КРАСНЫЙ СУЛТАН

 

Сколько таких, что бродят в безумье, лишившись всего!

Сколько таких, что в море ночами скорбят в заточенье!

Абу Абдалла Мухаммад бен Аби Тамим

 

Красный владыка владык, повелитель джиннов,

Призови духов своих, всех, кто сможет явиться!

Мольба

 

В тишине ночи «Надежный», пропахший смертью и людским потом и набитый, как корабль работорговцев, шел под защиту полумесяца Александрийской гавани. Как раненый зверь, он уползал в укрытие. Насосы работали без остановки, потому что корабль сидел в воде опасно низко: недавний шторм почти потопил его. Офицеры «Надежного» уступили свои каюты Деватдару и его свите. Каюту сохранил только капитан, да и то не свою.

Дождь не прекращался; тем не менее Леонардо предпочитал спать на палубе, а не делить с тараканами духоту и вонь трюма.

Сейчас Леонардо стоял у поручней рядом с Деватдаром и смотрел на мерцающий вдали алый огонь: будто огненный шар висел над городом, и сам город казался россыпью тысяч огней, лагерем огромной армии. На юге, в стороне города, куда сейчас смотрел Леонардо, даже в эту безлунную ночь горело зарево. Было ясно и сыро; на палубе спали и отдыхали солдаты и матросы. И свежести воздуха далеко разносилось негромкое пение и бормотание, раздражающее, как жужжание мух. Однако Леонардо был отделен от всего этого, словно его и его восточного повелителя окружала завеса уединения; так оно, впрочем, и было, ибо никто не осмелился бы потревожить Деватдара.

Он обладал властью над жизнью и смертью всех этих людей, включая и Леонардо. Если верить Бенедетто, он отрубил руку человеку всего лишь за неправильное приветствие; говорили, что время от времени он приказывает наказать своих воинов – просто так, в качестве предупреждения. Бенедетто находился внизу, все еще слишком слабый, чтобы подниматься на палубу; но Леонардо слышал, как в темноте перешептываются Америго Веспуччи и Зороастро да Перетола. Его друзья спаслись, как и Колумб. Но почему капитан‑командор Колумб выжил, а Никколо и Айше пропали?

Дурацкая мысль. Игра настроения.

Чуть поодаль стоял Куан Инь‑ци – бдительный, как всегда. Он неизменно был при Деватдаре, словно телохранитель. Впрочем, такое вполне могло быть и на самом деле.

– Что это за свет впереди? – спросил Леонардо.

– Я так и думал, что это должно заинтересовать тебя, маэстро Леонардо, – сказал Деватдар. – Ты наверняка слышал о Фаросском маяке. Он считался одним из чудес света.

– Так это он?

– Маяк был разрушен, сперва людьми, потом землетрясением. На одном только нижнем его этаже было три сотни комнат, а венчала его огромная статуя ложного бога. Благодаря маяку Александрия была практически неприступна с моря. Говорят, секрет маяка был утрачен с его разрушением.

Леонардо ждал, когда Деватдар продолжит говорить. Разговоры вокруг них стихли.

– Но это неправда, – продолжал Деватдар. – Александрия по‑прежнему неприступна, благодарение Аллаху и моему повелителю. А секрет не утерян.

– Секрет?

– Древние утверждали, что могут увидеть корабли прежде их появления.

– Как это делалось? – с интересом спросил Леонардо.

Не отвечая, Деватдар смотрел на берег. Затем он повернулся и знаком велел своей охране очистить палубу. Матросов и воинов оттеснили, а с ними и Зороастро и Америго Веспуччи. Тогда Деватдар сказал небрежно, как бы между делом:

– Если калиф не казнит тебя, уверен, он сам откроет тебе секрет.

– Почему он должен меня казнить?

– Если ты не выполнишь своих обещаний. У него есть твое письмо Великолепному. Ты помнишь, о чем писал?

Леонардо кивнул.

– Я буду молиться, чтобы это не оказалось простой похвальбой, чтобы ты и вправду мог построить чудеса техники, которые летали бы в воздухе и плавали под водой.

– Я могу это сделать, – сказал Леонардо.

– Народ прозвал калифа Красным Владыкой Владык. Ты знаешь, что это значит?

И снова Леонардо ждал, пока Деватдар продолжит говорить. Насмехался ли над ним этот человек? И почему? Леонардо хотелось остаться одному, покончить со всем этим, думать, делать зарисовки в записной книжке, которая и теперь висела у него на поясе, спрятанная в кожаный кошель, чтобы защитить бумагу и чернила от каприза стихий.

