел на коня, которого держал для него один из телохранителей. Рядом с ним стояли Хилал и Деватдар.

– Ты, наверное, еще помнишь Деватдара, – с улыбкой сказал калиф, обращаясь к Леонардо.

Тот кивнул, хотя почти не видел Деватдара с тех пор, как сириец присоединился к войску калифа. Хилал по секрету сказал, что он впал в немилость; и в самом деле, Деватдара не было видно на собраниях в шатре калифа. Но кто мог бы верить словам Хилала? Он ненавидел, кажется, весь мир, кроме Миткаля и своих гвардейцев.

– Мне дать сигнал сейчас, повелитель? – спросил Деватдар.

Кайит‑бей смотрел, как волнами катится на равнину обезумевшее и неуправляемое турецкое войско.

– Да, – сказал он, – сейчас.

Деватдар всего лишь повернул голову, и конный гвардеец наметом полетел прочь. Миг спустя по туркам ударили пушки. Под непрерывный грохот артиллерии на восточном краю равнины появились конница и пешие фаланги калифа; и вот они оказались рядом с Леонардо, Деватдаром и калифом. Калифу оставалось только вскочить на коня и поскакать вперед, ведя своих солдат к кровавой победе.

Но это была лишь часть его армии; другие появятся с севера и с юга и задавят войско Мустафы одним своим количеством.

Кайит‑бей вскочил в седло, и Леонардо последовал его примеру – раб калифа держал для него коня наготове. Когда калиф взмахнул мечом, пушечная канонада разом стихла, и оглушительные крики солдат, казалось, сами по себе вынесли его вперед. Леонардо старался не отставать от него. Калиф скакал во весь опор прямо на врага. Лицо его было бесстрастно и сосредоточенно, и Леонардо гадал, не станет ли калиф первым, кого сразят стрела или пика. За себя он не опасался, хотя сердце в груди и колотилось как безумное. Он обнаружил, что страх преобразовался в иное, более высокое осознание; он ощущал лишь шум ветра в ушах да сухой металлический привкус во рту. В любое мгновение он мог оказаться в царстве смерти. В бою не было места ни времени, ни памяти – лишь смертельная пляска битвы, изнурения и восторга, лишь трепетный шорох вздохов и молений, лишь гимны ударов и криков да треск ломающихся костей и рвущихся жил.

Кровавая баня продолжалась до темноты.

Уже колесницы, вооруженные косами, выровняли поле, уже собрали все головы, уже мамлюки повалились без сил прямо на землю, набрякшую кровью, уже собрали боеприпасы, оружие и провизию турок – а калиф все подгонял своих солдат. Он решил, что ни один турок не должен уйти живым из этого боя. Он решил подарить Мехмеду голову Мустафы.

Но Мустафу так нигде и не нашли.

В стиснутой горами, пахнущей кровью звездной темноте Леонардо отыскал своих друзей.

– Вот видишь, Америго, – сказал он, – твой сон солгал.

– А ты, – сказал ему Сандро, – ты думал, что мальчики погибнут. Однако все они живы, все до единого.

– Да… живы.

И Леонардо погрузился в молчание, похожее на горячку. Он пришел в себя лишь тогда, когда увидел замок, в котором, быть может, томился Никколо.

Глава 30