История Икс 10 страница
Что это за напиток? В одном месте, в «Гимне Деметре» Гомера, даже дается рецепт кикеона: ячменная вода, мята и глекон.
Но конечно, никто понятия не имеет, что такое глекон.
Постукиваю ручкой по блокноту. Незнание меня раздражает, но, с другой стороны, подталкивает двигаться дальше.
Что бы я ни искала, везде натыкаюсь на пробелы, на большой знак вопроса. Чего-то не хватает. Что-то по-прежнему неизвестно. Каков точный рецепт? Как они хранили все в тайне? К тому же столько времени?
Согласно книгам по истории, два семейства элевсинских священников, которые передавали знания о мистериях от отца к сыну и от матери к дочери, смогли хранить этот секрет два тысячелетия. Две тысячи лет! Внушительно!
Либо его готовили особым образом, либо священники сами не до конца все понимали.
Слышу, как возвращается с уроков Джессика. Она резко хлопает дверью и, напевая, направляется в душ. Мне даже не надо смотреть на часы, знаю, что сейчас около пяти. Через час или два приедет Марк, чтобы выкрасть меня. Обожаю эти похищения. Похить меня, лорд Роскаррик, прошу. Сегодня вечером он снова ведет меня на ужин, но говорит, что сперва хочет показать кое-что в Неаполе: места, где я еще не была. Опять смотрю на свои записи и жую ручку, слишком поздно понимая, что паста попадает мне в рот.
Я перестаю жевать ручку и пишу следующий отрывок:
«Очевидно, существовал тайный наркотик или напиток, являющийся неотъемлемой частью обрядов. Наверное, он приводил к некоему мощному озарению, которое делало боль от инициации в мистерии — а они были как болезненными, так и приятными — довольно сносной. Но в чем заключалась последняя, пятая мистерия? Что это было за озарение? Что такое катабазис?»
Я останавливаюсь и перечитываю последние записи. Они относятся к правилам о соблюдении секретности мистерий.
«Согласно законам Афин и Рима, считалось серьезным преступлением рассказывать про то, что происходит на мистериях в Элевсине. В 415 году до н. э. произошло разглашение информации о мистериях афинской элитой, что привело к жестоким мерам. Раскрывших тайну подвергли пыткам и убили».
Подвергли пыткам и убили?
Вся эта информация мучает и искушает меня. Самое привлекательное то, что, кажется, мистерии сохранились в своем первозданном виде. А теперь я — Александра Бекманн, скромная студентка из Дартмута, — приблизилась к разгадке тайны греко-римских мистерий.
Я отгоняю докучающие голоса, раздающиеся в моей голове, и пролистываю последние страницы блокнота. Голоса эти кричат, что мистерии опасны!
Ой да ладно! Они существуют не один век. И я всего лишь провожу исследование. Правда ведь?
Да. Поднимаюсь с кровати, пора собираться. Джесс уже перестала напевать, а значит вышла из душа. Пришло время помыться и мне. Я уже поняла, что система водоснабжения в наших квартирах не может справиться одновременно с двумя душами.
Вдруг звонит телефон. Это Марк.
— Buona sera.
— Икс… Как ты?
Я несколько секунд молчу. Его нежный глубокий голос, в котором слышны веселые нотки, делает меня на несколько градусов счастливее. Я по-прежнему не знаю, как это работает. Всего лишь голос. Но голос Марка.
— Я закончила. Узнала все, что смогла, о ритуалах Элевсина.
— Впечатляет.
— Ты знал, что я мист? Так греки называли участника инициации, который еще не прошел все обряды. Они считали, мистерии настолько серьезны, что даже не давали им имен, а называли Ta Hiera: священные.
Марк хвалит меня за старания. Очень вежливо. Я смотрю из окна на солнце, нависшее над отелем «Эксельсиор».
— Икс, ты действительно потрудилась на славу.
— Да. Этим я и занимаюсь.
Слегка замешкавшись, он все-таки говорит:
— Вообще-то, есть одна цитата, которая может оказаться полезной для тебя.