– Люди думают, что он джинн, Красный Джинн, самый необузданный и могущественный из духов. Когда он убивает или карает, он превращает это в действо, празднество. Беднота, конечно, обожает его, потому что он кормит ее.

– Зачем ты мне все это говоришь?

– Только чтобы подготовить тебя, маэстро. Калиф милостив и щедр. Он осыплет тебя почестями.

– Вот как?

– Смотри не обманись. – Деватдар на миг перевел взгляд на берег, затем так же между прочим сказал: – Айше любит тебя.

Захваченный врасплох, Леонардо пробормотал:

– Вряд ли нам стоит…

– Я сам отдал ее тебе, разве нет?

– Но я не мог и подумать, что ты любишь ее.

Деватдар негромко засмеялся.

– А я не мог и подумать, что она полюбит тебя.

Леонардо ничего не ответил – он почуял опасность.

– Твой юный ученик, – сказал Деватдар, – ты любишь его?

– Я за него в ответе. Он умер или попал в рабство, и это из‑за меня.

– Я спрашивал не об этом.

– Если ты хочешь знать, люблю ли я Никколо, как мужчина любит женщину, ответ будет – нет, – напряженно сказал Леонардо. – Почему Айше просила за него?

– А, так ты знаешь. Ты читаешь в умах так же, как по губам?

Леонардо промолчал.

– Если ты читаешь в умах, то не можешь не знать, что она хотела задеть тебя. Она считала, что ты любишь мальчика, а не ее. Это правда, не так ли?

– Сиятельный господин, я не знаю, как ответить на твой вопрос.

«Осторожней», – сказал себе Леонардо.

– Ты уже ответил.

– Вот как?

Но Деватдар свел вместе большой палец и кончики остальных. Леонардо понял его жест: имей терпение, помедли. Айше хорошо обучила его – арабы говорят не только словами, но и руками.

– Завтра ты и твои друзья отправитесь в Эль‑Каири, – сказал Деватдар.

– Я думал, ты будешь сопровождать нас, – заметил Леонардо.

Деватдар остро глянул на него, затем расслабился.

– Это было до того, как нас победили пираты.

– А капитан‑командор Колумб? – спросил Леонардо.

– Он проследит за тем, чтобы этот корабль починили, и вернется в Венецию. У меня тоже есть кое‑какие дела. Потом я, возможно, присоединюсь к вам.

И с этими словами Деватдар удалился.

Леонардо стоял у поручней и крутил кольцо на указательном пальце правой руки. Толстое кольцо было из чистого золота; зеленые и желтые драгоценные камни составляли герб Медичи – один из даров Лоренцо «лучшему художнику Флоренции». Если бы только он мог возвратиться во Флоренцию! Как тосковал он по ней…

 

Александрия была соткана из пронзительного света и мрака теней. Зловещая и иллюзорная, как джинн.

Даже когда Америго Веспуччи и Зороастро уже стояли рядом с ним, расспрашивая о беседе с Деватдаром, Леонардо чувствовал себя отделенным от мира. Он смотрел на зеркальную гладь моря, в его бездонные глубины – и был в своем соборе памяти.

Снова он шел по знакомым комнатам, широкими коридорами, мимо памяток и межевых камней своей жизни; и там, совершенные, как прямой угол, находились труды его будущего. Эти комнаты пусты… или, может быть, заполнены, но пока не исследованы.

Как он ни старался, он не мог достичь их. Он не находил ответов на свои вопросы – лишь прошлое, множество комнат и коридоров, выстроенных в изысканных подробностях. Там, в прошлом, он написал письмо. Письмо к герцогу миланскому. То, что нынче принадлежит Кайит‑бею аль‑Малик аль‑Ашраф Абу Л’Hacp Сауф аль‑дину аль Махмуди аль Заири, калифу Египта и Сирии, святейшему султану Вавилонии.

 

«Пресветлейший государь мой, увидев и рассмотрев в достаточной мере попытки всех тех, кто почитает себя мастерами и изобретателями военных орудий, и найдя, что устройство и действие названных орудий ничем не отличается от общепринятого, попытаюсь я, без желания повредить кому другому, светлости вашей представиться, открыв ей свои секреты и предлагая их затем по своему усмотрению, когда позволит время, осуществить с успехом в отношении всего того, что вкратце, частично, поименовано будет ниже.

