ПЕЩЕРА ДЕДАЛА 3 страница

Леонардо с отцом обнялись.

– Франческо, не будешь ли ты так добр устроить друзей моего сына? – спросил Пьеро и крепко взял Леонардо за локоть. – Могу я на несколько минут похитить тебя у товарищей?

– Конечно, отец, – вежливо отвечал Леонардо, позволяя вести себя наверх.

Они вошли в кабинет, где стояли длинный узкий стол для писцов, кресло хозяина и скамья с двумя восьмигранными подушками; пол был выложен в шахматном порядке черной и белой плиткой. На табурете у стола сидел писец и старательно, напоказ делал записи в большой, переплетенной в кожу книге. Хотя обстановка и выглядела строгой, на ней лежал отпечаток вкуса выскочки: Пьеро желал, чтобы его именовали не синьором, а мессером, и мечтал носить меч, что было прерогативой рыцаря.

– Не оставишь ли ты нас одних, Витторе? – сказал Пьеро писцу.

Юноша встал, поклонился и вышел.

– Отец? – произнес Леонардо, ожидая самого худшего.

– Не знаю, бранить тебя или поздравлять.

– Второе предпочтительней.

Пьеро улыбнулся.

– Андреа обрадовал меня: Великолепный пригласил тебя работать в его садах.

– Это правда.

– Я горжусь тобой.

– Спасибо, отец.

– Так что, как видишь, я был прав, заставляя тебя трудиться без отдыха.

Жаркая кровь прилила к лицу Леонардо.

– Ты хочешь сказать – забирая все, что я зарабатывал, так что я даже не мог набрать достаточно, чтобы заплатить вступительный взнос в гильдию художников?

– Эти деньги шли на поддержку семьи… твоей семьи.

– А теперь семья, вернее, ты лишаешься этой кормушки.

– Меня не заботят и никогда не заботили деньги, – сказал Пьеро. – Я старался лишь правильно воспитать тебя. Твой характер до сих пор беспокоит меня.

– Благодарю.

– Прости, но я твой отец, и в этом мой долг. – Он сделал паузу. – Едва ли ты можешь поступить лучше, чем избрать Лоренцо своим покровителем. Но ты никогда не был бы замечен, не предоставь я тебе возможности остаться у Андреа.

– Ты не оставил выбора ни мне, ни Андреа.

– Как бы там ни было, мастер Андреа позаботился о том, чтобы ты создал и завершил все, что он поручал тебе. И, по крайней мере, старался помешать тебе сбегать и устраивать гулянки со своими приятелями‑дегенератами.

Леонардо не смог скрыть гнева:

– Значит, Сандро Боттичелли ты считаешь дегенератом?

Пьеро нетерпеливо мотнул головой.

– Сандро вполне приемлем. Но я видел, ты приволок в мой дом этого юнца Мильоретти. О нем ходят дурные толки; он ничем не лучше твоего дружка Онореволи, того, что прозвали Нери.

– А, так ты о тех, кто не входит в свиту Великолепного.

– Не дерзи!

– Извини, отец.

– Онореволи не друзья Медичи, они близки с Пацци. Послушай доброго совета: держись от них подальше. Помяни мое слово, Пацци плохо кончат.

– Да, отец, – угрюмо сказал Леонардо.

– Опять этот тон!

– Извини, если задел тебя.

– Ты не задел меня, ты… – Он запнулся, но договорил: – Ты поставил нашу семью в невозможное положение.

– О чем ты?

– О том, почему сюда прибывает Медичи.

– Ты не рад принимать у себя Первого Гражданина?

– Ты заключил с ним дурацкое пари и наверняка станешь всеобщим посмешищем. Наше имя…

– Ах да, конечно, наше имя – только это тебя и волнует! Но я не проиграю, отец. И тогда ты сможешь получить полной мерой от чести, которую я принесу нашему имени.

– Летать дано только птицам и насекомым!

– И тем, кто носит имя да Винчи.

