История Икс 16 страница

— «Каморра»?

— Они давно искали предлог, чтобы убрать меня, — отчаянно качает головой Марк. — Теперь все на их стороне, так что они смогут убить меня безнаказанно.

— Но почему?

— Потому что, Икс, я совершил самое ужасное, то, чего нельзя делать. Нарушил Кодекс мистерий. Нарушил свои клятвы, вмешался в священный ритуал, обряд пятой мистерии. Не позволил им завершить инициацию.

— Не понимаю.

Марк проводит ладонью по волосам. Вздыхает и потирает лицо. Уставшее и напряженное. Смотрит мне прямо в глаза:

— Икс, когда ты начинаешь ритуал мистерии, новый уровень в посвящении, то должен завершить его, иначе будешь считаться… лишь пассивным вуайеристом в погоне за острыми ощущениями, или еще хуже: могут решить, что ты с помощью мистерий шпионишь за другими. Ты ведь знаешь, там участвует много знаменитых людей. Верность и секретность необходимы.

— Да, — киваю я. — Я их видела: политиков, миллиардеров. Видела их в Венеции…

Слова застревают у меня в горле, логика берет верх.

Политики… Миллиардеры…

Энцо Пазелли.

Ну конечно! Конечно же! Теперь все стало понятно, все встает на свои места. Будто в подземном туннеле наконец открыли люк и секрет лабиринта раскрыт.

Я разгадала загадку мистерий!

— Марк, — говорю я, — преступные группировки организуют мистерии, так?

— Да, — отвечает он. — Наверное.

— «Ндрангета». И «Каморра». Они все устраивают и платят за мистерии. Да?

— Очень похоже на то.

Марк выглядит слегка поверженным. Но я — нет. От правды голова идет кругом. Я встаю и принимаюсь расхаживать из стороны в сторону по тихой и элегантной спальне Марка.

— Я поняла, Марк, — размышляю я вслух. — Мистерии никогда не исчезали, они стали мафией!

— Что, прости? — Впервые Марк выглядит неуверенным. — Что?

— Разве ты не видишь? Вот откуда берет начало «Мафия», «Каморра» и «Ндрангета»!

Подхожу к нему и обхватываю ладонями его красивое лицо. Целую в губы, затем отворачиваюсь и вновь шагаю по комнате — влево, вправо, влево, вправо. Думаю, рассуждаю, озвучиваю свои мысли:

— Подумай сам. Вся история про Испанию — чушь. Тайные криминальные организации Италии произошли от тайных религиозных культов на юге самой Италии. Должно быть, это так! У них та же самая круговая порука, клятвы верности, для мужчин — то же внимание к кровным узам, чести и насилию. Тот же кодекс чести для мужчин, которые хотят свернуть с выбранного пути после посвящения.

— Но… я не понимаю почему… Не могу уловить.

— Это же очевидно. Мы знаем, что мистерии сохранились, так же как древние греки в Калабрии, так же как и рецепт кикеона передавался в Греции на протяжении двадцати веков, но они сохранились именно таким образом! — Смотрю на темный прямоугольник окна. — Здесь на лицо историческая эволюция. Культы мистерий на своей родине — в Южной Италии — ушли в тень из-за христианских верований в четвертом веке нашей эры, но они не исчезли полностью! — Мои глаза широко распахиваются. — Они выжили, стали еще более оккультными, тайными. Величественное и языческое масонство с дикими, жестокими, эротически притягательными ритуалами, которые сопровождаются одурманивающими наркотиками. — Смотрю на фотографии Андреаса Гурски, меня просто распирает от нового знания. — И со временем эти тайные секты, встречаясь в своих тайных местах, превратились в криминальные, бунтарские организации. Естественная прогрессия, они ведь уже противопоставили себя церкви и власти. Им нужны были деньги, чтобы спонсировать ритуалы, поэтому они обратились к преступности: грабежам, вымогательствам, похищениям.

— Потрясающая теория, Икс, — качает головой Марк. — Ты, скорее всего, права. — Он поднимается и подходит ко мне. — Но сейчас это не имеет значения. Этим вечером важно лишь то, что теперь предпримут «Каморра» и «Ндрангета».