1. Владею способами постройки легчайших и крепких мостов, которые можно без всякого труда переносить и при помощи которых можно преследовать неприятеля, а иногда бежать от него, и другие еще, стойкие и неповреждаемые огнем и сражением, легко и удобно разводимые и устанавливаемые. И средства также жечь и рушить мосты неприятеля.

2. В случае осады какой‑нибудь местности умею я отводить воду из рвов и устраивать бесчисленные мосты, кошки и лестницы и другие применяемые в этом случае приспособления.

3. Также, когда из‑за высоты вала или укрепленности местоположения нельзя при осаде местности применить бомбард, есть у меня способы разрушать всякое укрепление или иную крепость, не расположенную вверху на скале.

4. Есть у меня виды бомбард, крайне удобные и легкие для переноски, которые кидают мелкие камни, словно буря, и наводящие дымом своим великий страх на неприятеля с тяжелым доя него уроном и смятением.

5. Также есть у меня средства по подземельям и по тайным извилистым ходам пройти в назначенное место без малейшего шума, даже если нужно пройти под рвами или рекой какой‑нибудь.

6. Также устрою я крытые повозки, безопасные и неприступные, для которых, когда врежутся со своей артиллерией в ряды неприятеля, нет такого множества войска, коего они не сломили бы. А за ними невредимо и беспрепятственно сможет следовать пехота.

7. Также, в случае надобности, буду делать я бомбарды, мортиры и метательные снаряды прекраснейшей и удобнейшей формы, совсем отличные от обычных.

8. Где бомбардами пользоваться невозможно, буду проектировать машины для метания стрел, манганы, катапульты и другие снаряды изумительного действия, непохожие на обычные; словом, применительно к разным обстоятельствам буду проектировать различные и бесчисленные средства нападения.

9. И случись сражение на море, есть у меня множество приспособлений, весьма пригодных к нападению и защите; и корабли, способные выдержать огонь огромнейшей бомбарды, и порох, и дымы.

10. Во времена мира считаю себя способным никому не уступить, как архитектор, в проектировании зданий и общественных, и частных, и в проведении воды из одного места в другое.

Также буду я исполнять скульптуры из мрамора, бронзы и глины. Сходно и в живописи – все, что только можно, чтобы поравняться со всяким другим, кто б он ни был. Смогу приступить к работе над бронзовой конной статуей, которая будет бессмертной славой и вечной честью блаженной памяти отца вашего и славного дома Сфорца. А буде что из вышеназванного показалось бы кому невозможным и невыполнимым, выражаю полную готовность сделать опыт в вашем парке или в месте, какое угодно будет светлости вашей, коей и вверяю себя всенижайше.

Ваш покорный слуга,

Леонардо да Винчи, флорентиец».

 

Подобно одному из джиннов, о которых он говорил, Деватдар исчез, едва «Надежный» пристал в Александрии.

Однако Куан Инь‑ци остался и с первыми лучами солнца велел Леонардо, Зороастро и Америго Веспуччи сойти на берег вместе с несколькими офицерами‑мамлюками и примерно пятнадцатью ранеными солдатами Деватдара. Странно, но Куан оделся как знатный араб; на нем были такие же одежды и такой же тюрбан, как у Деватдара. Двое солдат вынесли на носилках стонущего в горячке Бенедетто. Леонардо боялся, что его друг не переживет ночи.

– Куда мы направляемся? – спросил у Куана Леонардо.

– Разве Деватдар не объяснял?

– Да, он сказал, что нас должны представить калифу. Но чтобы вот так, в этакую рань?

Куан улыбнулся:

– Ты недоволен тем, что тебе не дали поспать? Так надо. В свое время я все объясню.

– Но мой друг нуждается в лечении.

– Я приложил мазь, но, чтобы она подействовала, необходимо время.

Зороастро изобразил на лице отвращение:

– С виду плесень, а воняет точно женская промежность.

– Это и есть плесень, – сказал Куан, – но ее целительная сила поразительна. Вы сами в этом убедитесь.

Леонардо заинтересовался, но Куана расспрашивать не стал. Его внимание отвлеклось на что‑то иное – он не мог сказать, на что именно, но только чувствовал, что на причалах и улицах что‑то не так. Здания складов образовывали высокую серую стену и были частью системы крытых улиц – этакий огромный караван‑сарай, паутинной ниточкой тянувшийся в сердце города, являвшего собой гигантский лабиринт, столь же враждебный, как внутренность улья. Однако примыкающие к причалам улицы были забиты народом: рабы грузили и разгружали суда, купцы и надсмотрщики приглядывали за ними, нищие и святые дервиши, одетые в лохмотья, тянули руки за милостыней, торговцы в тюрбанах и одеждах из грубого хлопка наперебой предлагали свой товар. Сам город казался сотворенным из теней. Лишь яркий свет солнца мог облечь плотью призраки людей, собак, верблюдов, ослов и мальчишек, что играли в прятки на узеньких крытых улочках.

