ЖЕЛЕЗНЫЙ ЯЗЫК

Время дарует помощь даже и нам. Наконец, в ответ на наши молитвы… Помощь Бога.

Вергилий

Пытки и мучения, причиняемые телу во время допросов, следует понимать лишь как средство достижения правды.

Монах Ульпиан

Знай же, что в последние дни настанут времена тяжкие.

2‑е Послание Тимофею, 3:1

Зал пыток был прекрасен.

Расположенный в западном крыле замка, близ кухни, он больше походил на просторный чертог итальянского вельможи, чем на место дознаний. На дальней стене, разделенной пилястрами, были написаны в европейской манере фрески, изображающие великие битвы, – Леонардо узнал руку Филиппе Липпи, Марко Дзоппо, Петруса Кристуса, – и в пыльном свете казалось, что фигуры слегка шевелятся, словно и шум боя, и смерть остановились лишь на мгновение. На прочих стенах тоже были росписи, как религиозные, так и светские, которые высоко оценил бы даже Лоренцо; лики святых, изображения Распятия и Благовещения были блестящи. Пол покрывали майоликовые цветные плитки; резные деревянные панели, украшавшие стены, переходили в скамьи.

Леонардо обежал взглядом зал, но внимание его приковали орудия пыток: дыба, на которой кости выдергивали из суставов, тиски, чтобы превращать тело в фарш. Была там колыбель, усаженная изнутри рядами шипов, и машина, чтобы поднимать колыбель в воздух. Были козлы, столбы и столы, уставленные и увешанные оковами, кандалами и самыми разными ножами, пилами, топорами, боронами – всевозможными приспособлениями для того, чтобы жечь, ломать, рубить и душить. Весь этот инвентарь смерти располагался вокруг маленького пылающего очага с кромкой, на которой лежало несколько докрасна раскаленных инструментов. На стене скромно висели разнообразные железные конструкции. Иные походили на маски, другие – на крючья, головные повязки, шипастые клетки. Тяжелые занавески закрывали ниши в стенах, скрывая одну жертву от другой… и от зрителей. Вонь прогорклого пота, паленого мяса, страха, испражнений и рвоты была сокрушающа, и Леонардо и Сандро прикрыли рты.

Их хозяина, Кайит‑бея, это, кажется, позабавило. Он повернулся к Сандро:

– Будь осторожен, маэстро, берегись, не забыл ли ты, кто мои враги.

Леонардо такое предупреждение показалось странным. Была ли то завуалированная угроза ему? Он еще не вполне оправился от горячки, прекратившейся два дня назад, хотя мучительные нарывы, покрывавшие его руки, грудь, ягодицы, уже исчезли.

Потом калиф велел одному из палачей отдернуть занавеску – и взорам их предстал человек, который, казалось, просто стоял, а на самом деле висел на залитой кровью дыбе. Его истощенное тело было грязно и багрово от кровоподтеков, хотя некогда, вполне возможно, он был красивым и мускулистым – высокий, усатый, с глубоко посаженными, сейчас пустыми глазами. Зубы его были выбиты, руки перевязаны кровавыми тряпками – было очевидно, что ему отрубили пальцы.

– Этот человек был приближенным Великого Турка, дипломатом, послом, как и ты, маэстро. – Кайит‑бей снова обращался к потрясенному увиденным Сандро.

– Зачем ты привел нас сюда, повелитель миров? – спросил Леонардо.

Куан слегка тронул его за плечо, давая знак следить за своими словами.

– Ты не можешь упрекнуть меня в нетерпении, Леонардо. Я ждал, покуда ты и твой друг не будете готовы и расположены, чтобы показать вам свои драгоценности. – Калиф обвел рукой картины и фрески. – Это ли не доказательство, как я ценю ваше европейское искусство – настолько, что готов пожертвовать многим, дабы обладать этими бесценными образами.

Леонардо молчал.

– Ты согласен со мной? – спросил Кайит‑бей и указал на священника, стоявшего рядом с ним. – Мой имам наверняка не согласен.

– Трудно воспринять красоту искусства, – сказал да Винчи, – рядом с этим…

– Ты думаешь, я привел вас сюда без причины?

– Разумеется, нет, повелитель, – сказал Леонардо, жалея привязанного перед ними узника.

– У меня есть известия, что обрадуют вас, – сказал Кайит‑бей. И он мягко обратился к пленнику: – Ты готов умереть?

Человек на дыбе кивнул.

– Тогда повтори нам свой рассказ, и я позволю тебе умереть с честью.

Человек забормотал на нескольких языках, ни одного из которых Леонардо не знал; наконец он прошептал:

– Айше…

Ее держали в горной крепости близ Эрзингана, всего в нескольких днях конного пути отсюда. Но зачем Великий Турок привез ее в Персию?

– А что с Никколо? – не удержался Леонардо.

Янычар одарил его пустым взглядом, а Кайит‑бей кивнул.

Палач, тучный и жирный, похожий больше на писца или священника, велел двоим помощникам отвязать турка от дыбы, а затем со свирепостью, удивившей Леонардо, обезглавил янычара широким топором. Когда он бросил в корзину отсеченную голову, губы ее все еще шевелились.

Сандро побелел и не смог сдержаться – он отвернулся от калифа, и его вырвало. Леонардо отвел глаза, и на миг взгляд его задержался на расписном оштукатуренном потолке: там были изображены сплошь ангелы и языческие боги, которые, улыбаясь, смотрели на происходящее с белоснежной высоты небес.

