БЕЛЫЙ БАРАН

Стоит, однако, пожалеть, что иные восточные государи, величайшие по могуществу и разуму, не имели историков, дабы запечатлевать их деяния, поскольку среди калифов Египта и царей Персии были люди, непревзойденные в войнах и достойные сравнения не только с варварскими вождями, прославленными в сражениях, но также и с великими полководцами Греции и Рима.

Джованни Рамузио

Разите, разите! Если вы победите, получите величайшую награду от нашего правителя.

Синан Басса

– Машину, что летела по небу, видел весь Каир, а также те, кто был в рощах, на реке и в пустыне, – сказал Куан калифу, – и все они видели царя времен, стоящего в ее корзине и глядящего на них с высоты, подобно огненному ангелу.

– Или джинну, – прервал его калиф с довольным видом.

Белый верблюд стоял на коленях рядом с ним, словно даже животные понимали, что ему надлежит кланяться.

– Слово распространится быстро, как плывут корабли и скачут кони, – слово о том, что Кайит‑бей, правитель миров, может летать как джинн, – продолжал Куан. – Уверен, что Мехмед и остальные турки очень скоро услышат об этом.

Он говорил неестественно, нараспев, будто читал эпическую поэму; но калиф был доволен и, казалось, откровенно счастлив видеть своего слугу и соратника.

– Разве не услышали они уже – и не увидели – твоего оружия, что убивает во множестве?

На эти слова Кайит‑бей, рассмеявшись, кивнул:

– Что до этого, спасибо маэстро Леонардо. Будем надеяться, что труды его потрясут равно наших врагов и наших друзей.

Леонардо вопросительно взглянул на Куана, ожидая объяснений, но калиф сказал:

– Не смотри так удивленно, маэстро. Ведь не думал же ты, что мы никак не использовали твоих набросков? Скоро ты увидишь плод твоего творения.

Калиф отвернулся.

– О чем он? – спросил Леонардо.

Сандро хотел было ответить, но вмешался Куан:

– Будь терпелив и придержи вопросы.

Коренастый стражник, курд с широким веснушчатым лицом, заплетенными в косички волосами и крашеными веками, подвел Куану одного из белых беговых верблюдов, крупное животное с бурыми подпалинами – только у калифа верблюд был крупнее этого. Стражник улыбнулся Куану, тот лишь кивнул в ответ, но было видно, что он доволен и что это животное принадлежит ему. К Леонардо подвел верблюда сам калиф – дар, который Леонардо с благодарностью принял; но когда он попытался потрепать молодую верблюдицу по морде, та пугливо отскочила.

– Подружись с ней, – сказал калиф. – Она твоя.

Куан подал Леонардо лепешку, и Леонардо протянул ее верблюдице. Та мягко и аккуратно взяла угощение. В этом животном было что‑то необычайно человеческое. Леонардо разглядел, что у нее есть ресницы на верхнем и нижнем веках и убедился, что ее шерсть необычайно мягка.

– Ты знаешь, каковы верблюды? – спросил калиф, явно поддразнивая Леонардо. – Они глупы, вероломны, уродливы, а ненавидеть умеют, как ни одно другое животное. Они платят тебе за доброту, плюя зеленой жвачкой в лицо, а весной бредут по многу миль, чтобы испустить дух в источнике и своими останками осквернить водоем. Они создания шайтана – все, кроме вот этих, что белы, как глаза Аллаха, и ласковы, как любящая мать.

С этими словами он взобрался на своего верблюда, переговорил с Куаном и другими телохранителями, а потом махнул рукой, веля ехать. Стражи, кроме тех, кто остался свернуть ткань летающего шара, последовали за ним. Америго тоже поскакал за калифом, но обернулся и кивнул, давая понять Леонардо, что они еще поговорят – позже.

– Едем, – сказал Сандро.

– Я никогда прежде не ездил на таких зверях, – сказал Леонардо.

– Ну так тебе следует научиться. Калиф ездит много, порой до двух сотен миль без остановки, словно не нуждается ни в еде, ни в воде, ни в отдыхе. Он сам такой, как его верблюды… Смотри, я покажу, что делать.

– Пузырек, – сказал Леонардо. – Как тебя занесло сюда?

– Сперва позволь помочь тебе сесть на твоего скакуна.

– Что у тебя за новости? Я должен знать и ждать не могу. Увидеть тебя здесь – это как… как чудо.

– Не такое уж и чудо, – хмыкнул Сандро. – Чудо произойдет, если ты, не умея управлять своим скакуном, попробуешь ехать за калифом. Будь внимательнее, и обещаю, я тебе все расскажу. – Он оглянулся на воинов, которые разрезали оболочку шара и грузили ее на верблюдов. – Они сейчас отправятся, а мы не можем позволить себе потерять караван из виду – одним нам долго в этих местах не прожить.

– Караван?

– Сам увидишь.

И Сандро показал ему, как заставить верблюда опуститься на колени. Леонардо вскарабкался в седло – обыкновенную деревянную раму, накрытую ковриком, – и по совету Сандро зацепился ногой за переднюю луку. К задней луке были привязаны мех с водой, одежда и меч в импровизированных ножнах из полотна, – еще один дар калифа. У Леонардо голова пошла кругом, когда его верблюдица поднялась во весь рост – сперва на передние, потом на задние ноги, едва не выбросив при этом Леонардо из седла. На шаре он чувствовал себя в большей безопасности и куда менее странно.