Пьеро, однако, не унимался. Леонардо вздохнул.

– Отец, я постараюсь не разочаровать тебя.

Он почтительно поклонился и шагнул к двери.

– Леонардо! – прикрикнул отец, точно обращался к проказливому ребенку. – Я еще не дозволял тебе удалиться.

– Так я могу идти?

– Да, можешь, – сказал Пьеро, но, едва Леонардо двинулся к двери, снова позвал его.

– Да, отец? – Леонардо остановился у дверей.

– Я запрещаю тебе проводить этот… опыт.

– Прошу прощения, отец, но я уже не могу пойти на попятный.

– Я объясню его великолепию, что ты мой первенец.

– Спасибо, но…

– Я отвечаю за твою безопасность! – воскликнул Пьеро и добавил: – Я боюсь за тебя!

Помолчав, Леонардо спросил:

– Ты окажешь мне честь и посмотришь на мой полет? – Он рискнул улыбнуться. – В конце концов, это ведь да Винчи, а не Медичи или Пацци будет парить в небесах рядом с Господом.

– Полагаю, я должен соблюдать приличия.

Пьеро поднял брови, словно прикидывая свое место в будущих событиях. Затем взглянул на сына и грустно улыбнулся. И хотя Леонардо в который раз ощутил непреодолимую пропасть, разделявшую его с отцом, напряжение между ними развеялось.

– Ты можешь остаться здесь, – сказал Пьеро.

– У тебя едва хватит места, когда прибудут Лоренцо и его двор. А мне нужен покой, чтобы работать и готовиться к полету. Мы прекрасно устроимся у Ачаттабриги ди Пьеро делла Вакка.

– Когда ты едешь?

– Нам нужно отправляться тотчас. Дядя Франческо сказал, что проводит нас.

Пьеро кивнул:

– Передай мой горячий привет твоей матушке.

– Я буду счастлив сделать это.

– Тебе совсем не хочется взглянуть на нового братца? – спросил Пьеро так, словно эта мысль только сейчас пришла ему в голову.

– Конечно же, хочется, отец.

Пьеро взял сына за руку, и они пошли в спальню Маргериты.

Леонардо чувствовал, что отец дрожит.

И в эти несколько мгновений он действительно ощущал себя сыном своего отца.

Хотя Леонардо каждую ночь просыпался от вернувшегося кошмара, в доме матери, с его земляным полом и тростниковой крышей, ему стало легче. В этом домике прошло его детство. Катерина обожала его. Это от нее унаследовал он искривленный палец и в честь нее неизменно писал этот мелкий дефект у всех своих «маленьких Мадонн». У матери было на удивление сильное, открытое лицо, прямой нос с небольшой горбинкой и печально поджатые глубокомысленные губы. Высокая, широкоплечая, смуглая, она ничем не походила на трех юных женщин, на которых поочередно женился отец Леонардо. Если бы не искривленный палец, никто бы не нашел сходства между матерью и сыном.

И – полная противоположность отцу – в проявлении любви она была щедра и телесна.

– Леонардо! – кричала она, махая ему руками от дверей домика.

Ее бочкообразный супруг Ачаттабрига, который был строителем печей для обжига, стоял во дворе между повозками, на которых лежала в разобранном виде летающая машина, готовая отправиться к утесу, с которого ей предстоит взлететь. Ачаттабрига тоже кричал, зовя Леонардо вернуться.

Леонардо провел эти последние дни наедине с собой, чураясь даже общества Сандро и Никколо; они были на него не в обиде, потому что он частенько вел себя так, когда работал. Днем он дремал урывками, а ночью почти не спал. Он делал наброски и записи в записной книжке при свете водяной лампы собственного изобретения и проводил бессчетные часы под своей летающей машиной, которую укрепили на прочной раме из дерева, вырубленного в ближнем лесу. Великая Птица напоминала ярко раскрашенное насекомое. Ее парные, как у стрекозы, крылья по форме были похожи на крылья летучей мыши и так же изогнуты. Материалом им служила бумазея, закрепленная тонкими полосками меха. Под большими, голубыми с золотом крыльями находилась сбруя пилота – парные «весла», рычаги ручного управления, петля, соединенная с рулем, похожим на птичий хвост, и ножные педали.