Калиф сдержит слово: голова янычара не будет выставлена на колу для всеобщего обозрения и потехи стервятникам. Он будет погребен в неизвестной Могиле. Слабое утешение, подумал Леонардо.

Благодарение Богу, Айше жива и так близко… ведь Никколо может быть с ней.

Он мог только молиться, чтобы это было именно так.

Но до завершения дела было еще далеко. Калиф давал представление, как в домашнем театре: по мановению его руки отдернулась еще одна завеса, являя взглядам новую жертву. Несчастный лежал на спине внутри шипастой металлической колыбели, подвешенной к потолочной балке на цепи, пропущенной через блок. Голову человека закрывала железная маска, что стягивала лицо, как собачий намордник, и душила железным языком, засунутым в рот; глаза, поразительно голубые, смотрели тускло и мертво.

Колыбель была копией той, что увидел Леонардо, как только вошел в зал.

Калиф приказал опустить ее.

Пленник мог только кряхтеть, когда колыбель раскачивалась, прижимая его к шипам.

Колыбель повисла над полом. Пока один из палачей закреплял спусковой механизм, другой открыл качающуюся клетку и снял железную маску с головы пленника. Металлический язык был мокрым от крови; а еще Леонардо увидел, что зубы пленника сломаны – возможно, когда на него надевали намордник.

Колыбель снова закрыли и заперли.

Леонардо понадобился лишь миг, чтобы осознать, к своему ужасу, что пленник – Зороастро. Он почернел от синяков и запекшейся крови; волосы лоснились от грязи и испарины; он стонал, словно дышать уже было для него пыткой.

Леонардо бросился к колыбели, но палачи заступили ему дорогу.

– Пропустите его, – велел Кайит‑бей.

Вначале казалось, что Зороастро не узнает Леонардо: он был точно в трансе, но потом очнулся и потрясенно проговорил:

– Леонардо, это и вправду ты?

Голос его едва слышно шелестел.

– Да, дружище, и Сандро тоже тут.

Боттичелли подошел следом за Леонардо и, потянувшись сквозь прутья колыбели, взял Зороастро за руку.

Леонардо в гневе обернулся к калифу:

– Вели отпереть клетку и выпустить его!

– Когда он повинится, я позволю тебе судить его, – сказал Кайит‑бей. – Если тебя это не устраивает, у меня найдутся еще колыбели и слуги, чтобы вздернуть рядом и тебя, и твоего друга Сандро.

– За это тебя и прозвали Красным Джинном!

Леонардо с гневным вызовом вскинул голову, обводя взглядом орудия пыток. Куан попытался вступиться за Леонардо, но калиф не стал его слушать.

– Зороастро да Перетола, поведай своему другу Леонардо, как ты предал меня, – сказал он по‑итальянски.

Зороастро не сразу сумел заговорить. Наконец он прошептал:

– Я принял предложение…

– И каково оно было?

– Перейти…

Калиф терпеливо ждал и, когда Зороастро не продолжил, спросил снова:

– Кто сделал тебе предложение?

– Великий Турок.

– То есть наш враг, тот самый, что держит в плену мою родственницу и твоего друга Никколо Макиавелли, не так ли?

Зороастро не ответил: его будто отвлекло что‑то неизмеримо более важное. Его пустой взгляд был прикован к потолку, к ангелам… Быть может, ему казалось, что они внезапно ожили, быть может, они манили его, звали к себе, в нарисованный рай.

– А теперь расскажи друзьям, что предложили тебе посланцы Великого Турка.

Не сразу, даже не взглянув на калифа, Зороастро проговорил:

– Место… главного военного инженера.

– И ты показал турецкому шпиону рисунки Леонардо?

– Да.

– И сказал ему, что они твои?

– Да.

– Стало быть, ты предатель, не так ли?

– Я флорентиец, – сказал Зороастро.

– Мы почти закончили, – проговорил калиф. – Но позволь задать тебе еще пару вопросов. Расскажи своему другу Леонардо о Джиневре.

– Джиневре?.. – переспросил Леонардо. – Она умерла. Все это – дело прошлое.

– Скажи им, – велел калиф Зороастро.

И тут, как по волшебству, Зороастро пришел в себя.

– Леонардо, – сказал он, – прости…

– Простить тебя? За что?

– За ту боль, что я причинил тебе.

– Зороастро, какое отношение имеет Джиневра ко всему этому? – Леонардо взмахом руки указал на колыбель, в которую был заключен его друг.

Зороастро опустил глаза.

– Я получал жалованье у Николини.

– Что?! – потрясенно выговорил Леонардо.

– Я следил за тобой и Джиневрой. Я сообщал ему о ваших свиданиях. Я говорил ему, что ты намереваешься сделать.

– Ты погубил ее, Зороастро, – сказал да Винчи, отворачиваясь в гневе и отвращении. Он не мог смотреть на друга.

– Леонардо, я на пороге смерти. Ты должен простить меня.

– Почему ты помог Николини отнять у меня Джиневру? – спросил Леонардо. Он содрогнулся, вспомнив, как она лежала на кровати – нагая, оскверненная, с перерезанным горлом и разбитым, распухшим лицом. Вспомнил, как давил глаза бандитов, тех, кто пришел ограбить дом Николини, кто изнасиловал и убил Джиневру. Не будь Джиневра женой сторонника Пацци, сегодня она была бы жива. – Почему, Зороастро? Почему ты предал меня?