Потом Сандро тоже взобрался на своего верблюда, который испустил душераздирающий, почти человеческий стон.

– Ему не тяжело, – пояснил Сандро, подводя верблюда к Леонардо. – Он частенько вопит просто так, чтобы прочистить горло.

– Что мне теперь делать? – спросил Леонардо; ему чудилось, что он оседлал скалу, которая дышит, колышется и пахнет кипящим молоком. Но тут же он заговорил о другом, потому что терпение его иссякло: – Расскажи же мне свои новости!

– Никколо Макиавелли жив, – сказал Сандро. – Это облегчит твою ношу, милый друг.

– Слава богу! – воскликнул Леонардо.

Радость и облегчение переполнили его – и сменились печалью; он расплакался, как ребенок, не в силах сдержаться. И одновременно он ощутил страшную усталость, словно это известие истощило все его силы.

– Леонардо, что с тобой?

Да Винчи взял себя в руки.

– Где… где ты его видел? И как? Расскажи мне все, что знаешь!

Пока он говорил, отъехал последний из калифовых стражей; верблюды их были нагружены большими тюками ткани.

– Я видел его в Константинополе, – сказал Сандро.

– С ним все в порядке, он здоров?

– Он жив, Леонардо. – Сандро указал на отъезжавших стражей. – Нам пора ехать.

Он объяснил Леонардо, как хлопать верблюда по шее палочкой, чтобы задать ему направление, и как регулировать аллюр шенкелями. Верблюды двинулись, и Леонардо показалось, что он вернулся на палубу «Надежного» – ощущение оказалось сродни морской качке.

Чувствовал он себя довольно неуютно, хотя и не видел необходимости цепляться для надежности за луку седла.

– Сандро…

– Ты хорошо едешь, Леонардо. Калифа это позабавит.

– Позабавит?

– Да, Леонардо, он находит тебя весьма забавным. Вероятно, он увидел твою истинную сущность сквозь поверхностную серьезность и напыщенные манеры. – Сандро невиннейше улыбнулся. – Ты знаешь, Лоренцо…

– Лоренцо меня не интересует! – оборвал его Леонардо. – Прекрати играть со мной и рассказывай все, что знаешь. Ну?!

Сандро смотрел прямо перед собой, словно ему было трудно говорить.

– С родственницей калифа, твоей последней наложницей, султан Мехмед обращается как с почетной гостьей. Она принимала меня точно турецкая королева. – Он помолчал и добавил: – А Никколо в тюрьме Порты, словно убийца или обычный вор. Айше никак не может помочь ему.

Сандро вздохнул, точно избавившись от бремени.

– Хотел бы я знать, сильно ли она старалась.

– Леонардо, она сделала все, что смогла. А, ты думаешь, из‑за того, что ты отверг ее…

– Нет, конечно же нет.

– Она сказала Мехмеду, что Никколо – любимец калифа, что за него предложат хороший выкуп…

– Мехмед поверил?

– Может, да, а может, и нет. Кто поймет, что движет властителями?

Они ехали так, чтобы видеть охрану калифа, хотя порой всадники и исчезали в низинках. Вокруг тянулись нагромождения из песка и камней, лишенные повествующих о жизни следов, – ни газелей, ни ящериц, ни птиц, ни крыс, лишь гротескные фигуры из слипшегося песка да высокое пустое небо, сухое, как сломанная скорлупа яичка малиновки.

– Скажи, как выглядит Никколо? Его кормят? Он не болен, не ранен?

– Леонардо, он жив. Это все, что я знаю. Удовлетворись этим, иначе ты изведешь себя до смерти.

Сандро был прав, и Леонардо постарался не думать о деталях, но ужасные подробности плена Никколо непрошено лезли ему в голову – словно мальчик испытывал все муки Христа.

– Я и сам говорил с султаном Мехмедом, – продолжал Сандро, – и пытался выкупить Никколо от имени Лоренцо.

– Лоренцо позволил тебе?

– Нет. Он ничего не знал о пленении Никколо, я первым узнал об этом. Но я думаю, он наверняка согласился бы уплатить разумный выкуп.

– И что же султан?

– Он посоветовал мне не испытывать удачу.

– Удачу?

– Да, потому что он отдал мне Бернардо ди Бандини Барончелли.

Леонардо покачал головой: это имя было ему незнакомо.

– Барончелли был убийцей Джулиано, а совершить это преступление его наняли Пацци. Лоренцо не знал покоя, пока его не нашли. Он будет повешен, как остальные. – Помолчав, Сандро добавил: – Лоренцо уже не тот, что прежде. Он стал ангелом смерти. Одевается только в черное.

Тут Боттичелли перекрестился.

– Так Барончелли удалось бежать… в Турцию?

– Удалось‑то удалось, но у Лоренцо длинные руки. Он узнал через шпионов, что Барончелли в Константинополе, и послал туда посольство во главе со своим кузеном Антонио – выкупить его. Султан, однако, не согласился на выкуп. Он отдал нам Барончелли в качестве дара, дабы скрепить союз между Флоренцией и Османской империей. Хотя Мехмед и враг, Лоренцо никогда не прекращал торговать с Турцией. Выгода слишком велика. Безбожная сделка!

– Тебе бы священником быть, Пузырек, – заметил Леонардо. – Но почему Лоренцо послал за Барончелли именно тебя? Не Мог же он…

– Великий Турок пригласил меня лично.