— Я знаю, что они делают! — чуть ли не кричу я. — На своих эротических вечеринках они ловят на крючок богатых и знаменитых людей, приглашают их присоединиться, посвящают самых влиятельных и привилегированных. Я видела их, Марк, бывшие президенты, известные финансисты, знаменитости. Таким образом «Каморра» и «Ндрангета» получают власть над элитой. Именно поэтому мафия неискоренима, их защищают свыше те, кто увяз в мистериях.

— Икс, но мы-то с тобой не защищены! — Марк стоит совсем близко, держит меня за плечи, крепко сжимает их. Мне даже слегка больно. — Ты хоть понимаешь, что я говорю? Они собираются убить меня! Я нарушил Кодекс. Им нужен был предлог. Теперь он у них есть, я ничего не могу поделать.

Я потрясенно смотрю на него. Внезапно моя интеллектуальная эйфория рассеивается, полностью растворяется. И вот я здесь, в этой спальне, вместе с мужчиной, которого люблю. И он говорит, что скоро умрет.

— Но мы ведь можем убежать?

— Куда? — ухмыляется и вздыхает Марк. — «Каморра» найдет меня где угодно. Может, ты слышала про Роберто Савиано? [90]

— Журналист, написавший книгу «Гоморра»?

— Которая была полностью про «Каморру». И он по-прежнему скрывается, даже десять лет спустя. «Каморра» ищет его по всей Европе. Икс, я так не хочу, переезжать из одного убежища в другое, из квартирок в Милане, Гамбурге, Мадриде — убегать всю свою жизнь. Убегать от всего, что мне дорого. — Он решительно смотрит на меня и говорит: — Лучше уж я умру. Они убьют меня. Это конец.

Комната погружается в тишину. Марк отходит от меня на несколько шагов и, замерев на середине спальни, застегивает последнюю пуговицу на манжете.

— Марк… — возражаю я. — Марк! Мы должны бежать, делать хоть что-нибудь! Мы обязаны!

— Икс, нам нечего делать.

— Значит, ты позволишь им убить нас?

— Не тебя. Меня…

— Марк!

— Я должен был остановить ритуал, — тяжело вздыхает он. — Я не мог позволить им сделать это с тобой. Ты не хотела этого — не хотела же, да? Что произошло бы тогда?!

— Но я была готова. Я согласилась. Я не хочу, чтобы ты погибал из-за меня!

Марк вновь качает головой и дарит мне свою печальную улыбку. Заправляет рубашку в джинсы, наклоняется и завязывает шнурки. Он делает все до ужаса непринужденно, решительно. Человек, отрешенно готовящийся к казни.

Затем подходит ближе, обнимает меня и крепко целует в губы:

— Икс, правда в том, что я даже в мыслях не могу допустить, что тебя будет иметь еще кто-то. Я не мог наблюдать за тем, как другой мужчина овладеет твоим телом. Я слишком далеко зашел. Слишком далеко в чувствах к тебе. — Он вновь целует меня и наконец, впервые за все это время, говорит: — Я люблю тебя, Икс. Люблю сильнее, чем кого-либо на этом свете. Если ты погибнешь, моя жизнь потеряет смысл. Но если погибну я, а ты выживешь, то я умру с миром, зная, что ты цела и невредима. Поэтому тебе придется уйти.

— Нет!

— Уходи. Ты больше никогда меня не увидишь.

— Марк! — кричу я.

Но кто-то крепко держит меня. Это Джузеппе, еще один слуга и кто-то третий.

Трое мужчин буквально поднимают меня. Я кричу во все горло, кричу на мужчину, которого люблю. Слуги оттаскивают меня от него, уносят, хотя я бешено сопротивляюсь.

— Икс, тебе помогут скрыться. Ты будешь в безопасности, — вздыхает Марк. — Икс, per favore, ricordate di mi.

Несмотря на спокойствие на лице Марка, в его глазах застыли слезы. Это последний раз, когда я вижу моего лорда. Я знаю это. Все, конец. Мужчины выносят меня из спальни.

— Нет, нет, нет! Марк!

Но дверь в комнату закрылась, он недосягаем. Я лишь слышу его последние слова. «Помни меня».

