Квантовая теория любви 4 страница

Почему?

Санитарная машина ехала вдоль Котопакси. Никаких следов разбитого автобуса. Хозяин, наверное, убрал его с дороги, отбуксировал в гараж, отремонтировал. Вполне вероятно, автобус уже в рейсе.

Всякий раз, когда навстречу попадался грузовик, Лео пробирала дрожь.

К моргу в Кито – новенькому белому зданию без окон – они подъехали в сумерках. Здесь вам не Латакунга: все чистое, блестящее и прозаичное, без малейшего налета мистики. Правда, смерть страшна сама по себе, независимо от окружения. Пока Элени выгружают, Лео и Селесте устраивают экскурсию, словно любопытным зевакам. Их приглашают в облицованный белым кафелем зал, где все стены от пола до потолка заняты огромными металлическими выдвижными ящиками.

– Здесь мы обычно держим тела перед вскрытием и бальзамированием, хотя в вашем случае, я полагаю, консул Греции оплатил всю процедуру по высшему разряду и клиент попадет прямо в анатомический театр. Температура здесь никогда не превышает пяти градусов Цельсия. На случай перебоев с электричеством у нас свой генератор. – Человек в белом явно гордится заведением.

Эхо шагов отражается от кафельных стен, под потолком зудят люминесцентные лампы, света столько, что люди не отбрасывают теней. Запах дезинфекции щекочет ноздри, стерильность такая, что даже вездесущих муравьев не видно.

Следующий зал – зеркальное отражение первого. Только один ящик выехал со своего законного места в стене, и лежащий в нем обнаженный лиловый мужчина не отрываясь смотрит в потолок.

– Бывает иногда, – виновато бормочет гид и торопливо задвигает ящик.

Когда они выходили, сзади донесся скрип. Лео обернулся – все тот же контейнер как ни в чем не бывало выкатился обратно. Как видно, даже в мертвецких бывают свои бунтари.

В маленьком амфитеатре вместо арены – огромные металлические столы, вокруг кольцами взбегают вверх ряды кресел.

– Здесь мы проводим вскрытия. Обратите внимание на дренажные желоба на столе для операций. Туда стекает кровь во время бальзамирования. Этот стол мы получили из Америки. А раньше крови было чуть не по колено.

– А кресла для чего? – поинтересовалась Селеста.

– Студенты медицинского института – наши частые гости. А как еще воочию убедишься, где какой орган находится? Так что мы и о живых тоже не забываем.

«Вот ведь как», – горько подумал Лео.

– Надеюсь, вы убедились, что ваша подруга будет окружена здесь должной заботой. – Гид улыбнулся.

Лео захотелось его ударить.

– Теперь прошу пройти в зал ожидания, вся процедура не займет и двух часов.

– Я остаюсь, – заявил Лео.

– Не советую, сеньор.

– Я останусь здесь. – И Лео с размаху плюхнулся в кресло.

– Как пожелаете… только… – Под ненавидящим взглядом Лео человек стушевался и вышел.

Селеста села рядом с Лео:

– Тебе нехорошо?

– Это место… просто скотобойня какая‑то. Как я могу оставить ее здесь одну? Настоящий мясокомбинат… кто знает, что у них на уме…

Слова Лео прервал скрип двери. Двое служителей смерти ввезли каталку с обнаженным телом Элени.

Лео вскочил.

– Какого хрена они ее раздели… без моего разрешения… сволочи! – заорал он по‑английски.

Служители потрясены, это видно по их напуганным глазам, лица скрыты под масками. На них просторные белые балахоны, на руках – резиновые перчатки, на ногах – бахилы, на головах – шапочки. Не поймешь, кто перед тобой, мужчина или женщина.

Селеста потянула Лео назад:

– Тебя сейчас выставят. Возьми себя в руки. Это их работа.

Лео глубоко вздохнул и сел.