– Подумать только!

– Оказалось, что он знаком с моими работами. Хотя это, как мне сказали, противоречит его вере, у него большое собрание картин и статуй. Вот Лоренцо и послал меня с картиной для него – как жест доброй воли.

– И какую же картину ты ему отвез?

– Ту, что зовется «Паллада, покоряющая кентавра». – Сандро улыбнулся. – Пришлось обещать Лоренцо, что напишу для него точно такую же.

– Ага, – хмыкнул Леонардо, – а Великий Турок, стало быть, кентавр.

– Если ты еще хоть слово… Поехали быстрей, Леонардо, не то отстанем.

Они пустили верблюдов рысью, что едва не вытряхнуло Леонардо из седла. Но когда животные перешли на быстрый шаг, нечто подобное длинной рыси, это очень напомнило ему езду на лошади. Перед ними лежала равнина желтого песка, поросшая кое‑где жестким кустарником и испещренная зелеными проплешинами травы. Какое‑то время разговаривать было затруднительно; но вот воины, скакавшие впереди, поехали медленней, и Леонардо с Сандро последовали их примеру.

– По крайней мере, они ездят не так, как калиф, – заметил Сандро. – Куда бы он ни направлялся, он мчится словно в атаку.

– По‑моему, он безумен.

– Нет, – сказал Сандро. – Что угодно, только не безумен.

Леонардо кивнул.

– Как ты попал сюда? Разве ты не должен был сопровождать этого вашего пленника – Барончелли?

– Из меня плохой тюремщик, Леонардо. К тому же у Антонио Медичи пятьдесят человек гвардии для охраны Барончелли. Он отпустил меня и дал одного из лучших своих телохранителей, чтобы я мог отправиться в Персию и Аравию поискать тебя. А султан Мехмед дал мне письмо с его личной печатью, чтобы обеспечить мне безопасность в пути. Так что, как видишь, и я стал путешественником.

– Вижу, – сказал Леонардо. – Но почему Великий Турок позволил тебе безопасно отправиться в гости к его врагу?

– Мехмед человек чести, – сказал Сандро, – надо отдать ему должное, будь он хоть воплощением самого Сатаны. И кроме того, он, конечно, хотел, чтобы я расписал его военную мощь. Великий Турок отнюдь не глуп, Леонардо. Воинов у него больше, чем песчинок на нашем пути. Он действительно непобедим. Боюсь, христианским королевствам придется сговориться с ним, иначе как бы Мухаммед не стал и нашим пророком.

– Твоим он, кажется, уже стал.

– Не кощунствуй.

– И на твоем месте я бы поостерегся расхваливать калифу турецкого султана.

Сандро кивнул, принимая к сведению добрый совет.

– Как бы там ни было, Коран почитает Христа и кое в чем весьма интересен. Я укрепил свою веру, Леонардо. Эти люди – равно арабы и турки – воспринимают своего бога совсем не так, как мы. Боюсь, грядут для нас последние дни. Не будет ни спасения, ни передышки, ни…

– Что это за оружие, убивающее во множестве?

– Что?

– Куан говорил о нем с калифом, и тот сослался на мои наброски. Ты хотел мне объяснить, в чем дело, но Куан остановил тебя.

– Мамлюки усилили войско твоими изобретениями, Леонардо, – сказал Сандро. – Весьма впечатляюще. Поздравляю. Лоренцо совершил ошибку, не приняв всерьез твоих талантов военного инженера.

– А кто лучше меня самого может строить мои машины? – спросил Леонардо.

– Кажется, твой ученик Зороастро.

– Он не мой ученик! Почему калиф поручил ему это дело? Он…

– Весьма одарен, – сказал Сандро, – ты сам мне об этом говорил.

– Что он построил?

– Калиф особенно заинтересовался многоствольной пушкой и аркебузой.

– У меня были идеи получше, – заметил Леонардо. – Где он?

– Зороастро? – Сандро пожал плечами.

Леонардо улыбнулся при мысли, что с его набросками выпало работать именно Зороастро; но когда Сандро спросил, чему это он улыбается, не ответил. Он нарочно делал ошибки в рисунках, добавляя лишние шестерни, храповики и цилиндры. Зороастро наверняка пришлось немало повозиться.

– А что с моей летающей машиной?

Сандро снова пожал плечами:

– Зачем нужна машина с крыльями, если можно построить такую, что летает как облако?

– Потому что крылья – механизм, сотворенный природой.

– А облака – нет?

Расстроенный, Леонардо резко переменил тему:

– Расскажи мне о Флоренции. Как там дела?

– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь?

– Меня держали взаперти в бутыли, – сказал Леонардо, кивая другу и поднимая брови, словно спрашивал, понял ли Сандро его шутку. Если Сандро читал Коран, он, конечно, знает, кто такие джинны. – Я не получал никаких вестей из дома. Как там?

– Плохо, очень плохо, – сказал Сандро. – Флоренция воюет с Папой, который отлучил от церкви всю Тоскану. Чтобы еще ухудшить дело, наши епископы собрались в Дуомо и отлучили Папу.

– Что?! Как такое возможно?

– Они заявили, что «Бенефиций Констанция» и «Бенефиций Пипина» подделки[55].– Сандро вновь перекрестился. – Епископы поставили под сомнение законность папства, прости нас всех Господь, и опубликовали это, и распространяют повсюду.

– А война с Сикстом?

Помолчав, Сандро сказал:

– Мы проигрываем ее.