Я изгнана из палаццо в очень мягкой форме. Джузеппе и его друзья с необыкновенной заботой и даже нежностью несут меня к входной двери и оставляют на улице — красноглазую, растрепанную, злую, безутешную.

Предлагают подвезти меня, но я качаю головой. Просто стою там. Молча. Дерзко. Отказываюсь двигаться с места. Рыдаю.

Дверь закрывается перед моим носом, но я иду прямо к ней и стучу огромным древним кольцом. Еще раз. Никто не отвечает. Четвертый раз, пятый. Поднимаю и опускаю металлическое кольцо, отполированное до блеска сотнями посетителей разных веков, богачами и бедняками, знатными и низкого происхождения. Наконец Джузеппе нехотя открывает дверь. Вздыхает и с состраданием смотрит на меня, затем качает головой:

— Простите, Икс. Мне очень жаль. Но вы больше никогда не сможете увидеть синьора. Это его приказ.

— Но, Джузеппе, нет. Джузеппе… прошу… прошу…

По щекам снова бегут слезы. Мимо по Кьяйя гуляют прохожие, они с любопытством смотрят на американку, которая плачет и кричит у дверей Палаццо Роскаррик. Пускай смотрят. Какая разница?

Сейчас ничто не имеет значения.

— Джузеппе, ты должен что-нибудь сделать! Уговори Марка изменить свое решение. Я хочу быть вместе с ним. Что бы… что бы ни произошло. Я хочу быть с ним.

— Per favore. Это от синьора Роскаррика. Вы сможете уехать, вы будете в безопасности.

Джузеппе пытается всучить мне большую пачку денег. Беру деньги, презрительно смотрю на них и сквозь дверь кидаю всю пачку в парня. Повсюду, как конфетти, сыплются оранжевые купюры в пятьдесят евро. Джузеппе даже не моргает. Наклоняется и поднимает одну банкноту. Вкладывает ее мне в руку, зажимает мои дрожащие пальцы.

— По крайней мере возьмите такси, signorina, — говорит Джузеппе.

Затем он закрывает дверь. Я знаю, снова она не откроется. Никогда больше. А если и откроется, то определенно не для меня. Но я все равно несколько раз бью по ней кулаком, тщетно.

Через полчаса слезы останавливаются, а потрясение понемногу проходит. Более сильные и гнетущие чувства берут верх. Останавливаю такси и забираюсь внутрь. Говорю водителю ехать до Санта-Лючии. Затем заглядываю глубоко внутрь себя, исследуя образовавшуюся там темную пустоту. Будто хирург, смотрящий на снимок ужасной опухоли. Или ювелир, заметивший недостаток в драгоценном камне.

Я знаю, эта опаляющая сердце печаль теперь со мной на всю жизнь. Навсегда. Она уже поселяется в моей душе, будет делить со мной квартиру, занимать все сознательные часы моего времени. Когда я проснусь или лягу спать, она будет рядом. Это ужасная и непрекращающаяся печаль потери кого-то любимого, кого-то, кто был больше чем другом.

И как-то утром я проснусь, и печаль заговорит.

— Сегодня тот самый день, — скажет она.

Я включу телевизор или куплю газету «Коррьере делла Сера» и узнбю неизбежные новости: Марк Роскаррик, «molto bello e scapolo» лорд Роскаррик, мертв.

Убит наемным убийцей. Застрелен на виа Толедо семнадцатилетним наркоманом из Секондильяно, малолеткой на небесно-синем мопеде «Веспа». Застрелен из-за сотни баксов. И тогда печаль станет еще глубже, просочится в кости, завладеет душою.

— Grazie.

Отдаю деньги таксисту, он смотрит на мое заплаканное лицо и ласково говорит по-итальянски:

— Signorina? S’ è persa? Sta bene? Posso aiutarla? [91]

Он хочет помочь. Проявляет внимание. Я вкладываю ему в ладонь купюру в пятьдесят евро, поворачиваюсь и убегаю в квартиру. Поднимаюсь по лестнице, захлопываю за собой дверь и снова рыдаю. Возможно, слезами я доведу себя до смерти: если наступит обезвоживание.