Тяжелые запахи тмина, базилика и куркумы смешивались с вонью мочи и испражнений, людских и животных; и Леонардо не мог отделаться от ощущения, что их подстерегает какая‑то опасность.

Слишком тихо…

Уличный шум стихал, когда приближались Куан и солдаты, словно беда уже поджидала их. Каждая тень была предвестием опасности, ощутимой, быстрой, живой. Даже Куан нервно озирался, потом пожал плечами и сказал:

– Не тревожься о своем друге, Леонардо.

Но эти слова были сказаны настолько запоздало, что потеряли всякий смысл.

Они шли по узким улочкам, утренним базарам; их окружали плотные запахи табака, жареных орехов и кофе.

– Куда мы идем? – спросил Леонардо.

– Во дворец калифа, – сказал Куан.

– Мы встретимся с Деватдаром там?

– Нет, маэстро. Когда ты увидишь своего друга Никколо и женщину Айше, тогда ты увидишь Деватдара.

– О чем ты говоришь?

– Прежде чем предстать перед калифом, Деватдар должен выкупить тех, кто попал в рабство к турецким пиратам. Эти последователи ислама во многом похожи на мой народ.

Тут Куан улыбнулся, словно довольный собой.

– Так где же он сейчас? – взволнованно спросил Леонардо.

Мог ли он даже осмелиться подумать, что когда‑нибудь снова увидит Никколо и Айше? Как фантом, проплыла она в его памяти; и мгновенная острая тоска по ней уязвила его, точно Айше была живым воплощением Джиневры и Симонетты, их духа, их объединившейся души.

– Скорее всего, именно сейчас покидает гавань.

– С мессером Колумбом?

– Капитаном‑командором Колумбом, – поправил Куан. – Нет, благодарение Богу, Колумб возвращается домой, потому что калиф неминуемо обвинит его в проигрыше битвы и гибели мусульманских воинов. Здесь Колумба не ждет ничего хорошего.

Широкая мощеная, еще римская улица, по которой они шли, была пуста. Внезапно Куан подал знак солдатам укрыться под стенами. Поздно!

Леонардо услышал шелест стрелы.

Стрела ударила Куана в грудь. Он согнулся от удара, но остался невредим. Под одеждой у него находился доспех.

Посыпался ливень стрел. Солдаты укрылись под стенами, но были готовы к неизбежному, каковым оказалась вопящая толпа людей в тюрбанах и с ятаганами. Леонардо выхватил меч, и через мгновение его клинок с чавканьем вошел в чье‑то тело; он даже не мог сказать, были ли те, кого он убивал, вражескими солдатами, или же он бился с тенями – тенями из плоти и крови. Он дрался за жизнь, разя каждого, кто возникал перед ним; и в кровавом мареве схватки Леонардо чудилось, что лязг мечей и доспехов – это звон церковных колоколов, зовущих к заутрене или вечерне… колоколов, истекающих кровью.

Спустя несколько секунд – или минут – Леонардо вспомнил о Бенедетто. Где он? Леонардо огляделся, отыскивая взглядом носилки с другом, но в мешанине тел и ног его было не найти.

Он размахивал мечом, чувствуя, как сталь врубается в кости и мясо; и мальчишка перед ним – лет четырнадцати, не старше, – пронзительно взвизгнул, когда из его вспоротого живота вывалились кишки, оттягивая и пятная девственно‑белый лен одежды. Мгновением раньше этот мальчишка был дымом, призраком, тенью, бросившейся на Леонардо с окровавленным ятаганом.

Леонардо услышал свой голос, бормочущий молитву, хотя он не верил ни в христианского Бога, ни в иных богов. Но сейчас, на миг, когда воин‑дитя рухнул перед ним, – поверил. Однако времени не было, потому что на него снова напали, а потом…

Потом все кончилось – словно враги испарились, исчезли тараканами в мельчайших трещинах и дырочках мостовой. Тишину нарушало лишь хриплое дыхание людей, пытавшихся унять бешеное сердцебиение.

