Первые прогулки

 

В 50 метрах от дома, в окружении красивых кудрявых елок, мы поставили клетку – прочную, ажурную и легкую, размером 2,5 на 4 и высотой 2 метра. Но прежде чем перебраться в клетку, медвежата успели влезть в комнату через дверь, которую кто‑то из нас забыл плотно закрыть. Я вошел в дом со двора и, услышав необычный шум, заглянул в зал. Первое, что увидел, были опрокинутые цветочные горшки, рассыпанная по всему полу земля и жалкие остатки цветов. Перемазанные землей мишки деловито расхаживали по комнате и старательно вдавливали в земляные россыпи эти остатки. Каждый был занят своим делом, и на меня они едва посмотрели. Я водворил их на место, собрал землю в оставшиеся целыми горшки и попытался воткнуть в них жалкие остатки цветов. Усилия вернуть цветам жизнь, конечно, оказались напрасными. Я взялся за веник, лихорадочно обдумывая возможный разговор со своей женой, имевшей к цветам особое пристрастие. Ничего хорошего не придумал и покорился судьбе – будь, что будет. Разговор состоялся. О медвежатах было высказано несколько вовсе не обидных для них слов, а я выслушал короткую лекцию о достойном поведении мужа в отсутствие жены. На том все кончилось.

На другой день медвежат перевели в клетку, но за ночь они успели выбить на веранде несколько стекол, так что я был очень рад, что зверушек вовремя убрали из дома. Клетка им понравилась. Они обошли и обнюхали все углы, по очереди залезли в будку и… попросились гулять. Это была обычная прогулка, которые мы устраивали уже целую неделю, но теперь медвежат не нужно было вести в лес или на поляну через двор, и этот маленький штрих доставлял удовольствие. С этого дня каждое утро до кормления я выходил с медвежатами в лес. Если я останавливался, останавливались и они и, чуть постояв, начинали деловито сновать между колод и пней, залезали под коряги и вообще проявляли максимум активности, а их любопытству не было предела. То и дело кто‑то из медвежат, привлеченный запахом, начинал крутиться на одном месте. Тыкался носом в одно место, в другое, пыхтел, что‑то царапал лапами и бежал дальше. На ходу скусывал листик травы, выплевывал его, смешно морща нос. Поднимаясь на задние лапы, цеплялся за нависшие над землей веточки деревьев, срывал один‑два едва развернувшихся листика, не удержав равновесия, валился на бок, вскакивал и бежал дальше. На вырубке медвежата впервые начали поедать едва проросшую звездчатку. Позже, как только начала прорастать трава, они пробовали всякую попадающуюся им на пути зелень. Но быстро приспособились выбирать те растения, которые им больше нравились: сочные стрелочки злаков, листики сныти. После утренней прогулки, длившейся обычно около часа, медвежат сажали в клетку и подготавливали все для их кормления. Около клетки выставлялись миски, в которые разливалась приготовленная на молоке овсяная каша.

Медвежата сразу, чуть ли не с первого кормления, распределились и четко знали, где чья миска стоит. Было происшествием, если кто‑либо из них впопыхах путал миску. Нарушитель порядка тут же подвергался резкой атаке хозяина, но, ткнувшись мордой в кашу, уже никак не желал понимать, что попал не в свою тарелку, и тогда вспыхивала жестокая драка. Миски летели кувырком, каша разливалась, а рычащие медвежата, зачуяв запах разлитой пищи – их «добычи», – дрались еще жестче, катая друг друга в остатках каши. В таких случаях приходилось немедленно вмешиваться, чтобы не допустить травмирования малышей. И хотя дрались медвежата редко, но на шее каждого из них можно было нащупать не один скатавшийся комок от засохшей крови шерсти.

В рацион мишек входили яйцо, творог и трава, которую они всегда охотно поедали. В клетку сразу после кормления выкладывался кусочек черного хлеба. У медвежат быстро выработалась реакция на эту подачку, и они, закончив есть, забегали в клетку. Впоследствии этот прием во многом облегчил работу. Если необходимо было посадить медвежат в клетку, им показывали кусочек хлеба, и они наперегонки бежали к клетке. Хлеб никогда не давали с рук, а бросали кусочек на пол, соблюдая при этом обязательное условие: каждый медвежонок должен был получить свой кусок, во избежание возможной драки за лакомство. Также в клетку бросали и свежую траву, когда медвежата там уже сидели.

Первая прогулка

 

Позже я стал уводить медвежат в лес после утренней кормежки, т. к. было получено разрешение администрации на работу с ними в любое время. В ста метрах от клетки в лесу располагалась живописная поляна. Посредине ее громоздилась поверженная ветром толстая сучковатая осина, тянулись вверх несколько рябинок и осин, на кочках росла брусника, желтыми прутьями торчали кусты старой малины, на которых едва прорезались первые светло‑зеленые листики. На краю поляны росла ива‑бредина с затейливо изогнутыми сучьями, росшими от ствола во все стороны. В ясный день поляна была щедро залита солнцем. Кольцом окружавшие ее громадные елки сдерживали ветер. Порывы его, гудевшие в раскачиваемых вершинах, гасли, терялись в густых ветках, не достигая земли. Здесь было тепло и уютно.

