МИРАЖ В ПУСТЫНЕ

Сперва я изучил укрепления, что помогают, противостоять могущественному врагу, а потом применил знания свои к небесным сферам.

Франческо Замбеккари

Я сказал крестьянам: «Друзья мои, когда я дам знак, отойдите от машины все разом вместе, и я у лечу». По знаку руки моей они отошли, и я взлетел, как птица. За десять минут я достиг высоты в 1500 фатомов и более не мог разглядеть на земле никаких предметов, ничего, кроме размытых теней.

Жак Александр Шарль

Там ему показали летающего верблюда.

Петачия из Ратисбона

Петух взлетает в небеса.

Девиз воздухоплавателей

Даже после чудесного потопления турецких судов Леонардо по‑прежнему оставался пленником в своих покоях и мастерской, битком набитой машинами и оружием, откованным и сработанным по его описаниям. Но теперь он на самом деле был пленником, потому что его разлучили с друзьями. Куан пришел навестить его лишь раз, да и то затем, чтобы сказать, что нужны еще изобретения. Калиф желал изобретений каждый день. Калиф был очень доволен Леонардо – это и явилось наградой да Винчи. Леонардо набросился на Куана с упреками: его обманули, он не какая‑то Шехерезада с тысячью и одним изобретением.

– Жизнь – испытание, – ответил ему Куан, отпустив перед тем несколько комплиментов его прекрасному вкусу в книгах. – Помни, Леонардо, твои друзья зависят от тебя… и ждут тебя.

– Где они? – спросил тогда Леонардо.

Но Куан отделался туманными фразами, заставив да Винчи подозревать, что калиф тайно оставил роскошь Каира и отправился со своими бедуинами в пустыню, взяв с собой Америго, робкого Америго, который равно боялся толпы и женщин. Теперь он был с Красным Джинном, с калифом, который может убить его просто из каприза. О судьбе Бенедетто и Зороастро оставалось только гадать.

Леонардо не видел никого, кроме стражей и женщин, что навещали его по ночам. Но даже шлюхи были незнакомками: каждую ночь приходила новая. Он позволял им остаться, потому что отчаянно нуждался в обществе; и он представлял себе, что это Джиневра, или Симонетта, или Айше. Иными ночами, занимаясь с ними любовью, он втягивал ноздрями запах их мускуса и благовоний, словно это был удушающий дым пламени, которое пожрало Джиневру в ее спальне.

Джиневру, обрученную со смертью.

Айше. Она снова и снова посещала его думы, мечты, фантазии; и Леонардо размышлял о времени, когда она была с ним. Он вспоминал мирные минуты и яростные мгновения любви и дивился, как и когда она успела так запечатлеться в его мыслях. Айше не интересовала его, а занятия с ней любовью – еще меньше. Однако она из ревности похитила у него Никколо. Он вспомнил, как она вскрикивала от боли, когда он брал ее со злостью. Словно она была не объектом вожделения, не сладостным бальзамом, а просто красивым чувственным орудием в чужих руках.

И он все время помнил о Никколо – его подопечном, его ответственности… и поражении.

Когда очередная шлюха покинула его постель, Леонардо сел сочинять письмо при свете своей водяной лампы. Скоро мулла призовет правоверных к молитве и рассвет окрасит минареты в золотое и розовое. Он писал быстро, по‑латыни.

«Дорогой маэстро Тосканелли!

Я пишу Вам это письмо с великою печалью и мукой, но я и так уже слишком долго колебался, нет, откладывал его. У меня есть основания и доказательства, чтобы быть уверенным: Никколо Макиавелли мертв. Обстоятельства, которые привели к этому…»

Леонардо вырвал листок из записной книжки и смял в ладонях, пролив чернила на стол. Он обмакнул перо в чернильную лужицу и готов был уже начать сначала, когда Куан, вошедший в его покои неслышно, как дух, и стоявший в паре шагов за его спиной, сказал:

– Итак, Леонардо, я вижу, ты наконец готов похоронить своего друга.