Леонардо отыскал Бенедетто – тот был жив и в сознании. Солдаты, что несли носилки, их и обороняли. Пусть Бенедетто был чужак, защитить его было делом их чести. Зороастро и Америго отделались несколькими царапинами.

Леонардо повернулся к Куану.

– Ты сознательно вверг нас в опасность, – гневно сказал он.

Куан прямо взглянул на него.

– Деватдар всегда в опасности, – тихо сказал он, – и будь он с нами, это ничего бы не изменило.

– Но его не было с нами, – возразил Леонардо. – Хотя враги его и не знали об этом, потому что ты обрядился в его одежду.

– Нет, Леонардо, эта одежда – моя.

– Скажи еще, что ты – последователь ислама!

Куан кивнул.

– Мы были приманкой, – сказал Леонардо. – Ты знал, что на нас могут напасть, верно?

– Такие слухи витали в воздухе, но безопасность Деватдара важнее нашей.

– Мы не отдавали своих жизней тебе в залог!

Куан лишь пожал плечами.

– Надо перевязать твою рану. Ты истекаешь кровью.

Только после слов Куана Леонардо ощутил пульсирующую боль слева в голове и вспомнил, что, отбив лезвие сарацинского топора, тут же получил удар по голове его рукоятью.

И сейчас Леонардо, как во сне, увидел над собой лицо Куана, огромное и гладкое, как небесный свод.

 

Они поднимались по Нилу до Каира в караване широкопарусных фелук. Им предстояло пройти сотню миль по бурой, широкой, как океан, реке; едой можно было не запасаться, потому что на всем расстоянии от Александрии до Каира тянулись сплошные базары. Суда часто останавливались, чтобы дать возможность людям помолиться на берегу, купить съестного или позабавиться со шлюхами.

Они плыли мимо тающих в дымке пирамид, мимо Аль‑Рауда, парка наслаждений, где сады сменялись лужайками и растекались дорожками, – в самый Каир, город тысячи минаретов и мечетей, мавзолеев и медресе. Каир, который его жители называли Миср – мать городов, дочь Нила. Сто тысяч человек еженощно разбивали лагеря за пределами его стен, потому что в городе не хватало места разместить всех приезжих. По сравнению с этим городом Флоренция выглядела деревней; казалось, что Каир стоит здесь с начала времен. И на краю его высилась Цитадель, огромная крепость, выстроенная Салах‑ад‑дином[54]для защиты от неверных.

Цитадель была городом сама по себе, и Леонардо, Зороастро, Бенедетто Деи и Америго Веспуччи разместили в великолепных, поистине королевских покоях. Большие решетчатые окна с цветным стеклом превращали слепящий солнечный свет в пастельные тени. Стены покрывал разноцветный геометрический узор, повсюду бродили павлины, цветы наполняли воздух благоуханием, фонтаны наигрывали смутные мелодии, и порой в журчании воды чудились голоса.

И каждая дверь покоев калифа была заперта и охранялась молчаливыми сумрачными воинами, у которых за алые кушаки были заткнуты широкие грозные ятаганы.

Они были пленниками.

 

Тянулись неделя за неделей, заполненные беседами, едой и питьем; ночами в их спальни являлись закутанные в покрывала прелестницы, что говорили только по‑арабски и с рассветом истаивали, как дым. Леонардо рад был этим гостьям – как проводникам в страну своих фантазий. Он все еще твердил имя Джиневры и грезил о Симонетте; но Айше была рядом всегда, будто Леонардо был отравлен ее фантомом, как некогда Сандро – фантомом Симонетты.

Он учился арабскому у этих женщин, а также у стражников и слуг. И вернулся к своей привычке работать по ночам, засыпая лишь на несколько часов днем. Он учился. Рисовал и делал записи в книжке. Страница за страницей возникали в ней новые изобретения: аппараты для дыхания под водой, водолазный костюм, длинноствольная дальнобойная пушка; еще он набрасывал траектории пушечных ядер и изобразил несколько многоствольных орудий, где канониры могли бы одновременно заряжать одни стволы и стрелять из других. Он нарисовал также большую мортиру и приписал под ней: «Самая смертоносная из существующих машин», хотя существовала она покуда только в его голове… и на бумаге.

Потом заметки исчезли.

 

– Как думаешь, Леонардо, нас убьют? – спросил Зороастро, глядя через окно на Город Мертвых – огромные пирамиды, еле видимые вдалеке.

