ПАРТИЯ В УЩЕРБ 2 страница

Ущерб представлял собой одну из тех игр, в которой было неблагоразумно наживать слишком много врагов. Только игроки, обладавшие по‑настоящему сильной волей, могли подавить в себе позыв к самоубийству, передаваемый соединенными усилиями половины игроков за столом.

В конце каждой партии поставленные деньги забирались тем, кто набрал больше всего очков. Остальные игроки теряли свои ставки, а также по одной Жизни. У кого не оставалось Жизней, тот выходил из игры, так же как и тот, у кого кончались деньги. Согласно правилам, игра заканчивалась, когда Жизни оставались только у одного игрока; на практике же – когда оставшиеся игроки решали, что продолжение игры поставит под угрозу их собственные Жизни. Под конец игра могла становиться весьма интересной – в тот момент, когда уничтожение было уже на носу, партия продолжалась уже некоторое время и в банке скопились огромные деньги, а один или несколько игроков не соглашались закончить игру. Тогда возникало четкое разделение на игроков умудренных и тупоголовых, и игра в еще большей степени становилась противостоянием нервов. Довольно много лучших игроков в Ущерб погибли, пытаясь взять соперников на испуг, пересидеть друг друга в подобных обстоятельствах.

С точки зрения зрителя, особая привлекательность Ущерба состояла в том, что, чем ближе ты находился к генератору того или иного игрока, тем больше эмоций, испытываемых участниками, воздействовали на тебя. На эти эрзац‑чувства подсела целая субкультура людей, возникшая за несколько сотен лет после того, как Ущерб стал игрой для избранных, но в то же время популярной. Принадлежавшие к этой субкультуре назывались эмоти.

Существовали и другие компании, игравшие в Ущерб. Правда, игроки Кануна Разрушения были самыми знаменитыми и богатыми. Эмоти могли получать свой эмоциональный кайф в самых разных местах галактики, но самые острые ощущения можно было испытать только в полной игре, только на грани гибели, только с лучшими игроками (и с несколькими подающими надежды). Именно за одного из таких бедолаг и выдавал себя Хорза, когда обнаружил, что пропуск на игру стоит в два раза больше, чем он выручил за шаттл. Всучить взятку охраннику оказалось куда как дешевле.

Настоящие эмоти плотной толпой стояли за ограждением, отделяющим их от Жизней. Разделенные на шестнадцать группок потные, нервные с виду люди (в основном мужчины, как и сами игроки) толкались, напирали друг на друга, стараясь подойти как можно ближе к столу, как можно ближе к игрокам.

Хорза наблюдал за ними, а главный ишлорсинами тем временем сдавал карты. Эмоти подпрыгивали, пытаясь увидеть, что происходит, а охранники, одетые в непроницаемые для эмоциональных волн шлемы, патрулировали ограждение по периметру, тихонько постукивая себя по ладоням и ногам дубинками‑парализаторами и внимательно посматривая на эмоти.

– … Сарбл Глаз… – сказал кто‑то поблизости, и Хорза повернулся.

Человек с мертвенно‑бледным лицом возлежал на кресле слева от Хорзы и говорил с соседом, показывая на балкон, где несколько минут назад случилась стычка. По мере распространения новости Хорза еще несколько раз услышал с разных сторон слова «Сарбл» и «пойман». Он снова перевел взгляд на игровой стол – игроки изучали доставшиеся им при сдаче карты и начинали делать ставки. Хорза в душе посочувствовал пойманному репортеру, но это могло означать, что охранники немного расслабились, и вероятность того, что никто не спросит у него пропуска, возрастала.

Хорза сидел метрах в пятидесяти от ближайшего к нему игрока – женщины, чье имя объявили, но Хорза его забыл. Шла первая партия, и до сознания Хорзы доходили лишь слабые отзвуки чувств женщины – ее собственных или навязанных ей. Тем не менее это ощущение ему не понравилось, и он включил поле глушения на своем кресле – пульт управления находился в подлокотнике. При желании он мог бы отключить воздействие того игрока, за которым сидел, и подключиться к генератору эмоций любого из сидящих за столом. Интенсивность такого воздействия не шла ни в какое сравнение с тем, что чувствовали эмоти или Жизни, но определенно могла дать представление об ощущениях игроков. Большинство зрителей вокруг Хорзы, используя пульты в своих креслах, переключались с одного игрока на другого, чтобы попытаться оценить общий ход игры. Хорза намеревался позднее подключиться к эмоциям Крейклина, а пока что хотел просто войти в игру, получить представление о происходящем.

