О медицинских ляпах
Мы, медики, – люди. Мы не безгрешны, иногда и мы делаем ошибки. Не со зла, а либо от невнимания, либо из‑за нехватки опыта. То, что совершается осознанно, уже не ляп, а медицинское преступление.
В первый день работы молоденькая медсестра дрожащими от волнения руками впрыснула под кожу пациента раствор хлористого кальция, который можно вводить только в вену. У больного в этом месте образовался некроз кожи. Что это, ляп или преступление? Наверное, все‑таки ляп. Медсестра не хотела навредить пациенту, просто растерялась. Хотя пациенту не легче от того, что ее ошибка не была умышленной.
К хирургу обратился пациент с переломом костей правого предплечья. Врач осмотрел и загипсовал левое. Преступление? Думаю, вряд ли: доктор просто перепугал. Перед ним сидело трое пьяных со сломанными предплечьями, вот он и спутал, кому гипсовать левое, а кому – правое. Не преступление, но ляп однозначно!
Привезли к нам из глухой деревни Ваню Гущина. Он уже неоднократно лежал у нас с разными гнойниками. Ваня страдал сахарным диабетом и сам себе колол инсулин. Диабет часто осложняется воспалением мягких тканей и кожного покрова. Как только Гущин принимался за самогон, пропуская время очередной инъекции, у него моментально возникали гнойники.
В этот раз Ваню доставили с небольшим карбункулом (чиреем) на спине. От него потягивало перегаром.
– Ну, Вано, опять выпивал? – начал я.
– Да, чуть‑чуть всего, Дмитрий Андреич, – слабо улыбнулся Гущин.
– Вано, миллион раз же сказано, не пей! Ну, что как маленький, каждый раз одно и то же!
– Да не ругайтесь, плохо мне!
– Валя, срочно в лабораторию, пусть сахар возьмут! – приказал я постовой медсестре.
Валя начала работать у нас сразу после окончания медучилища, и за те три месяца, что она провела в отделении, ничем, кроме большого бюста и длинных золотистых локонов, не выделилась. Особой тяги к медицине девушка не испытывала. Зато ее тянуло к врачам. Я не раз указывал ей на неуместность чересчур глубокого декольте. Дуреха обижалась, не понимая того, что наши больные – не святые и что они могут попытаться добиться от нее большего, чем сестринская помощь.
– Дмитрий Андреевич, у Гущина глюкоза 30! – томным голосом доложила Валя через двадцать минут.
При верхней границе в 6,5 это было явно чересчур. «Странно, почему он до сих пор еще не в гипергликемической коме?»
– Введите больному 20 единиц инсулина, через час повторить глюкозу.
– Хорошо, доктор.
– Сама справишься, знаешь, как инсулин вводить?
– Ну да, нас этому учили, – обиделась девушка и, покачивая бедрами, продефилировала в процедурку. Через час она прибежала испуганная:
– Доктор, у больного глюкоза 0,5 и он без сознания!
– Как 0,5? – поразился я.
При нижней границе нормы в 3,5 – это катастрофа! Из гипергликемической больной плавно перешел в гипогликемическую кому. Теперь ему надо было вводить не инсулин, а глюкозу.
– Немедленно ставьте ему сорокапроцентную глюкозу! Так, стоп! Валя, а сколько ты ввела инсулина?
– Как вы вели – 20!
– 20 чего – единиц или миллилитров?
– Ну конечно, 20 миллилитров!
– Валя, ты чудовище! Ты вогнала парня в кому! В одном миллилитре нашего инсулина 40 единиц! Тебе надо было ввести всего полкубика! А ты ввела аж 800 единиц! Ты чем думала?
– Но вы же сами сказали 20! – чуть не плача, с трудом произнесла девушка.
– Боже мой! Валя, ты совсем, смотрю, не ориентируешься в дозировках! Для тебя единицы и миллилитры одно и то же!
– Почему?