Небо становилось все бирюзовее, а низкое солнце превратилось в оранжевый диск, и муэдзины призывали правоверных на молитву. Закат обратил город фантастических куполов и башен в призрак, сон, что неминуемо исчезнет с пробуждением.

– Ты спрашиваешь его об этом каждый день, – заметил Бенедетто, покачивая головой.

Он совершенно оправился от раны: Куанова мазь оказалась волшебным снадобьем.

– Мы все об этом думаем, – сказал Леонардо. – Калиф славится своим самодурством.

– Тогда зачем бы он держал нас здесь? – возразил Бенедетто. – Зачем бы поил, кормил, присылал нам женщин?

– Потому что он щедр к своим гостям, – сказал Куан Инь‑ци, с поклоном входя в комнату; он был в зеленом шелковом одеянии и тюрбане, по бокам шли стражи‑мамлюки. – Салям алейкум, – поздоровался он.

– Алейкум ассалям, – отозвался Леонардо. – Где моя записная книжка?

Куан улыбнулся:

– Цела и невредима. Она в руках калифа. Ты можешь быть столь же непочтителен с ним, как со мной, и попросить вернуть ее.

– Почему с нами обращаются как с пленниками?

– В этих краях быть пленником – значит быть почетным гостем.

– Тогда, быть может, нам как гостям позволено будет уйти отсюда? – спросил Бенедетто.

– Мы уходим прямо сейчас, – сказал Куан. – И вы получите аудиенцию у калифа.

Зороастро нервничал, словно его вели на собственную казнь. Леонардо шел рядом с Куаном, в окружении стражи. «На сколько же лиг протянулся этот лабиринт громадных покоев, залов и коридоров?» – думалось ему.

– Где ты был все это время? – спросил он.

Куан пропустил его вопрос мимо ушей и принялся наставлять их в обычаях этикета и церемониях калифского двора.

Покои калифа тщательно охранялись. Куан провел их в комнату с высоким потолком, полом из черного и белого мрамора; в центре ее в бассейне, выложенном драгоценными камнями, бил большой фонтан. Они прошли анфиладой комнат и оказались перед калифом, который в окружении придворных возлежал на помосте, выстланном коврами и подушками. Светильни сияли теплым маслянистым светом.

Пышные шелковые одежды калифа были расшиты серебром, ибо пророк не одобрял золота. Сухощавый, болезненного вида человек лет сорока, он был здесь как‑то не очень на месте, словно вождь бедуинов, жаждущий возвратиться к своим белым верблюдам, коням и вольной кочевой жизни. Взгляд его был прям и ровен, и Леонардо понял, что с этим человеком лучше вести себя осторожно. А рядом с калифом сидел на ковре Деватдар; могло ли это означать, что Айше и Никколо спасены? Леонардо не осмелился спросить… не теперь.

Их представили, и хотя Деватдар с прочей свитой сидел возле калифа, Куан остался стоять, как Леонардо, Америго, Бенедетто и Зороастро. Калиф кивнул и по‑арабски обратился к Деватдару. Говорил он быстро, и не все сказанное Леонардо удалось разобрать; однако он понял, что калиф спрашивает о нем, и весьма саркастично.

– Так это и есть мои инженеры‑христиане? – сказал калиф. – Кто же из них художник, а кто умный мошенник?

– Мошенник может почти столько же, сколько художник, – ответил калифу Деватдар. Взгляд его остановился на Зороастро, потом на Леонардо. – Калиф велит сказать, что вы – желанные гости.

Калиф жестом пригласил их сесть рядом с собой, и слуга, у которого руки были толщиной с Леонардовы ляжки, внес огромный поднос с бронзовыми сосудами, ковшиком, ступкой и пестиком и крохотными серебряными чашечками без ручек. Под всеобщими взглядами слуга принялся готовить кофе. Потом, опустившись на колени, он предложил первую чашку калифу, но тот жестом указал на Леонардо; слуга повиновался и протянул чашку ему. Однако Леонардо отказался, и калиф явно остался этим доволен. Этикет требовал, чтобы калиф первенствовал во всем. Затем он сам подал чашечку Леонардо и сказал по‑арабски:

– Твои записи похитил я.

– Я так и понял, – ответил Леонардо.

Калиф с веселым видом поправил его арабское произношение. Потом он наклонился к Леонардо, и настроение его резко изменилось. Лицо стало суровым, почти сердитым, и Леонардо не смог удержаться от мысли, что он или неплохой актер, или безумец.

– Мой Деватдар доложил, что на вас напали, – сказал калиф, – и что моя родственница в плену.