Куан был одет в пышные одеяния калифа.

– Добро пожаловать, Куан, – холодно сказал Леонардо, взглядывая на дверь, чтобы проверить, одни ли они. – Час слишком поздний – или, лучше сказать, ранний. Что привело тебя сюда?

– Дружбы тебе не довольно? – осведомился Куан.

– Для друга ты чересчур хорошо исполняешь роль тюремного надзирателя.

– Неплохо, – улыбнулся Куан. – Ты хорошо выучил арабский; скоро, думаю, ты начнешь писать стихи на этом святом наречии.

– Быть может, уже начал. – Леонардо указал на диван. – Не хочешь ли закурить?

– А, так ты в конце концов оценил по заслугам радости гашиша?

– Я обнаружил, что ваш табак помогает мне думать. Разве не зовется он «другом узника»?

– Но у меня создалось впечатление, что ты очень стоек в своих привычках. Я, кстати, полагал, что у тебя очень мало пороков, если они вообще есть.

– Ты затем и пришел? Чтобы расспросить меня о моих привычках?

– Нет, Леонардо, я пришел увести тебя отсюда.

– А что с…

– Твоими друзьями?

– Да, с моими друзьями.

– Они в безопасности – и далеко отсюда.

– Где?

– Тот, кому я спас жизнь, и твой друг Зороастро сейчас находятся вместе с Деватдаром.

– Ладно, тогда где Деватдар?

– Я доставлю тебя туда, Леонардо. Это менее опасно, чем объяснять. – Куан обвел рукой стены с таким видом, как будто вдоль них выстроились ряды шпионов. – На тебя произвели впечатление мои фокусы с памятью на вечеринке у мессера Нери?

– Да, конечно, но…

– Ну так у меня припасено кое‑что еще, чтобы произвести на тебя впечатление, Леонардо. Быть может, ты не единственный человек, который умеет летать. Давай‑ка поиграем в маскарад, как когда‑то во Флоренции.

– Не уверен, что понимаю, о чем ты говоришь, – нетерпеливо сказал Леонардо.

– Ты устал, друг? – спросил Куан.

– Нет.

– Тогда пошли.

– Сейчас?

– Да, и времени у нас немного.

– Я должен собраться, у меня в мастерской остались изобретения и записи.

Куан раскрыл сумку:

– Здесь записи из твоей мастерской. Бери те, что здесь, и идем. И не тревожься о своих машинах. Их тебе доставят.

С этими словами Куан вышел из комнаты, и стражи стали у дверей, дожидаясь, когда Леонардо выйдет следом.

– Ты как‑то спрашивал, что меня радует, – сказал Куан, когда они уже стояли на широкой плоской крыше одной из стен Цитадели. – Так вот: это.

Ему не было нужды указывать на огромную колыхавшуюся груду материи, что раздувалась и волновалась над прямоугольной кирпичной печью, сложенной в виде пирамиды. Даже с этого расстояния – более двадцати шагов – Леонардо ощущал густой едкий запах дыма, которым наполнялась сшитая из шелка и льна оболочка. Веревочная сеть оплетала верхнюю полусферу; к веревкам прикреплялась плетенная из прутьев корзина.

– Что это? – спросил Леонардо.

На сферу, которая уже целиком развернулась, должно было пойти не меньше шестисот локтей материала. Двенадцать рабов всем весом удерживали канаты, чтобы не дать гигантскому шару уплыть в небо. Рассвет сделал ажурную громаду Цитадели серой с розовыми крапинками, словно длинные пальцы света сплелись с камнем; а Леонардо смотрел вверх, на сферу, теперь видимую ясно: она была украшена ало‑золотым верблюдом из тесьмы, нашитой на поверхность шара; верблюд колыхался и казался живым.

Куан подбежал к шару и закричал на людей:

– Залейте огонь! Верблюд полон дыма! Он вот‑вот вспыхнет!

Из печи вырывались язычки пламени. Рабы накрыли жерло железным колпаком и по приказу Куана поливали водой из ведер плетеную корзину и льняное основание шара.