Крейклин быстро сбросил свои карты, не желая рисковать Жизнью, когда партия закончится. Поскольку Жизней у него было всего ничего, такая тактика была наиболее благоразумной: выжидать, пока на руках не окажутся сильные карты. Хорза, сидя в своем кресле и расслабляясь, внимательно наблюдал за Крейклином, чей генератор эмоций бездействовал. Крейклин облизнул губы и вытер пот со лба. Хорза решил при следующей сдаче подключиться к ощущениям Крейклина, чтобы понять, на что они похожи.

Первая партия закончилась победой Уилгра. Он махнул рукой, отвечая на радостные вопли болельщиков. Некоторые из эмоти уже отключились, поймав кайф; на другом конце эллипсовидной арены зарычал в своей клетке роготуйр. Пять игроков потеряли Жизни; пять человек, все еще охваченные безнадежностью и отчаянием под воздействием созданных генератором эмоций, вдруг обмякли на своих стульях, получив летальный нервный удар через специальное устройство в шлеме. Удар был такой силы, что оглушил Жизни, сидевшие рядом, а находившиеся вблизи эмоти и игроки, которым принадлежали эти Жизни, вздрогнули.

Ишлорсинами отвязали умерщвленные Жизни и унесли их вниз по пандусу. Оставшиеся Жизни понемногу очухались, но выглядели такими же вялыми, как и прежде. Ишлорсинами утверждали, что всегда проверяют, насколько добровольно Жизни участвуют в игре; что же до наркотиков, которыми тех накачивают перед игрой, то цель здесь одна – предупредить истерические проявления. Однако ходили слухи, что можно обойти процедуру проверки, и некоторым удавалось избавляться таким образом от своих врагов – их накачивали наркотиками или гипнотизировали, чтобы они «добровольно» согласились участвовать в игре.

Началась вторая партия, и Хорза переключился на эмоции Крейклина. Беловолосая женщина вернулась и заняла свое место перед Хорзой, в первом ряду балкона, опустившись в кресло с ленивой грацией, словно все это ей наскучило.

Хорза плохо разбирался в правилах игры и не очень понимал, что происходит за столом, хотя и мог читать эмоции, витающие над игроками, и после сброса пытался анализировать, какой набор карт достался каждому при сдаче. Первый сброс уже обсуждали ухающие трехноги рядом с ним – карты игроков после сброса отображались на внутренних трансляционных сетях арены. Но теперь Хорза обратился к чувствам Крейклина, пытаясь разобраться в них.

Капитан «Турбулентности чистого воздуха» подвергался воздействиям с разных сторон. Некоторые из его эмоций были противоречивыми, и Хорза сделал вывод, что согласованного воздействия на Крейклина пока нет; большинство игроков уделяли ему лишь периферийное внимание. Ощущался довольно сильный импульс вызвать симпатию к Уилгру – этот привлекательный голубой цвет… а с четырьмя маленькими смешными ножками он не может представлять сильную угрозу… Что‑то в нем есть шутовское, несмотря на все его деньги… У обнаженной до пояса женщины, сидящей справа от Крейклина, почти нет грудей, ножны для ритуального меча висят у нее на обнаженной спине; за ней нужен глаз да глаз… Но на самом деле все это вызывает только смех… Ничто не имеет значения, все – только шутка, жизнь – шутка, игра – шутка… Если приглядеться получше, то одна карта ничем не отличается от другой. Хоть возьми и выброси их все… Скоро уже его ход… Сначала эта плоскогрудая сука… ну, он ей покажет, у него на руках есть такая карта…

Хорза снова выключился. Он не был уверен, воспринимает он собственные чувства Крейклина по отношению к женщине или эти чувства кто‑то внушает Крей‑клину.

