Книга VII ПОЛИГИМНИЯ 1 страница

1. Когда весть о Марафонской битве пришла к царю Дарию, сыну Гистаспа, то царь еще сильнее распалился гневом на афинян, хотя и раньше питал против них страшную злобу за нападение на Сарды. Он повелел ускорить приготовления к походу на Элладу[797]. Тотчас же царь стал рассылать гонцов по городам с приказанием снаряжать войско. На этот раз каждый город должен был выставить еще больше войска, военных кораблей, коней, продовольствия и грузовых судов, чем раньше. После того как вышло это повеление, вся Азия пришла на три года в движение, причем собирали и снаряжали всех самых доблестных мужей в поход на Элладу. Между тем на четвертый год подняли восстание против персов покоренные Камбисом египтяне[798]. Тогда Дарий стал еще более усиленно готовиться в поход против тех и других.

2. Во время этих сборов Дария в поход на Египет и Афины среди его сыновей началась великая распря из-за царского сана, так как, по персидскому обычаю, перед походом Дарий должен был назначить другого царя. У Дария еще до вступления на престол было трое сыновей от первой супруги, дочери Гобрия, а после воцарения – еще четверо от Атоссы, дочери Кира. Из прежних сыновей старшим был Артобазан, а из родившихся после – Ксеркс. Как сыновья разных матерей, те и другие притязали на власть. Так, Артобазан [утверждал], что он – старший в роде и что у всех народов власть, по обычаю, принадлежит старшему. Ксеркс же основывал свои притязания на том, что он – сын Атоссы, дочери Кира, а Кир – освободитель персов[799].

3. Дарий еще не успел разрешить этот спор, когда в Сусы как раз прибыл Демарат, сын Аристона. Лишенный царской власти в Спарте, он добровольно удалился в изгнание из Лакедемона. Этот-то человек, услышав о ссоре сыновей Дария, пришел, как гласит молва, к Ксерксу с советом: [в споре в Артобазаном], кроме приведенных доводов, Ксеркс должен опираться на то, что родился после воцарения Дария, когда тот был уже владыкой персов. Артобазан же – когда Дарий еще не был царем. Поэтому нелепо и несправедливо, чтобы кто-либо другой, кроме Ксеркса, обладал царским саном. В Спарте, по крайней мере, говорил Демарат, также в обычае, если при сыновьях, родившихся до воцарения отца, у царя по вступлении на престол рождается еще сын, то этот позже рожденный становится наследником престола. Ксеркс принял совет Демарата, и Дарий, признав совет правильным, отдал престол Ксерксу. Я думаю, впрочем, что Ксеркс, пожалуй, воцарился бы и без этого совета, потому что Атосса была всемогуща[800].

4. Итак, поставив царем Ксеркса, Дарий стал собираться в поход. Но вот случилось так, что спустя год после восстания в Египте Дарий во время сборов к походу скончался[801](он всего царствовал 36 лет) и ему так и не удалось покарать восставших египтян и афинян.

5. Так-то вот после кончины Дария наследником стал его сын Ксеркс. Однако Ксеркс вначале вовсе не желал идти в поход на Элладу; он снаряжал только войско против Египта. Был при дворе Ксеркса человек, весьма уважаемый среди персов,– Мардоний, сын Гобрия (он приходился двоюродным братом Ксерксу и был сыном сестры Дария). Этот-то Мардоний обратился к царю с таким предложением: “Владыка! Несправедливо оставлять афинян без наказания за много зол, которые они причинили персам. Ныне же ты можешь выполнить свой замысел. Подавив мятеж высокомерного Египта, иди в поход на Афины. Тогда ты стяжаешь себе добрую славу среди людей, и в будущем любой враг остережется нападать на твою землю”. Эти слова Мардония взывали к отмщению. Потом он добавил к этому еще вот что: “Европа,– сказал он,– страна замечательно красивая, изобилует всякого рода плодовыми деревьями, и исключительно плодородная, и из смертных один только царь достоин обладать ею”.