— Продолжай.
— «Счастлив тот, кто, увидев это, сходит в подземный мир: ему ведом и конец жизни, и ее благодатное начало».
— О! — восклицаю я. — Здо-о-о-о-орово! Чья она?
— Пиндара, греческого поэта. Он говорит о последней мистерии.
— «…в подземный мир…» Ничего себе!
Беру ручку и записываю имя Пиндар в своем блокноте.
— Carissima…
— Да… — слушая вполуха, говорю я.
— Ты получила мой подарок?
Я замираю, откладываю ручку в сторону:
— Да, получила.
Он у меня на столе. Небольшая плоская коробочка, обернутая дорогой серебристой бумагой. Подарок прибыл еще утром.
— Я пока не открывала его. Что там? От твоих подарков можно потерять голову, Маркус.
Он вежливо и сдержанно усмехается:
— Открой.
— Сейчас?
— Per favore.
— Хорошо-хорошо.
Я тянусь к коробочке, возвращаюсь к кровати и опираюсь спиной на подушки. Быстренько развязываю бант и срываю красивую обертку. Внутри обыкновенная серая коробка. Открываю ее и смотрю на предмет, покоящийся на мягком поролоне. Прижимаю мобильник к плечу:
— Что это?…
— Тебе нравится?
— О да! — отвечаю я. — Всегда о таком мечтала. — Замолкаю. — Так что это?
— «Байбуре-та».
— Алло?
— Это вибратор, carissima. Самый лучший вибратор в мире, из Японии.
Хоть я и одна в комнате, но все равно краснею. И очень сильно.
— Но он… э… а… не выглядит как вибратор. А как… — Беру блестящий металлический предмет из коробочки. Он на удивление тяжелый и имеет изящную форму. — Выглядит как орудие пыток для эльфов.
— Опробуй его.
— Марк!
— Пробуй же.
— У меня для этого есть ты.
— Всего лишь попробуй… Один раз.
Хмм… Стоит ли? Я хихикаю как ненормальная. Но по-прежнему заливаюсь румянцем.
Зажимая телефон подбородком, я верчу в руках секс-игрушку. Местами металл серебристый, почти прозрачный. А это что? Жемчужины или блестящие металлические шарики? Никогда раньше не пользовалась вибраторами. Знаю, что у Джессики он есть, я даже восхищалась им, хихикала вместе с ней, а потом напрочь забыла. Но этот выглядит иначе. Намного меньше, тяжелее и особенной формы. И без сомнения, намного дороже. Но я, кажется, начинаю понимать, как он работает. Нужно поместить его туда…
— Марк, я почти полностью одета.
— Тогда разденься.
— Si, Celenza!
— Икс, это не мистерия.
— Знаю. Мне просто нравится называть тебя Celenza. Нравится, когда ты приказываешь мне. Но только в сексе. Сделаешь что-нибудь такое в ресторане — и получишь кулаком в нос, Марк Роскаррик.
Он снова смеется. Мне нравится смешить его.
— Я положу телефон на кровать, милорд. Не отключайтесь.
Быстро снимаю джинсы. Потом сбрасываю трусики, возвращаюсь на кровать и снова прижимаю телефон к плечу. Беру вибратор:
— Хорошо, Celenza. Поехали!
— Нажми кнопку в самом низу, черную.
Я нахожу маленькую аккуратную кнопочку. Внутри предмета загорается красный свет, но более примечательна довольно сильная вибрация. Конечно, для меня такое не новость, но это совсем не похоже на грубое жужжание секс-игрушки Джесс.
— Боже мой. Он живой!
— А теперь используй его.
Я колеблюсь. Неужели я действительно буду это делать?
— Но, Марк, я не совсем уверена…
— Прикоснись серебряным кончиком к своему маленькому сладкому клитору.
Сначала я просто пялюсь на игрушку. Затем медленно раздвигаю голые ноги. Моя великолепная татуировка темно-лиловым узором выделяется на белой коже. Вибратор похож на маленького зверя, живого, дикого, рычащего. Жаждущего выполнить свое предназначение.