– Я запутался в долгах. Мне угрожали… моей семье…

– Как это могло случиться? Я достаточно платил тебе.

Зороастро покачал головой.

– Это не важно. Важно другое, Леонардо. Когда я расплатился с долгами, я постарался помочь тебе против Николини. Возместить вред, который причинил. Я ничего не рассказывал ему о твоих встречах с Джиневрой у Симонетты. Я старался помочь… Я…

Леонардо отступил, словно его оттолкнули, словно он не мог стоять рядом с источником этих слов; и сейчас ему чудилось, что сами слова, звуки – каждый скрип и хрип, шорох и шепот – разрывались в его теле, и само время замедлилось, чтобы продлить эту муку.

Зороастро смотрел в упор на Леонардо, и боль пылающими лучами исходила из его глаз; он сжигал Леонардо и истощал себя.

– Итак, ты осудил его, – сказал калиф.

И прежде чем Леонардо успел сказать хоть слово, люди калифа вздернули колыбель.

Раскачиваясь, она плыла вверх.

Зороастро даже не кричал от боли – только хрипел.

– Нет! – закричал Леонардо, пытаясь остановить палачей, но опоздал.

– Ялла, – промолвил калиф, что означало «продолжайте», и клетка упала и, ударившись об пол, насадила Зороастро на железные прутья.

Куан успел повиснуть на Леонардо, который хотел броситься на калифа.

Сандро молился. Многими годами позже он скажет Леонардо, что именно тогда решил стать монахом; этот миг отпечатался в его судьбе и обрек его в будущем следовать за безумным отцом Савонаролой.

А Леонардо ушел, погрузился в себя. Видения Джиневры, убитой в собственном доме, метались и полыхали во тьме памяти.

Он молился об уничтожении и крови, однако плакал по Зороастро. И нарисованные ангелы улыбались, глядя сверху, как работают машины судьбы.

В тот же день, позднее, двое темнокожих рабов опускали Зороастро в пахнущую глиной землю. Внезапный пушечный залп напугал их, заставив бросить грубо сколоченные носилки и завернутое в муслин тело прямо в могилу. Сандро, молившийся за бессмертную душу Зороастро, тоже вздрогнул. Он прикрикнул на рабов, но они, не обращая на него внимания, начали методично забрасывать могилу камнями и грязью.

– Пузырек, они не понимают тебя, – тихо, почти шепотом сказал Леонардо.

Раздался еще один залп, за ним почти без перерыва последовали другие.

– Довольно молиться, – сказал Леонардо, хотя сам не проронил и слезинки по Зороастро; он был сух, как песок пустыни, по которому армия калифа шла в Замок Орла.

– Я закончил. – Сандро смотрел на замок.

Еще один залп.

– Нам лучше вернуться в замок, – заметил Сандро и, перекрестившись, бросил последний взгляд на могилу. – Держу пари, калиф будет искать тебя.

– С чего бы это ему меня искать? – спросил Леонардо.

– Чтобы представить своим евнухам.

Леонардо заметил, что младший из могильщиков торопливо отвел глаза, тем самым выдавая себя.

– Сандро, кажется, эти… осведомители понимают, что ты говоришь.

Лицо Сандро залилось краской; но когда они отошли подальше от рабов, Леонардо опять спросил, зачем он мог понадобиться калифу.

– Потому что пушки – твое изобретение.

– И что?

– Думаешь, мамлюк с горячей кровью станет уважать подобное изобретение? Такие машины могут прийтись по нраву лишь кастрату, но никак не настоящему мужчине.

И Леонардо услышал в этих словах гнев, владеющий его другом.

– Пойду‑ка я поищу Америго, – сказал Сандро. – Может быть, его горячка уже спала.

В комнате было темно: высокие, забранные решеткой окна прикрывали тяжелые занавеси. Душный воздух был пропитан едким дымом и густым, знакомым запахом ладана и семени кориандра. Калиф восседал рядом с дюжиной евнухов‑мамлюков высокого ранга, пышно разодетых в кафтаны из алого, зеленого и лилового шелка, расшитого серебром и золотом. Они сидели на мягких подушках, откинувшись на прохладный камень стены, курили длинные трубки и смотрели на Деватдара, который стоял в центре комнаты и держал раскрытую ладонь мальчика лет двенадцати, не более. Лицо мальчика было размалевано, как у шлюхи, пальцы окрашены хной.

Хотя декорации были совсем другими, Леонардо узнал сцену: он уже видел ее прежде. Красивый размалеванный мальчик будет смотреть в волшебную чернильную лужицу, налитую в его ладонь, видеть сверхъестественный мир и вопрошать ангелов, демонов, джиннов и святых – любого, кто подвернется под руку. Леонардо, конечно, считал все это глупым суеверием, хотя и помнил, что его юный ученик Тиста увидел в такой лужице огонь, который едва не поглотил Леонардо в спальне Джиневры.

Теперь Тиста мертв – он погиб, подобно Икару, влетающей машине Леонардо.

И Леонардо помнил, что Тиста видел собственную смерть, что вырвал руку у Деватдара и, отпрянув от него, закричал: «Я падаю, помогите!»

