Document Outline 4 страница

палец, проверяя, подходит ли он, и гадал, на кого указывает этот перст — на деда или на

меня? И если я действительно замешан во всей этой путаной истории, то чем она обернется

для меня — и для девушки из моего кошмара?

Ночь, река и она. И тот вечер с дедом. Сломанная рука Флика. Кошмар, который

действительно становился все более реальным и ярким. Бумаги, о которых сказала мне

Джилл Джекел...

Я смотрел на темное пятно в книге, вспоминая о предложении одноклассницы... и ее

саму — на трибуне, она казалась такой маленькой и робкой. И очень умной. А еще у нее

были документы, невероятно ценные документы.

Вдруг туман и дымка над рекой точно рассеялись, я принялся листать книгу, терзая

страницы в поисках дословной цитаты, вспыхнувшей вдруг в моем мозгу. Наконец нашел ее

и с выражением прочел вслух:

«Поспешив назад в кабинет, я снова приготовил и испил магическую чашу... и

очнулся...»

Я закрыл книгу, мысли вихрем проносились у меня в голове.

Препарат Джекила не только породил Хайда…

Джилл хотела, чтобы я ей помог, но, может, и она окажется мне полезна?

Идея казалась почти абсурдной. Но я был готов ухватиться за самую тонкую соломинку.

Стоя в спальне, слушая, как отец посреди ночи принимает душ, вспоминая жажду крови, с

которой я очнулся от кошмарного сна, и осознавая, сколько страшного я не мог — или, быть

может, не хотел — вспомнить, вдруг внезапно и четко осознал, что если в том ящике,

которого я еще не видел, не скрыто решение моей проблемы, то я обречен.

Глава 12

Джилл

Я передвинула мольберт поближе к окну в гостиной, чтобы успеть поработать, пока

солнце еще не село. Работа застопорилась. Я писала автопортрет — это было самое

серьезное задание в этом году, и оценка за год на двадцать процентов зависела от него.

Я подняла повыше свою прошлогоднюю школьную фотку, с которой рисовала, сделала

шаг назад, чтобы посмотреть на холст под другим углом, сравнить рисунок с фотографией.

Где моя ошибка? В улыбке? В глазах?

Мисс Лэмпли, моя преподавательница, согласилась с тем, что что-то в портрете не так.

— Технически у тебя все верно, как всегда, — задумчиво прокомментировала она,

подойдя ко мне на уроке. — Но сущности Джилл Джекел тебе уловить не удалось. Чего-то

не хватает.

Я смотрела в глаза собственному портрету. Мне пришлось очень постараться, чтобы

передать их непростой каре-зеленый цвет, который никогда мне не нравился. Но попадания в

цвет оказалось недостаточно.

В чем моя «сущность»?

Я разочарованно вздохнула и попыталась прикрепить снимок к холсту, но, услышав

громкий стук в дверь, уронила его.

Я резко развернулась в сторону прихожей, удивившись и насторожившись.

Не открывай, сказала себе я. Уже вечерело, к тому же я обещала маме, пока она на

работе, никого без спроса домой не впускать.

Тут снова постучали, на этот раз еще громче, и я тихонечко пошла в прихожую, чтобы

проверить замок, убедиться, что дверь заперта. Но едва я протянула к ней руку, как

услышала:

— Джилл? Ты дома?

Раздался знакомый голос, и я заколебалась. «Никого не впускать» однозначно

подразумевало «не пускать парней».

— Джилл, я знаю, что ты там. Я тебя слышал, — сказал он. — Открой, а?

Ну неужели сейчас я должна послушаться маму, а не Тристена Хайда, который стоял на

крыльце с сумкой через плечо, скрестив руки, и ждал? Я открыла и увидела его высокую,

внушительную фигуру.

— Э, вообще-то мне не положено...

Но Тристен уже шагнул через порог и объявил:

— Джилл, я еще раз подумал над твоим предложением по поводу конкурса. Считаю,

что за это стоит взяться. — И хотя я так и стояла у него на пути, он прошел мимо меня и

направился в гостиную. — Давай обсудим.

— Тристен, погоди... — Я поплелась за ним. — Мамы нет дома, и...

Но Тристена это не беспокоило, мне показалось, что его заинтересовало что-то в

гостиной.