— Прижми его к клитору.
После небольшой паузы я отвечаю:
— Si, Celenza.
Закрываю глаза и прижимаю гладкий изогнутый металлический кончик к клитору. К своему возбужденному лону.
Ощущения просто зашкаливают.
— О боже!
— Не надавливай слишком сильно.
— Хорошо, мне хорошо… но так странно…
— Попробуй еще раз. Теперь медленно, очень медленно.
Я вновь прижимаю вибратор к клитору. На этот раз нежнее.
Меня пронзает молния наслаждения, идущая из промежности и разрывающая все тело от удовольствия.
— А теперь подумай обо мне, carissima.
— Уже думаю, — отвечаю я, и это правда. Перед моими закрытыми веками предстает образ Марка.
— О чем ты думаешь?
Вибратор тихонько жужжит.
— О тебе, — вздыхаю я. — Тебе. Глубоко внутри меня.
— И что я делаю?
Все мое тело горит, но не от стыда.
— Ты трахаешь меня.
— Жестко трахаю?
— Очень жестко. Твой… твой член внутри меня. Обожаю твой член. Но… ах… — Ощущения переполняют меня. Мне слишком хорошо. Хочу, чтобы это не заканчивалось.
— Осторожнее, подожди секунду… Поговори со мной. Александра, как именно я трахаю тебя?
— Сзади. И ты не обнажен.
— Нет?
— Нет, а я — да. Ты пришел ко мне, Марк, сорвал с меня одежду, бросил на кровать, развел ноги, грубо — у меня не было выбора, о мой бог…
Вибратор по-прежнему жужжит. Теперь я понимаю, как он работает. Я крепко зажмурилась, сердце бешено бьется в груди, но я прекрасно понимаю, как он работает. Вторая часть входит в мою промежность, неглубоко, но этого достаточно.
— О боже!
— Я раздел тебя догола.
— Да-да, а теперь грубо трахаешь меня и называешь своей девочкой.
— Моя девочка…
— Я беспомощна, ты внутри меня…
— В тебе?
— Да-да. Во мне, глубоко внутри. Глубоко, так глубоко…
— Я внутри тебя…
— Внутри, так глубоко, так… Это единственное, что я чувствую. Твой член глубоко внутри меня. Но… Ммм…
— Стой!
— Не могу.
— Carissima…
Я едва могу говорить. Вибратор совсем как живой и доставляет мне незабываемое удовольствие. Восхитительно!
— Ты трахаешь меня, жестко, мне больно, но мне нравится, нравится, мне нравится… Обожаю… Я… обожаю это, обожаю.
— Но не только это…
— Ммммммарк…
— Нажми на вторую часть, там, внизу.
— Где? Я… я… я не знаю… Ах да… — Я вижу, да, теперь вижу. Он говорит о моей промежности. И еще ниже. Пока я думаю об этом, вибратор проскальзывает внутрь. Анально. Я даже не шевелила его. — Ох…
Через двадцать минут я забегаю в ванную, включаю воду и встаю под горячий душ.
Игрушка уже помыта, насухо вытерта и убрана обратно в коробку. Я будто прячу вибратор под замок. Этот опыт слишком будоражащий. Но я рада, что Марк подарил мне эту штучку. Лучше ее, чем машину.
Подставляю лицо под струйки воды и не могу сдержать улыбку. Хорошо, как же хорошо! Я мою низ живота божественным мылом, подаренным Марком. Он говорит, его привозят из небольшого монастыря Санта-Мария-Новелла, что в самом сердце Флоренции. Очевидно, это мыло изготавливается монахами и монашками с четырнадцатого века.
Легкий цветочный аромат, очень чувственный, ручная работа, нежная забота о коже. Пена словно благоухающие облака. Sapone di Latte! [63] Я использую его при каждом случае. Возможно, даже слишком часто, хотя один кусок мыла стоит 50 долларов.
Спасибо, Марк. Спасибо тебе за все.