– Расскажи про Айше.

Но Сандро сказал:

– Лоренцо шлет тебе свои сожаления, Леонардо. Он просил извиниться за него.

– За что?

– За то, что не уважил последнего желания Симонетты. Он был задет и зол. Он хочет, чтобы ты знал: тебе будут рады во Флоренции, и он найдет для тебя место при дворе.

– Будь это правдой, Пузырек, он написал бы мне, сам, – сказал Леонардо. – Уверен, письма у тебя нет.

– Моего слова довольно… как и его.

– Расскажи об Айше.

– Что ты хочешь знать?

– Она спрашивала обо мне?

– Ты любишь ее, Леонардо?

Леонардо одарил друга ледяным взглядом, но ничего не ответил.

– Значит, ты тревожишься за нее?

– Да, Пузырек.

– Она просила передать тебе, что любит тебя, хотя и уверена, что ты должен возненавидеть ее за то, что она забрала Никколо. Она простирается перед тобой ниц.

– Не этого я хотел, – сказал Леонардо.

– А чего же?

Леонардо не ответил. Вдали видны были сотни черных шатров. На пустынной чахлой траве паслись кони и верблюды, несколько пальм распустили свои метелки, словно рогоз в зимнем мертвом саду. У шатров было заметно какое‑то движение.

Сандро выругался.

– Что такое? – спросил Леонардо.

– Они снимают шатры. Я‑то надеялся, что мы отдохнем здесь хотя бы одну ночь.

– Куда они направляются?

– Ты хотел спросить, Леонардо, куда направляемся мы? Этого‑то я как раз и не знаю.

Они скакали всю ночь, пока не добрались до деревни поблизости от Акабы, на северо‑восточной оконечности Красного моря. Тысяча всадников на конях и верблюдах пронеслась через селение так, словно брала его штурмом. Там жили верные калифу воины, и их костры из колючек трещали в сухом воздухе.

Только что рассвело, и небо было серовато‑розовым. Здешние края были в основном равнинными, хотя поодаль виднелась низкая гряда холмов, неясная, как туман, лишь немногим темнее неба. Скоро, впрочем, солнце развеет рассветные призраки и небо станет чистым и прозрачно‑голубым.

Леонардо чувствовал сильный аромат кофе и сладковатый запах жареной баранины и риса, похожие на едва ощутимые благовония. Верблюды ревели, плевались и старались вырвать колышки, к которым их привязали, но солдаты были начеку. Они поднялись навстречу своему калифу, обнажив в приветствии клинки. В мгновение ока они повскакали на коней и верблюдов, рубя ятаганами воздух, – звук походил на шорох летящих стрел. Женщины в покрывалах выглядывали из черных шатров, любуясь забавами мужчин; шлюхи с окрашенными хной ладонями – те, что не носят покрывал, – выбежали на площадь, готовые отдать новой потехе свои тела, еще измятые сном и не остывшие от прежних трудов: в лагере мамлюков были важные гости, три тысячи солдат персидского царя Уссуна Кассано, вождя Аккойнлу – племени Белого Барана, повелителя Персии.

Гости привезли свои припасы, слуг и женщин; говорили, впрочем, что персидские женщины сражаются рядом с мужьями подобно амазонкам древности и, если верить рассказам, они куда яростнее мужчин.

Так что шлюхам приходилось вести себя осторожнее.

В поросшей финиковыми пальмами долине стояли лагерем десять тысяч человек, включая парфян, грузин и татар, присягнувших на верность Уссуну Кассано.

Посреди всей этой суматохи стоял воин. Стоял, спокойно озираясь и уперев руки в бедра, словно радуясь крикам всадников и свисту их клинков, мелькавших совсем рядом с его головой. Серебряное кольцо с сердоликом блестело на мизинце его правой руки, отражая свет ближнего костра.

Он был выше всех, кого Леонардо доводилось видеть, – по меньшей мере в сажень ростом; его серые, чуть раскосые глаза были полуприкрыты тяжелыми веками. Он больше походил на рослого монгола, нежели на царя Персии. Одет он был в дорогой алый шелк, куртка простегана так плотно, что стрела не смогла бы пробить ее. Зеленый тюрбан на его голове показывал, что он тоже причислял себя к «шариф» – наследникам пророка; вооружен он был ятаганом и парой пистолетов. Его окружали конные телохранители – седла у них были меньше и легче, чем когда‑либо видел Леонардо, стремена гораздо короче египетских. Но ездили верхом эти люди как никто – исключая, быть может, монголов. Они могли остановить коней в мгновение ока. Этим и забавлялись они сейчас вокруг Уссуна Кассано. «Может быть, таким и был Голиаф?» – спросил себя Леонардо.

Сидя на своих верблюдах, Сандро и Леонардо издалека наблюдали за этой сценой. Сандро сказал, что до него доходило много слухов о персидском царе и что, конечно же, этот великан не может быть никем иным, как Уссуном Кассано.

– Об Уссуне Кассано мне рассказывал сам султан Мехмед. Великий Турок и его сыновья завоевали Персию. Я своими глазами видел голову Зейналя, сына Уссуна Кассано, убитого в бою пешим солдатом. Великий Турок держит ее в стеклянном сосуде. Ее наверняка забальзамировали – выглядит она как живая. И глаза из цветного стекла. Весьма реалистично.

Леонардо покачал головой:

– Я бы не стал рассказывать об этом вон тому великану.