Завтра Леонардо взлетит на своей Великой Птице, исполняя желание Великолепного; он знал, что готов к полету, потому что вдруг затосковал по шуму и приятелям. Однако оставалось сделать еще кое‑что, и он хотел взять с собой Никколо.

Он оставил Сандро наблюдать за подмастерьями.

– Мы вернемся через пару часов, матушка! – прокричал Леонардо во все горло, потому что они уже порядочно отошли от дома.

Катерина еще пуще замахала руками и закричала:

– Возвращайся немедля! Возвра…

Не успел Леонардо ответить ей, как увидел Лоренцо Медичи, выходящего из‑за домика, где он привязал своего большого коня. Из почтения Леонардо и Никколо сразу же заспешили вниз по холму; но Лоренцо сам побежал им навстречу. На нем была короткая, с прорезями но последней моде, куртка, лосины и черная шелковая охотничья шляпа. На широком, румяном, без малейших признаков экземы лице играла улыбка; темные глаза, придававшие этому лицу выражение силы, щурились на солнце. Пряди густых каштановых волос падали на лоб. Вероятнее всего, он провел все утро, охотясь и упражняясь в силе и ловкости с друзьями.

– Леонардо, прости, что помешал твоему походу, но мне надо поговорить с тобой наедине и прежде, чем наступит завтра.

Никколо поклонился Лоренцо, который тепло поздоровался с ним, и сказал, указывая на окруженный оливами пригорок:

– Я подожду там.

– Спасибо, Никко, – сказал ему Леонардо.

Едва Никколо ушел, Леонардо стало неловко рядом с Лоренцо. Некоторое время они молча слушали цикад.

– Я перекинулся парой слов с Сандро, – сказал Лоренцо. – Он выглядит куда лучше, чем когда уезжал от нас.

– Деревенский воздух ему на пользу.

– Разумеется. Но, думаю, главную похвалу заслужил здесь ты: твоя дружба возродила его. Он мне сказал, что ты отправляешься с юным Никколо в поход по местам своего детства.

Леонардо смущенно рассмеялся:

– Я звал и Сандро с нами, но у него нет настроения.

– Так он мне и сказал.

– Великолепный, мы будем рады, если вы захотите пойти с нами.

Лоренцо улыбнулся.

– Мне бы очень этого хотелось – если ты не против такой замены. Нам давно пора подружиться, ты ведь скоро станешь частью моего окружения. – Он обнял Леонардо за плечи. – Поклянемся, оставаясь наедине, как сейчас, отбрасывать церемонии. Я давно завидовал вашей дружбе с Сандро, а теперь у нас есть возможность выковать свою собственную.

Леонардо почувствовал, что щекам его стало тепло.

– А теперь, когда мы стали друзьями, я должен извиниться перед тобой.

– Извиниться? За что?

– Я был несправедлив и нечестен с тобой, когда мы заключали пари на вечеринке у Верроккьо. Я вынудил тебя заложить жизнь, чтобы спасти честь. Мы оба действовали не подумав. – Лоренцо помолчал и договорил: – Я не могу позволить тебе рисковать жизнью.

– Великолепный…

– Ты слишком ценен.

– Мой отец говорил с тобой об этом?

– Нет, Леонардо. Синьор Пьеро был очень любезен, но мы обменялись едва ли парой слов. Мне открыла глаза Симонетта. Она волнуется за нас обоих.

– Сандро опасается, что с ней не все ладно, – сказал Леонардо, надеясь отвлечь его.

Лоренцо кивнул.

– Она очень слаба. Ее словно сжигает внутреннее пламя. – И сказал, возвращаясь к прежней теме: – Я решил назначить кого‑нибудь другого управлять твоей летающей машиной. Но вся честь успеха будет принадлежать тебе одному.