Он настроился на чувства Крейклина позднее, при сдаче, когда женщина уже вышла из игры и сидела с закрытыми глазами, откинувшись к спинке стула и расслабляясь. (Хорза метнул взгляд на беловолосую женщину в кресле перед ним: та явно следила за ходом игры, но одна ее нога свешивалась с кресла и раскачивалась туда‑сюда, словно мысли ее витали где‑то в другом месте.) Крейклин чувствовал себя хорошо. Во‑первых, эта сучка рядом с ним сбросила карты, и это, конечно, случилось благодаря его выверенным ходам, а еще он испытывает своего рода внутреннее возбуждение… Вот он сидит за этим столом, играя с лучшими игроками галактики. С Игроками. Он. Он… (неожиданная запретительная мысль заблокировала имя, которое он хотел было вызвать в памяти)… и дела у него идут довольно‑таки неплохо. Не хуже, чем у остальных. Да что там – не хуже: у него на руках отличная карта… Наконец‑то удача начала улыбаться ему… Он непременно что‑нибудь выиграет… Слишком многое прежде… там был этот… Думай о картах (вдруг). Думай о том, что происходит здесь и сейчас! Да, о картах… Посмотрим… Я могу шарахнуть по этому голубому простофиле… Хорза снова выключился.

Он начал потеть. Он не до конца оценил уровень обратной связи с мозгом игрока, на которого переключался. Он думал, что на зрителей проецируются одни эмоции, и даже не представлял себе, что окажется настолько внутри мозга Крейклина. Но это было лишь бледное подобие того, что Крейклин, а также эмоти и Жизни за его спиной испытывали в полную силу. Здесь была реальная обратная связь, правда контролируемая, чтобы она не стала эквивалентом воя в громкоговорителях, усиливающегося до разрушительной степени. Теперь мутатор понимал, чем привлекательна эта игра и почему некоторые, играя в нее, сходят с ума.

Хотя ему и не нравились испытываемые ощущения, Хорза почувствовал уважение к человеку, чье место он собирался занять и которого, по всей вероятности, ему придется убить.

Крейклин имел некоторое преимущество перед Жизнями и эмоти: мысли и эмоции, проецирующиеся на него, частично исходили из его собственной головы, тогда как Жизням и эмоти приходилось иметь дело с мощнейшим воздействием абсолютно чужих эмоций. И тем не менее, чтобы совладать с тем, что воздействовало и на Крейклина, нужно было обладать чрезвычайно сильным характером и пройти жесткую, очень серьезную подготовку. Хорза снова подключился к Крейклину и подумал: «Как эмоти такое выдерживают?» И: «Берегись! Может быть, так оно и начинается».

 

После этого Крейклин проиграл две партии подряд. Потерпел поражение и полуслепой альбинос Нипорлакс. Суут тем временем сгребал свой выигрыш; на его стальном лице отражался блеск аоишских кредитов, лежавших перед ним. Крейклин сидел на своем стуле, безвольно опустив плечи, и Хорза знал, что на душе у него тоска смертная. Волна некой безропотной, почти благодарственной агонии обдала Крейклина сзади, когда умерла его первая Жизнь, и Хорза тоже ощутил воздействие этой волны. Он и Крейклин одновременно поморщились.

Хорза отключился и посмотрел, сколько времени. С того момента, когда он внаглую прошел мимо охранников, стоявших перед входом на арену, прошло около часа. На низеньком столике перед его креслом стояло немного еды, но он все равно встал и направился по ближайшему проходу балкона туда, где располагались продовольственные киоски и бары.

Охранники проверяли пропуска. Хорза увидел, что они двигаются по балкону от одного зрителя к другому. Он не прятал лица, но стрелял глазами из стороны в сторону, следя за передвижениями охранников. Один из них шел в его сторону. Вот он наклонился к пожилой с виду женщине, лежавшей на надувном матраце, который обдувал ее обнаженные тонкие ноги ароматизированным воздухом. Женщина следила за игрой, широко улыбаясь, и не сразу обратила внимание на охранника. Хорза чуть ускорил шаг, чтобы, когда охранник выпрямится, оказаться за его спиной.

Пожилая дама показала свой пропуск и тут же перевела глаза на игроков. Охранник выставил руку, преграждая путь Хорзе:

– Позвольте увидеть ваш пропуск, господин? Хорза остановился и посмотрел в лицо охранника – молодой, дюжей женщины. Он перевел взгляд на кресло, с которого только что встал.

– Прошу прощения, я, кажется, оставил его там. Я вернусь через секунду. Тогда и покажу, ладно? Я очень тороплюсь. – Он переступил с ноги на ногу и чуть согнулся в поясе. – Я так увлекся последней партией. Слишком много выпил перед началом игры. Всегда одно и то же, ничему в этой жизни не учишься. Договорились?

Он выставил вперед руки, напустив на лицо глуповатое выражение, потом сделал вид, будто собирается похлопать охранницу по плечам, и снова переступил с ноги на ногу. Охранница посмотрела на то место, где Хорза якобы оставил свой пропуск.