Видимо, рыдаю я громко, потому что вскоре слышу стук в дверь и робкий голос Джесс:

— Икс? Что с тобой?

— Ничего.

— Икс? Ты плачешь. Что случилось? Что-то ужасное? Открой дверь.

Я сижу на полу своей дурацкой квартиры на Санта-Лючии в дурацком Неаполе. Я вне себя от горя. Не знаю, что мне делать — говорить или думать. Смотрю на балкон. Вдруг в голове появляется мысль: как просто было бы пересечь комнату, забраться на балконные перила, взглянуть на Капри, залитый лунным светом, а потом — так легко — случайно соскользнуть вниз, упасть. Тогда печаль пройдет.

Я с потрясением возвращаюсь к реальности. Опасные мысли. Мне нужно успокоиться, нужно с кем-то поговорить. У двери ждет Джесс.

Я поднимаюсь, вытираю с лица слезы и открываю дверь. Подруга стоит на пороге. На ней белые джинсы и голубой топ, а еще широкая терпеливая улыбка. Но, увидев мое лицо, Джесс тут же говорит:

— Черт побери, Икс. Черт побери!

— Джесс…

Молча отступаю в комнату, подруга заходит внутрь. Поворачивается ко мне, и полминуты мы просто обнимаемся. Затем она идет на мою нелепую маленькую кухоньку и делает чай — чашечку британского чая. На кухне, где меня целовал и раздевал Марк в ту первую великолепную ночь.

Нет! Нужно остановить поток мыслей. Они словно солдаты, берущие штурмом крепость, пытающиеся пробиться внутрь. Если я пропущу хоть одну, то они полностью захватят мое сознание. Тогда я пропала.

Джесс передает мне чашку с чаем и садится на пол рядом. На кружке изображено побережье Амальфи. Напоминание о маме: туда она поехала в отпуск, кажется, сотни лет назад. Мамочка. Может, позвонить ей? Хочу к маме. Моя сердечная рана слишком тяжела, хочу к маме!

— Так, — говорит Джесс и отпивает чая, затем пристально смотрит на меня. — Признавайся, Икс. Расскажи все.

Делаю большой глоток обжигающего чая. Еле сдерживаю слезы. Ставлю чашку на пол и смотрю на Джессику. А потом рассказываю, по крайней мере, то, что ей нужно знать. Говорю, что Марк нарушил Кодекс мистерий и теперь «Каморра» придет за ним, потому что «Каморра» и «Ндрангета» заправляют мистериями. Затем, хлебнув еще чая, стараюсь не расплакаться. Хватит плакать, хватит! Говорю, что Марк выгнал меня, выставил, отверг. Он считает себя пропащим человеком, которого скоро убьют. Поэтому он хочет, чтобы я ушла, была в безопасности, навсегда.

Замолкаю.

Джессика качает головой, вижу тревогу на ее красивом лице.

— О боже, бедняжка Икс, — произносит подруга без тени сарказма. — Бедный Марк!

Она затихает и смотрит на ночное небо за окном. Вдалеке слышен треск фейерверков, будто оружейных выстрелов. Может, какой-нибудь гангстер «Каморры» празднует в Испанском квартале освобождение из своей же тюрьмы.

— Знаешь, — приглушенно и грустно говорит подруга, — на днях я слышала историю про Испанский квартал. Откуда он получил свое название. — (Я молчу.) — Помнишь улицу в центре квартала, Вико-Лунго-дель-Джельсо? «Джельсо» означает тутовник… — (Я никак не реагирую.) — Он получил свое название от испанских солдат, которые испачкали форму, занимаясь любовью с местными девушками на траве. — Джессика поднимает на меня взгляд. — Трава была засыпана ягодами тутовника… Вот что испачкало их одежду. Вот откуда это название. — Джессика снова смотрит в чашку. Вижу слезы и на ее лице. — Значит, между нами с Джузеппе тоже все кончено. — Она встает, делает глоток чая и качает головой: — Брр! Хватит, хватит, хватит! — Затем наклоняется и гладит меня по коленке. — Мы должны быть сильными.

— Сильными.

Она беспомощно пожимает плечами:

— Еще более сильными. Икс, я знаю, это ужасно, чертовски ужасно, но если все так плохо, как говорит Марк, если он и вправду… если они… В смысле… Ты же знаешь, какой безжалостной может быть «Каморра».