Деватдар взывал к близким ему духам, и если раньше, в доме Тосканелли во Флоренции, да Винчи не мог понять его арабских заклинаний, то сейчас он понимал все.

Таршун и Тариошун, приди, о джинн,

Приди, и явись, и скажи, куда идут

Сын Мехмеда и его войска? Где Эль‑Ахмар,

Принц и его войска? Да явятся

Слуги этих имен.

Это откровение. И мы открыли завесу

С глаз твоих, и ныне твой взор остр и ясен.

Уголь и ароматические травы пылали в жаровне рядом с мальчиком, и Леонардо ощутил, как его легкие расширяются, как обжигает грудь странный холодок; голова у него на миг закружилась и тут же стала ясной‑ясной, как единственный лучик света, серебрившийся в щели между занавесями на западной стене. Он взглянул на Куана, который привел его сюда; но Куан отвел взгляд, словно не желал иметь с ним ничего общего.

Мальчик внимательно смотрел в свою ладонь, словно привык к этим поискам богов и святых, обитающих во всех чернильных лужицах, и наконец сказал:

– Я вижу калифа джиннов и его войско.

– Что это за войско? – спросил Деватдар.

– Это войско Аллаха.

– А калиф?

Мальчик пожал плечами:

– Это калиф Аллаха.

– Ответит ли калиф на вопрос? – спросил Кайит‑бей.

Мальчик снова пожал плечами.

– Где Великий Турок собирает свою армию? В горах Тавр или западнее? Собирается ли он двинуться к югу, на Халаб? Замышляет ли взять Дамаск или даже Каир? Где я… где я могу встретить и уничтожить его армии?..

– Повелитель, – сказал Деватдар, – весьма непросто уговорить джинна ответить хотя бы на один вопрос. Зачем ты смущаешь этих детей огня, забрасывая их столькими вопросами?

Мальчик опустил руку, расплескав чернила, вытер ладонь о белое одеяние и сказал:

– Калиф ушел, все ушли.

– Он говорил с тобой? – спросил Деватдар.

– Он цитировал Коран, – сказал мальчик.

– И что же?

– «Когда земля сотрясется и растрескается, тогда спросишь ты, что это значит».

Кайит‑бей мрачно усмехнулся: мальчик процитировал суру «Аль‑Залзалах» – «Землетрясение».

Опыт провалился.

Деватдар извинился перед калифом и сам сдернул с окон занавеси, наполнив комнату бледным предзакатным светом. Мальчик, который явно чувствовал себя своим среди этих евнухов‑эмиров, присел на подушке рядом с крупным, дородным стариком, который носил тюрбан, украшенный страусовыми перьями. У евнуха было широкое плоское лицо; гладя шею мальчика, он вперил любопытный взгляд в Леонардо.

Тот ощутил странное давление и, обернувшись, встретился глазами с евнухом. Евнух улыбнулся и кивнул, и в этот миг Леонардо постиг сущность всех, кто сидел в этой комнате, словно обрел дар заглянуть в каждое сердце. Эти люди не были ни женственны, ни худосочны. Мягкие лицом и телом, они тем не менее излучали силу и твердость. У них были живые ясные глаза; и все же Леонардо не мог отделаться от страха перед этими кастратами, которые говорили нежными высокими голосами. Старший походил на восточного патриарха; те, что помладше, могли бы послужить моделями для ангелов на картинах Сандро. Но если это и были ангелы, то ангелы смерти – в этом Леонардо был совершенно уверен; и именно среди этих людей Кайит‑бей чувствовал себя лучше всего. Он пригласил Леонардо в свою святая святых, в круг своих близких, и сейчас, сидя в теплом свете позднего солнца и вдыхая острые головокружительные ароматы табака и благовонных трав, Леонардо воображал, что калиф кастрировал и его, как, несомненно, поступил он с мальчиком, который разговаривал с джинном.

– Итак, маэстро, – заговорил эмир, который поглаживал мальчика, – что ты скажешь нам о словах Миткаля?

Миткаль было имя мальчика.

Калиф, удобно восседавший рядом со старым евнухом, не сводил глаз с Леонардо, с явным нетерпением ожидая его ответа. Он тоже гладил мальчика.

– Я не знаю, – удивленно отозвался Леонардо. – Не мне бы следовало говорить…

– Тебе задали вопрос, – сказал калиф, – выскажи свое мнение.

– Я не знаю, что сказать. Человек, лучше меня знакомый с Кораном, мог бы истолковать слова мальчика. Должен признаться, что я вообще не верю в подобное колдовство.

– Ты имеешь в виду Коран? – спросил евнух.

– Простите меня, – осторожно сказал Леонардо. – Я сказал не подумав, но имел я в виду только магию.

– Но если бы тебе нужно было выбирать… – вставил Деватдар, который так и стоял в центре комнаты.

– Я рискнул бы предположить, что Великий Турок двинется на нас с запада – в зависимости, конечно, от сведений, которые он мог получить о твоих войсках, повелитель миров, – добавил Леонардо, обращаясь к калифу.

– С чего бы Турку поступить именно так? – спросил евнух.

– Оттого, что персы собирают силы в горах, разве нет? – Поскольку никто не ответил, Леонардо продолжал: – Зачем Турку принимать бой сразу с двумя армиями?

– Как ты можешь быть уверен, что он станет биться с двумя нашими армиями в горах? – спросил калиф.