– Почему они не спросили меня…

Элени перенесли на металлический стол с желобами. Тело ее не гнется – как у манекена, плоть потеряла упругость и сдувшимся шариком свисает с костяка. Такое впечатление, что ей холодно.

Только великолепные волосы остались прежними.

Один из служителей принес поднос со стальными инструментами. Второй присоединил трубку к сосуду с какой‑то химией.

Селеста встала.

– Не могу на это смотреть. Подожду в комнате для посетителей. И тебе лучше пойти со мной.

– Нет.

– Лео, пожалей ты себя.

– Я им не доверяю.

Селеста обреченно вздохнула и удалилась.

Служители обмыли и продезинфицировали тело, вставили затычки в рот, в нос, в уши. В задний проход и во влагалище.

Это чтобы бальзамирующая жидкость не вытекала, с трудом осознал потрясенный Лео. Каждое их прикосновение казалось ему надругательством над тем, что было между ним и ней. Он стиснул зубы, отвернулся, зажмурился.

Когда он отважился наконец повернуться и открыть глаза, ей уже удаляли внутренности. Мягкие органы окунали в формальдегид и возвращали обратно. Потом разрез зашили, в артерию на левой руке вонзили большой шприц, вскрыли в нужном месте вену и принялись закачивать внутрь формальдегид, пока из вены не перестала литься кровь.

Вот и все. Процесс разложения остановлен. Поруганный труп оставили в покое. Лео, шатаясь, подошел к двери и вывалился на улицу.

Его вырвало прямо на тротуар.

Как раз в тот момент, когда перед ним затормозил сверкающий синий «роллс‑ройс» консула Греции.

В каждой новой стране они обязательно регистрировались в своих посольствах – безопасность прежде всего. Но в Эквадоре посольства Греции не оказалось – его не было ни в одном справочнике, о его существовании не знали ни в одной гостинице. Портье и горничные и грека‑то живого никогда не видели – что уж говорить о простых обывателях. В Эквадоре Элени энергично занялась пропагандой всего греческого – от нее местные жители узнавали о греческих богах, Парфеноне, демократии, Сократе, Платоне и Аристотеле. А вот что случилось за две тысячи лет между эпохой Аристотеля и рождением Элени, увы, так и осталось для ее слушателей тайной.

В конце концов Элени удалось разыскать некую Марию Клеменсию Де Леон, состоятельную великосветскую даму лет пятидесяти, на которую были возложены обязанности консула. Госпожа консул как‑то даже отдыхала в Греции – вот и весь ее контакт со страной. В жилах ее не было ни капли греческой крови, языка она не знала совсем – зато по‑английски изъяснялась идеально. Ей даже не надо было отвечать по телефону, отвлекаться от своих адвокатских дел, этим за нее занялась многочисленная челядь, а для прочей дипломатической деятельности вполне хватало собственного фешенебельного особняка в Кито. Обязанности консула для Марии Клеменсии Де Леон были чем‑то вроде модной побрякушки, этакой сумочки от Гуччи, придающей должный шарм, тем более что по статусу приходилось участвовать в раутах и пожимать благоухающие дорогими духами руки.

А тут вдруг ее почетная, полная блеска должность повернулась к ней своей малопривлекательной стороной: во время массажа лица ей принесли известие о смерти единственной гражданки Греции в Эквадоре.

Придется поработать, с ужасом поняла госпожа консул.

Лео выворачивало наизнанку. Элегантный шофер в фуражке вышел из «роллс‑ройса», подобострастно и явно привычно изогнулся, распахивая заднюю дверь машины, подал руку. Из тьмы лимузина показалась ладонь (пальцы унизаны брильянтовыми кольцами), нога в белой туфельке, серая льняная юбка чуть ниже колена. Их обладательница неторопливо шагнула из машины и выпрямилась.