– Сюда, Леонардо! – позвал Куан. – Пора! Быстрей!

Завороженный, Леонардо вслед за Куаном забрался в корзину; шар плясал и подпрыгивал в воздухе. Корзина, в которой они стояли, была около трех саженей в диаметре снаружи и около двух с половиной – изнутри. Под жерлом шара над корзиной, так чтобы легко можно было дотянуться, висела жаровня.

– Как это действует? – в восторге спросил Леонардо.

Перед ним явно была летающая машина, но такая, какую Леонардо никогда бы и не придумал, хотя, пожалуй, кое в чем она напоминала изобретенный им парашют – просмоленный льняной мешок. Внизу, под стенами Цитадели, кричала и славословила калифа толпа.

Куан рявкнул рабам отпустить ведущие канаты и освободить шар, что те и сделали.

– Втяни веревки, – сказал он Леонардо.

– Почему бы их просто не перерезать?

– Они еще пригодятся, – нетерпеливо ответил Куан, а потом, будто про себя, добавил: – Ветер нужный.

И тут их резко понесло вверх. На миг Леонардо вообразил, что это дома и люди сами по себе чудесным образом уменьшились, потому что движение почти не ощущалось, лишь чуть покачивалась корзина, словно гамак, растянутый в трюме корабля. Шар словно бы оставался на месте, а мир уносился от него, Каир неудержимо проваливался вниз, и на один головокружительный миг Леонардо показалось, что он падает вверх, в небо. Но страх мгновенно рассеялся, сменившись восторгом, ибо Леонардо мог видеть – и слышать – каждого внизу, словно звуки сами по себе сделались громче. Он слышал лай собак, пронзительные голоса детей, споры и ссоры; и каждое слово, каждый шлепок и удар были отчетливы и ясны, словно Леонардо стал вездесущ, оказался во множестве мест разом – рядом с купцами, стражниками, женщинами в черном, детьми, нищими, дервишами, сановниками, рабами, заклинателями змей и морем разного сброда – глазами, ушами, душой и разумом Каира. Когда шар поднялся выше, они пали на колени и начали молиться.

Удовлетворенный тем, что все идет хорошо, Куан перегнулся через край корзины и крикнул вниз, толпе клич войны: «Ради глаз Айше!» Хотя лицо его было скрыто, одежды сказали всем, кто находится там, вверху. И люди смотрели в ужасе и смятении на плывущего по воздуху калифа в алых одеяниях, Красного Джинна, обретшего плоть, чей взгляд убивал, который разрушал, что хотел, но все же защищал истинную веру и помогал правоверным. Он был воплощенным духом воина.

Пав на колени, тысячи рабов и горожан неистово вопили, пораженные чудом, плывущим над их головами. Здесь, сейчас, собственными глазами видели они обретение рая – ибо разве не возносится повелитель, калиф, Полководец Верных и Защитник Веры, силой своей магии на небеса? Кто еще во плоти может совершить такое – и возвратиться?

– Опять мы притворяемся не теми, кто есть на самом деле, – заметил Леонардо.

– Я же обещал тебе маскарад. – Едва Куан успел произнести эти слова, как корзина стала угрожающе крениться, и он крикнул: – Леонардо, отойди на другую сторону! Быстро!

Толпа внизу завопила от отчаяния, но корзина выправилась, и скоро Цитадель была уже далеко внизу. Она превратилась в детский песчаный замок с миниатюрными куполами, башнями, рвами, казематами, стенами и минаретами. И весь мир тоже уменьшился: улицы стали ниточками на карте, базары и дома – муравейниками размером в ноготь. Каир – величайший из городов мира, самый обширный, населенный и древний – стал полоской извести и кирпича, которую можно очертить пальцем, серой геометрической фигурой, мелкой выпуклостью на теле земель, уходящих в бесконечность, умаляя все творения человека, даже серо‑голубые пирамиды Гизы на западе. Нил, великая голубая артерия Египта, был испещрен точками фелук, и бурые полоски плодородных полей протянулись вдоль его берегов. Леонардо видел рощи пальм, острогранные скалы, острова, великолепные храмы, деревни и стены гор. А шар все поднимался, пока горизонт не стал правильным кругом.