– Да потому! Кто тебе диплом только дал? Для чего существуют специальные инсулиновые шприцы? Чтоб набирать небольшие дозы, измеряемые в единицах. Обыкновенным шприцом ты не наберешь 4 единицы инсулина, если надо, так как это всего 0,1 мл! Только специальным, Тонким шприцом можно это выполнить! Ох, Валя, Валя!
– Так и что сейчас делать? – испуганно спросила блондинка.
– Я же говорил уже, глюкозу тащи сорокапроцентную!
– А сколько?
– Начнем с пол‑литра!
– А у нас в отделении, поди, и нет столько сорокапроцентной, – едва не плакала медсестра.
– Ищите в других отделениях, берите, где хотите, но начать капать надо немедленно!
Сорокапроцентный раствор глюкозы выпускается в ампулах, и самые большие из них – на десять миллилитров. Чтобы ввести пол‑литра, необходимо было 50 ампул.
Мы собрали всю сорокапроцентную глюкозу, которая была в больнице, два дня вводили ее Гущину, но так и не вывели его из гипогликемической комы. На второй день Ваня скончался.
А карбункул‑то был всего ничего – два на полтора сантиметра.
Медсестра Валя долго сокрушалась, просила ее не наказывать, заведующий пожалел, да и оставил на отделении, а чтобы опыта набралась, определил ее в процедурку капельницы ставить. Потом неприятный случай с инсулином стал понемногу забываться, и Валя снова расслабилась.
В отделении в это время был больной, перенесший резекцию желудка из‑за язвенного кровотечения. Ему были назначены капельницы, в том числе калий для стимуляции кишечника. А калий необходимо капать очень медленно, при быстром введении он вызывает остановку сердца.
Часы показывали конец рабочего дня, а во флаконе оставалась добрая половина раствора. Под окнами Валюшу ждал очередной поклонник. И глупая медсестричка прибавила скорость введения калия.
Через пару минут пациент выгнулся дугой и схватился за сердце. На наше счастье, в отделении в тот момент был реаниматолог – он и спас больного. Иван Григорьевич моментально сориентировался, схватил дефибриллятор и, пропустив разряд тока сквозь страдальца, вернул того к жизни.
– Ну, как же так, Валентина! – сокрушался заведующий. – Снова ляп! Ты так нам всех больных перебьешь, кого мы лечить будем?
– Леонтий Михайлович, – канючила Валя, размазывая слезы по красивому личику. – Я правда больше не буду! Ы‑ы‑ы! Простите меня, пожалуйста!
– Валентина, ну сколько тебя можно прощать, а?
– Ну последний раз! Леонтий Михайлович, я исправлюсь! Ы‑ы‑ы!
И в тот раз простил глупую девку доктор Ермаков и пустил Валю к больным. Не ведаю, как так получилось, но буквально через неделю тот же пациент, Валя и калий сошлись в одном месте.
На сей раз калий больному назначил терапевт. Пациента собрались выписывать домой, а ЭКГ была не очень: сказывался разряд тока, выданный дефибриллятором. Валя зарядила капельницу, вошла в вену… Тут с улицы засвистел ее поклонник. Блондинка мужественно сопротивлялась соблазну, старалась не замечать бойфренда, но когда во флаконе оставалось совсем чуть‑чуть раствора, сдалась и открыла на полную.
На сей раз рядом был сам заведующий отделением, он быстро помог больному дефибриллятором и снова спас его жизнь.
– Все, Валентина, терпению моему пришел конец! – грозно произнес заведующий, когда все страшное осталось позади. – Или пиши заявление по собственному, или я пишу рапорт о полном служебном несоответствии.
– Леонтий Михайлович, я больше не бу‑у‑у‑уду! – завела Валя старую песню.
– Валя, все! Никаких поблажек! Больше ты у нас не работаешь!
– Леонтий Михайлович, а я беременна.
– И что теперь?
– Ну, вы же не уволите беременную женщину? КЗоТ запрещает!
– От дает! Ну, девка! Какой срок?
– Двенадцать недель ставят.