Костюм Марии Клеменсии безукоризненно облегал фигуру, сумочка идеально подобрана по цвету и фасону, кудрявые волосы зачесаны назад, на лице старательный макияж – глаза подведены, на веках тени. Ее изысканный образ полон блеска, словно старый фамильный дубовый стол, как следует надраенный слугами, и нелеп, будто черная икра на тарелке у бедняка‑крестьянина.

Лео отплевывался. Он трое суток не менял белье, два дня не умывался и не брился, его джинсы перемазаны засохшей кровью, от него разит как от торговца верблюдами.

Не удостоив Лео взглядом, госпожа консул переступила через лужу рвоты и протянула руку Селесте:

– Мы говорили с вами по телефону. Я Мария Клеменсия Де Леон, греческий консул.

– Да, это я звонила вам. А это Лео, – представила Селеста.

Лео вытер рот рукавом.

Консул повернулась к нему, губы тронула улыбка фальшивого сочувствия, и произнесла на безупречном английском:

– Рада вас видеть. Я Мария Клеменсия Де Леон, греческий консул.

Слова любезны, но руки она Лео не подала.

– Примите мои соболезнования по поводу Элени, такая была милая девушка, по словам моего секретаря.

– Спасибо, – просипел Лео.

– С вами все в порядке?

– Благодарю, уже легче – в помещении мне стало не по себе.

– Понимаю. Я здесь, чтобы оказать вам всяческую посильную помощь. На несколько дней мой водитель в вашем распоряжении. Нам надо уладить массу формальностей. Но сейчас уже поздно, и я собираюсь пригласить вас к себе перекусить… хотя вы, скорее всего, не голодны.

– У меня во рту целый день ни крошки не было. А как же Элени?

Улыбка с лица дамы исчезла. Неловкое молчание. Наконец консул произнесла:

– Пожалуй, лучше оставить ее здесь.

Лео горько рассмеялся.

– Я и не собирался настаивать, чтобы вы пригласили ее на чай. Я просто хочу сказать, что она в анатомическом театре. Ее когда‑нибудь оттуда уберут?

Селеста попыталась скрыть улыбку, консул недовольно поморщилась.

– Предоставим это работникам заведения. Они знают свое дело. Здесь прекрасные условия.

Мария Клеменсия начала говорить про организацию похорон, и тут Селеста ни с того ни с сего фыркнула, подавилась смешком. Лео вслед за ней. С ними что‑то вроде истерики. Их распирало – лучше высмеяться, а то сойдешь с ума.

Марию Клеменсию Де Леон явно шокировали их дурные манеры. При одной мысли о том, что Лео поедет с ней в машине и выпачкает сиденье (да и диван в особняке), она поежилась. Вон он какой липкий, гадкий. Необходимо потом продезинфицировать все, к чему он ни прикоснется. А хуже всего, что по должности придется с ним общаться. Или можно как‑нибудь отвертеться? Какое вообще этот Лео имеет к ней отношение? Он ведь британский гражданин. Все, что от нее требуется, – оплатить бальзамирование и отправку тела самолетом в Грецию, а потом обратиться в страховую компанию за компенсацией. А Лео пусть что хочет, то и делает.

Только раньше надо было думать. Теперь уже слишком поздно.

Пришлось оставить Элени в морге. Лео пытался убедить себя, что ничего от Элени в мертвом теле уже нет.

– Увидимся в гостинице. – Селеста крепко обняла его и растворилась в ночи.

Теперь Лео на попечении консула.

Перво‑наперво Мария Клеменсия Де Леон велела шоферу открыть окна.

– Вы уверены, сеньора? – переспросил шофер. – Наверное, вы хотели, чтобы я включил кондиционер?

– Нет, открой окна.

