Лесными тропами

Три дня ушло на сборы. За двое суток до выхода в лес медвежат кормили два раза вместо трех, а в последний день лишь один раз – утром. Всю тройку обмерили, взвесили, и я, поправив лямки потяжелевшего рюкзака, махнул рукой жене и пошел, совсем не представляя себе, что из этой затеи выйдет.

Медвежата выдерживали дистанцию 5–6 метров, и, если я увеличивал скорость, прибавляли ее и они, а как только я замедлял шаг – шли медленнее. Мы были как бы связаны невидимой веревочкой, которая не очень вытягивалась и не становилась короче. Это и была дистанция следования.

Испытав возможности Тоши, я решил пройти, не останавливаясь, восемь километров, а потом сделать длительный привал. Давал знать о себе груз в рюкзаке, и частые остановки, когда приходилось снимать и вновь надевать рюкзак, были утомительны. Во время движения малыши шли за мной строго в след, не играли, не отвлекались. Все их внимание было сосредоточено на мне. Впереди всех шел Тоша, а за ним Катя, которая иногда проявляла нетерпение и обгоняла Тошу, но он тут же оттеснял ее вбок, стремясь быть лидером. Позади всех трусил Яшка. Вскоре, безо всяких происшествий мы пришли на место. Я повесил рюкзак повыше на дерево, чтобы не соблазнять мишек его запахами, и сел, прислонившись к прохладному стволу. Не успел я расположиться, как Катя «приняла позу» и начала попрошайничать. Тоненько поскуливая, она потихоньку, боком, начала пододвигаться ко мне, рассчитывая чем‑нибудь поживиться. Я мягко отогнал ее, и она успокоилась. После остановки не прошло и минуты, а медвежата уже разбрелись по полянке. Заглядывая под вывернутые с корнями деревья, они то пропадали, то опять появлялись среди стволов и переплетений узловатых корней. Время от времени кто‑нибудь из них бесшумно, неожиданно появлялся на самом верху пятиметрового выскреня, трусил оттуда осыпающейся землей и так же тихо исчезал. Изредка они щипали молодую травку, но жевали ее нехотя, больше занимались игрой: боролись, широко открывая пасти, хватали друг друга за шиворот и беззлобно, но сильно трепали. Это были уже далеко не те детеныши, которых я принес из берлоги, хотя внешне они почти не изменились. Тоша все так же выглядел силачом: мощная высокая холка, крепкие ноги, крупная голова на толстой шее; блестящая бурая шерсть с серым отливом перекатывалась на нем волнами, движения были уверенными, в них сквозила сила. Он делал то, что ему хотелось, возмущался широко, резко, а если у него что‑то не получалось, выражал свое недовольство ворчанием, а порой настоящим ревом и интенсивными действиями. Тоша безраздельно властвовал над Катей и Яшкой, оставляя за ними лишь одно право – каждому есть у клетки из своей миски.

Я уже знал, что медвежата, как и взрослые медведи, очень стойко защищают свою добычу от любых посягательств и в этом случае уважают суверенитет друг друга. Катя была поменьше ростом, но так же крепко сбита, разве что голова ее отличалась особым изяществом, а движения – мягкостью и сноровкой. В глазах ее всегда сквозила хитринка. Она все видела, все замечала, и если у меня вдруг пропадал дневник или я находил изодранную в клочья рукавицу, сомнений в том, что это проделки Кати, не возникало. Яшка по‑прежнему был инфантилен. Узкая голова его с пугливыми, бегающими по сторонам глазками сидела на тонкой шее, и оттого казалось, что он постоянно старается вытянуть голову как можно дальше вперед. Тонкое туловище держалось на мосластых ногах. С боков свисали сосульки длинной, свалявшейся шерсти. Вид у него был пришибленный, угнетенный. Он постоянно уступал в игре, приседая на задние лапы или опрокидываясь на спину. Но я знал за ним несколько жестоких драк, когда вцепившегося в Тошу или Катю Яшку нельзя было оторвать силой, не рискуя повредить медвежонка, и приходилось обливать его водой. Видимо, характер у него был, хотя и скрывался за невзрачной внешностью и отсутствием должной силы.

Пока я отдыхал, наблюдая за мишками, набежала туча, стало сумрачно и заморосил мелкий холодный дождь. Водяная пыль повисла над лесом, заполнив его белесым туманом. Оседая на листочках малинового куста, около которого я сидел, она превращалась в прозрачные, быстро наливающиеся капли, которые клонили листочки вниз и, не удержавшись, скатывались. Весь малиновый куст, как живой, махал листочками. Несколько крупных капель попали мне за воротник, и по спине побежала холодная струйка. Быстро поднявшись, я надел рюкзак и зашагал дальше, надеясь пораньше выйти к урочищу «Мартиновы Нивы», где стояла старая, невесть когда срубленная лесная избушка.

