Квантовая теория любви 7 страница

– Ничего страшного. Если ты готов поговорить, то я могу и задержаться.

– Потом. Я устал и хочу спать. – Лео поднялся и вышел из кухни.

Фрэнк смотрел ему вслед, и в сердце его нарастала боль. Вечером он поднимется на чердак, вытащит старый кожаный чемодан, сотрет с него пыль и отнесет в кабинет. Пятьдесят лет он не заглядывал в него. В чемодане наследство, но прежде чем предъявить его Лео, надо еще многое сделать.

[16]

– Ну наконец‑то. Ушам своим не верю. Я тебе звонила тысячу раз. Не прошло и месяца, как ты ответил. Мне бы злиться, а я польщена. Знаю ведь – больше ты не звонил никому.

Это Ханна – стройная, с пепельными волосами, белозубой улыбкой и высокими скулами. Когда‑то – давным‑давно, чуть ли не в самый первый день пребывания Лео в университете – они познакомились в очереди в столовой. Студенты на первом‑втором курсе легко сходятся и расходятся, но их с Ханной дружба выдержала проверку временем. Когда они с Элени отправились в Южную Америку, в их двухэтажную квартиру в Кэмдене вселилась Ханна.

– Что, нашлась потерянная записная книжка?

– Прошлой ночью я видел сон, связанный с тобой.

– Повезло тебе. Эротический, я надеюсь?

Лео рассмеялся.

– Нет, сон был только связан с тобой. Сама ты мне не снилась.

– Как интересно. Опять про меня начнут сплетничать? Сижу тут недавно на работе в туалете, и заходят Джанет и Лилли. Только я взялась за бумагу, как Джанет говорит Лилли: Ханна спит с пузаном Марком. У него и правда намечается животик, хотя Марк такой живчик. Волосатенький‑мохнатенький, впору депиляцию проводить. Девицы от него писают крутым кипятком, готовы содрать с него одежду и вылизать с головы до ног. Извращенки. Но я‑то сама невинность. И он совсем не в моем вкусе. Богом клянусь, я его пальцем не трогала.

Какое облегчение, оказывается, приносит пустая болтовня! Ханна обладала редким даром превращать пустой треп в оружие против тоски.

– Ну меня‑то тебе убеждать не надо, Ханна. Еще в колледже на тебя вечно возводили напраслину.

– Да? Кто, когда? Фамилии? И кого еще я окучивала?

– Помнишь, нам читал лекции по антропологии Джек Данфи? Так вот, ты забралась к нему под стол. А он сидел и лыбился.

– Я уронила ручку, и она закатилась ему под стол. Все так по‑дурацки получилось, вот он и засмеялся. Неужели люди всерьез думали, что я запала на Данфи? Ужас какой. За кого они меня держат, почему легко верят во все эти непристойности? А, Лео?

– Может, потому, что ты улыбаешься незнакомцам? Или потому, что по тебе сохнут мужики? Честно говоря, не знаю.

Ханна фыркнула:

– Мужики! Вот уж с кем у меня не складывается. Дольше пяти месяцев со мной не выдерживают. В глазах всех идеальной парой были ты и Элени. Поодиночке о вас даже не говорили, только вместе. Вы были живым доказательством, что любовь существует. Такая трагедия. Мне тебя так жалко.

Ханна на мгновение умолкла.

– Ну а что там за сон про меня?

Лео вздохнул.

– Последнее время мне все снится Элени за каким‑нибудь привычным занятием: танцует, катается на велосипеде, поет… И у меня появляется чувство, что она жива. А потом она ускользает и все становится на свои места. Появлялась она и прошлой ночью. Посмотрела на меня и произнесла твое имя: «Ханна». И пропала.

Ханна хихикнула.

– Только мое имя? И больше ничего? Никаких там «Ханна трахается с архиепископом Кентерберийским»? Странно. И что это значит, как ты считаешь?

– Поначалу мне показалось, что в ее словах кроется глубокий смысл. Но вот я говорю с тобой и понимаю, что она хотела сказать только одно: позвони Ханне, уж она тебя развеселит. И оказалась права.

– Чудесно. Значит, и я на что‑то сгодилась. Скажи‑ка, когда ты возвращаешься в Лондон?

– Завтра, – неожиданно для себя ответил Лео.