В трехмесячном возрасте медвежонок может взобраться на толстое дерево

 

Уже с первых прогулок медвежата начали учиться влезать на деревья. Вначале они освоились с толстым стволом поваленной осины. Кое‑как вскарабкавшись на него, разгуливали по стволу взад‑вперед, как по дороге. Потом облюбовали иву, она стала первым и, пожалуй, самым любимым деревом, на котором они обучались лазанию вверх. Темно‑коричневая кора ивы была сплошь в глубоких трещинах. Боковые ветви этого старого, невысокого дерева начинались в полутора метрах от земли и тянулись то горизонтально, то закручиваясь в замысловатые узлы. Вначале мишки не решались взбираться по стволу выше, чем на метр. Было видно, что залезать по дереву вверх им легче, чем спускаться вниз. Быстро перехватывая лапками, медвежонок залезал до метровой отметки, потом как‑то терялся, начинал смотреть вниз. Поворачивая голову то вправо, то влево, подрагивая от напряжения, а, возможно, и от страха, он начинал медленно спускаться, изо всех сил цепляясь за кору когтями. Если в этот момент лапа срывалась, малыш буквально «прилипал» к стволу, морда его принимала испуганно‑растерянное выражение, и лишь убедившись, что держится крепко, он возобновлял спуск. Ствол дерева он отпускал только тогда, когда задние лапы прочно стояли на земле. Каждый день мишки тренировались в лазании, не зная в этом занятии усталости, и через неделю их можно было видеть уже на самой макушке ивы. Спустя две недели они стали ловкими верхолазами и освоили все сучки покрывшегося первой листвой дерева. Даже умудрялись затевать возню на самом верху, толкая друг друга, но при этом орудовали только одной лапой, а тремя другими цепко держались за ветку, на которой сидели.

Отдых на первой прогулке

 

Теперь медвежата не обходили вниманием и толстые сучья осины с гладкой, сильно засохшей корой, на которые влезать было довольно трудно. Чтобы удержаться на таком сучке, нужно было иметь сильные лапы и крепкие когти. Гигантское дерево, рухнув, создало целый завал из обломившихся и оставшихся лежать на стволе толстых сучьев, между которыми и сновали расшалившиеся мишки. Они быстро проскальзывали из одной дыры в другую, беспрерывно меняли место и занятие, показывая при этом поистине акробатические номера. Игра кончалась так же внезапно, как и начиналась. Только что бегавших взапуски малышей уже можно было видеть деловито лазающими между трухлявыми пнями и моховыми кочками, где они старательно выискивали личинки короедов, которыми можно было поживиться. Вначале я оставлял заигравшихся медвежат и незаметно уходил, чтобы заняться своими обычными делами на работе, которых с появлением медвежат не убавилось. Первые 6 дней это /давалось. Мишки оставались на полянке до тех пор, пока я к ним не приходил. Приближаясь, я подавал звуковой сигнал, детеныши дружно отвечали, бежали навстречу, и мы шли обедать. Позже они освоились с дорогой и стали прибегать к клетке сами.

Утомился

 

В нашем доме жил щенок по кличке Булька. Булька представлял собой смесь лайки с гончей, у него всегда был взбалмошный внешний вид: винтом закрученный хвост, ясные простодушные глаза и мягкие длинные уши, висевшие тряпкой. Он унаследовал окрас гончей, а голос, звонкий, режущий слух, ему достался явно от лайки. Каким образом этот щенок сумел подружиться с медвежатами, мне так и осталось неизвестным. Однажды я увидел медвежат около клеток вместе с Булькой. Они бегали, прыгали, катались, боролись и так были заняты игрой, что не заметили моего прихода. Кое‑как разбив теплую компанию, я унес Бульку в вольер и запер. Но вскоре он отыскал в вольере дырку, вылез, прибежал к клетке и пытался затеять игру с медвежатами теперь уже через сетку – лаял, визжал, припадал к земле на все лапы, подпрыгивал вверх, одним словом, ходил колесом! Заделав в вольере все дырки, я надежно изолировал Бульку. Теперь‑то он не мог вылезти, и я с сознанием надежно выполненной работы пошел в контору заповедника. Вслед мне раздался душераздирающий вой! Но я решил выдержать характер и не выпускать Бульку к медвежатам. В условия эксперимента вовсе не входило наличие контакта собаки с медведями! Вой продолжался, вой на высоких нотах, с тоскливыми переливами. Я, конечно, мог выдержать все упрямые требования Бульки, но сотрудники конторы расценили мою стойкость иначе. В их глазах я выглядел если и не жестким насильником по отношению к домашним животным, то и не лучшим хозяином и, наверняка, плохим хозяином своего двора. Булька выл весь день. Следующее утро началось также с воя. Вой тянулся, плыл над утренним, тихим лесным поселком, будоражил хозяйских собак, которые в свою очередь начинали то лаять, то тоскливо выть. В конторе, как мне показалось, со мной коротко, сквозь зубы здоровались сотрудники, отводили в сторону глаза, стараясь пройти быстрее мимо. Я решил махнуть рукой на все методики, дабы сохранить свое нормальное положение в обществе. Булька в лес не ходил и основной нашей работе причинить вреда не мог. Я выпустил ошалевшего от неожиданной свободы щенка – пусть играют, пока маленькие.