Киваю. Отрешенно.

— Если он и впрямь нарушил их ужасные законы, — добавляет Джессика, — тогда они… они точно…

— Пристрелят его.

— Тебе лучше не влезать в это. Правда. Он поступает правильно, хорошо, благородно. Ведь, Икс, ты тоже в опасности, в большой опасности. — Подруга тяжело вздыхает. — Как бы это ни огорчало, Марк пытается спасти тебя от… ну… только Бог знает от чего.

— Но, Джесс… — Я пристально смотрю в ее добрые карие глаза. — Джессика… я люблю его!

Следующие недели проходят в бреду. Каждое утро я просыпаюсь с тяжелым сердцем, на душе печаль. Печаль в моем капучино, печаль в макиато, печаль в эспрессо, привкус печали повсюду, в каждом съеденном мною пирожном, sfogliata, bigne [92], baba [93]. Ощущаю печаль и в дешевых креветках, что я ем на ужин, fasolari, maruzielle, telline [94].

Вкус печали полон горечи. Он все портит. Он отравляет мой мир. Это черное солнце, нависшее над Кампанией.

Иногда я все же пытаюсь увидеться с Марком, несмотря ни на что: в одиночку иду к Кьяйя, останавливаюсь возле огромной двери Палаццо Роскаррик. В эту самую дверь я впервые постучала, придя сюда несколько месяцев назад. Тогда Марк смеялся и шутил, и я увидела лестницу для кавалеристов. Но теперь либо никто не отвечает мне, либо открывает совершенно новый слуга, молчаливо смотрит на меня и захлопывает дверь.

Бывает, что я звоню Марку на мобильник. По тридцать раз за два часа. Затем его телефонный номер и вовсе умирает, а автоответчик женским голом говорит мне по-итальянски: «Абонент недоступен». Отправляю электронные письма, но ответа не приходит. Письма возвращаются с сообщением, что этого адреса не существует.

Тогда я пишу длиннющие письма от руки, на промокшей от слез бумаге. Но они также остаются безответными и возвращаются ко мне запечатанными. Он даже не открыл конверта? Хотя бы одно письмо?

Но еще хуже то напряжение, что я испытываю по утрам, когда иду к газетному киоску на виа Партенопе, говорю «buongiorno» продавцу, он смотрит на меня и тоже говорит «buongiorno», а потом дает ежедневный выпуск «Иль маттино».

Мне совсем не хочется читать эту газету, я ее ненавижу, но именно здесь могут быть статьи о неаполитанском криминале. Это смелое и беспощадное издание, рассказывающее о бесчисленных жертвах в мелких территориальных войнах Скампии, убийствах из-за наркотиков в Форчелле. Если я хочу узнать, случилось ли что с Марком, то найду это именно там. Письменное подтверждение. С фотографиями.

Итак, каждый день я возвращаюсь в квартиру, лихорадочно пролистываю страницы, смотрю на фотографии мужчин — некоторые распростерты возле обшарпанных кафе в Мьяно, из их тел, словно нефть, течет темная кровь. Кто-то сидит в машине в Марильяно с аккуратным пулевым отверстием во лбу. Чьи-то окоченевшие трупы находят в бесконечных грудах неаполитанского мусора отеля «Чентро сторико». Просматривая фотографии, я думаю: «Это он, Марк? Вот как все закончилось? Неужели все закончилось?»

И каждый раз моя рана становится шире, каждый раз, когда я понимаю: нет, это не Марк, но каждый раз я знаю, что скоро настанет тот самый день. Я совершу последнюю траурную прогулку до киоска на виа Партенопе, скажу «buongiorno» продавцу, отдам ему несколько монет, открою ужасающие страницы «Иль маттино» и увижу Марка.

Мертвым.

Наконец, теплым вечером в начале сентября, когда я пребываю на грани саморазрушения или превращения в кого-то, кем не хочу быть, когда боль становится невыносимой, я иду по тенистым тротуарам Кьяйя до Палаццо Роскаррик. Это последняя попытка, а потом… Что потом? Что я смогу сделать? Не знаю.