Поначалу я подумала, что он смотрит на картину, и у меня внутри все похолодело.

—Я еще не дорисовала, — выпалила я, защищая свое творение от возможной критики.

— Я понимаю, что с выражением лица тут что-то не так!

Но когда Тристен повернулся ко мне, я осознала, что он смотрел не на портрет. Он

показал в дальний угол комнаты и спросил взволнованно:

— Джилл, это то, что я думаю?

Глава 13

Джилл

И хотя мне хотелось поговорить о конкурсе, а ответила, что наш старый рояль не

настроен, но Тристен решительно направился к нему, пройдя мимо мольберта и даже не

обратив внимания на портрет. Инструмент, на котором мы с мамой складывали всякое

барахло, точно магнит притянул его к себе.

— Джилл, это же старинный «Стэйнуэй» , — сказал он, бросив свою сумку на пол, и

убрал со стула стопку журналов.

— Хороший? — поинтересовалась я, следуя за ним. Проходя мимо мольберта, я

спрятала свою работу, повернув ее лицом к стене.

— О, да. — Тристен поднял крышку, обнажив клавиши, которые не видели света уже

несколько лет. — У меня дома тоже «Стэйнуэй». Миньон. Есть что-то в этих древних

инструментах... — Он вопросительно посмотрел на меня, уже коснувшись пальцем клавиши.

— Можно?

—Да, — сказала я, вспомнив ту прекрасную мелодию, которую слышала на

компьютере. — Хочу еще раз послушать, как ты играешь.

У Тристена изогнулись брови.

— Еще раз?

Я осознала, что проговорилась, и лицо мое вспыхнуло.

— Я слышала запись у тебя на «МайСпейсе», — призналась я.

— Правда? — На его губах обозначилась улыбка. Та же самая улыбка, которую я видела

в первый день этого учебного года в кабинете химии, когда Тристен подумал, что я за ним

наблюдаю. — Слышала?

— Я... То есть Бекка открыла твою страницу. — Я свалила все на подругу, снова

краснея.

— Ах да, Бекка. — Улыбка его угасла, и он повернулся к роялю.

Я вдруг вспомнила, что она начала рассказывать о том, как виделась с Тристеном

прошлым летом. Но не закончила. Что тогда между ними произошло?

— Посмотрим, на что годится этот заброшенный инструмент, — сказал Тристен, меняя

тему, и уселся за рояль.

Я стояла посреди комнаты, единственная слушательница, и чувствовала себя крайне

неловко. Я ждала, когда Тристен заиграет ту чудесную мелодию, которую я слышала прежде.

Чего я не предполагала, так это того, что Тристен так сильно преобразится.

Он закрыл глаза, поднял руки над клавиатурой, напряг пальцы. И когда заиграл, легко

ударяя по клавишам, извлекая из них нежную мелодию, показалось, что он здоровался с

инструментом, предлагал ему свою дружбу. Мне стало ясно — он очень необычный человек,

и все, что он делает, похоже на... волшебство.

Рояль был явно не настроен, некоторые ноты звучали диссонансом даже на мой

невзыскательный слух, но почему-то это не имело никакого значения. Я завороженно

слушала, а Тристен играл невообразимо грустную, красивую мелодию. Даже фальшивые

ноты не портили ее — он как шеф-повар добавлял горькие травы в сладкое блюдо, чтобы

создать совершенный вкус.

Как под гипнозом я подходила все ближе, и мрачная мелодия, которую играл Тристен,

зазвучала с какой-то полной безнадегой, руки его сместились в левую часть клавиатуры,

плечи напряглись. Но сам он был расслаблен, лицо казалось умиротворенным.

Он выглядел божественно, просто божественно.

Бекка права. Тристен действительно красавчик. Но когда он сидит у рояля и играет, его

можно назвать только «божественный». Не «милый», не «привлекательный», и даже не

«красивый». Во время игры его внутренняя сила становится мощнее, «ослепительнее».

Я подошла ближе, но Тристен уже заканчивал эту горько-сладкую композицию, в

которой чувствовались уверенность и мощь, такие же, как в его походке или жестах. Пальцы

уже скакали по клавиатуре, крещендо ускоряюсь и становилось громче, грохотала в толстых

оштукатуренных стенах нашей гостиной, он начал стучать по клавишам, играя захватывающе

и яростно. Это было мощнее бури, разыгравшейся несколько дней назад.