– Хорошо, господин, я его проверю позже. А вам не советую оставлять его без присмотра. Больше не делайте этого.

– Хорошо! Хорошо! Спасибо!

Хорза рассмеялся и быстрой рысцой припустил по проходу в направлении туалета на тот случай, если охранница наблюдает за ним. Он вымыл лицо и руки, прислушался к пьяноватым женским вокализам, доносившимся из какого‑то смежного помещения, потом вышел в другую дверь и перешел на соседний балкон, где купил еще немного еды и питья. Он снова подкупил охранника и на сей раз попал на новый балкон, еще более дорогой, чем первый, потому что по соседству были наложницы Уилгра. Сзади и по бокам их балкона были воздвигнуты мягкие стены из отливающего черным материала, чтобы отвадить любопытствующие взоры, но дурманящие телесные запахи достигали того места, где оказался Хорза. Еще перед зачатием гены этих женщин настраивались на ошеломляющую для большинства гуманоидных видов красоту, к тому же наложницы гарема выделяли сильнейшие феромоны‑афродизиаки. Хорза даже понять не успел, что происходит, как у него случилась эрекция, и он снова начал потеть. Большинство мужчин и женщин вокруг него явно испытывали сексуальное возбуждение, и те, кто не переключился на игру с помощью какого‑нибудь особо сильного концентратора внимания, флиртовали или же совокуплялись. Хорза снова включил свои иммунные железы и, делая вид, что никого не замечает, подошел к перилам своего балкона, где пять диванов были уже свободны: двое мужчин и три женщины, разбросав там и сям свою одежду, катались по свободному пространству у ограждения. Хорза сел на один из освободившихся диванов. Из клубка катающихся тел высунулась женская голова с капельками пота на лбу; прежде чем снова исчезнуть, она успела произнести:

– Сидите‑сидите, я не против. А если есть желание, можете…

Тут глаза ее закатились, и она застонала.

Хорза потряс головой, ругнулся и вышел с балкона. Его попытка получить назад деньги у охранника была встречена сочувствующим смешком.

Закончилось все тем, что Хорза устроился на табуретке в баре, который был к тому же своего рода букмекерской. Он заказал наркочашу и сделал небольшую ставку на то, что Крейклин выиграет следующий кон; тем временем его организм постепенно освобождался от дурманящего воздействия феромонов. Частота пульса снизилась, дыхание стало ровным, капли пота перестали катиться со лба. Хорза прихлебывал из чаши и вдыхал пары, наблюдая за Крейклином, который проиграл одну, а затем и другую партию, хотя из первой он вышел достаточно рано, чтобы сохранить Жизнь. И все же теперь у него оставалась всего одна Жизнь. Игрок в Ущерб мог поставить на кон и свою собственную жизнь, если других у него не оставалось, но такое случалось редко. А в тех играх, где лучшие игроки встречались с подающими надежды (как, например, сейчас), ишлорсинами были склонны запрещать это.

Капитан «Турбулентности чистого воздуха» не рисковал. Он выходил из игры прежде, чем мог потерять Жизнь, явно дожидаясь такой карты, которую вряд ли мог побить кто‑нибудь из игроков, и в этом случае, вероятно, готов был поставить все, что у него есть, рискуя быть выбитым из игры. Хорза поел. Хорза выпил. Хорза подышал наркопарами. Иногда он бросал взгляд на тот, первый, балкон, где сидела женщина с усталым лицом, но из‑за освещения ничего толком не мог увидеть. Время от времени он поднимал глаза на животных, дерущихся на трапециях. Они уже успели устать и были покрыты ранами. Отточенная хореография движений пропала, и теперь они мрачно цеплялись за свои трапеции одной конечностью, а другой при каждом сближении с противником пытались нанести удар когтями. Капельки белой крови падали редкими снежинками и оседали на невидимом силовом поле в двадцати метрах под ними.

Жизни постепенно умирали. Игра продолжалась. Время – в зависимости от того, кем вы были, – тащилось или летело. По мере того как приближалось уничтожение, цены на питье, наркотики и еду возрастали. За все еще прозрачным куполом старой арены то и дело вспыхивали огни убывающих шаттлов. В баре завязалась драка между двумя посетителями. Хорза встал и пошел прочь, пока охранники не пришли разнимать драчунов.