Следующий день. Сгибаясь под тяжестью рюкзака, Лео поднимается по ступенькам в свою старую квартиру, – не так давно они спускались по этим ступеням, полные предвкушений от предстоящего путешествия, которое разлучит их навсегда. И вот он возвращается один, и как же гнусно на душе.

У дверей Лео поджидала целая процессия, хотя он бы предпочел войти в квартиру без свидетелей и позволить воспоминаниям накрыть себя с головой. Чарли обнял его так, что у Лео перехватило дыхание, здесь и Стейси с Карен – самые близкие подруги Элени, – и Ханна, которая вместо того, чтобы поцеловать, сильно бьет его по плечу.

– Это тебе за то, что раньше не позвонил.

В прихожей штабель коробок, к ним, похоже, никто не прикасался. Лео невольно вздрагивает. В этих коробках – вся их с Элени жизнь. Маленькие подарки, письма, одежда, фотографии и книги – все, что накопилось за три года. Сама мысль, что придется во всем этом копаться, кажется Лео невыносимой. В Эквадоре он с трудом мог смотреть на одежду Элени. Но вместе с тем ему ужасно хочется перечитать ее письма, перебрать фотографии, просеять, прочувствовать заново сладкие минуты, – так ребенок, прыгая с камня на камень, вновь и вновь пересекает ручей.

Лео заглянул в свою старую спальню. Ханна передвинула кровать, которая стояла точно в центре, ближе к окну. Вернуться сюда, как предлагает Ханна? Одному, без Элени? Невозможно. На полу новый ковер, на бездействующем камине – набор буддистских статуэток и головок. Дверь большого белого гардероба распахнута. Лео видит обнаженную Элени, плавную линию ее спины, перетекающую от хрупких плеч к совершенным округлостям ягодиц. Она не была ни худой, ни толстой и мало в чем уступала ботичеллевской Венере. Элени в раздумьях, что бы надеть… Почему именно этот пустяковый кадр врезался в память, непонятно. Лео хочет, чтобы Элени повернулась к нему лицом и улыбнулась… Не получается.

В кухне Лео с удивлением обнаружил незнакомца, темноволосого, красивого, лет двадцати пяти.

– Лео, это Роберто Панконези, – представила Ханна. – Правда, чудесная фамилия? Пан‑ко‑не‑зи – ну просто экзотический итальянский десерт. Он мой новый сосед.

Лео протянул руку, Роберто тепло пожал ее:

– Очень приятно. – Акцента в словах Роберто почти не слышно.

– Лео пишет диссертацию по муравьям.

– Правда? – вздернул бровь Роберто.

– Ну да. Сидит себе день‑деньской и пялится в микроскоп на то, как муравьи сношаются. Занятие для извращенца. Не так, что ли, Лео?

– Я наблюдаю за их поведением как таковым, не только за копуляцией, – пояснил Лео.

– Ага, умное название для всем известного акта. А вот Роберто читает лекции по философским основам физики. Жуткая, между прочим, хреновина. Так что вы сойдетесь.

– Она только и делает, что дразнит меня, – пожаловался Роберто.

– Это я‑то? Ну извини. Сейчас скажу про тебя что‑нибудь лестное. Роберто – гений. Самый молодой преподаватель на факультете. Студенты его обожают, народу на его лекциях – битком, приходят даже люди, которым физика вообще до лампочки. И это не потому, что он такой красавчик, – хотя это тоже играет свою роль. Просто он излагает кое‑какие безумные теории, прямо из ряда вон. Ну как, хорошо я тебя расхвалила?

– Так себе, но спасибо за старание, – улыбнулся Роберто.

– Очень привлекательный портрет, – вымучил ответную улыбку Лео. Говорить с чужим человеком ему не хотелось.

В кухне ничего не изменилось, по‑прежнему добрую ее часть занимал шкаф, забитый разномастными кастрюльками и тарелками, среди которых не найдешь двух одинаковых, – наследие хозяйки и длинной череды жильцов. Маленький балкон выходит во внутренний дворик, круглый сосновый стол под лиловым потолком уставлен салатами.

Ханна изо всех сил бодрится, носится по кухне, делится с Лео свежими сплетнями. У других настроение куда мрачнее.

Разговор, понятное дело, свернул на то, что произошло в Эквадоре. Лео изложил события, ни словом не упомянув о том, почему они с Элени сели на передних сиденьях. Эта подробность выпала.

Когда подошло время десерта, стало веселее. Напряжение, как всегда, сняла Ханна.