6. Все это Мардоний говорил потому, что, будучи человеком беспокойным, сам желал стать сатрапом Эллады. Впоследствии Мардоний добился своей цели и склонил Ксеркса действовать именно так. Помогли ему убедить Ксеркса еще и другие обстоятельства. Сначала из Фессалии прибыли от Алевадов послы. Они приглашали царя идти на Элладу, заверяя в своей полной преданности (эти Алевады были владыками Фессалии). Затем прибыли в Сусы некоторые Писистратиды и не только повторили предложение Алевадов, но и обещали сверх того еще больше. Они-то и привезли с собой афинянина Ономакрита – толкователя оракулов, который собрал [и обнародовал] изречения Мусея. Перед этим Писистратиды примирились с Ономакритом. Ведь Гиппарх, сын Писистрата, изгнал Ономакрита из Афин, когда Лас из Гермионы[802]уличил его в подделке оракула [из сборника] Мусея. [Этот оракул гласил], что острова, лежащие у Лемноса, исчезнут в морской пучине[803]. Поэтому-то Гиппарх и изгнал Ономакрита, хотя прежде был связан с ним тесной дружбой. Теперь же Ономакрит отправился вместе с ними [в Сусы] и всякий раз, являясь пред царские очи, читал свои прорицания. При этом он пропускал те изречения, которые намекали на поражение варваров, и выбирал лишь наиболее благоприятные. Он объявил, что некогда одному персу суждено соединить мостом Геллеспонт, и предсказал поход Ксеркса. Так Ономакрит побуждал царя своими прорицаниями, а Писистратиды и Алевады советами.

7. [Уступив таким доводам], Ксеркс решил идти в поход на Элладу и на второй год после кончины Дария выступил сначала против египетских мятежников. Восстание было подавлено, и на весь Египет наложено еще более тяжкое, чем при Дарии, ярмо рабства[804]. Правителем Египта Ксеркс поставил своего брата Ахемена, сына Дария. Впоследствии Ахемена, когда он правил Египтом, убил Инар, сын Псамметиха, ливиец[805].

8, А Ксеркс после покорения Египта решил идти в поход на Афины. Царь собрал чрезвычайное совещание персидских вельмож[806], чтобы выслушать их мнение и объявить всем свою волю. Когда все собрались, Ксеркс сказал так[807]: “Персы! Я вовсе не собираюсь вводить ничего нового, но буду следовать лишь старому обычаю. Ведь, как я слышал от старых людей, мы, персы, никогда еще не жили в мире с тех пор, как владычество перешло к нам от мидян и Кир одолел Астиага. Однако это также – воля божества, и все наши великие начинания и замыслы складываются ко благу. О деяниях Кира, Камбиса и отца моего Дария и о том, какие они сделали завоевания, вы сами прекрасно знаете и рассказывать вам не нужно. Я же по вступлении на престол всегда размышлял, как бы мне не умалить царского сана моих предков и совершить не меньшие, чем они, деяния на благо персидской державы. И вот, думая об этом, я нахожу, что мы можем не только стяжать славу и завоевать страну, не меньше и даже прекраснее и плодороднее нашей нынешней державы, но и покарать врагов. Ныне я собрал вас, чтобы открыть мой замысел. Я намерен, соединив мостом Геллеспонт, вести войско через Европу на Элладу и покарать афинян за все зло, причиненное ими персам и моему родителю[808]. Вы видели, что и отец мой Дарий также снаряжался на войну с этим народом. Но его нет в живых, и ему не дано уже покарать виновных. Поэтому в отмщение за него и за остальных персов я не сложу оружия до тех пор, пока не возьму и не предам огню Афины, которые начали творить зло мне и отцу моему. Сначала они вместе с Аристагором из Милета, нашим рабом, пришли в Сарды и предали пламени священную рощу и храмы[809]. Потом всем вам, вероятно, известно, что они сотворили нам, когда мы высадились на их земле под предводительством Датиса и Артафрена[810]. Поэтому-то ныне я и готов к походу на них, причем этот поход, я думаю, принесет нам дальнейшие выгоды. Если мы покорим афинян и их соседей, обитающих на земле фригийца Пелопса, то сделаем персидскую державу сопредельной эфирному царству Зевса. И не воссияет солнце над какой-либо другой страной, сопредельной с нашей, но все эти страны я обращу с вашей помощью в единую державу и пройду через всю Европу. Ведь, как я слышал, дело обстоит так: не остается больше ни одного города и народа на свете, который осмелился бы восстать против нас, когда мы разделаемся с теми, о которых я сказал. Так мы наложим и на виновных перед нами и на невиновных ярмо рабства. Вы же угодите мне, если поступите вот так: каждый из вас должен в назначенное мною время быть на месте. А кто приведет лучше всего снаряженное войско[811], потом получит от меня дары, как полагают, самые почетные в нашей стране. Так вот, так и поступайте. Но чтобы вы не думали, что я поступаю по своему личному усмотрению, я предлагаю этот вопрос на общее обсуждение и повелеваю каждому желающему высказать свое мнение”. Такими словами он кончил свою речь.