На востоке были холмы, горы и пустыня – геометрия песка.

Именно туда ветер и нес шар.

Куан подбросил топлива в жаровню, и так уже раскалившуюся до зловещего багрянца. Сгорая, топливо источало мерзкую вонь.

Леонардо был поражен; он на самом деле парил, плыл в белом хлопке облаков, но воздух оказался очень холодным, совсем не той областью огня, куда он опасался – и надеялся – попасть.

– Как быстро, – восхищенно сказал он.

– Что – быстро?

Куан прилаживал к краям корзины и к веревочной сетке, оплетавшей шар, крылья, больше похожие на огромные весла.

– Мы словно вдруг покинули землю и вознеслись в облака, даже не пошевелись. Просто… – Придя в себя, Леонардо спросил: – Так эта машина управляется парусом и веслами, как корабль?

– Нет, – сказал Куан, – на самом деле пользы от паруса и весел немного, но это все же лучше, чем ничего. Машина движется по милости ветра, потому‑то мы так и торопились вылететь в назначенное время.

Леонардо вопросительно взглянул на него.

– Нам надо лететь на восток, – ровным голосом пояснил Куан.

– Зачем?

– На встречу с калифом, как я тебе и говорил.

– Нет, – возразил Леонардо, – ты сказал, что мы отправляемся на встречу с Деватдаром.

– Я сказал правду, маэстро. Ты конечно же встретишься с ними обоими.

– А почему в этой машине?

– Чтобы вдохновить чернь на битву. – Он тихонько засмеялся. – Поверь, рассказ о полете калифа обгонит нас.

– Но на самом деле калиф остался в Цитадели.

– Нет, Леонардо, я не солгал тебе. Он ждет нас.

– Где?

– Там, внизу. В пустыне.

– Как же мы отыщем его, если, по твоим словам, можем полагаться лишь на волю ветра?

– Нам помогут, уверяю тебя. Ты предпочел бы путешествовать с караваном?

Внизу под ними длинный караван бедуинов торил свой путь среди гальки и скалистых гребней к океану песка.

– Нет, – прошептал Леонардо. – Но зачем тебе было изображать калифа?

Куан засмеялся:

– Затем, маэстро, что калиф боится. Ему не по себе даже на башнях дворца. – Немного помолчав, Куан продолжал: – Ты, кажется, удивлен, маэстро? Не стоит удивляться. Мы в небе. К чему здесь правила и законы земли? Это область правды. Здесь нет этикета. Здесь мы воистину братья; возможно, даже больше чем братья. Здесь мы – одно. Одно и то же. – Интонация его изменилась. – Но когда мы вернемся в мир, маэстро, все станет как прежде и я убью тебя так же просто, как питаю вот этот огонь.

Леонардо не ответил. Он просто смотрел вверх, в кобальтово‑синюю высь; и Куан сказал:

– Я думал – может быть, ты захочешь что‑то подправить в моем изобретении.

– Твоем изобретении?

– Ну, вообще‑то подобные вещи известны в моих краях. Но там они – не более чем детские игрушки. Как видишь, я их улучшил.

– Ненамного, – сказал Леонардо.

Куан поднял брови.

– Ты же сам сказал, что твой шар летит по милости ветра, – пояснил Леонардо.

– И тем не менее представляешь, каким он может быть грозным оружием?

Представить это Леонардо мог. Однако это была совсем не та летающая машина, что грезилась ему. Над его руками не было крыльев. Этот шар находился во власти не столько человека, сколько стихии. Но, возможно, если его, Леонардо, машину обручить с этой – машущие крылья и направляющий руль перехватят власть у стихии.