– Решила сбить шоколадный мусс, – живо рассказывала она. – Даже рука заболела. Ну, думаю, будет с него, в холодильнике дойдет. А он возьми и выпади в осадок. Вот, полюбуйтесь. Какашка какашкой. Кому положить немножко экскрементов?

Компания перебралась в гостиную, расселась по диванам. Разговор угас: кровь прилила к желудкам, а не к мозгам. Организмы честно пытались переварить проглоченный шоколад. В животах урчит – у организмов ничего не получается.

Лео немного подташнивало.

– Вызови «скорую», – простонала Карен. – Помру ведь прямо здесь.

– А не надо корчить из себя вежливую. Никто тебя есть не заставлял, – фыркнула Ханна.

– У меня руки‑ноги отнялись, с места не сдвинуться! – Это уже Стейси.

– Вообще‑то, Стейси, ты очень быстро движешься в пространстве, хотя сама того не сознаешь, – впервые подал голос Роберто.

Все недоуменно уставились на него.

– Я – двигаюсь? – переспросила Стейси.

– Ну конечно. Мчишься вокруг Солнца со скоростью восемнадцать миль в секунду или шесть тысяч пятьсот миль в час. Но и само Солнце несется с чудовищной быстротой, и Галактика. В сумме получается две тысячи тридцать миль в секунду, то есть восемьсот двадцать восемь тысяч миль в час. – Роберто посмотрел на часы. – Пока ели этот мусс, мы пролетели почти миллион миль.

В ошеломленном молчании все стараются осознать этот факт.

– Где же мои ремни безопасности? – пробормотал Чарли.

Стейси в восторге. Она давно уже влюблена в загадочного итальянца, а тут представляется повод дать знать о своих чувствах. Пусть в тиши спальни объяснит ей доходчиво, какие у физики философские основы, а то и поставит небольшой эксперимент. Вскоре Роберто и Стейси незаметно исчезают. Оставшиеся вяло комментируют их уход и скоро умолкают.

Первый для Лео после возвращения вечер в Лондоне благополучно приближался к завершению.

Ночевать он отправился к Чарли, на свою старую квартиру над круглосуточным магазином на Аппер‑стрит в Айлингтоне. Это не более чем временное пристанище, пока Лео не найдет себе жилье. Хотя Чарли заявил, что он может жить здесь сколько заблагорассудится.

Приятели разложили диван в гостиной, вытащили кресло и телевизор в коридор. Неудобно, но ничего не поделаешь. Окно в гостиной во всю стену, прямо под ним автобусная остановка. С пыхтением подъехал автобус, и скучающие пассажиры второго этажа смотрят, как Лео распаковывает рюкзак. Резким движением он задернул шторы.

Ложе получилось неудобное, ноги выше головы, пружины торчат. Лео закрыл глаза и погрузился в пучину забытых звуков – с улицы доносится музыка, под окном бормочет парочка пьяных бродяг, скрипят тормоза ночных автобусов.

Всю ночь Лео добросовестно старался заснуть, но как только дремота брала его в свои пушистые объятия, в шум добавлялся какой‑то новый оттенок и Лео просыпался. С каждой новой попыткой спать хотелось все отчаяннее, но засыпалось все хуже. К утру пришла настоящая бессонница.

«Вот так я жил до Элени», – размышлял Лео. Птенец, выпавший из теплого гнезда прямо в грязь, – вот кого он напоминает сейчас сам себе.

[17]

«Придется вернуться к прежним занятиям, а что еще остается делать?» – думал Лео, пробираясь в середину салона 73‑го автобуса. Он ехал в Юниверсити‑колледж. Ему не очень‑то хотелось возобновлять свои исследования. И не возобновлять – тоже не хотелось. Просто требовалась опора, за которую можно зацепить свою жизнь, что ветошью пока валялась на полу.

Лео расстегнул висевшую через плечо сумку и достал купленный утром красный альбом, в нем их латиноамериканские снимки. Первым туда попало фото, сделанное в Колумбии в канун Нового года, – они прижимаются друг к другу щеками, их сияющие лица заполняют весь кадр. Переворачивая страницы, он останавливался только на тех снимках, где была Элени. На последней странице она со свирепым лицом размахивает ледорубом, сидя в первом ряду автобуса, справа от прохода. Того самого автобуса. Перед Элени металлическая штанга, за окном вздымаются Анды. До гибели каких‑то полчаса. В памяти всплывает их тогдашний разговор – они перебирали тысячу шутливых способов использования ледоруба не по прямому назначению и хохотали.