– Я рассказал калифу. Уверен, он лучше знает, как использовать эти сведения. Однако султан может быть и воплощением цивилизованности. Я видел, как он щадил врагов. Победа над персами досталась ему нелегко. Они выиграли несколько битв и, перейдя Евфрат, устроили туркам резню. Но Уссуну Кассано хотелось еще и унизить турок. – Сандро пожал плечами – излюбленный его жест. – Кассано загнал их в горы. Однако Мехмед и его сыновья перестроили войска и обратили персов в бегство. Послушать Мехмеда, так то был не просто бой, но полное унижение Уссуна Кассано, который бежал с поля битвы, как трус. – Сандро говорил тихо и по‑итальянски, чтобы его не поняли. – Правда, Мехмед утверждает, что потерял всего тысячу человек, а я слыхал, что счет близок к четырнадцати тысячам.

– А каковы потери персов?

– Думаю, такие же. Потому‑то мы и скакали всю ночь. Боюсь, Леонардо, время, когда мы сможем поспать хоть несколько часов, еще далеко.

– Ты, кажется, разбираешься во всем этом лучше меня, Пузырек.

– Будь здесь Никколо, он разобрался бы еще быстрее. У египтян и персов общий враг. Им имеет смысл драться вместе.

– Но если Уссун Кассано пришел сюда, значит, он видит в калифе союзника?

– Ага, и ты кое‑чему научился у наших хозяев‑язычников. Вот видишь, опыт – отец премудрости.

Сандро нервно хохотнул, словно смущенный сказанной банальностью, но Леонардо не слышал его. Он был вымотан до предела и заблудился в воспоминаниях, в грезах о Джиневре и Симонетте, о Никколо и Айше. Сандро опешил и смолк.

Крики и свист мечей прекратились; верблюдов и коней снова привязали к колышкам; шлюхи нашли клиентов. Все пришло в движение: рабы разводили костры, солдаты ставили палатки, болтали, расхаживали повсюду и ссорились; блеяли овцы перед тем, как им перерезали горло, – и за час с небольшим было приготовлено угощение на десять тысяч человек.

Два исходящих паром барашка лежали на большом блюде дымящегося риса с подливой – обычной еды бедуинов. Леонардо порядком проголодался. Сидя на корточках, он запускал руку в горячую подливу, зачерпывал рис и мясо и отправлял в рот, не обращая внимания на излишек подливы, стекающий между пальцами. Калиф отрезал аппетитный кусок печени для Уссуна Кассано, что сидел между ним и Леонардо, а потом сделал то же самое для Леонардо, словно флорентиец был равен царям. Во время трапезы в черном шатре калифа все молчали – по обычаю; однако этот обычай был полной противоположностью обычаям Флоренции, и Леонардо чувствовал себя не в своей тарелке, сидя на корточках перед ароматной, приправленной луком массой риса, подливы и мяса. Еда была вкуснейшая, хотя и тяжелая, и Леонардо чувствовал себя так, словно выпил бутылку хорошо выдержанного красного вина. Конечно же, все это не предназначалось только калифу, Уссуну Кассано, Леонардо и Куану. До офицеров калифа и других гостей, без сомнения, тоже дойдет очередь.

Время от времени великан перс поглядывал на Леонардо и сразу отводил взгляд. В первый раз Леонардо кивнул ему, но от взгляда перса по спине его поползли мурашки. В этом взгляде была ничем не прикрытая ненависть. В те мгновения, когда их взгляды встречались, Леонардо чудилось, что его вскрывает раскаленный скальпель. Нечто подобное он испытывал, когда его обвиняли в содомии и отец прожигал его взглядом.

Поев, Леонардо склонил голову и попросил у калифа разрешения удалиться. Но тот сказал по‑арабски:

– Не разделишь ли ты с нами кофе и трубку?

Леонардо куда охотнее навестил бы Америго и Сандро, потому что никак не мог насытиться общением с ними. Одно их присутствие вызывало у него острую тоску по дому, по видам, запахам, звукам Флоренции, ее холмам, вьющимся тропкам, рекам и мостам, мягкой и быстрой тосканской речи, вкусу знакомой еды и вина. Но он не мог отказаться от приглашения. Он последовал за калифом в западную часть шатра, где был поднят полог из козьей шерсти; на восточной стороне покровы задернули, чтобы укрыть внутренность шатра от солнечного жара. Длинный просторный шатер напоминал тенистый павильон.

Калиф оттер жирные руки песком, и Уссун Кассано, Куан и Леонардо сделали то же самое. Впрочем, персидский царь вытер пальцы о волосы и лишь сделал вид, что трет их песком. Пока раб готовил кофе, все молчали, только из‑за ковров, отделявших гарем от остального шатра, доносился тихий смех жен калифа. Когда подали кофе, калиф взмахом руки велел рабу опустить полог и удалиться.

Они сидели кружком, курили трубки и маленькими глоточками цедили крепкий кофе.

– Так ты уверен, что этот неверный убьет моего сына? – тихо спросил Уссун Кассано у калифа, глянув на Леонардо.

Леонардо был так потрясен этим вопросом, что вздрогнул. Куан сжал его плечо, но Леонардо все же не смог удержаться.

– Что он сказал?

Кайит‑бей пожал плечами:

– Ты больше не понимаешь нашего языка?

– Почему он хочет, чтобы я убил его сына?