Ровная линия разрезающей заповедный лес квартальной просеки в отдельных местах поднималась на возвышенность, и тогда можно было идти, не заглядывая себе под ноги, лишь иногда переступая через выступающие корявые корни и упавшие деревья. Но когда просека ныряла в топкие низины, приходилось медленно перебираться с кочки на кочку, каждый раз заранее выбирая место, куда можно поставить ногу. Это не всегда спасало от неприятностей. Какая‑то кочка вдруг предательски уплывала из‑под ноги в сторону, нога соскальзывала в болотную жижу, а тяжелый рюкзак вдавливал меня в нее как можно глубже, как будто был специально для этого предназначен. Отдуваясь, я выбирался, выливал из сапог грязь, вытирал застилавший глаза пот, растирая по лицу торфяную кашицу, и шел дальше. А мишкам все было нипочем! Они смело лезли в любую трясину, чавкали грязью, плыли, ползли, не обращая ни малейшего внимания на обложной дождь, который уже давно промочил меня насквозь и, казалось, никогда не прекратится.

Наконец, сопровождаемый грязными, взъерошенными медвежатами, я пришел на место. Старая, вросшая в землю избушка встретила нас затхлой сыростью, плесенью на стенах, мокрыми нарами и жестяной печкой с прогоревшими боками и трубой. Небольшое окошко с кое‑как вставленными стеклами пропускало тусклый свет пасмурного дня. Медвежат я оставил на улице, предоставив им полную свободу в выборе места для отдыха, а сам принялся за ремонт печки. Трубу обернул несколькими слоями алюминиевой фольги, которую захватил с собой, и обвязал куском проволоки. Бока печки заложил кирпичами, которые вытащил из под печки. Кирпичи были подложены под печку для того, чтобы не загорелся деревянный настил, на котором печка была установлена. На настил, для пожарной безопасности, я предусмотрительно положил толстый слой глины, которую накопал рядом с избушкой. Здесь же, около избушки, собрал немного дров. Настоящего сушняка было мало, и мне пришлось изрядно потрудиться, раздувая печку, глотая дым и проливая слезы, прежде чем огонь разгорелся.

Маленькая избушка нагрелась быстро. Окно «заплакало» крупными каплями, стало душно от высыхающих стен, и я открыл дверь. Через мгновенье в дверном проеме уже стояла Катя. Постояла, посмотрела и отошла. Ее место занял Яшка. Он сунулся было в дверь, но чего‑то испугался и быстро убежал. В открытую дверь я видел, что медвежата расположились на отдых рядом с избушкой, у корней огромной ели. Они уже хорошенько вытрясли свою шерсть от грязи и улеглись вплотную друг к другу, свернувшись калачиком. Дождь не пробивал густой кроны ели, лишь отдельные крупные капли громко шлепали по земле, что нисколько не мешало отдыху малышей.

Наступил вечер. Я осторожно, чтобы не потревожить мишек, сходил к ручью, принес воды, запасся на ночь дровами, а медвежата и не думали выбираться из своего логова. Потом я узнал, что в дождливую погоду, выбрав укромное местечко, они могли спать много часов подряд, кормились мало и недолго.

Утро встретило нас ветром и все тем же дождем. Небо сплошь заволокли свинцовые тучи. Обрывки их быстро неслись над лесом так низко, что, казалось, вот‑вот зацепят вершины деревьев. Набравшись духу, я вышел из теплой избушки, понадежней подпер колом дверь и отправился к реке Тюдьме, в пойме которой летом часто видел следы медведицы с медвежатами‑сеголетка‑ми. Медвежата только и ждали моего выхода. Дружно фыркая, толкаясь и обгоняя друг друга, они побежали за мной.

Речка вздулась от дождя. Русло у нее было узкое, но глубокое. Берега сплошь заросли непролазным кустарником. Часто встречались завалы – громоздившиеся одно над другим, упавшие поперек реки деревья. Река ныряла под них и шумела, ворчала, ворочаясь в переплетениях осклизлых, покрытых зеленью сучьев. Не успел я и глазом моргнуть, как вездесущая Катя шлепнулась в воду, и ее потащило течением. Она, отчаянно барахтаясь, поплыла и тут же скрылась из виду за очередным поворотом. Я рванулся сквозь чащу, обдирая лицо и руки, – впереди завал! Попав под него, медвежонок мог утонуть. Добежать я не успел, хотя очень спешил и своей спешкой так напугал Тошу и Яшку, что они, зафукав, понеслись рядом со мной, также не разбирая дороги. Когда я выскочил к завалу, Катя спокойно расхаживала по самому верхнему бревну. Мельком глянула в нашу сторону, как бы осуждая ненужную спешку, и перешла на другую сторону. Я с облегчением вздохнул, посмотрел на все еще фыркающих, припавших к моим ногам малышей, и повел их по завалу, вслед за Катей, на другую сторону злополучной реки.