А ведь смерть была уже рядом, только никто этого не знал.

Лео шагал по знакомым университетским коридорам к кафедре зоологии, по пути он заглянул в свою почтовую ячейку. Старое приглашение в Бостон на симпозиум, три приказа по факультету и ответ от профессора Цюрихского университета по поводу некоторых аспектов поведения муравьев. Лео колебался: пойти в кафе и прочитать письмо или сперва поздороваться с научным руководителем?.. когда его чуть не смела толпа возбужденных студентов, направлявшихся в большую аудиторию.

«Роберто Панконези» – уловил имя Лео и вспомнил слова Ханны о чрезвычайной популярности итальянца среди студентов. Ему стало любопытно.

В аудитории Лео сел в последнем ряду у двери: в случае чего можно незаметно выскользнуть. Помещение на несколько сотен студентов, амфитеатром спускающееся к кафедре, заполнено было до отказа.

Появился Роберто, одетый весьма непринужденно: джинсы и голубая рубашка, верхние пуговицы расстегнуты. Бросив на стол портфель, он включил микрофон и, не достав никаких бумажек, начал:

– Приятно, что на вводную лекцию моего летнего цикла пришло столько народу, но, думаю, ближе к концу ваши ряды сильно поредеют. – Улыбнувшись, он продолжил: – Физика – не более чем описание реально существующих явлений и процессов, но чем пристальнее мы в них всматриваемся, тем необычнее оказывается действительность. На квантовом уровне происходит нечто настолько удивительное, что наше представление о мире в корне меняется. К концу курса вы не только переосмыслите свое отношение к миру, но и к самим себе как частицам этого мира. По‑моему, открытия квантовой физики затрагивают не только философию, но также религию и политику. Квантовая физика сродни поэзии, она как мания, навязчивая идея. Моя цель – обратить вас в свою веру, представить ее во всей красе и великолепии.

Такого резкого и смелого вступления Лео не доводилось слышать. Роберто как бы бросал слушателям вызов, шел ва‑банк. Живой интерес это, конечно, пробуждало. Только удастся ли Роберто удержаться на заявленной высоте?

– С тех пор как Ньютон всласть наигрался со своими шариками (аудитория откликнулась довольным смехом), ученые стремятся занимать положение объективных наблюдателей. Ньютон считал, что при столкновении шариков можно четко рассчитать каждую воздействующую на них силу и предсказать результат. От природы он не ждал никаких сюрпризов, Вселенная работала четко, как машина, состоящая из многих миллионов отдельных частей, взаимодействующих друг с другом, и поведение каждой из них было предсказуемо. Ньютоновская механика не таит в себе скрытых опасностей, в ней все определено раз и навсегда.

Но великий Исаак ошибался. Последние научные открытия со всей очевидностью доказали: на квантовом уровне все тончайшим образом взаимосвязано. Даже сам ученый является составной частью своего эксперимента, ведь от его решений зависит результат. Мы теперь можем научно доказать то, о чем интуитивно догадывались основатели крупнейших мировых религий, – мы живем в единой, холистической Вселенной.

Однако представления Ньютона и Декарта оказались живучи. Мы по‑прежнему рассматриваем мир как нечто отдельное от нас самих, будто не являемся его частью. Холизм как философия целостности пустил только свои первые корни. Но без него вы в философии физики не сдвинетесь с места. Более того. Воспринять холизм как концептуальную теорию недостаточно. Вам предстоит сжиться с холизмом, прочувствовать самую его суть…

Приметив Лео в последнем ряду, Роберто внезапно прервался.

– А, Лео, привет.

Лео покраснел.

– Леди и джентльмены, позвольте представить вам Лео Дикина.

Под взглядом двухсот пар глаз уже не сбежишь.

– Лео работает над диссертацией о поведении муравьев. Наверное, его опыт окажется в чем‑то полезен для нас.

Лео внутренне весь сжался. Говорить об Элени на публике? Проще провалиться сквозь землю.

А Роберто, словно ведущий ток‑шоу, уже направлялся к нему.

– Скажи, Лео, ты вот длительное время наблюдаешь за муравьями. Вопрос мой очень прост. Ты сам муравей?

Лео с облегчением улыбнулся.

– Нет.

– Значит, с муравьями, которых ты изучаешь, у тебя мало общего? Ты сам по себе?

– Ну да.