9. После царя взял слово Мардоний: “Владыка,– сказал он,– ты – самый доблестный из всех прежде бывших и из будущих персов. Слова твои прекрасны и совершенно истинны. Особенно же [прекрасно] то, что ты не позволишь издеваться над нами презренным ионянам, живущим в Европе. Действительно, весьма странно, если мы не покараем эллинов, напавших на нас первыми, в то время как саков, индийцев, эфиопов, ассирийцев[812]и множество других народов, которые не причинили нам, персам, никаких обид, мы покорили и поработили только из желания преумножить и расширить нашу державу. Что же нас страшит? Неужели громадное скопище людей или огромные денежные средства? Ведь мы знаем, как они воюют, знаем слабость их боевой мощи. Их потомков мы уже покорили, именно эллинов в нашей части света, называемых ионянами, эолийцами и дорийцами. Мне довелось самому узнать этих людей, когда я повелением твоего родителя выступил против них. При этом я, дойдя до Македонии, не встретил никакого сопротивления и прошел почти до самих Афин. Хотя эллины привыкли вести войну, но, как я слышал, по невежеству и глупости воюют самым безрассудным образом. Так, объявив друг другу войну, они ищут прекрасное и гладкое поле битвы и там сражаются. Поэтому даже победители возвращаются с большим уроном. О побежденных я даже вообще не хочу и говорить, потому что они окончательно уничтожены. Так как они говорят на одном языке, то им следовало бы улаживать споры через глашатаев и послов и лучше любыми другими способами, чем войнами. А если уж война вообще неизбежна, то каждый должен искать наименее уязвимое для себя положение и потом уже начинать войну. Однако, несмотря на вечные войны, которые эллины бестолково ведут друг с другом, они даже и не подумали мне оказать сопротивление, хотя я дошел до Македонии. Кто же, в самом деле, дерзнет, о царь, восстать против тебя, если ты ведешь с собою всю мощь Азии и все корабли? Я убежден, что эллины никогда не решатся на такую дерзость. Если же против ожидания я буду обманут и они по своему безрассудству все же ринутся в бой с нами, то узнают, что на войне мы, персы, доблестнее всех. Но все же испытаем все средства, так как само собой ничего не дается и обычно только смелым дерзанием люди достигают цели”.