Когда я уже думала, что Тристену ничего больше не выжать из нашего старого рояля,

что композиция почти закончилась, с довольным и даже каким-то блаженным лицом он

провел пальцами по клавишам и полностью смазал концовку. И я едва не вскрикнула от

ужаса, словно этим можно было как-то спасти испорченное впечатление. Но Тристен...

улыбнулся.

Я была просто ошарашена. Я никогда не видела, чтобы человек радовался, испортив

что-то. Особенно когда это что-то было столь прекрасным.

А потом он повернулся ко мне, открыл глаза, и я увидела синяк и — отблеск того мрака,

в котором родилась эта композиция.

— Тристен... супер!.. — Я не знала, что тут еще можно сказать. Ни о музыке, ни о том,

что я увидела у него в глазах. — Супер!

Тристен, похоже, воспринял это как комплимент.

— Спасибо. — А еще он кивнул в направлении мольберта: — Твоя работа мне тоже

понравилась.

Я снова почувствовала, как щеки покраснели, и бросила взгляд на портрет, который я

наскоро попыталась спрятать, придвинув к стене.

— Я думала, ты не видел.

— Сходство очень точное, — прокомментировал Тристен, и я поняла, что он снова надо

мной смеется. — По крайней мере, очень на тебя похоже, хотя я успел взглянуть на него

только мельком, прежде чем ты его развернула.

Так, значит, он и это заметил. Мои щеки стали совсем пунцовыми.

— Он еще не закончен.

Меня смутило то, что он заметил мою попытку спрятать картину, но еще я поняла,

насколько бледны мои попытки творчества в сравнении с даром Тристена. Никто никогда не

подумал бы глумиться над тем, что он только что сыграл, никто не сказал бы ему, что тут «не

отражена сущность автора». Я его едва знала, но, когда слышала его игру, понимала, что

вижу его самого . Даже то, что он скрывает ото всех.

Я снова смущенно уставилась на мольберт.

Так вот чего не хватает в моей работе! В глазах! Тьмы, которая, я знаю, проскальзывает

иногда. Но ее просто не могло быть на прошлогоднем портрете, его сняли еще до того, как

убили отца... еще до того, как на меня стала наваливаться настоящая чернота, когда я

узнала, что отец меня обокрал.

Не думаю, что кому-то было бы интересно увидеть ее в картине? Мою потерю и мою

злость... они отвратительны. Разве нет? Это та часть меня, которую надо не только скрывать,

от нее надо избавиться.

— Джилл. — Голос Тристена вернул меня к реальности. Он встал и вышел из-за рояля.

Я повернулась к нему, беспокойно убрала за ухо прядь волос и, к удивлению своему,

заметила, что, пока я смотрела на картину, он снова стал серьезным.

— Да?

— Об искусстве хватит, — сказал он, направляясь ко мне. — Посмотрим на ящик.

Глава 14

Джилл

— Я не заходила в кабинет с тех пор, как умер отец, — призналась я, пытаясь вставить

в замочную скважину ключ, который достала из маминой шкатулки с украшениями. Но рука

дрогнула. Что я почувствую, когда увижу отцовские вещи?

— Почему? — поинтересовался Тристен, стоявший сзади меня в полутемном коридоре.

— Почему сюда нельзя заходить?

— Не знаю, — призналась я, думая о том, что мне было бы комфортнее, если бы он

чуть отошел. — Просто нельзя. — Пальцы продолжали вертеть ключ. Что я там увижу?

Может, я совершаю ошибку? А почему Тристен передумал?

— Джилл. — В его голосе слышалось нетерпение. Он положил ладонь на мою руку,

заставив меня вставить ключ в замок, и повернул мое запястье — мягко, но уверенно. Он

прижался грудью к моей спине и, слегка навалившись на меня, открыл дверь.

Дверь распахнулась, и первое, что я увидела в кабинете, освещенном лишь лучами

луны, был мой отец — он улыбался мне.

Глава 15

Джилл

— Папочка...