Заворачиваю за угол — и сердце мое обрывается. Палаццо Роскаррик выглядит иначе: на двери висячий замок. Окна закрыты ставнями. Ни единого признака жизни. На стене вывеска: «Продается».

Не знаю, что именно это значит. Возможно, Марк уже мертв и все держится в тайне. Такое часто случается. Как вариант, он куда-то сбежал, в Южный Тироль, Лондон, Нью-Йорк, Бразилию, и продает дом, чтобы скрываться и дальше. Мне хочется плакать только оттого, что этот чудесный дом заколочен досками и выставлен на продажу. Но на этот раз мои эмоции на пределе, я в отчаянии, опустошена. И отвергнута.

Я приняла, что он навсегда ушел из моей жизни. Не важно, умер он или уехал. Какое это имеет значение? Теперь я думаю, мне пора спасаться самой. Возможно, Джессика права, я тоже в опасности. Я слишком многое видела.

Устало плетусь к своей квартире, поднимаю телефон, чтобы позвонить маме в Сан-Хосе. Она уже несколько недель звонит мне и пишет, спрашивая, все ли со мной в порядке. Наверное, ее материнское чутье подсказало, что дела у меня пошли наперекосяк. Но что именно не так, она вряд ли может догадаться. По понятным причинам я не хочу рассказывать ей. Не могу рассказать. Не зная ничего о мистериях, она будет в полной растерянности, а эту часть истории я совершенно не могу раскрывать. И не потому, что стыжусь, наоборот, потому что все слишком запутано и я больше не могу думать об этом.

В далекой Калифорнии звонит телефон.

— Алло? — отвечают на звонок.

— Привет, мам.

— Милая! — В ее голосе притворное веселье. — Александра, дорогая, как здорово, что ты позвонила. Как ты там? Мальчики постоянно спрашивают про тебя, и папа только утром сказал, что…

— Мам, — прерываю я ее на полуслове, — я возвращаюсь домой.

Мама на мгновение замолкает. Вежливо и заботливо. Она знает, что я многого недоговариваю, но не хочет допытываться, если я сама не желаю рассказывать.

— Ладно, милая, ладно. Ты… закончила свою работу?

— Да, закончила. Теперь хочу приехать домой. — С трудом сдерживаю слезы.

— Хорошо, дорогая. Только скажи номер рейса. Мы заберем тебя в аэропорту! Папа будет так счастлив! Мы сильно соскучились по тебе.

Она еще некоторое время про что-то щебечет, потом я говорю, что мне нужно забронировать рейс, и завершаю нашу беседу. Выхожу в Интернет и заказываю билет на самолет. Вылет завтра, днем. Меньше чем через сутки я улечу домой и больше не вернусь сюда.

На следующее утро упаковываю вещи. Это не отнимает много времени, потому что всю чудесную одежду, что купил мне Марк, я оставлю здесь. Джессика приходит помочь, и я предлагаю эти вещи ей, но она качает головой. Я полностью понимаю ее. Виновато говорю: «Прости».

— Не глупи, Икс, — отвечает она. — Позволь проводить тебя до аэропорта, помочь. Я буду очень скучать.

Ее лицо омрачено печалью. Печаль повсюду. Садимся в такси и петляем среди оживленного неаполитанского движения. Останавливаемся возле терминала, и я регистрируюсь на рейс. У стойки регистрации Джессика так крепко обнимает меня, будто мы больше не увидимся. Машем друг другу на прощание. Прохожу паспортный контроль, показываю свой посадочный талон. Вот и все, думаю я. Прощай, Неаполь. И даже не arrivederci. Прощай! Навсегда. Adieu! Дешевая песня, вызывающая самые сильные эмоции.

Мой вылет через два часа. Сижу на неудобной металлической скамье, пью макиато из пластикового стаканчика и заглядываю в пустоту своего будущего. Читаю пестрый рекламный плакат вина «Таураси», что висит на стене. Думаю обо всех винах, что выпила здесь. Обо всех блюдах, что попробовала. С горечью думаю об этом временами жестоком, временами отвратительном месте, с его красотами, вином, историей, величием, его dolce vita [95]. Потрясающая еда и ужасная жестокость.