10. Расхвалив в таких словах замыслы Ксеркса, Мардоний умолк. Остальные персы между тем хранили молчание, не осмеливаясь возражать против высказанного мнения. Только Артабан, сын Гистаспа, полагаясь на свое родство с царем, так как он был дядей Ксеркса, сказал вот что: “О царь! Не будь здесь различных суждений, не пришлось бы и выбирать наилучшее из них, а лишь принимать одно-единственное. Если же есть много мнений, то и выбор возможен. Ведь даже само по себе чистое золото нельзя распознать, и только путем трения на пробирном камне вместе с другим золотом мы определяем лучшее. Я не советовал твоему родителю, моему брату, Дарию идти походом на скифов, людей, у которых вовсе нет городов. А он меня не послушал в надежде покорить скифов, которые все-таки были кочевниками, и выступил в поход. Однако ему пришлось возвратиться назад, потеряв много храбрых воинов из своего войска. Ты же, о царь, желаешь ныне идти против людей, гораздо доблестнее скифов, которые, как говорят, одинаково храбро сражаются и на море, и на суше. Я должен сказать тебе о том, что меня страшит в этом походе. По твоим словам, ты намерен построить мост на Геллеспонте и вести войско через Европу в Элладу. Но может случиться, что ты потерпишь неудачу на суше, или на море, или в обоих случаях. Ведь противники, говорят,– храбрый народ. Это видно из того, что одни афиняне уничтожили вторгшееся в Аттику столь великое войско во главе с Датисом и Артафреном. Впрочем, врагам, конечно, не удастся одержать верх на суше и на море. Но если они нападут и одержат победу в морской битве, а затем поплывут к Геллеспонту и разрушат мост, тогда, о царь, твое положение будет опасно. Я заключаю об этом не своим умом, но могу представить себе, какое несчастье нас едва не постигло, когда родитель твой построил мост на Боспоре Фракийском[813]и на реке Истре и переправился в Скифскую землю. Тогда скифы всячески старались убедить ионян, которым была поручена охрана моста на Истре, разрушить переправу. И если бы тогда Гистией, тиран Милета, согласился с мнением прочих тиранов и не воспротивился, то войско персов погибло бы. Впрочем, даже и подумать страшно, что тогда вся держава царя была в руках одного человека. Итак, не подвергай себя такой опасности без крайней нужды, но последуй моему совету. А теперь распусти это собрание и затем, обдумав еще раз наедине, сообщи нам твое решение, которое ты признаешь наилучшим. Ведь правильное решение, как я считаю, – дело самое важное. Если даже потом возникнет какое-либо препятствие, то решение все же не менее хорошо: его только одолел рок. Напротив, тому, кто принял плохое решение, может, если судьба к нему благосклонна, выпасть даже неожиданное счастье, но, несмотря на это, решение остается не менее плохим. Ты видишь, как перуны божества поражают стремящиеся ввысь живые существа, не позволяя им возвышаться в своем высокомерии над другими. Малые же создания вовсе не возбуждают зависти божества. Ты видишь, как бог мечет свои перуны в самые высокие дома и деревья. Ведь божество все великое обыкновенно повергает во прах. Так же и малое войско может сокрушить великое и вот каким образом: завистливое божество может устрашить воинов или поразить перуном так, что войско позорно погибнет. Ведь не терпит божество, чтобы кто-либо другой, кроме него самого, высоко мнил о себе. Итак, поспешность всегда ведет к неудачам, отчего происходит великий вред для нас. Напротив, промедление ко благу, которое хотя и не сразу проявляется, но со временем убеждаешься в этом. Таков мой совет, о царь. Ты же, Мардоний, сын Гобрия, перестань говорить пренебрежительно об эллинах, которые, конечно, не заслуживают этого. Ведь такими клеветническими речами ты подстрекаешь царя к войне с эллинами. Ради этого-то ты, думается, прилагаешь все старания. Но да не будет этого! Нет ничего страшнее клеветы: ведь клевета двоих делает преступниками, а третьего – жертвой. Клеветник виновен в том, что возводит обвинения за глаза. А тот, кто ему верит, виновен, потому что судит, не разобрав точно дела. Отсутствующий же страдает от того, что один клевещет на него, а другой считает дурным человеком. Но ведь если уж непременно нужно идти войной на этот народ, то пусть царь останется в Персидской земле. А мы оба оставим наших детей в залог. Затем ты, Мардоний, один выступай в поход, набери людей по собственному выбору и войско, сколь угодно большое. Если поход царя окончится так, как ты говоришь, то пусть мои дети будут умерщвлены, а вместе с ними и сам я. Но если выйдет, как я предвещаю, то пусть та же участь постигнет твоих детей и тебя самого, если ты вообще вернешься домой. Если же ты не согласен с этим, но все-таки поведешь войско на Элладу, то я предрекаю тебе: когда-нибудь иные люди здесь, на Персидской земле, еще услышат, что Мардоний, ввергнувший персов в бездну несчастий, погиб, растерзанный псами и птицами[814]где-нибудь в Афинской или Македонской земле, если только еще не раньше по дороге туда. И тогда-то он поймет: на какой народ побуждал царя идти войной”.