– Я тронут твоей заботой, но на Великой Птице могу полететь только я, – с нажимом сказал Леонардо. – Для того, кто не исследовал тщательнейшим образом ветров и не изучал науки полетов, такой поступок будет смертельно опасен.

– Но спешить некуда, Леонардо. Нам не обязательно проводить испытание Великой Птицы именно завтра. Ты же со временем обучишь кого‑нибудь управляться с твоей машиной.

– Великолепный, будь ты мной, позволил бы ты кому‑нибудь занять свое место?

– Но я – не ты, Леонардо. Я…

– Первый Гражданин.

Лоренцо покачал головой и рассмеялся. Но потом снова стал задумчив.

– Леонардо, я боюсь за твою жизнь. А если я позволю тебе рисковать своей головой ради моей прихоти, я стану бояться за свою душу.

– Тебе не надо бояться ни за то, ни за другое, Лоренцо. Но ты должен позволить мне самому представить мое изобретение. Если кто‑нибудь займет мое место, это покажет всей Флоренции, что ты не веришь в мое творение, а я попросту труслив. Прошу тебя…

После долгой паузы Лоренцо сказал:

– Хорошо, Леонардо, эта честь останется за тобой. Мадонна Симонетта рассказала мне о твоих… делах с Николини. Я пока не знаю, что тут можно сделать, ну да посмотрим. Но ведь все эти старания окажутся ни к чему, если завтра ты свалишься с неба. Может, передумаешь?

И с этими словами Лоренцо зашагал к пригорку, где ждал их Никколо. Леонардо шел рядом. Лоренцо был озабочен, словно близкая опасность, грозящая Леонардо, символизировала для Первого Гражданина другие его тревоги.

– О tempora, о mores![39]– пробормотал Лоренцо, порицая этими словами Цицерона нынешнее неспокойное время. – Пико делла Мирандола уверяет, что чума во Флоренции идет на убыль. Тем не менее, когда я уезжал, этого еще не было видно. И, как будто одна чума еще недостаточное зло, я должен еще противостоять его святейшеству, который продолжает свои кампании в Романье и Умбрии!

Леонардо удивился, что Лоренцо так открыто порицает Папу; впрочем, он еще достаточно вежливо высказался. Франческо делла Ровере, севший на папский престол под именем Сикста IV, был человек способный и образованный, но его сжигало стремление обеспечить богатством и властью свою семью, а потому он угрожал интересам и безопасности Флоренции.

– Но довольно, – сказал Лоренцо: они подходили к Никколо, который уже поднял свой мешок. – Как говорил великий Боккаччо: «Давайте жить в свое удовольствие – для чего же мы тогда бежали от скорбей»[40].

– Вы идете с нами? – спросил Никколо у Лоренцо; мальчик явно был в восторге от этого обстоятельства.

– Разумеется, иду, мой юный синьор. Что у тебя в мешке?

– Провизия и факелы.

– Факелы? – удивился Лоренцо.

Никколо пожал плечами:

– Мастер Леонардо велел мне взять факелы и огниво.

– Ты собираешься заночевать в лесу? – спросил Лоренцо у Леонардо.

– Нет, Великолепный.

– Что же тогда?

Леонардо улыбнулся:

– Ты же не хочешь, чтобы я испортил мальчику сюрприз?

Лоренцо согласно рассмеялся, и они быстро пошли через сосновые, кедровые и можжевеловые рощи, мимо быстрых горных ручьев, что несли острые камни, которые рано или поздно превратятся в гальку и упокоятся в речных руслах.

– Я прямо чувствую, как древние боги следят за нами из чащи вместе с нимфами и дриадами, – сказал Лоренцо и принялся фальшиво напевать тут же сымпровизированную им песенку:

Приди в мое гнездышко, я жду тебя.

Вулкан ушел; он не помеха нам.

Приди; я лежу нагая на ложе любви.