Водитель со скорбным выражением на лице подчинился. Вообще‑то они никогда не опускают стекла, особенно когда стемнеет, опасаясь грабителей. И без того на машину все пялятся. Встанешь на светофоре, просунет злодей нож в окошко – и колечка как не бывало. А то и пальца вместе с кольцом. Наверное, хозяйке так легче дышится. От этого англичанина и правда такой дух идет…

По городу «роллс‑ройс» мчался на предельной скорости, выезжал на встречную полосу, проскакивал на красный. В какой‑то момент за ними увязался полицейский на мотоцикле, но, увидев дипломатические номера, отстал. Лео попросил шофера ехать потише, но тот оставил его слова без внимания. Приказы ему вправе отдавать только хозяйка. Тогда Лео обратился к хозяйке – снова попросил сбавить скорость.

– Мы уже почти приехали, – возразила та.

И тут Лео разрыдался:

– Господи, ведь все из‑за меня, это я во всем виноват.

Мария Клеменсия изумленно смотрела на него, не понимая, о чем он.

Дыра в памяти Лео постепенно затягивалась.

Вот они сидят на рюкзаках у автобусной станции. Их автобус уже ушел, они ждут следующего (того самого, рокового) и немного волнуются, вспоминая страшные рассказы про Южную Америку. Закинешь рюкзак за спину, а вор тут как тут: одним махом вспорет рюкзак, подставит мешок, передаст другому – и вещи тю‑тю, а вора поминай как звали. Одного человека (сам рассказывал) на автостанции угостила конфеткой старушка – и тот очнулся через два дня в Колумбии, на главной площади Кали, в трусах и одном носке (том самом, куда догадался спрятать сто долларов). Некоторые армировали свои рюкзаки мелкой металлической сеткой, устанавливали мышеловки. Лео понаделал с внутренней стороны брюк потайных карманов и прятал туда заначку и кредитные карты.

Автостанция в Кито кишела торговцами. Элени мучила жажда, но не хотелось покупать напитки домашнего производства в пластиковых мешочках с воткнутой соломинкой, мало ли какая использовалась вода. Элени отправилась на поиски лавки и через несколько минут вернулась с двумя бутылками минералки. Когда автобус наконец подъехал, они оказались в очереди первыми. Войдя, Элени, как всегда, направилась в середину.

Эта картина – Элени, идущая по автобусу, – так и стоит у Лео перед глазами. Что было потом, вспоминается с острой болью.

– Давай лучше сядем впереди, – сказал Лео. – Нам ведь ехать недалеко, да и рюкзак такой большой и тяжелый, что потом с ним через толпу не протиснешься.

Только иностранцы тащили багаж с собой в салон. Местные складывали свои мешки и чемоданы на крышу. Лео кинул рюкзак на сиденье, и Элени послушно вернулась в начало салона. Из‑за багажа место ей нашлось только с другой стороны прохода.

Бронь смерти.

«Сядем впереди…»

Этими двумя словами он убил ее, затащил на самое опасное место в автобусе. И чего ради? Чтобы удобнее было управляться с тяжелым рюкзаком? Обстоятельства сошлись так, что все неумолимо приближало трагический конец. Восхождение на Котопакси именно в этот день, завтрак богов с восхитительным кофе, опоздание на предыдущий автобус… И Элени, Элени, пробирающаяся к середине!

«Сядем впереди…»

Она не стала спорить, доверчиво отдала свою жизнь в его руки, такие заботливые, такие любящие… Она думала только о нем, переживала, что его рюкзак тяжелее, сколько жалости и любви таилось в ее карих глазах, когда она обернулась к нему. (Какая она была энергичная и бодрая! Что общего между ней с ее пружинистой походкой и безжизненным телом, в которое она теперь превратилась?) И разве Лео не собирался тащить этот рюкзак вверх по склону? Что же это была за экономия сил ради нескольких метров? Ей бы рассмеяться такой предусмотрительности! А он бы повеселился вслед за ней. Да если бы она настояла, он бы и не полез в гору! Про себя он, пожалуй, даже хотел, чтобы она высказалась против. Упрямство упрямством, но он бы поддался на уговоры. Как не стал спорить, когда они уже раз поднимались на гору. Правда, та поменьше.