Опасаясь, как бы удирающие из леса медвежата не вышли в поселок, мы решили присматривать за ними по очереди. И тут выяснилось, что в лесу они ни с кем, кроме меня, не желают оставаться. Они убегали от жены, которая их обычно кормила (у клеток малыши оказывали ей особое внимание), и от лаборантки, которая начала с ними работать. Неоднократно я заводил мишек в лес, оставлял их с кем‑нибудь из женщин и потихоньку уходил. Выбравшиеся на волю малыши принимались за свои обычные дела, но как только обнаруживали мое отсутствие, во всю прыть бежали к клетке, не обращая внимания на все старания временного сторожа. Предполагая, что такое поведение медвежат обусловлено особой связью со мною через реакцию следования, мы провели серию опытов.

Известно, что через реакцию следования поддерживается непосредственная связь между матерью и детенышами в момент движения. Реакция эта основана на запоминании, а вернее – на «запечатлении» детенышем матери или иного движущегося объекта в так называемый чувствительный период. Этот период бывает особенно остро выражен в тот момент, когда появившийся на свет молодняк становится способным следовать за матерью. Чувствительный период может продолжаться от нескольких часов (после вылупления птенцов у выводковых птиц), до нескольких недель и даже месяцев (после рождения детенышей у различных млекопитающих). Однако позже, т. е. в том возрасте, когда детеныш начинает бояться всяких новых незнакомых предметов, звуков, запахов, чувствительный период подавляется реакцией страха. Например, у котят домашней кошки собака не вызывает чувства страха до известного возраста, и они доверчиво лезут к своему «врагу». Запечатление детенышем стимул‑объекта заключается в том, что он с первого взгляда сразу запоминает контуры, размеры и формы, а также запах, издаваемые звуки и т. п. того предмета или животного, за которым потом будет следовать. Удаление такого предмета от детеныша вызывает у последнего сильное возбуждение, что только способствует упрочению связи между стимул‑объектом, или матерью, и объектом следования, т. е. детенышем. Чтобы проверить наличие феномена запечатления в реакции следования медвежат, мы неоднократно пытались переадресовать следование медвежат с меня на знакомых им людей: на мою жену и лаборантку. Сделать этого так и не удалось, за исключением одного случая, о котором я расскажу позже.

Несмотря на то, что женщины кормили мишек (связь детенышей с ними через пищу существовала), те упорно отказывались оставаться с женщинами в лесу, если я исчезал. Так подтвердилось наличие феномена запечатления в реакции следования, которая, по всей видимости, проявляется у медвежат сразу после выхода семьи из берлоги. Для проявления этой реакции как раз и создались условия, близкие к естественным. Пока медвежата сидели в палатке, они хорошо в ней освоились, и палатка стала для них как бы берлогой. Мое постоянное присутствие в палатке и, возможно, кормление, создали условия, при которых я как бы подменил им медведицу‑мать. Когда медвежата в первый раз вышли из палатки, мое передвижение по яркому снегу у них на виду и вызвало проявление реакции следования. Они запечатлели меня как стимул‑объект раз и навсегда и не изменили этому правилу до конца работы. Так и образовалась «семейная группа», связанная, с одной стороны, реакцией следования, а с другой – желанием больше узнать о жизни этих удивительных существ. Пришлось отказаться от всякой помощи и выходить на прогулку с мишками самому.

Теперь работа с медвежатами занимала все мое рабочее время. Такое положение не позволяло нормально выполнять работу по порученному мне разделу основного научного проекта заповедника. Для работы с медвежатами нужно было получить согласие у дирекции заповедника на исключение меня, как исполнителя, из основного проекта и разрешение на двухлетнюю работу с медвежатами на территории заповедника по новой программе. Проблему обсудили на заседании ученого Совета заповедника, меня частично «отстранили» от выполнения основного проекта и разрешили работать с медвежатами в заповеднике. Работа оказалась очень непростой, но интересной, а это – самое главное в любом деле. При этом трудности, как только они проходят, кажутся мелким, совсем мало значащим недоразумением!