– Если человек, которого ты пытал, сказал правду, то Айше держат именно в горах. А разве эта война не ведется ее именем?

При этих словах евнух засмеялся.

– Так значит, Мехмед использует Айше, чтобы приманить нас к своей армии?

– Он действительно прилагает все усилия, чтобы воевать в горах, – вставил другой эмир, безбородый, с виду лет тридцати – впрочем, все эти люди были безбороды.

– Да, Фарис, я понимаю, что он прошел огнем и мечом по всей стране, – сказал Деватдар. – Он прошел Арсенгу и Тоскар, сжигая каждый город на своем пути, рубя на куски каждого мужчину, женщину и ребенка. Персы не могут остановить его.

– Это все его сын Мустафа, – сказал старший евнух. Он сидел рядом с калифом, но даже не потрудился повернуть голову, чтобы взглянуть на него. – Это его следовало бы прозвать Красным Джинном, – прибавил он и похлопал калифа по плечу, словно ребенка. – Но совершенно ясно, что Турок сумеет устоять в горах, где несколько человек в нужном месте смогут заменить армию. Такое военное искусство подходит туркам либо персам, но не тебе, мой дорогой Кайит‑бей. Хотя я твой близкий друг, а Великий Турок – твой враг, скажу тебе: враги порой знают нас не хуже, чем те, кто любит нас.

Он улыбнулся калифу, и в его улыбке сквозила мягкая насмешка.

Да Винчи вдруг осенило, что для Кайит‑бея эти эмиры заменяют семью; они держались с ним уважительно, но то было лишь уважение одного брата к другому – не считая старшего эмира, которого калиф называл Хилалом. Хилал в этой странной семье исполнял роль родителя и обращался с калифом как со своим дитятей. Смущенный этой причудливой связью между калифом и евнухами, Леонардо уставился на ковер, который изображал рай: сады, иссеченные каналами, пруды, кишащие рыбой, кустарник, цветы, утки и множество птиц.

– Тебе так понравился этот ковер? – спросил Хилал. – Сядь, маэстро – вон там, рядом с Куаном.

Один из эмиров передал старику толстую книгу в сафьяновом переплете, и Хилал, листая страницы, продолжал:

– Наш повелитель был так добр, что показал нам твои труды, и мы весьма впечатлены ими, особенно твоим рецептом пороха. Твои пропорции угля, серы и селитры дают более мощный состав, чем наш. Но более всего, друг мой, блистаешь ты в своих пушках. Видел ты, как мы испытывали их?

– Я слышал разрывы, когда хоронил своего друга, – ответил Леонардо.

– Ах да, предателя. Какой позор! – Хилал помолчал. – Боюсь, сегодня это не последние похороны. Твой снаряд оказался весьма эффективным.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Мы выстрелили одним из твоих снарядов, и он упал на наших солдат, которые из любопытства подошли слишком близко к цели. Они, конечно, сами виноваты, и тем не менее…

– Я сожалею, – сказал Леонардо.

Хилал не сводил с него глаз.

– Демонстрация была весьма впечатляющая, маэстро, и тем не менее я на твоем месте передвигался бы с осторожностью. – Леонардо взглянул на него недоуменно, и старик продолжал: – Другие эмиры тысячи не слишком к тебе расположены.

– Из‑за того, что погибли их солдаты?

Хилал улыбнулся:

– Вероятно, да, но эмиры ненавидят тебя за то, что ты близок к нам.

– К вам?

– Мы понимаем важность артиллерии и огнестрельного оружия. Понимают это и наши враги, ибо они уже долгие годы покупают пушки у твоих соотечественников. Но похотливцы за стенами этой комнаты признают только кавалерию и тактику сражения лицом к лицу. Они трахаются, испражняются и сочиняют стихи исключительно в седлах своих коней. Твое оружие спешит их – и надолго, потому что верхом невозможно одолеть Турка. И они это понимают.

Леонардо уже доводилось слышать, что турки создали передвижные укрепления, соединив тяжелые повозки и поставив на них пушки и аркебузы. Ему не терпелось увидеть эти сооружения.

– Они видели также твои стихи, – продолжал старик. – Тебе не следовало бы ставить подпись на свои военные машины, маэстро.

– Что ты имеешь в виду? – Леонардо обернулся к Куану.

– На стволах твоих орудий есть надписи, – сказал китаец. – Почтительный жест твоего друга Зороастро. По крайней мере, я надеюсь, что он хотел скорее почтить тебя, чем задеть.

– Что там написано? – настойчиво спросил Леонардо.

– «Я Дракон, дух огня и дыма, скорпион, коий стремится изгнать врагов наших громом и свинцом, – процитировал Куан, точно видел перед собой написанный текст. – Леонардус Винчиус, творец машин и капитан инженеров, сотворил меня в год 1479». – Куан помолчал. – Каждой пушке он дал собственное имя.

– У всякого оружия есть свое имя, – сказал Хилал. – Однако солдаты называют творения не их именами, а твоим собственным. – Он пожал плечами и усмехнулся. – Быть может, твой друг даровал тебе бессмертие.

– Я принял решение, – сказал калиф, прерывая разговор. – Мы будем сражаться в Анатолии, в горах. Все мои разведчики сообщают, что Мехмед в горах, а где он, там и его основная армия.

– Ты оставишь открытым путь на Дамаск? – спросил Хилал.