Дело было к северу от Оттовало. Пообедаем на вершине, решили они тогда. Но оказалось, что вершин несколько и ни одна из них не настоящая – рядом маячили какие‑то склоны, уходящие еще выше. Время обеда давно миновало, а они все карабкались. Наконец Элени взяло такое зло, что она села на камень и прошипела:

– Я буду есть прямо тут.

– Но ведь до вершины осталось всего несколько метров, – возразил Лео.

– А ты откуда знаешь? Может, несколько миль?

Лео с облегчением скинул рюкзак: привал так привал. Им и так хорошо вдвоем.

Через час они двинулись дальше – и минуту спустя оказались на вершине. Со всех сторон восхитительная панорама, и никакие иные пики больше не мозолили глаза.

– Ты был прав, – засмеялась Элени.

Если бы он и сейчас оказался прав!

И как ему теперь жить со своей неправотой?

К резиденции консула Греции – тщательно отреставрированному колониальному особняку с патио – через дипломатический район Кито вела частная дорога. Сколько таких домов в Эквадоре давно дышат на ладан, а здесь особнякам вернули их былое величие – вылизаны, подновлены, обсажены апельсиновыми деревьями. Над кварталом развевались флаги разных стран.

Приемная. Лео утопал в зеленом бархате старинного кастильского дивана. С каждой минутой на него все сильнее наваливалось оцепенение. Хотелось перекинуться с кем‑нибудь словом, но Марии Клеменсии Де Леон ему нечего сказать. Несколько минут они сидели в молчании.

Наконец консул поднялась:

– Вынуждена попросить прощения. Меня ждут дела. Когда накроют к ужину, я дам вам знать.

Минут через двадцать она вернулась и пригласила в столовую.

– Могу я позвонить родителям? – спросил Лео.

– Разумеется. После ужина.

– Нет, прямо сейчас.

– В Англии три часа ночи.

– Ничего страшного.

Нет, этот мальчишка ее определенно бесит. Целых полчаса сидел бирюком, а когда подали ужин, ему вдруг приспичило. Надо было сплавить его в британское посольство и умыть руки. В прямом и переносном смысле. А теперь остается только терпеть.

Консул указала на телефон и вышла.

Разумеется, все успело остыть. Мария Клеменсия давно закончила трапезу и нетерпеливо постукивала каблучком по паркету, когда появился Лео и накинулся на холодный стейк, обильно поливая его остывшим перечным соусом.

Самое время рассказать ему об организационных моментах. Не то его опять куда‑нибудь унесет.

– Значит, так, Лео. В среду тело отправляется во Франкфурт грузовым авиарейсом «Люфтганзы». Оттуда оно на другом самолете летит в Афины, а из Афин – на Китос. Прибытие в четверг, восьмого апреля, в два часа по местному времени. Вы улетаете во вторник…

– Погодите. Я хочу лететь с ней одним рейсом.

– Это невозможно. Такого рода груз запрещено перевозить самолетами международных пассажирских авиалиний.

– Она не груз!

– Но вместе с тем и не багаж. Лично к Элени это все не имеет отношения. Существуют правила перевозки. Необходим герметический контейнер. Наркотики, бомбы, мало ли что. Мы в Южной Америке. Правда, в Греции правила не такие суровые. Из Афин на Китос можете лететь вместе с ней.

– В таком случае я вылетаю сразу после нее. Я не могу бросить ее на произвол судьбы. Мне надо убедиться, что гроб погрузили в самолет и…

– Лео, я уже продумала этот вопрос, – нетерпеливо прервала его Мария Клеменсия. – Откуда такое недоверие? Если вы улетите в четверг, вы не попадете на похороны в пятницу. Не волнуйтесь, Селеста и я сделаем все необходимое.

Лео молчал. Опять придется доверить заботу о любимой совершенно чужим людям.