Думаю о маленьких улитках, которые здесь продаются. Babalucci. Я их так и не попробовала! Это уже чересчур.. Babalucci!

Вскакиваю на ноги, словно пораженная молнией.

Что же это такое? Почему я сижу здесь? Почему пялюсь на эту стену?

Ведь в моих силах еще кое-что сделать!

Бегу назад, сквозь паспортный контроль, чуть ли не крича от нетерпения. Охранники пожимают плечами и вздыхают, выпуская меня обратно в толчею аэропорта. Останавливаюсь возле регистрационной стойки, требую, чтобы немедленно вернули мой багаж. Я не еду в Америку. Не лечу в Калифорнию.

Я остаюсь. Ведь если Марк жив, если он где-то там, возможно, есть способ его спасти.

Мои руки дрожат, когда я поднимаю телефон и, путаясь в словах, прошу дать мне номер ресторана в Плати, Калабрия.

Апатичная женщина на другом конце линии диктует нужный номер.

— Due, due, sei, cinque… [96]

Записываю цифры на посадочном талоне, затем отключаюсь и звоню по данному мне номеру. Сейчас обеденное время. Он будет там, обязан быть там!

— Si? — отвечает осторожный юношеский голос.

Запинаясь, излагаю, что мне нужно. Говорю, что меня зовут Икс, Александра Бекманн. Что я девушка Марка Роскаррика.

Затем спрашиваю, могу ли я поговорить с Энцо Пазелли.

На другом конце линии сразу же затихают. Я слышу шум ресторана: разговаривающих официантов, звон посуды и столовых приборов.

Затем отвечает дрожащий старческой голос, находящийся от меня за три сотни миль.

— Здравствуйте, Александра. — Это Энцо Пазелли. Я хочу задать вопрос, но мужчина обрывает меня. Сдержанно смеется. — Я знаю, почему вы позвонили.

— Правда?

— Конечно.

Несколько секунд я молчу, ведь дальше я задам жуткий вопрос:

— Энцо, пожалуйста, скажите мне: Марк Роскаррик жив?

Энцо не отвечает. Я лишь слышу его дыхание. Беспомощно смотрю сквозь зеркальное стекло аэропорта на шумных таксистов. Двое из них спорят, сложив руки на груди и высоко задрав голову, будто Муссолини из кинохроники.

Наконец Энцо подает голос:

— Да, думаю, он жив.

По телу, словно адреналин, разливается облегчение.

— Но откуда вы знаете? — Мужчина ничего не говорит, но я настаиваю на ответе: — Энцо, откуда вы знаете, что он жив?

— Мисс Бекманн, прошу вас. Я же говорил вам, это моя работа знать все про всех. — Голос на некоторое время пропадает, я слышу его лишь вдалеке. Энцо говорит с кем-то на калабрийском, может, отдает приказ убить кого-то или же заказывает еще ricotta calabrese [97]. Затем вновь обращается ко мне: — Что вы хотите от меня, Александра? Чтобы я спас вашего бойфренда?!

— Да! Именно этого! Прошу вас, синьор Пазелли. Я знаю, что это вы заправляете мистериями. Я все поняла. Вы, «Каморра», «Ндрангета», вы контролируете все: процесс посвящения, кикеон, ритуалы. Поэтому вы были в Рогуде, не только из-за перемирия с Марком.

Я ожидаю, что моя речь слегка собьет Энцо Пазелли с толку, даст мне небольшое преимущество, но его ответ спокоен, как никогда:

— Но, Александра, вы же знаете, что Марк сделал на пятой. Он нарушил Кодекс. «Каморра» скоро убьет его, он это знает, мы это знаем. Так уж обстоят дела. Так принято. Это неизбежно, простите.

— Я снова пройду пятую! Позвольте мне! Пускай делают со мной что хотят, Энцо, они могут… — Пытаюсь контролировать свои слова, но эмоции бьют ключом. — Я сделаю все, что хочет «Каморра». Вы можете, я знаю, вы же capo di tutti capi [98] «Ндрангеты». «Каморра» боится вас, как никого другого.