Теперь я чистая и освежившаяся. Голышом выхожу в спальню, волосы завернуты в полотенце. На мгновение критически смотрюсь в единственное зеркало до пола. Щипаю себя за бок. Я что, прибавила в весе? Неужели вся эта божественная еда Кампании в роскошных ресторанах Неаполя превратит меня в толстуху?
В дверь звонят. Я набрасываю платье и решаю, что мне совершенно неважно, набрала ли я пару фунтов. Ведь я не стану толстой. В этом и есть чудо средиземноморской жизни. Ем все, что хочу, а плавание и в особенности секс держат меня в форме.
Раздается второй звонок. Вместо того чтобы ответить по домофону, я бегу вниз, босая и с мокрыми волосами. Распахиваю дверь, впуская теплый летний воздух и улыбающегося Марка. Он стоит на пороге в джинсах и белой рубашке. Я буквально прыгаю в его крепкие объятия, так что он даже отступает на виа Санта-Лючия. Целую своего лорда Роскаррика, скрестив ноги у него на талии.
Мы страстно целуемся. Я веду себя как семнадцатилетняя девчонка. Мне плевать! Чувствую себя на семнадцать. Я влюблена. А высоко над Капри повисла луна.
— Привет, Икс, — говорит Марк, ставя меня на землю.
— Привет, Марк, — улыбаюсь я. — Очень рада тебя видеть.
— Значит, игрушка тебе понравилась? — улыбается он в ответ.
— Ох уж эти чокнутые японцы. Что за люди такие!
— Я купил ее, чтобы ты не скучала в одиночестве.
— Марк, мы видимся с тобой каждый день. И ты спишь со мной дважды за день.
— Но иногда у меня возникают дела. В любом случае… — указывает он на припаркованный «мерседес». — А сегодня хочу показать тебе нечто особенное.
— Что именно?
Я представляю восхитительный ужин, может самый прекрасный в мире tonno rosso [64], подаваемый на вершине Везувия.
Вместо этого Марк говорит:
— Cappella Sansevero.
— Но… — растерянно, но в предвкушении замолкаю я. Конечно же, я слышала про капеллу Сан-Северо. Каждый уважающий себя турист знает про скандальную и удивительную капеллу Сан-Северо в Неаполе, каждый серьезный искусствовед во всей вселенной слышал про капеллу Сан-Северо. — Марк, но она закрыта на ремонт. Уже многие годы. И никто не знает, когда ее откроют. Внутрь не попасть. Я много раз пыталась…
В его глазах пляшет озорной огонек.
— Ты права… — улыбается он. — Но я оплачиваю ремонтные работы.
Он показывает мне огромный ключ на кольце. Марк может попасть внутрь капеллы Сан-Северо!
Мы доезжаем туда в мгновение ока, от моей простенькой квартиры до дверей одного из самых священных мест в истории искусства. Выходим из машины и приближаемся к капелле.
Часовню скрывают от глаз строительные леса, которые, в свою очередь, окружены узкими улочками Старого Неаполя. Здесь самое сердце города, величественное и слегка потрепанное, где за порогом крошечных кафе с яркими дневными лампами пожилые мужчины с седой щетиной во что-то играют, курят, кашляют, обмениваются дружескими оскорблениями.
В тусклом свете сумерек сияют желтым и красным стеклянные алтари благодаря электрическим свечкам и искусственным цветам. Зловеще ухмыляются статуи. Здесь много улыбающихся изображений Девы Марии, покровительницы «Каморры».
Пока Марк достает ключи, из-за темного угла внезапно появляется синий мопед «Веспа» и проносится в дюйме от меня. На нем две хохочущие девчушки в шортах и шлепанцах, без шлемов, их блестящие темные волосы развеваются на ветру.
Смотрю, как они исчезают в темноте: их жизнерадостность, их смех, их мимолетная красота. Теперь старинные дороги погружаются в тишину. Над головой покачивается постиранное белье. Bassi совсем не слышно. В доме напротив в крохотной комнатушке сидит мужчина, очерченный оконным проемом, как картинной рамой. Он смотрит футбол по нелепо громоздкому телику, над которым висит портрет падре Пио [65]. На столе лежит искусственная нога. Мужчина беззубым ртом жует сыр провола вместе с коркой.