На лесном завале

Чуть ниже по течению от того места, где стояла избушка, лес расступался, и вдоль реки открывались небольшие полянки, обильно заросшие сочной травой. К ним мы и направились. Трава сохранила следы недавно кормившегося здесь медведя. Медвежата не проявили на них заметной реакции, но охотно использовали для своего передвижения оставленные тропы, так как ходить среди высокой, густой травы им было трудно. Они разбрелись в поисках корма. Время от времени кто‑нибудь из мишек подавал фыркающие звуки, другие откликались, и таким образом они, не видя друг друга, поддерживали между собой постоянную связь. Я решил проверить, как они будут реагировать на мое отсутствие, и, пользуясь тем, что малыши увлеклись, отошел в сторону, стараясь не производить шума.

Остановился в лесу, в 80 метрах от поляны, и стал ждать. Прошло семнадцать минут – и среди кустиков показалась Катя. Она медленно шла точно по моему следу, часто останавливалась и нюхала землю. Вплотную за ней следовал Яшка, а метрах в 10–12 за ним неторопливо брел Тоша. Катя прошла еще немного и остановилась в том месте, где я перепрыгнул на лежащее дерево, когда искал место, где можно было спрятаться от медведей. Малышка потянулась в одну сторону, в другую: она потеряла след! А потом села и заголосила, заохала на весь лес. Яшка, нудно подвывая, стал ей вторить, и лишь Тоша молчал, недоуменно озираясь вокруг. Я не стал испытывать их терпение и подал звуковой сигнал. Тотчас все трое бросились в мою сторону, быстро подошли, ткнулись носами в сапоги, понюхали и сразу успокоились. Так, пятимесячные медвежата впервые нашли меня по следу. Возможно, и раньше они уже хорошо ориентировались по запаху, но только сейчас я заметил это по‑настоящему. Теперь спрятаться от медвежат было непросто. Они успешно разыскивали меня по следу получасовой давности, а были случаи, когда выходили ко мне через полтора часа, если след был оставлен в сухую погоду.

В тот день медвежата играли мало и ели плохо. Конечно, сказывалась двухдневная голодовка, но еще не была забыта каша у клетки, и травянистая растительность не могла занять основное место в их пищевом рационе. Однако голод – не тетка, и малыши вынуждены были что‑то промышлять. С каждым днем они все больше осваивались в лесу. Не забывали и поиграть, но основное время дня у них уходило на разыскивание пищи. В их поведении преобладала поисковая реакция пищевого поведения. Они рыскали по сторонам, переворачивали гнилушки, небольшие камни, ковырялись в моховых кочках, добывали муравьев, ели траву. Наивысшая пищевая активность наблюдалась утром, постепенно затухала к 11 часам и вновь проявлялась вечером, с 5 до 10–11 часов. В середине дня малыши укладывались спать, принимая различные положения – кто укладывался на живот, кто на бок. При этом они нередко прикрывали свои носы от назойливых комаров лапой. Я довольствовался мазью «Тайга», хотя иногда приходилось пользоваться и деметилфталатом – он понадежней.

Первое раскапывание муравейника

Прошло восемь дней. Мы вернулись домой, чтобы подготовиться к более длительному походу. Экскурсия показала, что медвежата хорошо поедают травянистую растительность, хотя вначале им пришлось поголодать, ведут себя активно, вид их не был удрученным, а масса тела снижалась немного. У клеток мишки вновь с удовольствием ели кашу, охотно закусывая ее травой.

Вечером у клетки появились незваные гости. Отсутствие медвежат, которых вывели в лес «на голод», подогрело интерес у местных жителей. Кое‑кто совал мишкам конфету, а некоторые и палку. Пришлось гостей выпроводить таким образом, чтоб у них не появилось скорого желания вновь «пожалеть бедненьких детенышей». Три дня мы охраняли клетку от «любителей животных».

Я снова собрал вещи, договорился с женой о месте и времени встречи для передачи продуктов и ушел в лес, в ту же избушку на «Мартиновы Нивы». Угодья вблизи нее были знакомы мишкам, и я надеялся, что на перестройку питания у нас уйдет меньше времени. Но не тут‑то было! После каши медвежата наотрез отказались питаться одной травкой, и все повторилось сначала: несколько дней голодовки, скрашиваемых небольшими порциями поедаемой растительности, нудное попрошайничество, скучные мордашки. Однако малыши не забывали и порезвиться, а игровое поведение показывало, что у них все в порядке. Постепенно они привыкали к растительным кормам. Мы переходили с места на место. Я вел записи поведения медвежат. Каждый из них делал что‑то свое и постоянно менял занятие. Тихая война с полчищами комаров, ранние подъемы и поздний отбой – так проходило время.