Это детское слово, которого я не произносила лет с шести, в пыльном кабинете

прозвучало очень громко. Мне, наверное, следовало смутиться из-за того, что я сказала это

при Тристене, но я как-то забыла о том, что он стоял рядом, тупо пошла к отцовскому столу и

взяла с него фотографию в черной рамке.

На ней мы всей семьей щурились на солнце на фоне Атлантического океана. Отец

обнимал меня за плечи.

Я обвела его контур. Папочка…

Его в тот день ужалила медуза, и, выбегая из воды, он стонал и одновременно хохотал,

зная, что выглядит глупо: красные трусы липли к ногам, худым и бледным, как у меня. Мы

пошли в ближайший магазин, отец купил там уксуса, которым полил рану, рассказывая мне,

как кислота нейтрализует токсины. Вспомнив это, я чуть-чуть улыбнулась, но на портрет уже

капнула слеза.

Папа... он всегда оставался химиком и учителем, даже в таких трудных обстоятельствах.

Тот день был чудесным...

— Джилл, ты я порядке? — спросил Тристен. Он подошел, положил руку мне на плечо

и сжал его.

Я сняла очки и вытерла пальцем под глазом;

— Не знаю...

— На снимке вы выглядите счастливыми, — заметил он. Даже сквозь майку я

чувствовала тепло его руки.

— Мы были счастливы, — сказала я, пристально глядя на фотографию и борясь с новой

волной слез. Я дрожала, стараясь не разрыдаться. Почему отец стал другим? Почему он

обманул начальство и меня?

Тристен встал позади меня, взял за плечи обеими руками — он словно опять пытался

меня поддержать.

— Джилл, — мягко сказал он. — Я говорил, что тебе станет лучше, и я не солгал. Но на

это нужно время. Когда исчезла моя мама, первые два года я вспоминал ее ежедневно. А

сейчас я уже стараюсь примириться с мыслью, что начинаю ее забывать. Надо ведь как-то

жить дальше, согласна?

Я резко повернулась к нему, на миг забыв о собственном горе:

—Твоя мама исчезла?

—Да, — ответил Тристен, так и не выпуская меня из объятий. — Около трех лет назад.

Исчезла . Это было какое-то волшебное слово. Услышав его, я подумала о красном

бархатном занавесе, о мужчинах в черных плащах и женщинах в блестящих костюмах — их

закрывали в высоких ящиках, и они исчезали... а потом опять появлялись. И снова надела

очки и внимательно посмотрела в лицо Тристена: я ожидала увидеть там какую-то надежду...

—Ты думаешь...

— Она умерла. — Он говорил сухо. — Я уверен, что ее убили, хотя мой отец так не

считает и дело официально не закрыто.

— Мне так жаль, — с ужасом прошептала я. — Очень жаль.

Вдруг все стало ясно. Как Тристен оказался на кладбище и как он понял, что я была на

грани срыва.

— Ничего страшного, Джил. — Он словно успокаивал меня, в то время как утешать его

должна была я. — Ничего страшного.

Мы стояли лицом друг к другу, мы были даже ближе, чем на похоронах отца, и мне

было тепло и комфортно с ним. Наконец я встретила человека, понимавшего мое горе.

Сильного человека. Очень сильного. Сила и притягательность Тристена были видны

издалека. Его рост, осанка, взрослые черты лица...

В лунном свете, пробивавшемся через грязные окна, я заметила на щеках Тристена

темную щетину, темнее копны пепельных волос, спадавшей на лоб. У большинства моих

одноклассников лица были еще почти детскими, в отличие от Тристена. Я заглянула в его

темные карие глаза, теплые и очень печальные. Он человек непростой, но прекрасный, как

его музыка.

Я крепче вцепилась в фотографию, которую все еще держала в руках, вспомнила отца и

вдруг снова почувствовала себя предательницей. Я страдала, но сквозь страдания

пробивалось что-то еще...

Мы с Тристеном так и стояли, глядя друг другу в глаза, еще какое-то время. Но потом

он быстро взглянул куда-то вдаль:

— Это?..

Я повернулась и поняла: на самой верхней полке в углу кабинета он увидел тот самый

ящик.

Глава 16

Джилл

— Да, это он, — ответила я. Но Тристен уже скинул с плеча сумку, которую взял с

собой наверх, и направился к полкам, где стоял ящик. Он смотрел на него почти так же, как я

только что смотрела на портрет отца. Я зажгла свет.