Хорза посчитал остававшиеся у него деньги – две десятых аоишского кредита и еще немного денег на безымянных кредитках, использовать которые становилось все труднее, поскольку компьютеры финансовой системы орбиталища были отключены.

Он облокотился на перила кругового прохода, наблюдая сверху за игрой на столе. Вел в счете Уилгр. За ним шел Суут. Они потеряли одинаковое количество Жизней, но у голубого гиганта было больше денег. Двое из подававших надежды вышли из игры, один – после безуспешной попытки убедить ишлорсинами позволить ему поставить на кон собственную жизнь. Крейклин по‑прежнему оставался в игре. Но по крупному плану его лица, мелькнувшему на мониторе, когда Хорза сидел в баре, было видно, что Крейклину приходится туго.

Хорза перебирал в пальцах одну из десятых аоишского кредита, желая, чтобы игра поскорее закончилась или чтобы из нее вышибли Крейклина. Монетка замерла в его руке, и он посмотрел в нее. Это было все равно что смотреть в тоненькую бесконечную трубу, подсвеченную на дальнем конце. Поднося ее к одному прищуренному глазу и закрыв другой, вы начинали испытывать головокружение.

Аоиш были видом, специализирующимся в банковском деле, и кредиты стали их величайшим изобретением. Эти кредиты стали едва ли не единственным платежным средством, принятым повсеместно, и каждый из них давал владельцу право получить взамен либо известное количество любого устойчивого элемента, либо площадь на свободном орбиталище, либо компьютер с определенной скоростью работы и объемом памяти. Аоиш гарантировали такой обмен, и ни одного отказа пока что зарегистрировано не было; впрочем, обменный курс иногда мог выходить за официально допустимые пределы (как, например, во время войны идиран с Культурой). Но все равно, реальная и теоретическая стоимость этой валюты оставалась вполне предсказуемой и давала основательную, надежную гарантию на случай трудных времен; биржевых же спекулянтов кредиты не очень привлекали. По слухам (как и всегда, слишком противоречивым, чтобы вызывать доверие), самым большим количеством этих Монет в галактике владела Культура – именно то сообщество цивилизованного мира, которое категорически выступало против любых денег. Хорза не особенно верил этим слухам, считая, что их распускает сама Культура.

Он засунул монетку в карман куртки, увидев, что Крейклин потянулся к центру стола и добавил несколько монет к лежавшей там довольно большой груде. Внимательно следя за происходящим, мутатор направился в ближайшему бару‑обменнику, получил восемь сотенных за одну десятую (комиссия, даже по меркам Вавача, просто непомерная) и воспользовался мелочью, чтобы в очередной раз подкупить охранника и пройти на балкон, где имелись незанятые кресла. Там он сразу же подключился к мыслям Крейклина.

Кто ты? Этот вопрос обрушился на него, внедрился в него.

 

Он испытывал сильное головокружение, обескураживающее чувство в голове – многократно усиленный эквивалент потери ориентации, которая иногда влияет на глаза, если они рассматривают простой и симметричный рисунок, и мозг ошибочно оценивает расстояние до этого рисунка: ложная фокусировка словно вытягивает глаза, мышцы восстают против нервов, реальность – против предположений. Голова у него не поплыла: она, казалось, упала, расплавилась, хотя и пыталась сопротивляться.

Кто ты? (Кто я?) Кто ты?

Бах, бах, бах: звук заградительного огня, звук хлопающих дверей, нападение и помещение в камеру, взрыв и схлопывание одновременно.

Маленькое происшествие. Небольшая ошибка. Что‑то вроде этого. Игра в Ущерб и высокотехнологичный импрессионист… неудачное сочетание. Два безобидных химических вещества, которые, будучи смешаны… Обратная связь; вой, похожий на боль; что‑то ломается…

Разум между зеркалами. Он тонул в своих собственных отражениях (что‑то ломается), падал в бесконечность. Одна его затухающая часть… та часть, которая не спала? Да? Нет? – доносился крик из глубокой, темной ямы, куда падало оно: Мутатор… Мутатор… Мутатор… Мутировать… (иии)…

 

Звук стих, перешел в шепот, стал дуновением застоявшегося воздуха, стонущего среди стволов мертвых деревьев во время бесплодного полуночного солнцестояния, средезимье души в каком‑то спокойном, суровом месте.