– Потому что тебе не гореть в геенне огненной, маэстро, – сказал калиф, словно Уссун Кассано вдруг онемел и сам не мог ответить, – и потому что это политическая необходимость… для нас и для тебя.

– Для меня?

– Думаю, смерть маэстро Боттичелли будет иметь определенные политические последствия. Разве он не посол Великолепного к Высокой Порте?

Холодок пополз по спине Леонардо, но он постарался сохранить спокойствие.

– Маэстро Боттичелли? Он друг Медичи и художник – ничего более. Зачем говорить о его смерти?

Калиф поднял руку, призывая к терпению, и кивнул Куану. Тот вышел из шатра и через минуту возвратился вместе с Сандро, явно не подозревавшим об опасности. Он поклонился калифу и Уссуну Кассано и взглянул на еду, все еще горячую и ароматную.

– Куан, – сказал калиф, – перережь горло маэстро Боттичелли.

Куан уже обнажил ятаган и теперь прижал острое, как бритва, лезвие к горлу Сандро. Выступила кровь. Сандро остолбенел от ужаса и изумления.

– Стойте! – Леонардо вскочил. – Подождите! Зачем убивать Сандро? Что он может…

– Маэстро, можно подумать, что тебя воспитывали в гареме. Однако мне говорили, что ты прекрасно убиваешь.

– Не представляю, кто мог сказать тебе подобное, но что общего это имеет с Сандро? Умоляю, владыка, пощади его!

Клинок Куана по‑прежнему был у горла Боттичелли.

– Я убил бы маэстро Боттичелли просто для примера, – сухо заметил калиф, переходя на итальянский. – Чтобы побудить тебя, маэстро, исполнять мои приказы. – Он улыбнулся Леонардо и взглянул на Сандро. – Или мне надо просто отрубить тебе нос и уши? Разве не такими отсылает назад Великий Турок послов других земель?

– Не знаю, – выдавил Сандро.

– Но ты высоко ценишь Мехмеда, ты считаешь его армию непобедимой. Не это ли говорил ты моему рабу и советнику?

Куан кивнул, давая понять Сандро, что речь идет о нем.

– Ты, кажется, доверенный посланец Мехмеда, – продолжал калиф.

– Я…

– Кто ты, маэстро? Умоляю, открой же мне, кто ты такой?

– Гражданин Флоренции, и более ничего.

– За одно это мне стоит убить тебя, – сказал Кайит‑бей. Легкая улыбка тронула его губы, словно он пошутил или сказал каламбур. – Ибо твой великолепный друг Лоренцо торгует со своими врагами и шлет соглядатаев, подобных тебе, сеять вражду меж своих союзников.

Он повернулся к Леонардо.

– Пощади его, великий государь! Я сделаю, как ты велишь.

Но Кайит‑бей поднял руку; опусти он ее – и Куан наверняка перережет Сандро горло.

– Я сделаю все, что ты повелишь, владыка миров! – умоляюще проговорил Леонардо.

Калиф улыбнулся и сказал Куану:

– Думаю, наш гость маэстро Боттичелли голоден.

Куан отвел меч, но Сандро не пошевелился. Он посмотрел на Леонардо, и тот в ответ успокаивающе кивнул.

– Позови моих генералов, – продолжал калиф, – и спроси, не окажут ли они мне честь отобедать тем, что осталось от нашего пиршества?

Куан исполнил, как было велено.

– Когда они закончат, – сказал калиф Уссуну Кассано, – будут игры в твою честь… и некий приятный сюрприз.

Но персидский царь словно не расслышал его. С силой впиваясь губами в янтарный мундштук длиннющей вызолоченной серебряной трубки, он смотрел прямо перед собой, словно видел нечто недоступное другим.

– Если ты потерпишь неудачу, – сказал он Леонардо, – я сам убью тебя. Медленно и мучительно. – Голос его был низким и суровым, а широко раскрытые глаза – глаза мечтателя – не выражали ничего. Они были подобны прогоревшим кострам: серые, как зола, и мертвые. – Ты должен убить моего сына быстро и милосердно.

Перс взглянул на Кайит‑бея, который кивнул, словно подтверждая их договор вместе биться с турком, и сказал:

– Бисмилла.

Что означало: «Во имя Аллаха».

Леонардо отыскал Куана у сухого русла реки – тот готовил большую чалую кобылу для военной игры. Поблизости упражнялись с копьями несколько сотен человек, в основном гвардейцы Уссуна Кассано. Куан подгонял по своей лошади персидскую сбрую – легкое седло, уздечку и короткие железные стремена, что должно было дать ему возможность лучше управлять лошадью.

– Я искал тебя, – сказал Леонардо на тосканском наречии.

Куан вначале не обратил на него внимания, потом, словно передумав, сказал:

– Не говори здесь открыто, даже на родном языке.

И повел Леонардо в рощицу финиковых пальм, чтобы остаться наедине.

– Объясни, пожалуйста, почему калиф именно мне приказал убить сына Уссуна Кассано, – сказал Леонардо.

– Если калиф велит тебе убить кого‑то, колебаться нельзя. Нельзя спрашивать, нельзя оспаривать его приказ. Удивительно, как он не приказал мне убить тебя тогда же и там же.

– И ты бы это сделал? – спросил Леонардо.

– Разумеется, – подтвердил Куан. – А если бы он велел тебе убить меня, ты должен был бы исполнить это не размышляя.

– Именно это, быть может, и отличает ваш образ мыслей от нашего. Я не убиваю бездумно.