– Такого я не сделаю, – отвечал Кайит‑бей. – Если он соберется направиться в ту сторону, мы перехватим его. В таких делах наша разведка действует отменно. Мы выкурим его из гор, потому что там нас поддержит наш друг Уссун Кассано. Великий Турок доставил Айше в горы, чтобы вести переговоры. Быть может, мы сокрушим его крепость прежде, чем он даже вышлет к нам своих послов.

– Однако переговоры обеспечили бы безопасность твоей родственницы, – заметил Хилал.

– Мы должны освободить ее.

– Ей могут причинить вред.

– И это ввергнет моих солдат в истинную ярость. Вот тогда они будут драться. Не думаю, что даже Мехмед может быть настолько непрозорлив.

– Мехмеда никак нельзя назвать непрозорливым, повелитель, – сказал Хилал.

Кайит‑бей, кажется, нисколько не был задет словами евнуха, но решения своего не переменил.

– Мы пустим в ход все его изобретения, – сказал он, имея в виду да Винчи. – Турки никогда не видели ничего подобного твоим осадным машинам. – Теперь калиф обращался уже впрямую к Леонардо. – И тем более никогда не сталкивались с ними в серьезном сражении. Мы застигнем их врасплох, разорвем на куски твоими снарядами и устрашим твоими колесницами, – он глянул на Хилала, – если местность позволит пустить их в ход. – Калиф перевел взгляд на Куана. – А еще мы будем сбрасывать на них гранаты с твоих летающих машин.

Он имел в виду воздушные шары, созданные Куаном.

– Ну да, конечно, – вставил Хилал с мягкой насмешкой в голосе. – И турки решат, что ты – джинн, летающий по воздуху. Мы уже слыхали эти россказни.

Калиф слегка поклонился:

– Куан создал эти легенды, переодеваясь мной.

– А, теперь я вижу разницу, – насмешливо согласился Хилал.

Калиф, однако, вовсе не склонен был насмешничать.

– Эти изобретения совершат чудеса, и я докажу это, всем вам докажу.

– Повелитель, тебе нет нужды убеждать нас в значении новых орудий, – сказал Хилал.

– Страх обратит в бегство воинов Мехмеда. Идемте, я покажу вам кое‑что. – Он поклонился Куану и добавил: – Теперь моя очередь изображать чародея. Первый урок… священного страха. Тебе понравится, Хилал, ты ведь терпеть не можешь всех, кто сохранил свои яички.

– Не всех, повелитель.

Калиф кивнул мальчику с окрашенными хной пальцами, и тот выбежал из комнаты, а калиф протянул книгу в сафьяновом переплете Леонардо.

– Это твое, маэстро, – сказал он и удалился в компании евнухов.

Леонардо пролистал книгу. На каждой странице был великолепно исполненный чертеж. Он смотрел на тщательно вычерченное устройство для изготовления пушечных стволов, слишком больших, чтобы их можно было выковать в обыкновенной кузнице; зубчатые механизмы были подробно исполнены во всех видах. Другая страница: детали бронированной боевой повозки под названием «черепаха»; лестницы с крюками для штурма крепостных стен; платформы на колесах выше укреплений любой цитадели; гигантский скорострельный арбалет в повозке с наклонными колесами. Каждая страница была открытием: заряжающиеся с казенной части бомбарды, паровые пушки, винты для поднятия пушек, гигантские катапульты с противовесами, катапульты с двойными пружинами, разнообразные баллисты, колесницы с косами, гранатометные машины, мушкеты и станки орудий, различные снаряды, конические снаряды с плавниками, как у рыб, детали зажигательных гранат, шрапнельные гранаты, пушки на колесах; устройства для обороны крепостных стен, устройства для сбивания осадных лестниц, разные виды временных мостов, архитектурные чертежи для укреплений и оборонительных средств. Последним и, пожалуй, самым красивым был чертеж новой летающей машины. Это устройство казалось хрупким, как водомерки – длинноногие тонкотелые насекомые, которые как будто парят над гладью воды. Это был моноплан с одним‑единственным крылом, которое было обтянуто струнами, словно гигантский паук оплел его своей сетью, с хвостом слегка изогнутым и неподвижным. Пилот свисал с моноплана, точно нес его на себе: ноги болтались внизу, голова и торс – над планером.

На следующей странице были подробные наставления, как управлять монопланом.

– Куан, да ведь это куда лучше, чем я задумывал! – пробормотал Леонардо, восхищенно любуясь чертежом моноплана. Он помолчал, листая страницы с такой быстротой, словно мгновенно прочитывал их. – Зороастро совершенно переработал мои изначальные наброски, а иные работы и вовсе целиком его. Я и представить себе не мог, что у него такой талант. Он всегда казался мне… подражателем, и больше ничего.

– Даже я недооценил его, – заметил Куан. – Мне и в голову не пришло, что он попытается сторговаться с Великим Турком, будучи в доме калифа. В конце концов, ему ведь удалось стать главным изобретателем и мастером бомбард и пушек.

– Но он хотел быть капитаном инженеров.

– Фактически он и был им.

– Зачем же тогда этот титул дали мне? – спросил Леонардо, и лицо его вспыхнуло от унижения.

– Калифу нужны были плоды твоего воображения, маэстро, но он хотел также и всегда держать тебя под присмотром. У тебя репутация мастера, который не имеет привычки завершать свои заказы.

– Это был не заказ.