Шар начал опускаться, и Куан подбросил в жаровню топлива. В тряпичную оболочку повалил горячий дым. Потом, когда они оказались достаточно высоко, китаец сказал Леонардо:

– Выбрось канаты.

– Зачем?

– Для балласта. Я велел их втянуть, когда мы взлетали, иначе кто‑нибудь мог бы ухватиться за них и выдернуть нас из корзины. На небольшой высоте канаты заменяют балласт и помогают не упасть вниз. А ночью, когда ничего не видно, по канату можно определить, когда начнется возвышенность.

– Изобретательно, – признал Леонардо.

Вдвоем они выбросили канаты через край корзины.

Интересно, подумал Леонардо, сколько же времени длится их полет. Ему казалось – несколько минут, но он знал, что на деле гораздо дольше, потому что Каир уже исчез из виду, поглощенный пустыней, и он, как ни силился, не мог разглядеть голубой полосы Нила. Дымка затрудняла обзор – землю окутал туман.

– Как работает этот шар? – спросил Леонардо.

– Полагаю, – сказал Куан, – что подъем ему обеспечивает черный дым. Поэтому мы используем щепки и солому для той большой печи, из которой наполняется оболочка.

– А не может подъем вызываться жаром?

Куан пожал плечами:

– Логичней предпочесть дым жару.

Леонардо сделал запись в своей книжке. Он был уверен, что все дело именно в жаре, но это он еще успеет выяснить… если благополучно приземлится. Вокруг было сыро, словно их вместе с шаром поглотил густой влажный туман.

Куан вытянул руки и сжал кулаки, точно пытаясь ухватиться за край тумана.

– Какое разочарование – узнать, что облака сотворены… – он пожал плечами, – из ничего. Я, как ребенок, верил, что, если смогу подняться к ним, смогу и прогуляться по ним. Мне казалось, что это небесные страны, и я ни о чем так не мечтал, как исследовать их.

Леонардо не знал, что на это сказать. Он всегда терялся, когда люди открывались ему. Он и подумать не мог, что Куан такая романтичная натура… но ведь они покинули мир законов и правил. Ветра не было, и Леонардо подумалось, что происходящее больше похоже на сон, чем на настоящий опыт. Казалось, внизу время остановилось, словно принадлежало лишь вечности, а для самого Леонардо превратилось в грезу; он не ощущал бега времени, осталась лишь бесконечность пустыни, такой слепящей белизны, что резало глаза, и небо, которое было миром само по себе – в один миг ясное, в другой пасмурное и облачное. И вдруг из тумана появился призрак – отчетливый, словно отражение в зеркале.

Поодаль летел еще один шар.

– Смотри, – сказал Леонардо Куану. – Вон там, видишь?

Куан посмотрел и кивнул.

– Кажется, еще кто‑то повторил твое изобретение. Лучше нам держаться от них подальше.

Леонардо уже готов был взяться за весла, когда Куан сказал:

– Нет, маэстро, не бойся. Это только мираж.

– Мираж?

– Оптическая иллюзия. Такое можно увидеть и в пустыне. Будь я суеверен – счел бы его дурным предзнаменованием.

Леонардо во все глаза смотрел на далекий шар.

– Помаши фигуре, которую видишь в корзине, – предложил Куан. – Она тебе тоже помашет, потому что это ты и есть!

Леонардо так и сделал. Фигура передразнила каждое его движение.

– Вот видишь, – сказал Куан.

И тут шар подхватило сильным порывом ветра, налетевшего с запада. Видение рассеялось. Корзина бешено раскачивалась, и Куан крикнул Леонардо перейти на другую сторону – для равновесия. Однако ветер яростно трепал шар, раздирая в клочья верхнюю полусферу, оторвав вышитую голову верблюда. Шар тут же начал падать. Куан и Леонардо бросали в жаровню топливо, металл покраснел от жара, язычки пламени плясали над жаровней. Корзина кренилась и дрожала под порывами ветра. Шар стремительно снижался, однако даже теперь Леонардо казалось, что он неподвижен – это пустыня двигалась, летела им навстречу, чтобы нанести свой мягкий и смертельный удар.