Тристен стоял как вкопанный и пристально смотрел на коробку, поглаживая ее я

напряженно о чем-то думая.

— Тристен?

Он поднял на меня взгляд — и впервые показался неуверенным, но быстро опомнился:

— Джилл, скрепка у тебя есть?

— Что?

— Чтобы замок вскрыть, — пояснил Тристен, ставя ящик на стол. Он выдвинул кресло

и сел, мне тут же захотелось согнать его. Это было папино кресло...

Я подошла и встала рядом:

— А ты умеешь?

— Конечно, — сказал Тристен, словно этот навык должен иметь каждый. — Это не

сложно, особенно если замок, как тут, навесной. В Интернете полно обучалок.

— Мы сейчас будем открывать? — спросила я, когда он залез в ящик стола и принялся

там шарить. — Прямо сейчас?

— Да. — Тристен запустил руку глубже. — Почему нет-то?

— Подожди, — сказала я. Он действовал слишком быстро, трогал отцовские вещи...

Но он уже нашел то, что искал. Его пальцы действовали уверенно: он разогнул скрепку,

согнул один конец углом, вставил его в замок и принялся вертеть там так, точно это было его

обычным занятием.

— Тристен... — Не зря ли мы это затеяли? Мне нужно время, чтобы подумать. И может

быть, даже отказаться от этой затеи.

Поздно. Похоже, даже Тристен удивился, легко и почти мгновенно открыв замок.

— Джилл, ну и дела, — твердил он без конца, орудуя скрепкой, но, когда откинул

крышку, воскликнул: — Черт! — И мы оба заглянули в ящик. — Офигеть !

Глава 17

Тристен

Вообще-то я слегка сомневался в том, что Джилл не лукавила, рассказывая про свой

семейный секрет, но, когда я открыл этот ящик и увидел пожелтевшие листы с выцветшими

записями, сделанными неразборчивым почерком, все стало на свои места. Я был просто в

шоке...

Опыт от 7 октября 1856года...Добавлено 3 грамма фосфора...

— Господи боже, — пробормотал я, листая бумаги. — Твою ма...

— Похоже, это действительно то, о чем говорил отец, — сказала Джилл; она тоже явно

была встревожена. — Опыты.

— Да, — согласился я, не в состоянии оторваться от записей.

Выпил пол-литра...

— Неужели? — выдавил я, качая головой . — Неужели это правда?

Я старался не показывать своего нетерпения, но понимал, что Джилл все равно

заметила его. Даже не глядя в ее сторону, я сказал:

— Стоит начать немедленно. Только давай постараемся пока сохранить все это в тайне,

будем работать после школы. Этому дураку Мессершмидту не обязательно что-либо

рассказывать. Он может вмешаться и даже попытается остановить нас.

— Что? — Джилл удивилась. — Тристен...

Но я ее почти не слышал.

— Встретимся завтра вечером в школе, — сказал я, запустил в ящик руку и достал

толстую стопку бумаг, при этом изо всех сил стараясь унять дрожь в пальцах. Работы

предстояло много. — Надо будет расшифровать все опыты, а их ведь немало…

На первой странице в верхнем левом углу я увидел надпись: «Научный дневник Г.

Джекила» . Я остолбенел.

Вот оно, имя человека, которого так часто проклинал дед. Записи нечеткие, но прочесть

можно.

Изо всех сил старясь подавить волнение и касаясь ветхих листов как можно аккуратнее,

я перевернул несколько листов. «Добавление 0,2 грамма натрия не производит видимых

изменений в поведении...»

Не веря своим глазам, я прочел эту строчку снова. Видимых изменений...

Неужели заявления отца Джилл могли быть правдой? Неужели я действительно

докопался до корней своего злополучного семейного древа?

— Тристен?

Я был настолько поглощен своими мыслями и планами, что не ответил.

— Тристен?

Снова прозвучало мое имя, меня осторожно постучали по плечу, я поднял взгляд и

вспомнил, что не один. На меня смотрела Джилл Джекел, в ее каре-зеленых глазах читалось

любопытство — и огромная неуверенность. Наконец я увидел эти глаза! Когда вслух говорил

об исчезновении мамы — впервые с тех пор, как мы переехали сюда из Англии. Глаза Джилл

оказались красивыми и умными.