— Так, — выводит меня из наблюдения за неаполитанской жизнью Марк. — Так, piccolina, можем заходить. — И он открывает дверь в капеллу Сан-Северо.
Первым делом мне бросается в глаза маленькая, восхитительно красивая часовня в стиле позднего барокко, освещенная лишь одной обычной лампочкой. Повсюду разбросаны тряпки и кисти, пол покрывает охряная пыль от кирпичей, но этот хаос не может затмить блистательной красоты часовни, украшенной цветным мрамором.
Марк рассказывает мне об истории этого места, но я уже все знаю.
— Седьмой принц Сан-Северо Раймондо родился в тысяча семьсот десятом году в семье неаполитанской знати, ведущей род от Карла Великого. Его называют величайшим умом в истории Неаполя, сведущим в алхимии, астрономии, знахарстве и механике…
Слушая Марка, я восторженно смотрю на расписной потолок.
— Принц говорил на десятке европейских языков, а еще на арабском и еврейском. Он был главой неаполитанской масонской ложи, пока его не отлучили от церкви как еретика. Впоследствии клевета раскрылась.
Пол напоминает запутанный черно-белый лабиринт мозаики. Насколько я знаю, это олицетворяет посвящение в масонство. Почему Марк привел меня сюда? Связано ли это место с мистериями?
Марк обводит руками часовню, ремонт которой спонсирует:
— Последние годы жизни Раймондо посвятил строительству этого места — капеллы Сан-Северо, подарив ей скульптуры и росписи величайших художников того времени. Он хотел, чтобы его часовня воплощала бьющееся сердце неаполитанского барокко, смешанного с таинственными и аллегоричными истинами.
— Это… очень впечатляет.
— Идем, — зовет меня Марк.
Я начинаю нервничать, так как прекрасно понимаю, что, какой бы великолепной ни была эта комната, она точно не главное сокровище капеллы Сан-Северо. Все самое интересное находится ниже, если спуститься по лестнице справа от нас.
В коридоре темно. Марк включает фонарик на телефоне, и мы спускаемся по невероятно узкой спиральной лестнице из холодного белого мрамора. Ступеньки причудливо скручиваются. Я стараюсь не отставать от Марка. Наконец мы добираемся до темной и замогильно-тихой крипты. Свет фонарика ложится на ужасное и прекрасное сокровище Сан-Северо.
«Христос под покровом» — Cristo Velato — работы Саммартино.
Неописуемое зрелище. Жуткое. Шокирующее. Но мне необходимо найти слова, чтобы описать его, — для успокоения своей души. Иначе я сама себя подведу, буду раскрыта и отвергнута, буду недостойна.
Скульптура изображает Иисуса в гробнице. Но Саммартино, создатель шедевра, накрыл мертвого Мессию — мертвого, но с распахнутыми глазами — тончайшим полотном, льняным саваном, очертившим каждый изгиб тела. Однако сделано оно из того же самого мрамора, что и тело!
Как скульптор сотворил такое? Как это возможно? Изваять идеальную фигуру, а следом — изящное покрывало, чтобы две части стали единым целым. Я знаю лишь, что искусствоведы до сих пор ведут споры насчет техники выполнения этой работы. Некоторые горячие поклонники Саммартино считают, что без магии здесь не обошлось.
— Что думаешь? — спрашивает Марк.
— Бесподобно! — выдыхаю я. — Даже больше, чем бесподобно. Сверхъестественно.
И это правда. Скульптура сверхъестественна в своей красоте. Пожалуй, это самый поразительный образец искусства, который я когда-либо видела. Однако есть в этой скульптуре нечто тревожное, неземное, нечто за пределами человеческого понимания. Зловещее совершенство. Слишком впечатляюще.
— Марк, почему ты показываешь ее мне именно сейчас?