– Я думаю, Зороастро удалось поговорить с калифом, – сказал Куан, – и он представил тебя человеком творческим, но непрактичным.

– А себя, стало быть…

Леонардо не было нужды завершать фразу. Куан согласно кивнул.

– Но эти изобретения великолепны, – сказал Леонардо. – И ему удалось достичь влиятельного положения. Зачем же он рисковал всем, чего достиг, ради работы на османов?

– Быть может, по той же причине, по которой он улучшил твои творения.

– Что же это за причина?

– Наверное, твои насмешки, – сказал Куан, придавая голосу легкий вопросительный оттенок.

Леонардо вдруг ощутил невыносимую тоску по дому и от всего сердца пожелал прямо сейчас, сию секунду вернуться во Флоренцию, в легкость юношеских лет, бывших, казалось, так недавно, и в этот миг увидел как наяву лицо Зороастро, когда он, Леонардо, унижал его в присутствии Бенедетто Деи. Теплая волна раскаяния омыла его, и ему страстно, как никогда, захотелось хоть раз еще поговорить с Зороастро.

– А возможно, и ревность, – продолжал Куан.

– Ревность?

– Если бы он был на службе у Мехмеда, он бы испытал свой дар в борьбе против твоего, доказал бы, что он лучше тебя.

Леонардо, сам того не сознавая, кивнул. Скорее всего, Куан был прав. Как только прежде он мог быть так слеп? Зороастро не предал бы его вторично только ради денег – но ради того, чтобы обойти его и тем пролить бальзам на израненное насмешками сердце.

– Что с Бенедетто? – спросил он.

Куан усмехнулся:

– Если бы калиф думал, что Бенедетто вовлечен в замыслы Зороастро, он был бы сейчас в раю, вместе с Зороастро. И вы сегодня похоронили бы его.

– Сандро сходит с ума от тревоги за него, да и я тоже.

– Что ж, можете не тревожиться, – сказал Куан. – Он в безопасности.

– В Дамаске?

– Нет, Леонардо. Он здесь. Но калиф, я думаю, хочет устроить тебе сюрприз… так что не выдай, что знаешь об этом.

– Здесь? – Помолчав немного, Леонардо спросил: – Его пытали вместе с Зороастро?

– Нет, маэстро, не пытали. В этом не было нужды. Зороастро во всем признался. Поверь мне, дыба – превосходное приспособление для получения правды.

– Человек может сказать что угодно, лишь бы избежать пытки.

– Ты нам мало доверяешь, – с упреком сказал Куан. – Зороастро допросили о Бенедетто уже после того, как он покаялся в собственных преступлениях. Можешь быть уверен, что он сказал правду. – Куан взял Леонардо под руку. – Не стоит мешкать, иначе мы рискуем заставить калифа нас дожидаться.

Когда они уже поднимались по каменным ступеням на бруствер самой высокой башни, Куан сказал:

– Книгу Зороастро, которую дал тебе калиф, нашли у турецкого шпиона.

– Бедный Зороастро, – пробормотал Леонардо.

– Ты что‑то сказал? – спросил Куан, когда они дошли уже до калифа, стоявшего вместе с евнухами на широком бруствере; ветер трепал их просторные одежды.

– Нет, – сказал Леонардо, – ничего.

Мальчик по имени Миткаль легкомысленно стоял на южном валу, который был, по сути, продолжением скалы. На нем был механизм, сотворенный Зороастро из переделанной летающей машины Леонардо – словно фантастический костюм, сочиненный для какого‑нибудь маскарада, которыми так славился Лоренцо Медичи. Мальчик казался странным ангелом с парой искусственных крыльев, закрепленных бечевкой на деревянном каркасе. И в самом деле, планер был выкрашен в белый цвет, а сам Миткаль надел снежно‑белое одеяние. Не в силах устоять на месте под порывами ветра, он пробежал вдоль вала и, поймав нужный ветер, спрыгнул с укреплений в бездну. Леонардо услышал характерный щелчок – это напор воздуха развернул нижнюю часть крыльев, до предела натянув бечеву.

Мальчик падал, и Леонардо вспомнился Тиста.

Эмиры, столпившиеся у края вала, тревожно закричали, видя, как Миткаль падает, покачиваясь из стороны в сторону, но неуклонно опускаясь все ниже, точно падающий с дерева листок. Леонардо не мог на это смотреть, а потому упустил тот миг, когда мальчик поймал подымавшийся вверх воздушный поток. Но когда эмиры стали дружно славословить Аллаха, Леонардо обернулся и увидел, что летун парит в небесах. Мальчик плыл над замком, точно диковинная птица, широкими петлями огибая трубы. Казалось, что искусственные крылья и плоть срослись в единое целое и сотворили ангела, чье размалеванное лицо и окрашенные хной ладони были известны лишь тем, кто окружал сейчас калифа, – тем, кто в своем искалеченном естестве и сам был ближе всего к ангелам.

Леонардо последовал за калифом и его приближенными, которые бросились бежать по валу, чтобы не упускать из виду Миткаля. Но мальчик скользил прочь от замка, летел над горами и полями, далеко за линию укреплений, словно вознамерясь долететь до самого солнца; и Леонардо, зачарованный его полетом, видел, как солдаты в священном страхе падали ниц на землю и творили молитвы. В окрестностях замка стояло лагерем не меньше двадцати тысяч человек, и все они, до последнего солдата, превратились в трепещущих от испуга детей. Казалось, мальчику доставляет особое удовольствие кружить над их головами, выкрикивая фразы из Корана.