— Тристен, — отважилась сказать она звенящим от страха голосом. — Скажи мне

честно , почему ты вдруг захотел принять участие в этом конкурсе? Почему ты пришел?

Я ждал, что Джилл задаст мне этот вопрос, если в ящике действительно окажется то, о

чем говорил ее отец, и если мы начнем воплощать в жизнь мои планы. Она — умная девушка

и не пошла бы на это без вопросов. В отличие от Тодда Флика, который собирался работать с

Дарси Грей, скромница Джилл претендовала на роль партнера, а не ассистента. К Тому же ее

наверняка удивило то возбуждение, в которое повергли меня найденные записи.

Так что я решился — взял свою сумку, лежавшую у ног, и достал из нее свою

«Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» . Я протянул ее Джилл, думая о

том, насколько все же невероятно то, что я встретил единственного на этой земле человека,

владевшего ключом к спасению моего рассудка, и спросил отнюдь не риторически:

— Джилл, ты веришь в совпадения? Или в судьбу ?

Глава 18

Джилл

— В совпадения или судьбу? Вот уж и не знаю, Тристен, — ответила я смущенно и

испугалась. Он предлагал заниматься в школе тайно, когда там никого не будет, и ничего при

этом не говорить учителю. Я на такое пойти не могла. Я посмотрела на часы, стоявшие на

отцовском столе. Мама скоро придет. — О чем ты? И зачем ты принес книгу?

Я потянулась за ней, но Тристен плавно отвел руку. Еще одна вещь, которую, похоже,

нельзя трогать, по крайней мере, мне,

— Еe, Джилл, подарил мне мой дед Хайд, Человек, благодаря которому я полюбил

музыку и который был моим первым учителем. Он задал мне курс на будущее, и он же

уверял меня, что в этом романе описывается мое прошлое.

— Что? — В замешательстве я опустилась на стул, стоявший рядом со столом отца, —

Не понимаю.

— Твой отец считал, что вы являетесь родственниками доктора Генри Джекила, а мой

дед уверял, что я — прямой потомок того самого «злодея Хайда».

Тристен говорил очень внятно и разборчиво, с явным британским акцентом... но я все

же как-то не уловила смысла.

— Так ты утверждаешь, что мы с тобой, типа, родственники? Отец говорил мне, что у

Генри Джекила детей не было. Отчасти именно поэтому его записи оказались у нас...

Тристен улыбнулся, но это была безрадостная, неприятная улыбка.

— Нет, Джилл, мы не родственники. Не надо желать себе такой судьбы!

Я, наверное, все равно выглядела очень озадаченной, так что Тристен перестал

улыбаться и постарался объяснить серьезно.

— Если ты читала книгу, то знаешь, что доктор Джекил считал, что, выпив препарат, он

изменил собственную душу. Что созданный им Хайд — это отдельное существо, «новая

жизнь», как называл ее Стивенсон.

— Да, книгу я читала, — сказала я. — Но...

— Эта новая жизнь, — продолжил Тристен, — сильно отличалась от своего создателя,

даже габаритами и статью. И именно это новое создание, это чудовище и положило начало

моей семье.

Я рассматривала красивое лицо Тристена, думая о том, что он крайне не похож, по

крайней мере внешне, на чудовище. О чем он таком говорил, это просто смешно. Дурацкая

шутка.

— Ты же не хочешь сказать, что являешься прямым потомком... настоящего монстра?

— Именно об этом я и говорю. — Тристен постучал пальцем по книге. — Дед подарил

мне ее прямо перед смертью. Он называл ее «нашей адской генеалогией» и «ужасающей

картой нашего будущего».

Я слегка отодвинулась — мне не понравился ни зловещий тон его голоса, ни то, что он

сказал. Но стало ясно, что он не шутит.

— Картой? В каком смысле ?