Он подходит ближе и берет меня за руку:
— Я хочу, чтобы к тебе пришло вдохновение, carissima, чтобы ты увидела способности, сокрытые в каждом из нас. А великое искусство делает нас более сильными.
— Смелыми?
— Через несколько дней настанет время третьей мистерии.
Я ничего на это не говорю. Усыпальница часовни наполнена тишиной. Христос под покровом спит, будто живой, и проснется в следующую секунду. Да уж, впечатлений через край. Я хочу выйти наружу. Здесь у меня развивается клаустрофобия. Я старалась не думать о третьей мистерии, пыталась жить настоящим днем, часом, мгновением, но третья мистерия на подходе, ее не избежать.
Мы поднимаемся по ступенькам, выходим из капеллы, Марк запирает дверь на замок. Я наконец делаю глоток воздуха — теплого, сырого, наполненного запахами свалки и лимонов, воздуха Старого Неаполя. Чувствую прилив облегчения. Капелла Сан-Северо оказалась поистине удивительной, возможно даже слишком. Предлагаю Марку прогуляться, прежде чем сесть в машину. Он радостно соглашается.
Держась за руки, мы бредем по мощеным покатым неаполитанским улочкам мимо открытых допоздна продуктовых магазинов, где в свете лампочек блестят темно-фиолетовые баклажаны, мимо рыбных ресторанчиков, где на улице, за шатающимися столиками, ужинают шумные nonnas [66], жадно глотая креветки вместе с вином «Фалангина», — прямо как римляне, на том же самом месте, вот только две тысячи лет назад.
Когда мы приближаемся к набережной, я поворачиваюсь к Марку:
— Где будет третья мистерия? В каком именно месте?
— Аспромонте, Калабрия, — не глядя на меня, отвечает он.
Я дрожу, будто на промозглом зимнем ветру. Аспромонте?!
Из своих исследований жестокой мафии Калабрии — «Ндрангеты» — я узнала, что значит Аспромонте.
Мы едем в Горькие горы.
— Здесь около пяти часов езды по горной местности, не меньше, — говорит Марк и пожимает мне колено. Однако скорее не страстно, а ободряюще. — Хотя, глядя на карту, ты бы так не сказала.
— Почему?
Мы находимся на выезде из аэропорта Реджо-ди-Калабрия, сидим в обшарпанном, пятилетней давности автомобиле с полным приводом. Старенький, взятый на прокат «лендровер». Довольно дешевый.
— Нам нужна практичная машина для дороги, — объясняет Марк, заводя мотор и вздрагивая от громкого рычания. — А дороги здесь адские. Всего несколько километров могут занять час.
Дожидаясь удобного момента, чтобы встроиться в кольцевое движение, Марк кивает в сторону далеких туманных гор, не слишком высоких, но мрачных и угрюмых. Покрытые густыми лесами, недосягаемые, отталкивающие и нависшие над местностью. Это Аспромонте, или Горькие горы.
Теперь Марк кивает в сторону потертой приборной панели:
— К тому же в Калабрии лучше не выделяться. Здесь не место для «феррари».
Наконец Марк присоединяется к параду «фиатов» и фермерских грузовиков. Мы начинаем наше долгое путешествие на север, а потом на восток, к сердцу Аспромонте. Едем мы медленно, движение затруднено, дороги узкие. Я опускаю окно и с потрясением смотрю наружу. Ясное дело, я же никогда раньше не была в Калабрии.
Мы на самом кончике итальянского «сапога», где он подталкивает Сицилию к Испании, к ее прошлому времен правления Бурбонов. А Калабрия совсем не такая, как я себе представляла.
Но что именно я представляла? Наверное, что-то вроде Неаполя. Такой же старинный, хаотичный, но очаровательный, древний, истинно итальянский город, с пальмовыми деревьями и вкусным gelati, а может, и с внушающими ужас пригородами или хитроглазыми наркоманами, напоминающими о затаившейся преступности.