Он знал…

(Начни сначала…)

Кто‑то знал, что где‑то сидит человек – на своем месте, в большом зале, в городе, в… в обширном месте, которому грозит опасность; и этот человек играет… играет в игру (игру, которая убивает). И человек все еще здесь, живой и дышит… Но его глаза не видят, уши – не слышат. Теперь у него осталось одно чувство, вот это, здесь, внутри, прикрепленное… здесь внутри.

Шепот: Кто я?

Произошел маленький инцидент (жизнь – последовательность таковых; эволюция, зависящая от искажений; весь прогресс – последовательность ошибок).

Он (и забудь о том, кто «он» такой, просто прими безымянное название, пока это уравнение не решится само собой)… он человек на стуле в зале, в каком‑то обширном месте, упавший куда‑то внутрь себя самого, куда‑то внутрь… другой. Двойник, копия, кто‑то, прикидывающийся им.

… Но что‑то в этой теории не так…

(Начни сначала…) Построй свои силы.

Нужны наводки, точки отсчета, что‑нибудь, за что можно держаться.

Воспоминание о разделяющейся клетке, увиденное в промежутке времени, самое начало независимой жизни, хотя все еще зависимой. Запомни эту картинку.

Слова (имена); нужны слова.

Пока еще нет, но… что‑то готово вывернуться наизнанку; место…

Что я ищу?

Разум.

Чей?

(Молчание.) Чей?

(Молчание.) Чей?…

(Молчание.) (… Начни сначала…)

Слушай. Это шок. Ты получил удар, сильный удар. Это просто разновидность шока, и ты придешь в себя.

Ты – человек, играющий в игру (как и все мы)… И все же что‑то не так, хотя что‑то одновременно добавлено и отсутствует. Подумай об этих роковых ошибках, подумай об этой разделяющейся клетке, той же самой и не той, о месте, вывернутом наизнанку, о пучке клеток, выворачивающихся наизнанку, похожих на рассеченный мозг (недремлющий, движущийся). Послушай кого‑то, кто пытается говорить с тобой…

(Молчание.)

(Это из самой глубины ночи; обнаженный в пустыне; холодный, стонущий ветер – его единственная одежда; один в ледяной темноте под небом студеного обсидиана.)

Кто это пытался говорить со мной? Разве я когда‑нибудь слушал? Разве я когда‑нибудь был кем‑то, кроме себя самого, разве я когда‑нибудь заботился о ком‑то, кроме себя самого?

Личность есть плод ошибки, поэтому только процесс имеет ценность… Так кто же будет говорить от его имени?

Вой ветра, лишенный смысла, мокрота теплоты, отстойник надежды, распределяющий угасающее тепло его тела по черным небесам, растворяющий соленое пламя его жизни, леденящий до самых глубин, иссушающий и замедляющий. Он чувствует, что снова падает, он знает, что на сей раз яма глубже – там тишина и холод абсолютны и ни один голос не вскричит оттуда, даже этот.

(Вой, словно вой ветра:) Кому это взбрело в голову говорить со мной?

(Молчание.)

Кому это взбрело…

(Молчание.)

Кому?…

(Шепот:) Слушай: «Джинмоти с…»

… Бозлена‑два.

Два. Кто‑то сказал однажды. Это он – мутатор, он – ошибка, он – несовершенная копия.

Он играл в другую игру, не похожую на ту (но все же намеревался взять жизнь). Он наблюдал, он чувствовал то, что чувствовал другой, но чувствовал сильнее.

Хорза. Крейклин.

Теперь он знал. Игра была… Ущерб. Место было… миром, в котором ленту изначальной идеи вывернули наизнанку… орбиталище: Вавач. Разум в Мире Шкара. Ксоралундра. Бальведа. Культура (и, найдя свою ненависть, он вбил ее в стену ямы, как вбивают гвоздь для веревки).

Пролом в стене камеры, врывается вода, освобождается свет, сияние… ведущее к возрождению.

Тяжесть и холод и яркий, яркий свет…

… Черт. Ублюдки. Выкинул все на ветер из‑за Бездны сомнения втройне… Волна унылой ярости затопила его, и что‑то умерло.

 

Хорза сорвал непрочный с виду шлемофон. Он лежал, вздрагивая, на кресле, веки его залило гноем, глаза жгло, он диким взглядом смотрел на огни аудиториума и двух белых дерущихся животных – теперь они, полудохлые, свисали со своих трапеций. Он с трудом смежил веки, потом снова открыл их, убегая от темноты.