Не медли ни мига, ибо время летит.

Грудь мою украшают цветы.

Так приди же, приди, о Марс,

Я одна и жду.

Когда они подошли к крутым скалистым склонам Монте‑Альбано, яркое полуденное солнце отбрасывало резкие тени на грани скал и утеса диковинной формы.

Леонардо показывал дорогу, а Лоренцо и Никколо шли за ним, круто поднимаясь в гору.

– Не ожидал, что подъем окажется так крут, – заметил Лоренцо, отирая платком вспотевший лоб.

Они остановились передохнуть на гребне. Над ними высоко вверх уходил отвесный склон. Был жаркий летний полдень, и небо подернулось дымкой.

– Мы почти пришли, – сказал Леонардо и повел Лоренцо и Никколо к расселине в нависшем над ними склоне.

Леонардо забрал мешок у Никколо – тот запротестовал, но только для виду, из‑за Лоренцо. Потом Леонардо осторожно пробрался к ближнему уступу, пользуясь теми же опорами для рук и ног, что и в детстве.

Там и был вход в его тайную пещеру.

Из нее, как дым из трубки, сочился пар; вокруг было довольно сыро. Порывистый ветер дул вокруг отверстия, а сам уступ был влажным и скользким. Леонардо вернулся, чтобы помочь Никколо перебраться на уступ, Лоренцо последовал за ними.

– А теперь, Никколо, – сказал Леонардо, когда они, переводя дыхание, стояли у темного провала, – хочешь быть вторым, кто войдет в это потайное местечко?

– А кто же будет первым? – спросил Никколо.

Леонардо рассмеялся:

– Первый уже был – я!

– Не могу поверить, что это место взаправду существует. – Никколо встал на колени и заглянул в темноту. Он держался за скалу, иначе соскользнул бы прямиком в пещеру. – Там не видно ни зги и так узко!.. Хоть ползи на четвереньках, как зверь. Да еще и сыро на ощупь. Никогда не встречал ничего подобного.

– Ты боишься входить, Никколо?

– Конечно нет! Когда вы зажжете факелы, я первым буду внутри.

– Значит, ты боишься темноты?

Леонардо улыбнулся мальчику, и тому ничего не оставалось, как нырнуть в пещеру.

– Здесь тесно! – пожаловался он изнутри.

– Пещера расширяется. Наберись терпения и двигайся дальше.

– А вы идете? – натянуто осведомился Никколо. – С факелами?

– Скажи, что ты видишь.

– Только смутные тени, – отозвался Никколо. – И я весь промок.

– Там и вправду сыро, – согласился Леонардо. – Это потому, что пламя, рожденное в сердце земли, согревает воды, запертые внутри пещеры. Жар заставляет воду кипеть и превращает ее в пар.

– Вы уже зажгли факелы? – тревожно спросил Никколо.

– Когда я отыскал это место, я был несколькими годами младше тебя. У меня, помню, было только два чувства – страх и желание. Что чувствуешь ты?

– Чего ты желал? – спросил Никколо.

– Увидеть чудеса, которые могут скрываться внутри.

– А чего боялся?

Леонардо чиркнул кремнем по скале, чтобы поджечь факел.

– Темноты, как и ты сейчас.

– А я как раз не боюсь!

Леонардо усмехнулся и подмигнул Лоренцо. Потом подал ему факел, и они, пригнувшись, нырнули в пещеру. При виде их Никколо облегченно вздохнул.

– Ты зашел не так уж далеко, – заметил Леонардо. – Давай двигайся, не то мы все задохнемся от дыма собственных факелов.

Никколо пополз вперед – и вскоре узкий проход расширился, превратившись в пещеру. Леонардо выпрямился и высоко поднял факел, освещая огромное пространство и кристаллические образования: уступы, занавесы, колонны, спирали, ниши, сталактиты и сталагмиты. Казалось, что здесь обитают тени; тревожные блики факелов плясали по стенам, и пещера чудилась куда больше и изрытее, чем прежде. Лоренцо и Никколо благоговейно молчали; слышно было лишь свистящее дыхание людей и звонкие удары капель о воду маленьких озер, изрисованных расходящейся рябью. И – такого быть не могло, но все‑таки! – здесь пахло улицей, пахло мостовой после дождя, влажно, терпко и крепко.