Но здесь преступность не прячется по углам, а властвует в открытую. Это место просто излучает ауру безнадежности и упадка. Вместо внушающих ужас пригородов целые вереницы небольших городков стоят в запустении и руинах, исключение составляют довольно приличные на вид исторические здания. Может тут и не так много граффити, как в Неаполе, но только потому, что половина домов снесена. Или недостроена. Или покинута.
Безобразие обретает здесь совершенно невероятные очертания. Раньше я никогда не видела по-настоящему безобразной Италии.
Из-за плотного движения мы сбавляем скорость, и Марк машет рукой в сторону особенно убогого квартала слева от нас.
— Омерзительно, да? Трудно поверить, что ты в Европе, больше похоже на Тунис. Или Египет. Или что еще похуже…
Он прав. Молча смотрю на страшные здания, пока мы ползем мимо них. На нижних этажах — потрескавшаяся и местами отвалившаяся плитка, верхние совершенно не оштукатурены. Крыши нет, под открытым небом стоят семь заржавевших стиральных машин. Это просто необъяснимо.
Следующий квартал и вовсе в руинах: повсюду валяются бетонные столбы и раскрошенный кирпич. Далее — заваленный мусором пустырь. Серое здание магазина продуктов. И снова свалка. Останавливаемся на светофоре.
— Почему здесь так? Из-за «Ндрангеты»?
— Да, конечно. Но еще из-за землетрясений. Каждые десять лет здесь случаются сильные землетрясения и уничтожают целые города… Это самая бедная часть Италии, а возможно, и Западной Европы.
Марк свесил одну руку из окна, подставив ее под знойный воздух, а второй ведет машину, положив запястье на руль. На нем темные джинсы и темно-синего цвета рубашка с завернутыми рукавами, обнажающими мускулистые и загорелые предплечья.
Он сидит в элегантной и очень мужественной позе, даже классической. Могу представить себе следующую картину Ренессанса: «Лорд Роскаррик в арендованном „лендровере“», — которую приписывали бы школе Рафаэля, 1615 года. Марк потрясающе смотрелся бы на портретах семнадцатого века. Но он и сейчас потрясающе выглядит. Полными счастья глазами я смотрю на него. Удовлетворенно. Вспоминая.
Прошлой ночью у нас был незабываемый секс. Марк превзошел себя в оральных ласках, настойчивых и щедрых. Он ублажал меня языком минут двадцать, постепенно доводя до грани, а затем, всего на секунду, когда я уже находилась в шаге от апогея — пика, падения с обрыва в блистательную бездну, — он, предугадывая приближение моего оргазма, слегка проводил своим щетинистым подбородком там, где только что лизал. И этот контраст между влажной бархатистостью языка и щекочущим покалыванием щетины провоцировал приступ экстаза во всем моем теле. Прошлой ночью я буквально схватила подушку и уткнулась в нее лицом, лишь бы приглушить полные счастья крики.
Но Джессика все же меня слышала. Утром, когда мы встали пораньше из-за рейса в Реджо, подруга сказала:
— Боже, Икс! За каким чертом ты завела оборотня в качестве домашней зверушки? Люди могут и пожаловаться.
Я вновь смотрю на Марка и думаю, как же сильно он сбивает меня с толку и как это поразительно. Он не всегда такой самоотверженный и внимательный любовник. Иногда он просто хватает меня в охапку и жестко трахает. Так лорд Роскаррик и поступил после нашего возвращения из капеллы Сан-Северо. Мы сели в его машину и доехали до палаццо, припарковались рядом с черным входом, в темноте. Вышли на улицу, и тут Марк подхватил меня на руки, развернул, бросил на капот машины, задрал платье, сорвал трусики и резко вошел сзади. Три минуты он трахал меня на своем великолепном спортивном «мерседесе». Три внезапные и неожиданные минуты. Слегка шокирующе, даже пугающе, однако горячо. Может, мне не стоит считать это сексуальным, но ничего не могу с собой поделать. Затем он просто застегнул молнию и, напевая неаполитанскую песенку, как ни в чем не бывало проводил меня внутрь Палаццо Роскаррик, будто мы лишь отошли на пару шагов, чтобы по-быстрому выпить по бокалу просекко [67]. Он позволил мне сходить за новым бельем в ящике его спальни. Воспользовавшись моментом, я забежала в роскошную ванную и доставила себе удовольствие, доведя наш пылкий секс у машины до оргазма. Я кончила буквально за считаные секунды.