Бездна сомнения. Крейклина поразили карты, заставив усомниться в их подлинности. По характеру Крейклиновых мыслей, воспринятых Хорзой перед тем, как он снял шлемофон, мутатор полагал, что Крейклин не слишком поражен воздействием на него, скорее просто дезориентирован. Атака выбила Крейклина из колеи ровно настолько, чтобы он сдал карты в этой партии, – а большего его противникам и не требовалось. Крейклина вышибли из игры.

Воздействие на него, на Хорзу, который пытался быть Крейклином, зная, что никакой он не Крейклин, оказалось куда как сильнее. Так оно и должно было быть. С любым мутатором случилось бы то же самое, наверняка…

Дрожь стала спадать. Он сел и скинул ноги с дивана. Пора двигаться. Уходит Крейклин – значит, нужно уходить и ему.

Соберись‑ка, старина, возьми себя в руки.

Он посмотрел на игровой стол. Победу в партии одержала плоскогрудая женщина. Крейклин смотрел, как она сгребает выигрыш; его ремни были уже отстегнуты. На пути с арены Крейклин прошел мимо обмякшего, все еще теплого тела его последней Жизни, которую отвязывали от стула.

Он пнул мертвеца. Зрители неодобрительно засвистели.

Хорза встал, повернулся и уткнулся в чье‑то твердое, неподатливое тело.

– Теперь я могу увидеть ваш пропуск, господин? – сказала охранница, которую он обманул раньше.

Хорза нервно улыбнулся, чувствуя, что дрожь еще не прошла до конца. Глаза у него были красными, лицо покрылось потом. Охранница смотрела на него без всякого выражения. Некоторые зрители на балконе повернули к ним головы.

– П‑прошу прощения… – медленно сказал мутатор, трясущимися руками похлопывая себя по карманам.

Охранница вытянула руку и взяла его за левый локоть.

– Может быть, вам лучше…

– Послушайте, – сказал Хорза, наклоняясь к ней. – Я… нет у меня пропуска. Дайте я вам заплачу.

Он полез было в карман куртки за кредитами, но охранница ударила его коленкой в живот и выкрутила его левую руку, заведя ее за спину. Сделала она это с таким профессионализмом, что Хорза едва успел подпрыгнуть, чтобы смягчить удар в живот. Он отключил левый плечевой сустав и начал падать, но перед этим свободной рукой легонько царапнул лицо охранницы (и, падая, вдруг понял, что это движение было чисто инстинктивным, совсем необдуманным; по какой‑то причине ему это показалось забавным).

Охранница поймала другую руку Хорзы и зафиксировала обе у него за спиной с помощью замковых перчаток, затем вытерла кровь с лица. Хорза опустился на колени и издал стон – именно так реагировало бы большинство людей с вывихнутой или сломанной рукой.

– Все в порядке, господа, всего лишь маленькая проблема с пропуском. Прошу вас, продолжайте получать удовольствие, – сказала охранница и подняла руку.

Замковые перчатки потащили Хорзу вверх. Он вскрикнул от напускной боли, а потом, подталкиваемый сзади, пошел, опустив голову, вверх по ступенькам прохода.

– Семь три, семь три; мужчина, код зеленый, проход седьмой, – сказала охранница в микрофон на лацкане.

Хорза почувствовал, что она слабеет, как только они вышли в проход. Он пока еще не видел других охранников. Шаги женщины позади него замедлились, стали неуверенными. Хорза услышал, как она вздохнула; пара пьяниц, которые стояли, опершись на автобар, недоуменно посмотрели на них, один повернулся в их сторону на своей табуретке.

– Семь… тр… – начала было охранница, но тут ноги ее подкосились.

Падая, она увлекла за собой Хорзу – замковая перчатка крепко держала его, несмотря на то что тело женщины обмякло. Он вернул на место плечевой сустав, дернулся, поднапрягся. Силовые нити перчатки подались, оставив на его запястьях лишь лиловые синяки, которые тут же начали бледнеть. Охранница лежала навзничь в проходе, с закрытыми глазами, едва дыша. Хорзе показалось, что он царапнул ее ногтем с несмертельным ядом, но ждать и проверять времени не было. Наверняка охранницу скоро начнут искать, а он не мог позволить Крейклину намного опередить его. Собирался тот вернуться на корабль или досмотреть игру до конца, Хорза не знал, но хотел быть поблизости.