А что же ты сам не уберег ее?

Шофер Марии Клеменсии высадил Лео возле гостиницы Селесты около полуночи. Сама хозяйка была в баре, вокруг нее толпа постояльцев. Селеста рассказала туристам, что произошло. Атмосфера гнетущая, мрачная – ни музыки, ни оживленных громких голосов.

Лео проскользнул внутрь. При виде его измученного лица с запавшими глазами излишний запал у охотников приключений и любителей экстремального туризма явно пошел на убыль. Он – главное действующее лицо в трагедии, все остальные, слава богу, молчаливые статисты.

– Выпьешь что‑нибудь? – раздался в тишине голос Селесты.

– Спасибо, не надо. Потом будет не остановиться.

И тут собравшихся словно прорвало. Все принялись бормотать слова соболезнования – одинаковые, точно под копирку. Лео покивал в знак признательности и медленно побрел вверх по лестнице, одинокая тень самого себя.

В распахнутом шкафу висела одежда Элени, ее маленькие босоножки стояли у кровати. Черно‑белые открытки – какие‑то индейцы с сожженной солнцем кожей – разбросаны по столику. На подоконнике разложены яркие цветные голыши – она подбирала их на прогулках, – и среди них вырезанная из камня мужская голова в стиле инков, которую Лео купил для нее на рынке в Латакунге. Лео взял крошечную скульптуру в руку (камень холодил кожу), бережно опустил в карман, где лежала женская голова, подошел к шкафу, снял с вешалки любимую вещь Элени – светло‑голубую блузку с короткими рукавами и вышитыми по вороту цветами, – прижал к лицу и глубоко вдохнул.

И вот Элени прижимается к нему, целует, аромат ее волос заполняет его легкие, пальцы Лео поглаживают хрупкие лопатки, ласкают детский пушок на шее. Целый мир заключен в Элени. Волшебный мир.

Видение начало таять, и Лео быстро наклонился к рюкзаку Элени, достал духи, брызнул на блузку – единственный способ продлить ее присутствие. Затем рывком выдвинул ящик, вывалил на кровать белье и тоже сбрызнул духами.

Комната наполнилась запахом мускуса и цветов, но Элени уже исчезла. Лео упал на кровать, его разбирал смех пополам со слезами.

– Ты ведь была не в восторге от этих духов, правда?

Духи эти – «Anais Anais» – Элени как‑то раз получила от кого‑то в подарок и пользовалась только потому, что не хотела тратиться на другие. Друзья же подумали, они ей нравятся, и дарили еще несколько раз, а она не решалась сказать, что не фанатка этого парфюма. К тому же – самое главное – духи нравились Лео.

Оживились мухи и мотыльки, слетевшиеся к лампе на свет. Насекомые никак не могли постигнуть, откуда взялся аромат сада, если самих цветов не видно? И все‑таки – чем не повод для танца, почему бы не покружиться друг перед другом? Лео завороженно наблюдал за ними и видел свое сходство с букашками. Вот две мухи сцепились в воздухе, медленно опустились, разошлись, взмыли к потолку, опять припали друг к дружке и снова упали.

Как похоже на людей, на него самого. Найти себе пару – что может быть важнее?

А вдруг Элени сейчас – муха? Или муравей?

Лео вдруг вспомнилась недописанная диссертация, поджидающая его дома. После получения диплома по биологии он пошел работать ассистентом в институт зоологии под начало профессора Лайонела Ходжа, мировой знаменитости, выдающегося специалиста по поведению муравьев. Поначалу Лео не находил в работе ничего особенного, но вскоре высокоорганизованная жизнь муравьев захватила его, и он решил избрать ее темой диссертации. Сможет ли он вернуться к науке, да и вообще к нормальной жизни? Мир для него теперь совсем не то, что прежде.