– Сбрось все, кроме воды! – крикнул Куан.

Однако было поздно: пламя перекинулось на веревки, соединявшие корзину с шаром. Куан гасил огонь, как мог, а Леонардо влез было на сеть, как на корабельные ванты, чтобы потушить огонь и там, но от этого движения шар накренился так резко, что ему пришлось спуститься.

Шар падал, объятый пламенем; Леонардо чуял запах раскаленного металла и ладана – запах жаровни и ткани. Однако даже само падение казалось замедленным, как во сне, и он вспомнил комнату Джиневры, вспомнил огонь и жар, и ему представилось, что он слышит голос призрака Тисты – снова мальчик окликает его сквозь огонь и дым:

«Леонардо?.. Леонардо… ты хочешь сгореть?»

Пустыня надвинулась слепящей белизной, и в этот миг Леонардо увидел движение на востоке, темные тени, скользящие по сверкающему песку пустыни.

Туда, где шар приземлится… или рухнет.

Ветер оставлял следы в песке, взметая крутящиеся фонтанчики и позволяя им опадать песчаным дождем. Истерзанный, пылающий шар коснулся земли, его оболочка надулась – для того лишь, чтобы проволочь его вперед по сыпучему песку, который покрывал скальные гребни. Куан от толчка вылетел из корзины. Леонардо швырнуло в мешанину сети, ноги его запутались в веревках, а шар между тем снова поднялся, волоча за собой жаровню и корзину. За жаровней тянулся хвост огня и искр. Потом она оборвалась, а корзину протащило дальше, но ненамного. В конце концов и она развалилась, ударяясь о камни. Наконец шар остановился. Вздувшаяся ткань опала на Леонардо, и он с бешеной энергией выпутался из веревок и ожесточенно проложил себе путь через нагромождение ткани, лишь в последний момент опомнившись и сообразив, что можно пустить в ход кинжал. Шар горел; обезглавленный силуэт верблюда обугливался у самых ног Леонардо.

Едва он отступил от оболочки, как конные бедуины – те самые тени, которые Леонардо заметил с шара, – бросились на него. Их было десять‑двенадцать, все в головных покрывалах и черных плащах из верблюжьей шерсти, лица темные, одежды вонючие и драные; скорее всего, они были изгоями одного из пустынных племен – бенизахр, сердиех или ховейтат. Бежать было некуда, и Леонардо охватил страх за свою жизнь, однако он выставил перед собой кинжал, готовясь, как араб, погибнуть в бою. Что еще ему оставалось? Дать себя зарезать, как зарезали Джиневру? Воспоминания захлестнули его, как волны – тонущего, и он ощутил прилив гнева. Словно его окружали убийцы Джиневры, бандиты и насильники; и Леонардо заберет их с собой в смерть, будет рубить их на куски, пока тьма не сомкнется над ним. Теперь его трясло, но не от страха, во всяком случае не от того, что он привык считать страхом, а от алчного предвкушения, словно здесь, в этом забытом Богом с первых дней творения месте, в этот день, что был ярче и резче, чем бывает в христианском мире, – здесь и сейчас найдено им наилучшее время и место для смерти.

Да и разве не умер он вместе с Джиневрой в ее пылающей спальне?

Разве не было погребальной палаты в его соборе памяти, и едва ли он мог не узнать обстоятельства и миг своей смерти.

Бедуины с криками «Убить во имя Пророка!» кружили вокруг него, рубя ятаганами воздух, но приблизиться пока не осмеливались. Леонардо понял, что они кричат: то был клич войны, клич священного джихада.

Но они, похоже, боялись его не меньше, чем он их. Они приближались к краю догорающей оболочки, низко свешивались из высоких седел, чтобы поразить трепещущую, вздуваемую ветром ткань своими клинками, словно шар был живой сам по себе – огромное чудище, которое следовало убить, пока не убило оно.

Кем же тогда был для них Леонардо? Просто слугой дымящегося монстра?