11. Так говорил Артабан, а Ксеркс гневно возразил ему такими словами: “Артабан, ты – брат моего родителя! Это спасет тебя от заслуженной кары за твои вздорные речи. Но все-таки я хочу заклеймить тебя позором, так как ты – малодушный трус: ты не пойдешь со мной в поход на Элладу, но останешься здесь с женщинами. А я и без тебя могу совершить все, что сказал. Пусть же я не буду сыном Дария, сына Гистаспа, потомка Арсама, Ариарамна, Теиспа, Кира, Камбиса, Теиспа, Ахемена, если не покараю афинян! Я ведь прекрасно знаю, что если мы сохраним мир, то они-то уже, наверное, не захотят мира, а сами пойдут войной на нас. Это можно понять по их деяниям. Они ведь уже предали огню Сарды, совершив вторжение в Азию. В самом деле, уже нельзя никому отступать. Сейчас речь идет о том, нападать ли нам или самим стать жертвой нападения: тогда или вся наша часть света покорится эллинам, или их часть попадет под власть персов. Ведь при такой вражде примирения быть не может. Итак, по справедливости нам следует оплатить эллинам за зло, причиненное нам раньше. Тогда-то, выступив в поход, я узнаю «то страшное», что может причинить мне этот народ. Ведь некогда фригиец Пелопс, раб моих отцов, так прочно покорил его, что даже по сей день и сами обитатели, и страна их называются именем победителя”[815].

12. Так долго продолжалось совещание. А с наступлением ночи Ксеркс стал мучиться словами Артабана. Размышляя всю ночь, царь пришел к выводу, что вовсе неразумно ему идти войной на Элладу. Приняв новое решение, Ксеркс заснул. И вот ночью, как рассказывают персы, увидел он такое сновидение. Ксерксу показалось, что перед ним предстал высокого роста благообразный человек и сказал: “Так ты, перс, изменил свое решение и не желаешь идти войной на Элладу, после того как приказал персам собирать войско? Нехорошо ты поступаешь, меняя свои взгляды, и я не могу простить тебе этого. Каким путем решил ты идти днем, того и держись!”.

13. После этих слов призрак, как показалось Ксерксу, улетел. На следующий день Ксеркс не придал никакого значения сну и, вновь созвав совет тех же персидских вельмож, сказал так: “Персы! Простите меня за внезапную перемену решения! Еще нет у меня зрелой мудрости, и люди, побуждающие начать войну, никогда не оставляют меня одного[816]. Так, когда я услышал мнение Артабана, тотчас вскипела моя юношеская кровь и я нечаянно высказал старшему недостойные слова. Ныне же я должен признаться, что был не прав, и решил последовать его совету. Итак, я раздумал идти войной на Элладу, и вы можете спокойно оставаться дома”.

14. С радостью услышав такие слова, персидские вельможи пали к ногам царя. Ночью, однако, Ксерксу во сне опять предстал тот же самый призрак и сказал: “Сын Дария! Так ты, кажется, действительно отказался от похода, не обратив внимания на мои слова, как будто ты услышал их не от власть имущего? Знай же: если ты тотчас же не выступишь в поход, то выйдет вот что. Сколь быстро ты достиг величия и могущества, столь же скоро ты вновь будешь унижен”.