– А откуда ты это взял? Каковы различия между тобой и муравьем?

– Для начала, размеры, – ответил Лео, недоумевая, куда клонит Роберто.

– Любопытно. Получается, ты куда больше муравья?

– Значительно больше.

– Лео Дикин многократно превосходит своими размерами муравья. А теперь скажи, каков ты по сравнению вон с тем дубом за окном?

– Я намного меньше.

Роберто повернулся к аудитории:

– Вопрос к вам, леди и джентльмены. Лео Дикин велик или мал?

– Это смотря с чем сравнивать, – крикнул кто‑то из студентов.

– Совершенно верно. В той Вселенной, где мы воспринимаем себя как нечто совершенно отличное от муравьев, в ньютоновской картине мироздания, если хотите, мы осознаем себя через сравнение с окружающим нас миром. Я смотрю на муравья и говорю: я не муравей. Я смотрю на женщину и говорю себе: я не женщина. Большинство людей ниже меня, значит, я высокий. Я неважно играю в футбол – ведь я вижу, что другие играют лучше меня. На каждом уровне я сопоставляю себя со средой. И окружающие объекты я тоже познаю через соотнесение. Непохожесть, неодинаковость лежит в основе нашего познания мира. Вы согласны?

Аудитория дружно закивала.

– Но что делать, если сравнивать не с чем? Большим ты тогда окажешься или крошечным?

Тишина.

– Ладно. Давайте проведем мысленный эксперимент. Закройте глаза (Лео послушно смежил веки) и представьте себе, что вы плаваете в абсолютном вакууме, в полном неведении о вашей земной жизни. Понятий пространства и времени не существует. Обнаженный человек – и ничего вокруг.

Лео представил себя во мраке и пустоте.

– И что сталось со всеми вашими представлениями о самом себе? Всеми этими «Я англичанин», «Я высокий молодой мужчина» и иже с ними? Честно и безжалостно разберите по косточкам сложившийся у вас образ самого себя.

Лео прокрутил в голове длинный список определений. Без конкретной привязки, без всех этих муравьев и деревьев они оказываются пустым звуком. Откуда ты знаешь, что ты молодой англичанин, если не с кем себя сравнить? Неясно даже, мужчина ты или женщина.

Все самооценки – фикция. Сути жизни они не отражают никак. Единственное, что осталось при нем, – чувства. И то не все. Однако можно ощупать свое лицо, можно услышать собственное дыхание. Учащенное, между прочим.

Лео открыл глаза. На лице Роберто таинственная усмешка, в ней есть что‑то от улыбки Будды.

– В моем эксперименте никаких ограничений на человека не налагается. Время, место, идеология, пространство, возраст, национальность, раса, религия, собственность – ничего этого нет. Есть чувства, мысли, эмоции и безграничные возможности владения ими. Что скажете?

– Жуть какая! – подал голос какой‑то юноша.

– Именно жуть! – подхватил Роберто. – Перед лицом вечности и бесконечности люди чувствуют себя не в своей тарелке. В нас нет широты мышления, мы замкнуты в своем узком кругу, нам проще среди привычных обязанностей и понятий. Среднему человеку легче сказать, что он член такого‑то спортивного клуба, чем отнести себя к человеческой расе, не говоря уже о том, чтобы определить себя как частичку огромного мира. Но куда нас может завести подобная узость понятий? Спортивному клубу надо обязательно вырвать победу у другого клуба. Человеческой расе не надо побеждать другую расу, зато необходимо покорить планету. А вот если вы ощутите себя живой частичкой холистической Вселенной, любая борьба будет означать борьбу против самих себя.

Лео озадаченно смотрел на Роберто.

– Поняли, друзья мои? Если вы часть единого целого, о каком противопоставлении может идти речь? Лео и муравей различны, как различны ваши рука и нога. Но вместе с тем они едины, в чем нет никаких сомнений. Неужели так сложно себе представить, что и Лео, и муравей, и все мы – частички чего‑то большего, персонажи гигантской картины, написанной одной рукой. Из нас состоит бесконечность, в той или иной форме мы живем вечно. Квантовая теория доказывает, что мир не расколот на части, что он неразделим.