Сколько раз я в принципе могу кончить? Можно ли получить слишком много оргазмов?
Марк может вести себя брутально, а может и ласково. Вот эта непредсказуемость и притягивает.
Но меня совсем не радует одно: я ничего не знаю про третью мистерию. Почему ее проводят в Калабрии? Почему именно в этом погрузившемся во мрак месте?
Я выхожу из раздумий и снова смотрю в окно. Теперь перед нами открылось Средиземное море. Даже оно здесь выглядит тусклым и угнетающим, несмотря на яркое утреннее солнце замечательного июльского денька. С нашей встречи с Марком прошло уже десять недель. Десять недель, изменивших все.
— Итак… — Я перевожу взгляд на Марка. — Расскажи мне, что ты знаешь про «Ндрангету». Это для диссертации. Могу хоть чем-нибудь полезным заняться, пока будем ехать целую вечность.
— Я знаю то же, что и все остальные, cara mia. — Его лицо слегка искажается. — Это самая вероломная из всех преступных группировок и на сегодняшний день самая богатая и могущественная. По оценкам, они контролируют три процента ВВП Италии. Это больше того, чем страна тратит на оборону.
— Бог ты мой!
— Так вот. «Ндрангета» в прямом смысле правит Калабрией. — Марк указывает на очередную захудалую деревеньку, где среди сорняков притаилась бетонная забегаловка. — Некоторые говорят, что будь Калабрия независимой — в некотором смысле это правдиво уже сейчас, — то ООН признала бы ее несостоявшимся государством, почти как Сомали.
— И как у «Ндрангеты» это получается? Как мафия может заправлять целой провинцией?
— Существуют многочисленные кланы, древние и неприступные. Они крайне враждебны ко всем посторонним и крайне преданы друг другу. Членство в самой организации передается по наследству. Поэтому их не сломить так, как это удалось сделать с «Мафией» и «Каморрой» с помощью pentiti, раскаивающихся гангстеров, заключивших сделки о признании вины.
— Дома… Города…
— Члены «Ндрангеты» открывают отели и магазины для отмывания денег. Они выставляют такие низкие цены, что остальные предприятия разоряются. Так что местная экономика потерпела крах, остались лишь фирмы самуй «Ндрангеты». Таким образом, все в Калабрии зависят от них, в долгах перед ними, работают на них, порабощены. Прямо-таки феодальный строй. Они берут деньги Евросоюза на строительство фабрик и дорог, начинают проект, получают гранты и тут же бросают дело. Дороги так и стоят недостроенными, с фабриками та же история, отсюда анархия и запущенность. — (Мы резко поворачиваем налево, теперь удаляясь от моря и углубляясь в горную местность.) — В Калабрии есть еще налог на дома, но применим он лишь к достроенным зданиям! Поэтому все дома построены лишь наполовину, не оштукатурены и выглядят так безобразно — и все из-за налога.
Может, мне стоило бы записывать? Марк сообщает интересные факты. Достаю ручку и блокнот: все-таки буду записывать.
Марк смеется надо мной:
— Восхищаюсь твоей прилежностью, Александра Бекманн.
— Некоторым нужно заниматься серьезными делами, лорд Роскаррик. Я не могу просто так сидеть и нажимать на непонятные кнопки своего ноутбука, зарабатывая по шестьдесят миллионов за минуту.
— Раньше все было не так уж и просто, — угрюмо произносит он.
И все кругом становится не менее угрюмым: небо затягивается тучами, рельеф местности ухудшается. Из узкой, но приличной полоски тармака [68] дорога превратилась в грязное месиво. «Лендровер» грохочет по глубокой колее. Проезжаем мимо громадных серых вилл с припаркованными рядом огромными машинами и с лающими собаками.