15. В ужасе от видения Ксеркс вскочил с ложа и послал вестника к Артабану. Когда Артабан явился, царь сказал ему так: “Артабан! Я сразу поступил неблагоразумно, когда наговорил тебе много вздора за твой добрый совет. Потом спустя немного я все же пожалел об этом и понял, что нужно выполнить твой совет. Однако я не могу этого сделать, как бы мне ни хотелось. Ибо, когда я, опомнившись, изменил свое решение, мне не раз во сне являлся призрак и настойчиво запрещал следовать твоему совету. А теперь призрак удалился даже с угрозами. Если бог послал мне это видение и непременно желает, чтобы мы пошли войной на Элладу, то этот же призрак явится, конечно, и к тебе с таким же повелением. Я думаю, что это так и будет, если ты облачишься в мое царское одеяние, воссядешь так на престол и затем возляжешь на моем ложе”.

16. Так говорил Ксеркс. Артабан же сначала отказался повиноваться, так как считал недостойным восседать на царском троне. Наконец, когда царь продолжал настаивать, он все же согласился исполнить приказание и сказал: “По-моему, о царь, одинаково важно, как самому зрело обдумать дело, так и следовать чужому доброму совету. Тебе же выпало на долю и то и другое: тебя сбивает с толку общение с дурными людьми. Так, говорят, порывы ветров обрушиваются на море, самую полезную людям стихию, и не позволяют использовать его природные свойства, так что оно не может показать свою истинную сущность. Я был не столько огорчен твоим резким отзывом обо мне, но гораздо более тем, что из двух мнений, предложенных на совете, ты выбрал гибельное тебе и персам. Одно мнение питало высокомерие, а другое старалось предотвратить его и утверждало, что нехорошо воспитывать человеческие души в ненасытном стремлении к все большему могуществу. Ныне же, когда ты склонился к более здравому мнению и отложил поход на Элладу, как ты говоришь, явился тебе во сне посланец какого-то божества и запретил отменить поход. Но эти сновидения, сын мой, исходят не от богов. Ведь я гораздо старше тебя и могу разъяснить тебе сновидения, каковы они. Обычно ведь люди видят во сне то, о чем они думают днем. Мы же в последние дни только и были заняты этим походом. Если же дело обстоит не так, как я думаю, но этот сон ниспослан богом, то ты всецело прав. Пусть тогда призрак явится и мне с тем же предсказанием, как и тебе. Ведь ему должно быть безразлично предстать мне, буду ли я в твоем одеянии или в моем собственном и на твоем ли ложе буду я отдыхать или на своем, если только призрак вообще пожелает явиться мне. Действительно, это призрачное существо, представшее тебе во сне (каково бы оно ни было), не может быть все-таки столь простодушным, чтобы, глядя на меня, принять меня за тебя, оттого что я в твоем одеянии. Впрочем, надо испытать, быть может, призрак не обратит на меня внимания и не удостоит явиться мне, все равно в твоем ли одеянии я буду или в своем. Так, если призрак явится как тебе, так и мне, тогда я и сам признаю, что он ниспослан богом. Однако, если такова твоя воля и иначе быть не может и мне придется отойти ко сну на твоем ложе, то да будет так; и, когда я выполню это твое повеление, пусть призрак явится мне, Но пока я все же останусь при своем мнении”.

17. Так говорил Артабан и в надежде доказать, что Ксеркс говорит пустяки, исполнил повеление царя. Он облачился в царские одежды, воссел на трон, и, когда после этого отошел ко сну, явился ему во сне тот же самый призрак, как и Ксерксу. Призрак предстал в изголовье Артабана и сказал так: “Это ты стараешься всячески отговорить Ксеркса от похода на Элладу, якобы желая ему блага? Ты не останешься безнаказанным ни в будущем, ни теперь за то, что тщишься отвратить веление рока. А что ждет Ксеркса за неповиновение – это объявлено ему самому”.