– Не хочешь заняться исследованием? – спросил Леонардо, предлагая Никколо свой факел. Голос его эхом раскатился в гулкой тьме.

– Если мы будем вместе.

– С тобой ничего не случится – мы же рядом. Может, ты откроешь новую пещеру.

– Я боюсь заблудиться.

– Для юнца, который не боится улиц, борделей и собак, ты что‑то вдруг стал слишком робок.

И Леонардо первым двинулся через пещеру. Он миновал кристально чистое озерцо, прошел под каменным мостом к натекам и скальным узорам дальней стены. Свод пещеры загибался там вверх, под острым углом сходясь со стеной. Леонардо осветил – и Никколо, испугавшись, взвизгнул от неожиданности. Даже Лоренцо отпрянул.

Над ними нависла тварь высотой в дом.

Змей… гигантское чудовище, уловленное в камне.

Сам Левиафан[41]взирал на них сквозь каменные завесы вечности – морской исполин с длинным костистым черепом и большими акульими зубами. Его выбеленные временем кости выступали из стены, как рельеф.

– Леонардо, это снова твои фокусы?

В голосе Лоренцо слышалась злость, словно его обвели вокруг пальца.

– Это не мой фокус, клянусь. Тварь осталась такой же, какой я нашел ее, еще когда был мальчишкой, Великолепный. Но представь, сколько королей, событий и народов сменилось с тех пор, как диковинная тварь встретила свой конец в темных глубинах этой пещеры! – Он поднял взгляд к каменному своду. Голос его упал до шепота. – Ты уничтожен временем, однако самые кости твои – костяк и опора этой горы.

Леонардо вновь испытывал тот же восторг и благоговейный ужас, что в детстве, когда нашел это безглазое чудище, древнее, как каменные клыки натеков, нависавшие над ними со свода пещеры. Он тронул плечо Никколо, и мальчик ответно погладил Леонардо по руке – словно осознал, зачем мастер привел его сюда, словно и вправду понял этот бессловесный урок.

Здесь смерть сплелась с благоговением, тайной, вечностью.

Здесь были темные истоки Леонардова любопытства, творчества, гения.

Его первое открытие.

В знакомой прохладе каменной утробы Леонардо потерял свои страхи. Он посмотрел вверх, на останки исполинского скелета, и вдруг понял, что больше никогда не вернется сюда.

Между тем Лоренцо с факелом в руке изучал кости и, рассматривая зверя, обнаружил окаменевшие останки морских раковин.

– Взгляни, Леонардо, – сказал он. – Как они могли оказаться так далеко от моря? Это же невозможно.

– Это очевидно, Великолепный. – Леонардо стряхнул с себя печаль, словно от какой‑то потери. – Задолго до начала времен эту гору покрывало море.

– Конечно! – в порыве восторга выкрикнул Лоренцо. – Вселенский потоп!

– Могу я говорить свободно, Великолепный?

– Иначе и быть не может.

– Я сомневаюсь, что потоп времен Ноя был вселенским. – Леонардо помолчал. – Если ты не боишься того, что может быть сочтено ересью, я продолжу. Или же…

– Продолжай, Леонардо. Мы одни.

– Как ты знаешь, Великолепный, в Библии говорится о сорока днях и сорока ночах нескончаемого дождя, о том, что вода поднималась, пока не стала на десять локтей выше самой высокой горы мира. Но если это так, если дождь был вселенским, он должен был образовать вокруг мира сферу, ибо разве не правда, что каждая часть окружности равно удалена от ее центра?

– И что же?