И Роберто развернул перед слушателями картину холистической Вселенной, в основе которой лежат скрытые связи, хаос и неопределенность. Образ пришелся Лео по душе. Существуют частицы, которые никогда не умрут. Существует свет, обладающий поистине колдовскими свойствами: фотоны двигаются так быстро, что время замедляется и может даже остановиться. (Если бы оно остановилось в Колумбии в канун 1992 года, как на фотографии, на которой Элени запечатлела мгновение счастья!) Существует бесконечное число параллельных миров, невидимых для нас, где каждая ситуация проигрывается во всех возможных вариантах. (А значит, они с Элени опаздывают на автобус, смерть не разлучает их и они сейчас в Перу осматривают руины Мачу‑Пикчу, потерянного города инков! Значит, по крайней мере в одном из миров Лео счастлив, пусть даже этот мир для него недоступен.)

– Моя лекция подходит к концу, и я хочу обратиться к истокам. Итак, в начале было… нет, сам посыл неверен. Никакого определенного, четкого, абсолютного начала не было. Мы можем говорить только о том, где начинается наше знание. В известной нам точке, как уверяют нас великие ученые, было гигантское ядро, в котором триллионы электронов и других частиц плясали в космическом танце. Затем наступил Большой взрыв, разбросанные частицы сформировали Вселенную, из их скоплений получились звезды, с течением времени некоторые из них взорвались и выбросили в пространство массу углерода, частички которого осели на Землю. А углерод означает жизнь, каждая живая клетка, дерево, животное, человек содержит углерод. Друзья мои, да утешит вас мысль, что все мы в буквальном смысле слова состоим из звездной пыли, которая существовала от начала времен и будет существовать вечно. Вы неотделимы от Вселенной, вы часть ее и в этом качестве пребудете всегда. Увидимся в среду. Благодарю за внимание.

Загремели восторженные аплодисменты. Когда овация смолкла, студенты с одобрительным гомоном покинули аудиторию.

Внезапно Лео заметил Стейси.

– Эй, а ты что тут делаешь? – удивился он. – Ты же должна быть на работе?

– Я прогуливаю. Мне так хотелось послушать Роберто. Как тебе, понравилось?

– Я просто заглянул на огонек. Куда все, туда и я.

– Потрясающе, правда? – Стейси вся раскраснелась. – Мы собираемся выпить кофе. Ты с нами?

– С удовольствием.

Ученого, подобного Роберто, Лео встречал впервые. В нем не было ничего от замкнутого сухаря, скорее Роберто напоминал миссионера от науки. Уверенность в себе, апломб молодости, яркий ум – таким авторитетом и популярностью пользовались, наверное, знаменитые революционеры на заре коммунистической эры. Преподавателям постарше его популистские методы (он ел в студенческой столовой, участвовал в студенческих вечеринках, был запанибрата со слушателями) и репутация всеобщего любимца были, правда, не слишком по душе. Зато Лео к нему тянуло – он чувствовал, что Роберто в состоянии ответить на многие мучающие его вопросы.

– Во время твоей лекции я без конца думал об Элени, – сказал Лео за кофе. – И о смерти вообще.

– Интересно, умирает ли человек, – вопросил Роберто, – или перевоплощается во что‑то еще? На квантовом уровне все состоит из крошечных субатомных частиц. Представь себе Вселенную в качестве бесконечного океана вечных электронов. Что такое человек перед этим океаном? Не более чем набор частиц, который отличается от окружения разве что цветом или формой. А когда мы умираем, составлявшие нас частицы продолжают жить, образуя деревья, цветы, небо и животных. Что‑то вроде жизни после смерти. Элени сейчас нигде и везде.

Его слова стали для Лео откровением. Элени покинула этот мир, но она теперь во всем.

В последующие несколько недель Лео читает учебники по начальному курсу физики и регулярно посещает лекции Роберто. Ему теперь куда легче. И Элени радуется и смеется вместе с ним.

Роберто рекомендовал своим студентам всюду ходить с блокнотом и заносить в него самое интересное – необязательно связанное с физикой, это могут быть собственные мысли, цитаты, даже картинки из журналов. Пусть больше думают об окружающем их мире.

Блокнот Лео купил. Но ничего, достойного внимания, на первых порах не попадается.

[18]

– Ты поосторожнее с Роберто, – сказала Ханна.

Они с Лео сидели в бывшей гостиной Чарли.

– Он возомнил, будто знает ответы на все вопросы. Просто какой‑то первосвященник от физики, великий и непогрешимый. И с этим уже ничего не поделаешь. Голова‑то у него на месте, а вот с душой дело обстоит неважно.