18. Такими словами угрожал призрак Артабану и, казалось, хотел выжечь ему глаза раскаленным железом. Громко вскрикнув, Артабан подскочил и сел рядом с Ксерксом. Затем, рассказав царю сон, продолжал так: “Мне, о царь, пришлось неоднократно наблюдать ниспровержение великих держав малыми. Поэтому я хотел удержать тебя от увлечений юности, зная, сколь гибельна страсть к великому могуществу. Я помню, чем кончился поход Кира на массагетов, помню и поход Камбиса на эфиопов. А сам я участвовал в войне Дария со скифами. Зная все это, я думал, что все народы будут тебя прославлять как счастливейшего [из смертных], если ты сохранишь мир. Но так как мы [начинаем поход], так сказать, по божественному внушению и эллины, видимо, обречены божеством на погибель, то и я сам теперь меняю свое мнение и стою за поход. Ты же объяви персам о ниспосланном тебе откровении божества и повели им выполнить твое первое приказание – готовиться к походу. Итак, действуй, раз божество этого хочет, но так, чтобы с твоей стороны не было задержки”. Так сказал Артабан. Оба они ободрились видением, а как только наступил день, Ксеркс сообщил все персидским вельможам. Артабан же, который один открыто всячески раньше отговаривал царя от похода, теперь даже явно торопил [с приготовлениями].

19. Во время сборов к походу Ксеркс имел еще одно видение. Царь вопросил магов, и те истолковали видение так: оно указывает на то, что вся земля и все народы подчинятся власти персов. Сновидение же было вот какое: Ксерксу приснилось, что он увенчан оливковой ветвью, а оливковые ветви простерлись по всей земле. Затем, однако, венец, возложенный на голову царя, исчез. После того как маги так объяснили сновидение, все собравшиеся на совет персидские вельможи тотчас же разъехались по своим провинциям. При этом каждый, желая получить обещанные награды, ревностно выполнял царское повеление. Так Ксеркс производил набор войска, тщательно обыскивая каждый уголок на [азиатском] материке.

20. После покорения Египта полных четыре года потребовалось Ксерксу на снаряжение и набор войска. На исходе же пятого[817]года царь выступил в поход с огромными полчищами. Это было, безусловно, самое большое войско из известных нам. С этим войском не могло сравниться ни войско Дария [в походе] на скифов, ни скифское войско, когда скифы, преследуя по пятам киммерийцев, вторглись в Мидийскую землю и, покорив почти всю Переднюю Азию, там поселились[818](из-за чего впоследствии Дарий и выступил в поход отомстить скифам)[819]. Точно так же, по сказанию, [было гораздо меньше] и войско Атридов в походе на Илион, и мисийцев, и тевкров (они еще до Троянской войны переправились в Европу по Боспору, покорили всех фракийцев, дошли до Ионийского моря и на юге – до реки Пенея)[820].

21. Эти и другие походы нельзя сравнить с одним этим походом. Действительно, какой только народ не привел Ксеркс из Азии в Элладу? Разве не оказалось питьевой воды слишком мало для Ксерксова войска всюду, кроме больших рек? Ведь одни народы должны были снаряжать корабли, другим было приказано выставить пеших воинов, третьим – конницу, четвертым, кроме войска,– грузовые суда для перевозки лошадей, пятые должны были доставлять длинные суда[821]для мостов и, наконец, шестые – продовольствие и грузовые суда.

22. Так как в первый раз флот персов понес тяжелые потери, огибая Афон, то уже заранее почти три года подряд велись работы с целью прорыть Афонский перешеек[822]. В Элеунте, что на Херсонесе, стояли на якоре триеры[823]. Отправляясь оттуда, все разноплеменные войска под ударами бичей должны были прокапывать [перешеек], причем одни воины приходили на смену другим. Персы заставляли копать также и жителей Афона. Персы Бубар, сын Мегабаза, и Артахей, сын Артея, руководили работами. Афон – высокая и замечательная гора, спускающаяся к морю, на ней обитают люди. Там, где гора переходит в материк, она образует перешеек в виде полуострова около 12 стадий в ширину. Перешеек этот гладкий, только с незначительными холмами, которые тянутся от Аканфского моря до моря, что напротив Тороны[824]. На этом перешейке, в который переходит гора Афон, находится эллинский город Сана. За Саной на самом Афоне лежат города, которые персидский царь тогда хотел превратить из материковых в островные. Города эти вот какие: Дион, Олофикс, Акрофоон, Фисс и Клеоны. Это города на Афоне.