– Тогда научись этому, ибо ты ответствен не только за свою жизнь. Если бы мне пришлось убить маэстро Боттичелли, я обвинил бы тебя, хотя, должен признаться, и он сам, и его картины мало меня трогают. – Он помолчал немного. – Думаешь, калиф поколебался бы хоть мгновение, прежде чем убить всех и каждого из твоих друзей, лишь бы достичь цели? Впрочем, нет, Леонардо, возможно, ты и прав.

– Вот как?

– Он не убил бы их на месте. Он страшно изуродовал бы их и не позволил бы тебе убить персидского принца, сколько бы ты ни молил.

– И позволил бы мне жить?

Куан пожал плечами:

– То, что ты жив после того, как спорил с ним перед персом, – доказательство его любви к тебе, маэстро.

– Зачем избирать меня? Персидского принца мог бы убить кто угодно.

– Но калиф хочет, чтобы это сделал ты, Леонардо.

– Чтобы проверить меня? Убедиться в моей верности?

– Он сказал, но ты не услышал.

– Потому что мне не гореть в геенне огненной – вот что он сказал.

Куан кивнул:

– Потому что ты не истинно верующий. Для верующего убить принца, верящего в Аллаха, грех. «Тот, кто по злому умыслу убьет верного, да горит он в геенне вечно. Он навлечет на себя гнев Аллаха, и Аллах проклянет его и предаст карающему бичу».

– Да, я читал Коран, – нетерпеливо проговорил Леонардо. – Но, как я понимаю, убийства происходят каждый день.

Куан пожал плечами.

– Но перс доверил убийство своего сына калифу. Уссун Кассано может стать весьма могущественным союзником в нашей войне с Великим Турком, и он попросил калифа об этой деликатнейшей услуге, а калиф продемонстрировал находчивость, передоверив дело тебе.

– Неужели больше некому было бы…

– Он верит в тебя. И знает, что может человек. Он видел, что ты убиваешь… легко.

– То есть?

– Он видел рисунки твоих военных машин. Даже ты должен согласиться, что они… теоретические. Ты изображал солдат, разорванных на куски, так, словно рисовал цветы.

Тут он был прав – и Леонардо, злясь на себя, почувствовал, что его мутит.

– Это не так! – протестующе сказал он. – Это всего лишь рисунки…

– Капитан «Надежного» подробно описал калифу твою искусность в бою, и я своими глазами видел твое мастерство. По‑моему, ты сильно отличаешься от своих друзей, особенно от маэстро Боттичелли, которому было бы мудрее оставаться в своей мастерской. – Куан помолчал. – Перс знает тебе цену, Леонардо.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ты не заметил у него за поясом пистолет?

– Да, но…

– И ты не узнал своего изобретения, Леонардо? Стыдно.

– Я не убийца, – тихо сказал Леонардо, словно его совершенно не интересовало, кто и как пользуется его изобретениями. – Я убивал, только защищаясь.

Он говорил словно сам с собой, хотя и обращался к Куану, но что‑то в голове да Винчи обвиняюще бормотало – какое‑то воспоминание, связанное со смертью Джиневры… с окнами души. Затмение. Погружение. Погребение в… Образ истаял, исчез.

– Я помогу тебе, маэстро. Или убью тебя и твоих друзей. – Куан похлопал его по плечу. – Ты на самом деле считаешь, что мы мыслим настолько по‑разному?

– Да, – сказал Леонардо, силясь поймать ускользавшее воспоминание. – Считаю.

– Быть может, но не настолько, как тебе кажется. Ты ведь даже не спросил меня, почему перс хочет убить своего сына. Ты вообразил, что знаешь! Вавилония или Флоренция – разница невелика. Как невелика разница между тобой и мной, между Лоренцо и калифом или между калифом и тобой, если уж на то пошло.

Потрясенный, Леонардо все же спросил, почему Уссун Кассано хочет убить сына.

Он не удивился, услышав ответ.

Игры были жестокими, хотя погибло всего трое, и двое из них – персидские подданные. Приехавшие с Уссуном Кассано татары были яростными бойцами и умели управлять конями при помощи одних ног, так что и мамлюки и персы равно оказывались в проигрыше у своих противников в конце каждого пыльного заезда. Это был жестокий турнир, без показного блеска Лоренцовых состязаний, – не спектакль для публики, а подготовка к сражению. Ни Уссун Кассано, ни Кайит‑бей не демонстрировали своего мастерства, хотя все знали, что никто не может сравниться с ними в бою – равно с мечом или копьем. Женщины наблюдали за состязаниями открыто и из‑за ярких ковровых пологов. Жены и дочери египтян, отделенные от мужчин, были в накидках и длинных ржаво‑черных одеяниях; персиянки же носили алые шелка, браслеты и вплетали в волосы золотые монеты. Они были так же громкоголосы и непосредственны, как шлюхи, которые плевались, вопили и всячески подзадоривали мужчин.

Сандро и Америго искали Леонардо и нашли его позади толпы, окружавшей место игр. Он строил планы. Идеи, образы и воспоминания кружились в его мозгу, как частенько бывало с ним перед тем, как провалиться в сон. Но сейчас Леонардо был за гранью сна и усталости, и граница между реальностью и кошмаром стерлась начисто. И он смотрел, как солдаты мчатся друг к другу, крушат друг друга, повергая на пыльную землю. Мальчики, одетые, как солдаты, в железные кирасы под цветным шелком, стояли на седлах идущих галопом коней и крутили копья. Юный раб‑мамлюк балансировал на деревянной платформе, что лежала на клинках мечей двух скачущих всадников.