Незаметно для себя Лео заснул и пробудился только утром. Он в одежде, свет не выключен. Ночью к нему опять приходила Элени, и сон его был безмятежен – ведь любимая была жива и здорова, а ее смерть ему просто померещилась.

Не доверяйте снам – утро настает всегда.

Лео принял душ и надел чистое белье – по привычке. Заняться ему было нечем, идти никуда не надо, и он весь день напролет читал дневник Элени. Теперь он вспомнил почти все – за исключением нескольких минут сразу после аварии.

Наверное, Элени погибла у него на глазах, после чего он и отключился. Иначе откуда он мог знать, что она умерла – доктор еще и двух слов не успел сказать?

А что, если ее последние минуты внезапно всплывут в памяти – и ужас уничтожит его? И неизвестно, что хуже – вернувшаяся память или полное беспамятство.

Понедельник. Лео и Селеста опять в морге. Элени извлекают из металлического ящика. Контейнер с лиловым покойником опять выехал из стены. Бунтарь выиграл – служащий даже не пытается задвинуть его обратно.

Тележку с Элени откатили в соседнюю комнату, и Лео принялся ее одевать, достал из пакета длинную серую юбку и голубую блузку, ту самую, что поливал духами. В последний раз он коснулся ее ледяной кожи. Плоть вроде стала более мягкой и упругой – из‑за бальзамирования? Лео не торопился, тщательно, с любовью натягивал одежду на ставшее податливым тело, разглаживал складки. Когда Элени была полностью одета, он попросил Селесту нанести макияж. Он бы и сам это сделал, просто он никогда раньше этим не занимался, а потому боялся напортачить.

Селеста запудрила царапину на щеке, наложила румяна, подкрасила губы ярко‑красной помадой, подвела закрытые веки. У смерти свое тщеславие: спрятать истерзанное тело, скрыть раны, придать торжественное выражение искаженному страданием лицу.

При жизни Элени никогда не пользовалась косметикой, сейчас это оказалось обязательным. В гробу полагается быть красивой.

Элени перевезли в ближайшую похоронную контору, где поместили в специальный металлический гроб, соответствующий всем требованиям авиакомпании. Запаивать гроб в помещении запрещено правилами безопасности, и покойнице пришлось перенести еще одно унижение: через заднюю дверь ее вынесли на автостоянку.

Лео вынул из кармана мужскую голову, вложил в руку Элени, сжал ледяные пальцы вокруг скульптуры. Женскую головку Лео сунул себе в нагрудный карман против сердца.

Наклонившись, поцеловал Элени в лоб.

– Karthiamou, спасибо, что любила меня.

Судьба разлучила их навсегда. Теперь Элени далеко, пробирается через неведомый тайный лес, куда Лео путь заказан. Но между ними все равно остается связь, словно между Луной и Землей. Пройдет время, и они встретятся, чтобы более не разлучаться.

Что такое жизнь перед вечностью? Краткий праздник, не более того.

На лицо ее капнула слеза, и Лео отошел в сторону. Гробовщики приподняли тяжелую металлическую крышку и установили на место. Начался процесс запаивания, и скоро Элени уже уподоблена сардине в консервной банке.

Четверг. Утро. Три понурившихся, раздавленных горем человека – Лео, его отец и Александрия – ждут прибытия рейса в пункте получения грузов афинского аэропорта. Лео прилетел накануне. Матери Лео с ними нет – как она ни просила, ее не отпустили с работы.

Все трое молчат. На табло против рейса из Франкфурта мигает надпись «по расписанию». А еще минуту назад Александрия изводила Лео расспросами – в скорби нет полноты, если не знаешь подробностей смерти дорогого тебе человека. Вокруг всякой кончины громоздятся справки, документы, протоколы вскрытия и тому подобный вздор. Самого факта смерти недостаточно, его необходимо на разные лады подтверждать. Лео терпеливо изложил Александрии, что видел сам и что рассказали официальные лица. Только о двух своих словах – «сядем впереди» – он умолчал. Это его тайна, его открытая рана, саднящая невыносимой болью.