– Ваша родственница?

– Айше, хоть она и шлюха, – сказал калиф, наклонившись при этом к Леонардо так близко, что расслышать его могли только те, кто сидел совсем рядом.

Леонардо был поражен: как может женщина королевской крови стать рабыней подданного, какое бы высокое положение тот ни занимал? Впрочем, вероятно, тут нечему было удивляться. Калиф когда‑то и сам был рабом.

Лицо Деватдара горело; он сидел рядом с калифом и смотрел прямо перед собой, словно сосредоточась на какой‑то отдаленной точке.

– И я узнал, что твой юный друг был убит, – продолжал калиф; он пристально смотрел на Леонардо, явно желая увидеть его реакцию.

Леонардо будто оглушили.

– Вы наверняка знаете, что Никколо мертв?

Деватдара потрясло, что Леонардо осмелился задать вопрос калифу. Он сказал:

– Я отправился в пределы Османской империи и предстал перед самим великим визирем с посланием от моего калифа, чтобы просить об их возвращении.

Деватдар не смотрел в глаза Леонардо, которого охватило знакомое оцепенение скорби, словно щит, которым он заслонялся от горя.

Никколо…

Бенедетто Деи, понявший довольно, чтобы уяснить, что Никколо умер, коснулся его руки, но Леонардо невольно отдернул ее.

– Ты сомневаешься? – спросил калиф у Леонардо.

Это была угроза: стражи‑мамлюки насторожились, готовые по его слову прикончить дерзкого.

– Нет, повелитель, я не сомневаюсь в твоих словах, прости, – проговорил Леонардо, беря себя в руки. Он встал и поклонился, прежде чем опуститься перед калифом на колени.

Калиф кивнул, довольный, и подал ему знак сесть рядом с Бенедетто.

В комнату вошел слуга, поклонился калифу, подал ему послание и быстро удалился.

– Здесь послы турецкого султана, – по‑арабски сказал калиф Леонардо, выделяя его среди прочих. – Я окажу тебе честь встретить их.

– Я уже встречался с турками, – с горькой иронией сказал Леонардо.

– Мы согласны в том, что все турки – разбойники, – сказал калиф, – но этих пиратов ты потопишь. По крайней мере, некоторых из них.

– Что ты хочешь сказать, владыка?

– А вот и они, – проигнорировав вопрос да Винчи, заметил калиф при виде троих оттоманских послов, что вошли в окружении свиты янычаров.

Послы были разодеты в узорчатые цветные одеяния, на головах у них высились большие белые тюрбаны, увенчанные чем‑то вроде красных рогов. Янычары несли дары в запертых сундуках и – на золотых носилках – рабыню. Ее окутывал белый шелк, лицо скрывала черная полупрозрачная накидка, но видно было, что она очень красива. Послы поклонились, коснувшись пола перед калифом, и глава их, плотный, лет пятидесяти турок, проговорил:

– Слава повелителю верных, защитнику веры, воителю за дело владыки миров, да умножит Аллах твое величие.

Дары были переданы, рабыня опустилась на колени подле калифа, и калиф с послом начали беседу, причем сесть послу не предложили. Леонардо не мог понять всего, о чем говорилось: они беседовали по‑арабски и слишком быстро. Он взглянул на Куана, но тот, как и Деватдар, словно не замечал его.

Леонардо сумел только разобрать, что посол просит восстановить водные пути для паломников в Мекку. Калиф резко отклонил эту просьбу. Он явно был рассержен, но, прежде чем отвернуться от послов, вежливейшим образом осведомился об их монархе, Мехмеде Завоевателе, правителе турок, который сокрушил Константинополь и вернул его Аллаху. Калиф величал его падишахом, принцем‑освободителем и великим военачальником, но, когда послы и их свита уже уходили, рабы пронесли мимо них огромные плоские бронзовые блюда со снедью, предназначенной для калифа. Послов унизили, не пригласив разделить трапезу, что в этих краях является основой вежливости.

На огромном подносе возлежали на горе политого подливой риса два жареных барана в окружении белых лепешек. Поверх мяса, чтобы никто не усомнился в его свежести, возвышались две бараньи головы, и оттого блюдо напоминало фантастического двухголового зверя. После того как калиф взял первый кусок, все разом набросились на еду, по локоть погружая руки в рис, подливку и мясо. Леонардо хотелось расспросить калифа и поговорить с Деватдаром, но и то и другое было невозможно. Он должен был с великой осторожностью взвешивать все, что говорит.