Когда ветер выдохся и оболочка осела, бедуины повели себя еще более угрожающе. Оставаясь в седлах, они придвигались ближе, покуда копыта коней не коснулись ткани. Когда никакой мгновенной кары не последовало, всадники проехали по оболочке, тесно окружив Леонардо.

– Не джинн ли ты, если смог превратить обычный муслин в чудовище, что летает по воздуху? – спросил высокий бедуин, судя по всему их вожак. В отличие от остальных борода у него была заостренной по арабской моде, и в седле он держался прямо. Щеку его, обрываясь у челюсти, рассекал глубокий шрам.

Леонардо был в затруднении. Если он ответит «нет», убьют ли его бедуины?

Или они убьют его, если он ответит «да»?

Что ж, пусть попробуют.

– Нет, – сказал он. – Я человек.

– Ты одет не как подобает человеку, – заметил вожак.

– А ты готов осмелиться убить джинна? – крикнул Куан.

Он стоял за кругом всадников, бесстрашно уперев руки в бедра. Предводитель всадников взглянул на Куана, захваченный врасплох богатством его одежд, и сказал:

– Никто не может убить джинна; потому если я убью этого, – кивок в сторону Леонардо, – то, значит, он не джинн.

– А если он джинн, то ты навлечешь смерть и бесчестье на всех вас, на ваше племя и семьи. – Куан подошел ближе. – Если, конечно, у вас есть семьи… и честь.

Все всадники развернулись при этих словах и, кажется, были готовы изрубить его ятаганами, но тут Куан сказал:

– Я под защитой Кайит‑бея аль Махмуди аль Заири, калифа калифов, и этот… джинн также. Он гость правителя и защищен законами гостеприимства. Только коснитесь его – и прольется кровь.

Вожак явно потерял уверенность.

– Можете оставить себе мехи с водой и одежду, чтобы прикрыть наготу, а остальное мы заберем, и летающее чудовище тоже.

– Но ты же сам сказал, что это просто ткань, – возразил Куан.

– И мы возьмем ее.

Вожак сделал знак своим людям скатать оболочку. Бедуины – народ романтический, но в то же время практичны.

– Ты разве не желаешь узнать о летающем чудовище? – спросил Куан.

– Раздевайтесь и сложите драгоценности на землю перед собой. Мои люди отвернутся.

Вожак занервничал, сообразив, что Куан пытается выиграть время. Он крикнул своим людям забрать оболочку шара, но те не решались сойти с коней.

– Вы что – женщины?! – рявкнул на них вожак и, спешившись, сам принялся скатывать ткань.

Видя, что ничего дурного с ним не приключилось, другие бедуины тоже спешились и присоединились к нему. Вид у них был пристыженный. Воспользовавшись случаем, Леонардо перешел поближе к Куану, чтобы не путаться у них под ногами.

Предводитель бедуинов повторил:

– Раздевайтесь, или я сам убью вас!

Куан пожал плечами, порылся в глубинах своих муслиновых одежд и вынул письмо с печатью калифа.

– И ты решишься обобрать тех, у кого есть это? – Он протянул свиток вожаку, и тот неохотно взял его. – Ты сумеешь прочесть?

Вожак покраснел. Он взглянул на документ и возвратил его Куану. Они обменялись взглядами – так могли бы смотреть друг на друга люди, некогда бывшие друзьями, – затем вожак кивнул и приказал своим людям садиться на коней.

– Бросьте добычу! – велел он и, вскочив в седло, поскакал прочь, не оглядываясь.

Прочие помчались следом и скоро скрылись за холмом.

Куан спрятал письмо и улыбнулся.

– Они убили бы нас? – спросил Леонардо.

– Это зависит от того; изгои они или вышли на «гхраззу».

– «Гхраззу»?

– Это такая забава – похищение имущества чужих племен, – пояснил Куан. – Только в этой забаве умирают так же легко, как в битве. – Он помолчал и пробормотал себе под нос: – Да, вполне вероятно…

– Куан?..