– Поэтому, – продолжал Леонардо, – было бы невозможно водам на поверхности двигаться, потому что вода не может двигаться по собственному почину, кроме как вниз. А если воды величайшего из разливов не имели силы двигаться, каким образом они могли исчезнуть с земли? И если исчезли, то в каком направлении двинулись они, если не вверх? Так что естественные объяснения не срабатывают. Нам остается только взывать к чуду или сказать, что воды потопа испарились под жаркими лучами солнца.

Лоренцо молча вертел в пальцах раковину.

– Великолепный?.. – окликнул Леонардо.

– То, что ты сказал, может иметь смысл здесь – но только здесь, во тьме. Надеюсь, когда мы выйдем на свет, благоразумие возьмет верх.

– Сандро часто бранит меня за пустую болтовню, – извиняясь, проговорил Леонардо.

– Ты говоришь удивительные вещи, – возразил Лоренцо, – и, конечно, можешь быть уверен, что я не стану передавать твоих слов. – Лоренцо засмеялся, но лицо его, освещенное мерцанием факелов, выглядело утомленным и циничным. – Нынешнему Папе ничто не доставит большего удовольствия, чем возможность взбаламутить нашу любимую Флоренцию. Предупреждаю тебя, Леонардо, думай, с кем и о чем говоришь… да и ты тоже, мессер Никколо, ибо многие скоро станут считать вас приверженцами Медичи, хотя и без привилегий и возможностей. Быть может, эта сделка не так уж выгодна для тебя. – Лоренцо стиснул плечо Леонардо. – У тебя скоро появятся легионы врагов, и большую их часть ты даже не будешь знать. – Лоренцо снова рассмеялся. – Тебе лучше пересмотреть отношения с друзьями, такими как Нери, у которых связи с семействами, отнюдь не преданными нашим интересам. Это же касается и тебя, Никколо. Будьте осмотрительны.

Леонардо оставалось только кивнуть; но Никколо, совершенно зачарованный тайнами скал и камней, отозвался невпопад:

– Великолепный, меня учили, что раковины, подобные этой, создаются под влиянием звезд.

– Это одно из верований, насаждаемых церковью, – отозвался Лоренцо, с надеждой глянув на Леонардо. – Ну же, Леонардо, продолжай. Просвети нас своими, без сомнения, опасными взглядами по этому вопросу.

Леонардо осмотрел факел, который уже едва чадил, и сказал:

– Если Святая церковь права и вечные звезды каким‑то образом создают эти раковины в глубинах земли, то чем тогда объяснить различия в их размерах, возрасте, форме? По‑моему, куда ближе к истине церковь стоит, объясняя всемирный потоп. Но природа обычно действует постепенно, а не катастрофически. Неистовство природы – вещь чрезвычайно редкая. Нет, эти ракушки были некогда живыми существами, которые год за годом покрывались наслоениями грязи, их мясо и внутренние органы иссохли, остались лишь эти… скорлупки. И каждый слой, каждое затопление грязью и илом хоронило останки новых поколений Божьих созданий.

– Думаю, лучше нам уйти, – сказал Лоренцо, – а то как бы Господь не погреб здесь и нас в наказание за твои еретические речи.

Он пошел вперед, а Никколо жестом поманил Леонардо и остановился, ожидая мастера. Но Леонардо махнул рукой, чтобы тот уходил, а сам еще несколько мгновений стоял один, и сияние его факела бросало резкие тени на скользкие от пара стены. Затем Леонардо бросил факел, в последний раз взглянул на древнюю тварь, сказочную тварь его юности, – и покинул влажную прохладу пещеры.

Впереди Лоренцо разговаривал с Никколо, и Леонардо уловил сказанные им слова: «lusus naturae» – «каприз природы».

Леонардо выбрался из мглистой туманной дымки на слепящий солнечный свет. Он был совершенно одинок, так же одинок и оторван от своих, как чудище, оставшееся в пещере.

Он стоял на уступе и смотрел вниз, на Винчи.

И чувствовал, что готов взлететь в небеса.

Глава 8