Поев, калиф обратился к Леонардо:

– Твои рисунки очень красивы.

– Благодарю, о владыка, которому подчинено все.

Раб поднес калифу воду и полотенце, другой – записную книжку Леонардо.

– И что же значат эти рисунки?

Калиф указал на набросок аппарата для плавания под водой: маска, закрывающая лицо, с трубками для вдоха и выдоха, что ведут к плавучей платформе. Леонардо придумал также несколько приспособлений для отрывания досок обшивки – чтобы топить корабли из‑под воды.

Он объяснил калифу, в чем суть этого устройства, и тот кивнул:

– Да, маэстро Леонардо, именно так я и стану их использовать. Сколько времени потребуется тебе, чтобы построить то, что ты изобрел?

– Не знаю, о повелитель. Мне потребуются инструменты, деньги, кузнецы и…

Калиф нетерпеливо взмахнул рукой:

– Сколько времени?

– Потом мне надо испытать созданное.

Калиф усмехнулся.

– Тебе представится возможность сделать это, маэстро. Ты испытаешь свое изобретение на кораблях посла турецкого султана. Их четыре. Недели тебе хватит?

– Повелитель…

– Ты должен потопить корабли, и произойти это должно словно по волшебству. На плаву должен остаться лишь один – чтобы их правитель мог узнать, чему они были свидетелями.

Калиф дал знак придворным удалиться, и все встали. Он заговорил по‑итальянски:

– А если ты потерпишь неудачу, маэстро, тебе и твоим друзьям лучше было бы остаться… на дне морском. Полагаю, это честная сделка?

 

– Ты сможешь сделать все за неделю? – спросил Куан, когда они вышли из покоев калифа.

– Это возможно – с надлежащей помощью и инструментами.

– Ты получишь все, что тебе надобно.

– Тогда я начну немедленно. Но скажи…

– Что?

Куан подал знак Зороастро и остальным поотстать. Стражники‑мамлюки поколебались, потом все же сделали, как им было велено.

– Никколо на самом деле мертв?

– Если калиф сказал тебе, что он мертв, – он мертв. Будь слова калифа неправдой, он позаботился бы о том, чтоб они стали правдой. Никогда не сомневайся в словах калифа, даже мысленно.

– Я считал тебя независимым мыслителем, – сердито сказал Леонардо.

Куан кивнул с улыбкой:

– О да, Леонардо, это же весьма важно для тебя.

– А Айше? Что с ней? Ее выкупили?

Куан покачал головой:

– Это дела государственные, маэстро. Не думаю, чтобы калиф удостоил тебя такой близости.

– Но как может служанка Деватдара быть…

– Она то, что ты назвал бы независимым мыслителем. – Ирония Куана не ускользнула от Леонардо. Даже полагая, что их некому услышать, китаец понизил голос. – Прекрасная Айше всегда делала то, что ей нравилось, но в нашем мире, как и в вашем, для женщины этого достичь нелегко. Поэтому она использовала Деватдара, чтобы получить доступ к… знаниям.

– А Деватдар? – Леонардо понял намек и говорил тихо.

– Что – Деватдар?

– Он любит ее?

– Она пробуждает страсть у всех мужчин, – сказал Куан. – Лишь ты, кажется, избег ее чар.

– А калиф?

Не ответив, Куан остановился перед большой массивной дверью в покои Леонардо, чтобы подождать остальных.

– Скажи страже, что тебе нужно, ты получишь все. Недостатка ни в чем не будет.

– Прошу тебя, погоди минутку. У меня еще много вопросов.

– Не сомневаюсь, маэстро. Возможно, со временем на них ответят, но прямо сейчас я советовал бы тебе заняться заказом калифа.

– Мне нужна студия, инструменты…

– Скажи об этом стражам, они хорошо говорят по‑латыни.

Куан поклонился и исчез за поворотом коридора.

Леонардо и его товарищей ввели в покои. Леонардо немедленно высказал седовласому стражнику свои пожелания. Мамлюк действительно говорил по‑латыни куда более бегло, чем сам Леонардо.

Потом Леонардо заперся у себя; сидя на ложе, сжав голову руками и чувствуя на щеках едкие, как пот, слезы, он пытался уйти в безжизненную пустоту механики и математических расчетов. Холодная мысль несла утешительное оцепенение, подобное неземной радости – радости освобожденного духа, радости мертвых и проклятых.

Отмщения за Никколо не будет.

Только механика и бесконечная пустота.

 

Глава 20