– А о самой себе ты какого мнения? – спросил Лео.

– У меня неважно со всем на свете. Ни глубоких мыслей, ни тонких чувств. И в этом есть свои плюсы. Кто со мной немного потусуется, поневоле начинает уважать самого себя.

– А про меня что скажешь?

– Ты слишком много думаешь и чересчур глубоко чувствуешь. У тебя все через край.

– Получается, у меня нет никаких достоинств? – рассмеялся Лео.

– Я этого не говорила. Подобная чрезмерность кое в чем – огромное достоинство.

– Например?

– В любви. В страсти. В романтических отношениях. Все девушки завидуют твоей преданности Элени. В этом источник твоей силы и слабости.

– Думаешь, самая умная? – Лео ткнул ее в бок.

Ханна хихикнула:

– Ага. Я – оракул. Даю ответы на любые вопросы.

– Так, значит, твоя проблема состоит в том, что ты ни о чем не задумываешься.

– Верно. – Голос Ханны звучал глубоко и ровно. – Правда, это не вопрос. А оракул отвечает только на вопросы.

– О мудрый и всезнающий оракул, что плохого, если человек много думает?

– Он теряет время зря. И впадает в тоску.

– О великий, а что человеку делать, если у него масса времени?

– Действовать.

– Действовать?

– Если все время думать о мытье посуды, ты ее никогда не вымоешь. А когда дело сделано, займись чем‑нибудь другим. Чтобы не забивать себе голову зря.

– Значит, лучше действовать, чем думать?

– Не забивай себе голову!

– Спасибо тебе, оракул, ты приоткрыл передо мной всю бездну своего невежества.

– Не за что, Лео. Ну так мы идем?

– А разве вправе оракул задавать вопросы?

– Оракул вправе делать что ему только в башку взбредет, ты, умник хренов. Живо надевай галоши, а то на спектакль опоздаем.

У Ханы было два билета в «Барбикэн‑центр» на «Зимнюю сказку» Шекспира. Постановка гладкая, ровная, ничего особенного. Если бы не последняя сцена…

Леонт стоит перед статуей своей жены, Гермионы, скончавшейся шестнадцать дней тому назад. Пораженный сходством, он подходит ближе.

Что сладостней подобного мученья!

А все‑таки она, клянусь вам, дышит.

Вы надо мною можете смеяться,

Но я хочу ее поцеловать.

Лео, не читавший и не видевший этой пьесы, никак не мог проглотить ком в горле. Его словно перенесло в Эквадор, к телу Элени, вот он дышит ей рот в рот, и из груди Элени вдруг вырывается скрипучее дыхание.

Паулина отталкивает Леонта.

Да что вы, государь! Остановитесь!

Ведь краска на губах ее свежа.

Вы можете гармонию нарушить.

Уж лучше я задерну.

Но Леонт не в силах сдвинуться с места. Наконец он протягивает руку и касается ее лица.

О, теплая! Пусть это волшебство.

Ему я верю, как самой природе.

В голосе его такая нежность и такая тоска, что Лео не в силах сдержать рыданий. Именно эта сцена каждую ночь разворачивается перед его глазами. Вцепившись в руку Ханны, он сжал ее, словно альпинист, потерявший точку опоры и готовый вот‑вот сорваться в пропасть.

– Прости меня. Я такая дура. Мне и в голову не пришло, – пробормотала Ханна.

Лео сделал глубокий вдох, стараясь вернуть самообладание.

– Ничего страшного. Мне на пользу.

Молодой капельдинер попросил их покинуть зал.

В квартиру Чарли они возвращались в молчании. Ханне вспомнилось, как в детстве она нашла в саду под деревом отчаянно пищащего птенца со сломанным крылом. В ее руках он был так хрупок и беззащитен, его крохотное сердечко так испуганно билось… Схожую беспомощность она ощущала сейчас в Лео. Птенца Ханна отнесла матери, та аккуратно наложила на крыло лубок, и через пару недель малыша выходили. Позже ей пришлось ухаживать за матерью, у которой обнаружили рак, и за маленьким братом Эдом. Десятилетняя девочка выбивалась из сил, но ее старания оказались напрасны. Мама быстро угасала, и однажды отец, плотно закрыв дверь спальни, шепотом сказал, что мама умерла. Во время сцены, когда Гермиона обнимает свою пропавшую без вести и вновь обретенную дочь Пердиту, Ханну пронзила грусть о рано покинувшей ее матери.