– Если они изгои, то позабавились бы с нами, а затем убили. Если отправились на «гхраззу», то подчинились бы закону бедуинов.

– Какому‑то закону они несомненно подчинились – мы ведь живы.

Куан снова улыбнулся:

– Думаю, живы мы потому, что вожак почуял, что вот‑вот придут другие. Или же…

Он взглянул туда, где исчезли бедуины, а потом кивнул на восток – там висело солнце. И там Леонардо увидел вдали всадников.

– Нет, Леонардо, этих можно не опасаться. Это солдаты из войска калифа. Давай‑ка заберем отсюда все, что сумеем унести. – Он кивнул на остатки шара. – Такая ткань обогатит целое пустынное племя.

– Но мы не сможем унести ее.

– Пусть тебя это не тревожит, маэстро. Не думаю, чтобы нам пришлось делать это. Давай просто привалим ее камнями, чтобы не унесло ветром.

Когда они закончили, Куан спросил:

– Ты заметил шрам на щеке у вожака?

– Да.

– Некогда я встречал человека с таким шрамом в Акабе, близ Красного моря. Он делил трапезу с одним из приближенных калифа. В пустыне, не в городе. – Куан говорил так, словно есть в городе – бесчестье, словно он превратился вдруг в бедуина; а между тем этот человек чувствовал себя как дома и во Флоренции, в обществе европейцев. – Этот человек подавился куском баранины и, чтобы не оскорбить хозяина неучастием в беседе, разрезал себе щеку и раздвинул края раны; показывая, что в горле у него застряло мясо.

– И это тот самый человек? – спросил Леонардо.

– Тот, кого я знал, пережил страшную трагедию. Он оставил свой народ, и ни одно племя не даст ему прибежища – во всяком случае, так говорят, – прибавил Куан, словно давая понять, что знает больше, чем говорит.

– Что за трагедия?

– Запретная любовь.

– Мужчина?

– Его сестра. Они были родственниками калифа… и Айше.

– Были?..

Куан махнул рукой.

– Они все равно что умерли.

Пока он говорил, к ним на большом белом верблюде подъехал калиф Кайит‑бей. В белом бедуинском хлопковом наряде и плаще он выглядел простым кочевником. С ним были еще человек двадцать кочевников, все на белых беговых верблюдах, гордости калифа. Эти дикари были телохранителями калифа. Куан однажды сказал Леонардо, что они могут скакать и биться дольше и яростней любого, за исключением, разумеется, их повелителя; а еще Леонардо узнал, что Куан был командиром телохранителей калифа – и, кстати, рабом, что в этом мире отнюдь не являлось бесчестьем. Ведь сам Кайит‑бей когда‑то тоже был рабом. Государством мамлюков на протяжении поколений правили рабы.

Кайит‑бей ехал во главе отряда, и Леонардо с удивлением заметил, что он еще больше похудел, словно пустыня, солнце и битвы иссушили его. Однако еще больше да Винчи удивился, увидев своего давнего друга Америго Веспуччи. Его узкое нежное лицо потемнело и огрубело; солнце выбелило его брови и высветлило волосы. Он был одет в арабское платье, и это его, похоже, устраивало. Выглядел он здоровым и крепким, совсем не похожим на изнеженного щеголя, каким Леонардо знал его во Флоренции.

Как и тот бедуин, что сидел на большом верблюде бок о бок с Америго.

Сандро Боттичелли потерял свою полноту и приобрел бороду. Он был черен, как нубиец.

Леонардо мгновенно узнал его.

– Пузырек! – вскрикнул он и бросился к нему.

Сандро тронул своего верблюда бамбуковой палочкой и сказал: «Икх», что означало: «На колени». Верблюд подогнул передние ноги и наклонился, и тогда Сандро соскользнул с седла и без всяких церемоний – калиф насмешливо смотрел на него, явно развлекаясь, – стиснул Леонардо в своих медвежьих объятиях, прошептав ему на ухо:

– Есть новости.

Глава 22