– Леонардо, – позвал Сандро, – как ты?

– Все хорошо, Пузырек. Просто я устал.

Леонардо улыбнулся и кивнул Америго.

– Спасибо, что спас мне жизнь, – сказал Сандро, старательно пряча глаза от Леонардо. – Мне представлялось, что калиф – искатель правды, гуманист, как наш Лоренцо. Я давал ему советы, как давал бы Лоренцо, и рассказывал о том, что видел. Я рассчитывал по меньшей мере на его защиту.

Леонардо резко глянул на него.

– Знаю, – сказал Сандро, – здесь везде уши. Я буду осторожен.

– Твоя откровенность и доверчивость вечно доводит тебя до беды, – сказал Америго, и Боттичелли лишь растерянно улыбнулся.

– Странный из тебя вышел посол, – заметил Леонардо.

Сандро принужденно рассмеялся.

– Еще бы! Но дело свое я, во всяком случае, сделал. Я возвращаюсь во Флоренцию.

Удивленный, Леонардо спросил:

– Ты сказал об этом кому‑нибудь?

Калиф конечно же задержит Сандро здесь, пока он, Леонардо, не убьет сына Уссуна Кассано.

– Рабу калифа, Куану. Он все приготовил. Он сказал, что ты покинешь лагерь этой ночью.

Леонардо кивнул. Оставалось лишь продолжать игру. Возможно, ему удастся отвертеться от убийства принца.

– Я еду с ним, Леонардо, – сказал Америго. – Лоренцо обещал мне защиту; дома мне ничто не грозит. – Он вздохнул: Сандро, без сомнения, рассказал ему, какая участь постигла его семью из‑за заговора Пацци. Семья Веспуччи вела с Пацци дела. – А ты? С тобой все будет в порядке?

Да Винчи кивнул. Их словно разделил меч, как Тристана и Изольду[56]. Сандро и Америго не осмеливались говорить с ним ни о чем серьезном. Что они знали – Леонардо мог только догадываться. Так, в меланхолическом настроении, они следили за последним состязанием. На поле установили высокие шесты, увенчанные золотыми и серебряными сосудами. На самом деле сосуды были клетками, и в каждой сидел голубь. Всадники по одному бешено мчались к мишеням и, поравнявшись с шестом, выпускали стрелы. Когда искусный стрелок поражал мишень, испуганная птица выпархивала из клетки и уносилась прочь. Победителей Кайит‑бей награждал лоскутами от «летучего шара», а также золотыми и серебряными сосудами.

Зрители хлопали и кричали, потом всеобщее веселье переросло в ссору. Тут появились телохранители калифа, и толпа испуганно отпрянула.

Шорох рассекающих воздух клинков.

– Смотри, Леонардо, – сказал Америго. – Вот твои изобретения: их доставили сюда, чтобы произвести впечатление на персов.

– А заодно и на солдат самого калифа, – добавил Сандро, и Америго одарил его неприязненным взглядом, потому что здесь и на самом деле повсюду были уши, и кто знает, – который из солдат, рабов или шлюх окажется знатоком тосканского наречия?

Невероятно – но так же невероятен был меч Куана у горла Сандро.

Леонардо пробился вперед, чтобы лучше видеть.

Все верно. Зороастро воплотил в жизнь его наброски, Одетые в черный шелк мамлюки скакали на лошадях, запряженных в колесницы, на которых были укреплены косы. Они мчались по полю, как призраки, всадники низко пригнулись к гривам кобыл. К каждой колеснице прикреплены были по четыре огромные иззубренные косы, соединенные со ступицами изогнутыми стержнями. Косы являли собой само изящество и мощь, одновременно устрашающие, уродливые и прекрасные – машины для сбора не урожая, но людей, их рук, голов и ног, словно все это были трава либо колосья.

Леонардо не мог сдержать восторга, хотя и отвернулся, когда калиф, чтобы показать, как убивают колесницы, велел бросить на поле собаку.

За колесницами последовала еще пара коней – они везли легкую пушку на колесах, похожую на связку органных труб. Всадники остановились, спешились, повернули орудие к большой роще финиковых пальм и подожгли фитили. Двенадцать стволов выпалили разом, снеся верхушки деревьев. Толпа зашлась в радостных воплях. Один канонир повернул рукоять, переменив траекторию стрельбы, другой в это время перезаряжал стволы. Грянул новый залп… потом еще один…

Зрители неестественно притихли.

Пальмы разлетелись пылающими кусками и ошметками обугленной коры и листьев.

И снова многоствольная пушка выстрелила.

Задымилась еще одна пальмовая роща.

Тогда Леонардо повернулся и, как сомнамбула, пошел прочь от арены – к шатрам. Все казалось сном. Он слышал, как откуда‑то издалека его окликает Сандро.

Убийца…

Все это сон…

Леонардо не мог находиться в земле мамлюков. Джиневра не могла умереть. Никколо не мог оказаться в тюрьме. Его наброски не могли воплотиться в жизнь и отнимать жизнь. И разве сам он мог согласиться убить принца?

Измученный, Леонардо спал в тени шатра – и в полубредовом сне плыл в машине Куана над полем боя, наполненным грохотом, движением и смертью.

Глава 23