Теперь я каждый день взвешивал малышей, приспособив для этого кусок рыболовной сетки, навешенной на пружинный безмен. Медвежата быстро освоились с процедурой взвешивания. Дело облегчилось и тем, что как только мне удавалось подсунуть сеточку под медвежонка и поднять его в воздух, он растерянно замирал, растопырив все четыре лапы в стороны. Один момент – и масса определена! Однако вскоре появились и трудности. Уже через три дня малыши четко знали часы, в которые я их взвешивал, и в это время очень неохотно подпускали к себе. Сетку с безменом я всегда носил на поясе, так что вид ее не должен был вызывать у них неприятных ассоциаций. Пришлось сменить постоянное время взвешивания на случайное. Теперь я взвешивал каждого из детенышей в любое время дня, выбирая для этого наиболее удобную ситуацию. Однако были дни, когда кто‑то из них никак не желал, чтобы его поднимали в воздух. Подозрительно наблюдая за моими приготовлениями, хотя я старался все делать незаметно, мишка каким‑то образом угадывал, что я подхожу к нему не просто так, а именно с намерением взвесить, и, подпустив поближе, неожиданно пускался наутек. Приходилось оставлять это занятие, и я ставил в соответствующей графе записной книжки прочерк – не хотел навязывать медвежонку свою волю. Проказник как будто этого и ждал, так как в следующий момент уже спокойно расхаживал рядом.

Минуло пять дней. С женой мы договорились встретиться за границей поселка, у лежневки, в 10 часов утра. Ровно в 10 я подошел со своей стороны в сопровождении навостривших уши медвежат. Со стороны поселка слышались отдельные выкрики людей, лай собак, визгливый скрип колодезного ворота, гогот гусей, лязгание железом доносилось из гаража. Медвежата стали беспокоиться: звуки эти для них были привычны – клетка, где их кормили вкусной кашей, должна быть там, где эти звуки. Конечно, сказывались и пять дней пребывания на постных лесных кормах. Я ждал долгих пять минут. Жены не было. Мне показалось, что терпение медвежат иссякало, и я быстро пошел обратно в лес, призывно «клокая». Мишки дружно побежали за мной, сразу же позабыв о соблазнительной клетке.

Вечером малыши впервые хорошо кормились верхушками иван‑чая на старой вырубке. Я испытывал особое удовольствие, наблюдая за их округлившимися животами и слушая частую громкую отрыжку, которая появляется у медвежат, как только они начинают интенсивно кормиться зеленью.

На следующий день, ровно в десять, я опять подошел к лежневке. Медвежата чуть задержались в зарослях прорастающей медвежьей дудки, и я, пользуясь этим, быстро подошел к переходу. Жена меня уже ждала. Отчаянно жестикулируя, я предупредил ее, чтобы не шумела. Улыбнувшись, она протянула мне битком набитый рюкзак. Схватив его, я быстро отошел по тропинке назад, а навстречу уже спешили косолапики. Еще ничего не успев сообразить, я подвергся интенсивной атаке всех троих! Громко, требовательно рявкая, они лезли ко мне напролом, явно прицеливаясь к рюкзаку. Тут и до меня дошел пряный запах жареного в масле теста! Конечно, для медвежат с их чутким обонянием он был намного сильнее! Как потом выяснилось, жена напекла лепешек и горячими сунула их в мешок – какая наивность! Понимая всю серьезность сложившейся ситуации, чуть не бегом направился я к избушке, кляня и тяжесть рюкзака, и длинные километры пути (до избушки – 12), и нежную заботу жены. Наконец, вбежав в избушку, я бросил рюкзак и сел, почти свалился на нары. Сердце бешено колотилось, пот градом скатывался за шиворот, рубашка неприятно липла к спине. А за дверями подозрительно скоблились, шумно нюхали в самую щель и фыркали возбужденные мишки. Едва отдохнув, я вышел к ним и, чтобы снять их, да и свое, напряжение, прошелся вокруг избушки. Медвежата обошли вокруг меня, внимательно обнюхали, прошлись рядом и, успокоившись, отошли под свою елку. Я понял, что быстрая ходьба насторожила и расстроила их куда больше, чем лепешки в рюкзаке. Только сейчас я стал вспоминать, как напуганные моим видом и быстрыми, резкими движениями мишки бежали след в след, не отставая от меня более чем на два метра, и всю дорогу беспокойно фукали и чухкали, не понимая, какая же опасность грозит их поводырю. В такой ситуации им было явно не до лепешек, только я этого сразу не сумел понять. А все дело в том, что при любой опасности их пищевое поведение подавляется, отходит на второй план. В процессе работы с медведями я в этом убеждался много раз.