Так мамлюки узрели чудо.

Небеса разверзлись над ними и подали им знак, как некогда евреям на горе Синай[58].

Но это было еще не все, и сюрприз ожидал даже калифа: пролетев над границей лагеря, обозначенной чередой острых камней, Миткаль швырнул вниз один‑единственный хрупкий снаряд, и тот, ударившись о землю, взорвался, поджег траву и кустарник, брызнул во все стороны шрапнелью. Солдаты бросились наутек, кони на привязи бешено забились в страхе, а калиф выругался.

– Не тревожься, повелитель, – сказал Хилал, – кажется, никто не пострадал.

– Вы знали, что он задумал? – гневно спросил калиф.

Эмиры дружно качали головами и клялись, что ничего не знали. Наконец Хилал признался:

– Я должен покаяться, о правитель миров: я знал.

Миткаль летел к замку, красуясь; однако он недооценил капризность ветров и вдруг начал падать камнем в ущелье на южной стороне укреплений. Он перемещал центр тяжести и отчаянно работал бедрами, пытаясь выправиться. Но Бог, как видно, не оставил его: налетевший воздушный поток подхватил мальчика, точно песчаный смерч, и он взмыл в небеса на крыльях теплого воздуха.

Став осторожнее, он направился к более безопасным местам, на запад.

– Пошли людей встретить его там, где он приземлится, и тотчас доставить ко мне, – велел Хилалу Кайит‑бей. – Прикрой их пушечным огнем, если понадобится. – Он поглядел на солдат, скопившихся на поле, точно муравьи, и пробормотал: – Они разорвут мальчишку в клочья.

Хилал и с ним несколько эмиров исчезли в проеме лестницы. Куан остался с калифом, который, держась поодаль от эмиров, прошел по валу к западной стороне замка. Там он начал кричать своим солдатам. Наконец один молоденький солдат услыхал его, и скоро уже тысячи глаз со страхом и священным трепетом смотрели на своего калифа, ожидая, когда он заговорит.

– Если ангел спустится, когда пожелает спуститься, отвернитесь от него, иначе умрете! – прокричал Кайит‑бей. Он помолчал, ожидая, пока солдаты внизу повторят друг другу его приказ и он вернее дойдет до всех. – Постройтесь… вон там!

И он указал на поле с другой стороны замка.

Поднялись шум, топот, сумятица; затем эмиры мамлюков – не элитные кастраты, а боевые командиры – приняли на себя исполнение приказа и погнали солдат к дальнему полю. Шлюх тоже прогнали подальше от опасного места.

Леонардо, Куан и калиф наблюдали, как люди Хилала встретили приземлившегося мальчика, быстро сняли с него упряжь и крылья и повели к тайному входу в замок.

– Я спущусь и поговорю с солдатами, – сказал Кайит‑бей. – Я уподоблюсь Моисею. В конце концов, они только что видели чудо. – Он повернулся к Куану. – Однако я обидел тебя тем, что использовал машину маэстро.

– Повелитель, я…

Калиф не дал ему договорить.

– Хотя Хилал и старался произвести впечатление этим метанием снарядов с высоты в мою армию, я все же склонен высоко ценить твое творение, Куан. Твои летающие машины могут унести больше смертоносных снарядов и сбросить их на головы врага.

Леонардо хотел было сказать калифу, что, если крылья планера уменьшить, он сможет поднять больший груз, однако предпочел прикусить язык.

– Но моими шарами трудно управлять, повелитель, – сказал Куан. – Они отданы на милость ветра, чего не скажешь об изобретении Леонардо.

– Зороастро, – поправил Леонардо.

– А, – сказал Кайит‑бей, – так ты отдаешь должное предателю. Приятно видеть, что ты почитаешь мертвецов.

Леонардо пропустил мимо ушей реплику калифа.

– Машины Куана можно привязать к земле, и с высоты мы сможем следить за передвижениями войск Великого Турка. Тогда не будет иметь значения, трудно ли ими управлять.

– Хорошая мысль, – сказал калиф.

– Эта мысль не моя, повелитель. Похвалу заслужил Куан.

Китаец пронзительно глянул на Леонардо, которому эта идея, разумеется, и принадлежала на самом деле, но покорно принял похвалы калифа.

– Итак, маэстро, – сказал калиф, беря Леонардо за плечо, – любишь ты меня или ненавидишь за то, что я отнял жизнь у твоего друга и предателя?

Леонардо ничего не сказал, но в воздухе повисло ощутимое напряжение.

– Так любишь или ненавидишь? – настойчиво повторил калиф.

– И то и другое, – сказал Леонардо после мгновенной паузы, и калиф, похоже, остался доволен, потому что не убрал своей руки.

Леонардо мог бы поклясться, что Куан вздохнул с облегчением.

Этой ночью Кайит‑бея разбудил посланец, прибывший от самого Уссуна Кассано. Персы потерпели сокрушительное поражение на берегах Евфрата ниже Эрзикана; но они отступили и все еще сражаются с армией Мехмеда, что, согласно словам посланца, «все равно что биться с самим морем».

Несколькими часами позже уже шли приготовления к скорому маршу, который должен был привести армию мамлюков мимо северных границ Египта, через Киликию и Великую Армению – в Персию.