23. Копали варвары канал таким вот образом: разделив отдельные участки между разными народностями, они протянули затем прямую линию по каналу. Когда прокопанный ров стал глубоким, то одни рабочие, стоявшие ниже, продолжали копать, другие же передавали выкапываемую землю стоявшим выше на ступенях; последние принимали и передавали далее следующим, пока земля не попадала к стоящим наверху. Эти же выносили и выбрасывали землю. Всем остальным народностям, кроме финикиян, осыпающиеся крутые стенки канала доставляли двойную работу. Это происходило неизбежно, так как и верхнюю и нижнюю часть прокопа они делали одинакового размера. Финикияне же, напротив, и здесь показали себя сметливыми, как, впрочем, и в других работах. Получив доставшийся им по жребию участок работы, они стали копать верхний край канала вдвое шире нижнего. По мере продвижения работы ров все сужался; а когда достигли дна, то ширина рва оказалась такой же, как и у остальных рабочих. Есть там луг, где они устроили площадь для собраний и рынок. Много муки прибывало сюда к ним из Азии.

24. Если мое предположение правильно, то Ксеркс велел копать канал просто из пустого тщеславия[825]. Он желал показать свое могущество и воздвигнуть себе памятник. Хотя корабли легко можно было протащить волоком через перешеек, царь все же повелел построить канал такой ширины, что по нему одновременно могли плыть две триеры на веслах. Тем же самым людям, работавшим на канале, было приказано построить мост на реке Стримоне.

25. Так-то царь воздвиг эти сооружения. Кроме того, он повелел изготовить канаты для мостов из волокна папируса и “белого льна”[826]. Эта обязанность, а также обязанность устраивать склады продовольствия для войска, чтобы войско и вьючные животные не испытывали голода в походе на Элладу, была возложена на финикиян и египтян. Разыскав предварительно наиболее удобные места для продовольственных складов, Ксеркс приказал доставлять запасы муки из различных частей Азии в разные пункты на грузовых судах и паромах. Большинство продовольствия они привозили в так называемую Левке Акте во Фракии, другие – в Тиродизу у Перинфа, третьи – в Дориск, четвертые – в Эион на Стримоне[827], пятые, наконец, – в Македонию.

26. Пока эти люди выполняли урочную работу, все сухопутное войско во главе с Ксерксом собралось и двинулось на Сарды из Криталлов в Каппадокии. Ведь Криталлы были назначены местом сбора всего войска, которое под предводительством Ксеркса должно было идти по суше. Какой сатрап привел тогда наилучше снаряженное войско и получил за это назначенные царем дары – этого я сказать не могу. Я даже не знаю, была ли у них вообще речь о таком соревновании. Когда персы направились через реку Галис, то вступили во Фригию и затем прибыли в Келены[828]. Там находятся истоки реки Меандра и другой не менее значительной реки, чем Меандр, по имени Катарракт, которая берет начало посреди самой рыночной площади Келен и впадает в Меандр. В этом городе висит кожа Силена Марсия, содранная с него, по фригийскому сказанию, Аполлоном и повешенная здесь.

27. В Келенах Ксеркса уже ожидал Пифий, сын Атиса, лидиец, который устроил самому царю и всему его войску роскошный прием. Пифий объявил, что готов предоставить царю деньги для войны. Когда Пифий сделал Ксерксу это предложение, царь спросил персов из своей свиты, кто этот Пифий и неужели он так богат, что может делать такие предложения. Персы отвечали: “О царь! Это тот человек, который поднес в дар родителю твоему Дарию знаменитый платан и виноградную лозу из чистого золота. Он и теперь еще самый богатый человек после тебя, о котором мы знаем”.