— Дед говорил, что твой предок, составивший тинктуру, положил начало роду Хайдов,

все мужчины в котором чужды морали. Он уверял, что во всех нас — равно как и в мистере

Хайде — рано или поздно верх берет темная сторона и мы начинаем совершать ужасные

преступления. — Его карие глаза подернулись мутной пеленой. — Поначалу мы даже не

осознаем, что творим. А со временем, как мы ни пытаемся унять живущего внутри зверя…

Тристен смолк, а у меня глаза на лоб полезли, и я изо всех сил старалась побороть

желание вскочить и убежать. Это просто безумие какое-то. Тристен... Не мог он быть

злодеем . Он меня так обнимал, утешал. Мы были близки... А его глаза. Они такие теплые и

красивые. Я не хотела верить в то, что он злой. Или ненормальный. Но тут я увидела синяк у

него под глазом.

—Ты же не думаешь, что ты ...

— Думаю, — подтвердил Тристен. — Вся эта история с Тоддом — это был не я. И мне

начали сниться сны, как и предвещал дед. Кошмары, которые становятся все ярче и ярче.

— Кошмары. — Я все так и смотрела на его синяк, и спросила упавшим голосом: —

Что за кошмары?

Тристен уже не просто объяснял, что с ним происходило, он исповедовался. Делился со

мной тайнами, которых в себе держать уже, наверное, не мог. Глаза его были полны

страдания.

— Я... то, что живет внутри меня, — говорил он, — во сне оно пытается убить

девушку... и ему это нравится. Ему в кайф зарезать человека.

Я в ужасе вскочила со стула:

— Тристен!

Надо было спасаться от него. Он все же безумен. Но он схватил меня за запястье, и я

посмотрела на его руку:

— Прошу тебя, отпусти!

— Джилл, — ровно сказал он, пытаясь меня успокоить. — Я не сделаю тебе ничего

плохого. Клянусь. Живущий во мне зверь жаждет не твоей крови. Во сне не ты.

Я все еще смотрела на руку Тристена, но я снова села, не видя другого выхода. Он был

слишком силен, я бы не вырвалась.

— Чего ты хочешь от меня? — Мой голос все еще дрожал. И хотя я уже знала ответ, я

все равно повторила свой вопрос: — Почему ты ко мне пришел?

— Я хочу повторить описанные здесь опыты. — Он кивнул на стол, все еще не

выпуская мою руку. Держал он меня сильно, но не больно. — И я хочу, чтобы ты мне

помогла. Ты единственная, кому я доверяю и при ком я смогу пить эти растворы. А ты при

необходимости сможешь нейтрализовать токсины.

Я покачала головой — мне было слишком страшно, чтобы чувствовать себя

польщенной.

— Нельзя тебе все это пить...

Тристен поднял руку с книгой:

— В книге все четко описано. Этот состав не только порождает зверя, но и убивает его.

Именно так Джекил переходил из одной сущности в другую — пил составы.

«Зверь». «Чудовище». Просто безумие. То, о чем творит Тристен, — полное

сумасшествие.

— Я тебе не помогу, — сказала я. — Я не могу. — Мой взгляд метнулся на ящик. — Я

тебе бумаги не отдам. Тебе нужен врач...

— Я сын лучшего психотерапевта в мире, — сообщил Тристен, пристально глядя мне в

глаза. — Но мне нужно не сидеть в кресле у него на приеме. Мне нужно работать в

лаборатории. Нам нужно работать. Вместе.

— Тристен, нет. — Почему у него такой ясный взгляд, когда он — в этом не было

никаких сомнений — бредит?

— Джилл, — Он внимательно смотрел на .меня. Его глаза притягивали, казались

теплыми, умными и не выдавали безумия. — Мои кошмары в последнее время участились и

стали ярче. Я боюсь, что живущее внутри меня чудовище становится сильнее. Оно уже

слишком часто обретает надо мной власть.

Глаза мои опять на лоб полезли.

— Что? С Тоддом это было не первый раз?

На этом Тристен замолчал. Его признание закончилось. Но в его глазах я успела

прочить удивление и упрек самому себе — в том, что он рассказал мне больше, чем хотел.

— Я пока контролирую себя, — сообщил он, оставив мой вопрос без ответа. — Но я не

знаю, сколько это продлится. Этот сон про девушку... просыпаясь, я иногда не могу понять,

случилось это во сне или наяву . Что, если эта тварь захватит власть не только над моим

разумом, но и над телом, и этот сон станет реальностью?