Они ждут, их траур выглядит неуместно в огромном ангаре. Ревут пыльные грузовики, снуют туда‑сюда автопогрузчики, мелькают перед глазами мешки с авиапочтой, ящики, коробки, клети, лязгает металл, хлопают двери. Наконец электрокар, управляемый рабочим в синем комбинезоне, привозит гроб.

– Вот она! – кричит Фрэнк.

Александрия издает смятенный вопль. Не укладывается в голове, что ее кареглазая девочка внутри этого сверкающего контейнера. Перед глазами у Александрии встают различные образы Элени: грудной крошки, засыпающей у нее на руках; Элени, только что выговорившей первое слово; девчонки постарше, которую она за ручку водила в школу; неуемного жизнерадостного подростка; наконец, девушки, находящей толк в политике и обожающей приключения. Даже в самых страшных кошмарах Александрии не могло привидеться, что ее единственная дочь умрет такой молодой и вернется к матери в металлическом ящике, словно жуткий дар из царства теней. Ее начинает трясти. Лео невольно обнимает несчастную мать за плечи, но та вырывается и, спотыкаясь, отходит в сторону. Горе ее неутешно.

Через час они сидят в маленьком винтовом самолете, выполняющем рейс на Китос, и мысль о том, что Элени лежит в промерзшем багажном отсеке самолета где‑то у них под ногами, ни на секунду не покидает их.

Небо обложено грозовыми тучами, дует сильный ветер. Пилоту рекомендовали отложить вылет, но он сам с Китоса, и Александрия учила его детей. Разве мог он подвести ее в такую минуту?

Стоит им взлететь, как начинается гроза. Самолет швыряет из стороны в сторону, его сотрясают удары грома, молнии сверкают так близко, что делается не на шутку страшно. А тут еще воздушные ямы. Крылатая машина игрушкой стихий проваливается в пропасть, на несколько секунд наступает невесомость, а потом пассажиров вновь вдавливает в кресло. Все в ужасе – один Лео рад пофлиртовать со смертью. Он знает: гроза – это Элени, она зовет его, ей одиноко, и это по ее велению разверзаются небеса и сотрясаются пространства. Всего лишь две недели назад Лео с негодованием отверг бы такую мысль. Что за предрассудки! После смерти остается только гниющая плоть. Но ведь вот она, Элени, – в его сердце. Китос полнится слухами. Людям кажется, за смертью Элени что‑то кроется. Тело везут из Колумбии – уж не наркотики ли тут замешаны? Какой‑то умник так и сказал: тут не обошлось без наркомафии. Когда Лео, Фрэнк и Александрия выходят из самолета, за стеклом аэропорта колышется целая толпа. В зале прибытия их сразу же окружают, заключают в объятия, хлопают по плечу, выражают соболезнования. Гроб встречает всеобщий стон скорби, переходящий в дрожащий шепот. Люди расступаются, давая дорогу крошечному седому человечку в идеально сшитом черном костюме. На мгновение Лео кажется, что это местный мэр или какое‑то официальное лицо. В воздухе повисает тишина. Александрия недоуменно смотрит на седовласого.

– Георгиос!

– Прости. Я примчался сразу же, как только мне сообщили.

– Соизволил‑таки. Поздно. Слишком поздно.

Георгиос закусывает губу и склоняет голову.

– Отведи меня к ней, – говорит он чуть слышно.

Александрия не двигается.

– Прошу тебя, Алекси.

Она подводит его к гробу, рядом с которым стоит Фрэнк. Георгиос, не удостаивая его и словом, с рыданием кидается на крышку и пытается ее приподнять.

– Я должен ее увидеть. Я хочу видеть мою девочку.

– Он запаян, его не откроешь.

Александрия кладет руку ему на плечо и тянет на себя. Но Георгиос, кажется, не слышит ее.