Вот. Это мой последний шанс. Единственная надежда. Гамбит. И опять тишина. Снаружи все еще спорят таксисты под нескончаемым сентябрьским солнцем. Вечное лето. Энцо Пазелли прокашливается и ровным голосом говорит:

— Уже слишком поздно.

— Прошу вас!

— Александра, это не ваш грех. Насколько я знаю, вы были готовы подчиниться пятой мистерии. Роскаррик нарушил Кодекс. Теперь слишком поздно.

— Но…

— Что — но, Александра? — перебивает он меня.

— Я сделаю что угодно! Что угодно! Прошу… помогите мне… помогите.

Он делает вдох и выдох. Затем говорит по-итальянски с кем-то из своих помощников, приказным тоном. Вздыхает, кашляет и вновь обращается ко мне:

— Вы действительно готовы сделать что угодно?

— Да! Да! Что угодно!

— Но… — Он на мучительную секунду замолкает. — Хорошо, Александра. Va bene, va bene… [99] Пожалуй, есть одна штука, которую вы в состоянии сделать и которая может повернуть ход событий. Ситуация способна измениться в вашу пользу. Но придется проявить смелость.

— И что это?

— Шестая мистерия. Вы обязаны пройти шестую.

Двадцать девять часов спустя вновь сижу в своей квартире. Маме я сообщила, что отложила возвращение на несколько дней из-за «обстоятельств». Она жаловалась и расспрашивала меня с явной тревогой в голосе, но я проигнорировала ее вопросы. Джессика тоже в недоумении, но я подсунула ей выдуманную историю. Она знает, что все это сказки, однако ничего не спрашивает. Она хорошая подруга.

В ответ на мою ложь она готовит для меня обед и наливает красного вина. Я очень люблю Джесс. И очень люблю маму.

Но насколько сильно я люблю маму?

Хороший вопрос, ведь в голове до сих пор крутятся слова Энцо Пазелли.

«Шестая не похожа на прочие мистерии. Она не эротична, а опасна. Шестая может убить вас. Мало кто из посвященных, узнав об опасностях, отваживается на шестую. Но только шестая приведет к истинному катабазису. Истинному освобождению».

Что все это значит? Я умру? Готова ли я рискнуть жизнью ради спасения Марка?

Да.

Смотрю на часы — семь вечера. Встаю и выхожу на балкон квартиры, которую я уже вроде бы освободила. Хозяин придет завтра, чтобы убедиться, что я выехала, но меня уже здесь не будет. Вечером за мной приедут люди Энцо.

Сентябрьские сумерки внезапно ложатся на Неаполь, все становится призрачным и туманным, будто сфумато [100] на картине периода Ренессанса. Остров Капри выглядит нереальным. Молочно-белое пятно на горизонте. Волнующее и печальное зрелище.

В дверь звонят. Возвращаюсь в квартиру, нажимаю на кнопку домофона. На пороге появляются трое симпатичных и встревоженных юношей. Они мне почти ничего не говорят. Самый младший смотрит с жалостью — если не хуже — и учтиво провожает меня вниз. На мне обычные джинсы и футболка, черная джинсовая куртка. В руках косметичка, нелепость какая. Там туалетные принадлежности, зубная щетка, губная помада. О чем я только думала? Я же не на уик-энд еду в какой-нибудь приозерный отель.

Я собираюсь пройти шестую и последнюю Дионисийскую и Элевсинскую мистерию. Я на пороге истинного катабазиса. Что бы со мной ни случилось за следующие сутки, это изменит меня навсегда. Может, даже убьет. Но зато спасет Марка.

На виа Санта-Лючия припаркован большой темно-синий фургон. Меня сажают сзади, там даже есть одеяла и подушки. Один из мужчин протягивает мне таблетку.

— Что это? — спрашиваю я.

— Сон. Спать, — неуклюже отвечает мужчина. Он очень плохо говорит по-английски.

Беру таблетку и предложенную мне бутылку воды. Проглатываю пилюлю и завинчиваю крышку.

— А теперь это, — говорит юноша и поднимает черный капюшон, как у палача.

Конечно же, они завяжут мне глаза. Я послушно позволяю надеть на себя капюшон и погружаюсь во тьму. Я по-прежнему могу комфортно дышать. Даже напротив, эта защитная черная оболочка успокаивает.