– Хорошо, оставайся. Но пока в декрет не ушла, я тебя к процедурке и на пушечный выстрел не подпущу! Будешь больных кормить да перевязочный материал крутить. Ясно?
– Ясно, Леонтий Михайлович!
К нашему счастью, Валя в скором времени ушла в декрет и плавно перешла во второй, не выходя из первого. Всем так было лучше.
К сожалению, ляпы чаще всего происходят из‑за нашей лени и элементарного нежелания шевелить мозгами.
– Дмитрий Андреевич! – кричит фельдшер «скорой», молодая симпатичная деваха. – Мы вам тут бабушку с острым аппендицитом привезли. Куда ее?
– Ну, вроде в пятой палате место было, положите пока туда. Я в перевязочной пока занят, сейчас освобожусь, посмотрю.
– Хорошо, я сопроводительный талон на посту оставлю, я вам не нужна?
– Не знаю, а там похоже на аппендицит?
– Похоже, я лаборантку уже вызвала, только бабушка эта немного странная.
– Ладно, сейчас перевязку закончу и посмотрю, – отвечаю я, пропуская информацию о странности бабушки мимо ушей.
Фельдшер ушла, я отправился знакомиться с новенькой. На кровати лежала, уставившись в потолок, пожилая женщина с морщинистым лицом. Правую руку больная прижимала к животу.
– Добрый вечер! – бодро начал я. – Что с вами случилось? Живот болит?
Женщина и бровью не повела. Я переспросил громче, подумав, что она плохо слышит. Снова ноль реакции.
– Эй, уважаемая, вы меня слышите? – почти прокричал я в ухо пациентки.
Та не шелохнулась.
Я тронул ее за руку, и она немедленно схватила меня за кисть и забормотала что‑то нечленораздельное, интенсивно шевеля красными губами. Приглядевшись повнимательней, я вдруг понял, что передо мной слепоглухонемой человек. Но как фельдшер догадалась, что у нее аппендицит? Я бросился к телефону:
– Алле, Марина? Это Правдин говорит. Марина, а как вы определили, что у пациентки острый аппендицит, если она слепоглухонемая, и почему меня не предупредили об этом?
– Дмитрий Андреевич, нас родственники вызвали, сказали, что второй день держится за живот и мычит. Ну, подумали, что аппендицит. А вам я сказала, что она странная.
– Да, сказали! Только забыли отметить, что она ничего не видит, не слышит и сказать не может!
– Но живот у нее болит, как аппендицит исключишь?
– Марина, у нее там расчесы, укусил кто‑то, она и чешет это место второй день! А живот абсолютно мягкий, никак не реагирует на пальпацию!
– Я думала, – начала Марина.
– Ничего вы не думали, – перебил я. – Увидели, что держится за живот, и к нам незамедлительно! Хирурги разберутся!
Конечно, я блефовал; я не был стопроцентно уверен в том, что у старушки нет аппендицита, но безалаберную фельдшерицу стоило проучить!
Тяжело поставить диагноз такой больной. Но путем динамического наблюдения и при помощи анализов нам удалось избежать ненужной операции: аппендицит не подтвердился.
Я все время конфликтовал с работниками «скорой помощи»: они доставляли больных в отделение, порой даже не разбираясь, нужно их госпитализировать или нет.
Да, я преклоняюсь перед «скорой», они всегда на «линии огня», но ляпы, которые они допускают, – это что‑то особенное! Вот два самых серьезных.
Первый: пациенту с венозным кровотечением конечности накладывают жгут выше раны. Но кровь по венам течет к сердцу, от периферии к центру. Жгут, наложенный выше раны, усиливает кровотечение, так как по артериям кровь движется от сердца к периферии и, совершив газообмен, возвращается назад по венам, а жгут не дает ей этого сделать, и кровь вытекает наружу. Надо наложить или очень плотный жгут, чтобы сдавить и подлежащие артерии, или хорошую давящую повязку. Не раз мне приходилось останавливать венозное кровотечение простым снятием жгута. Снял – и кровь перестала сочиться из раны.
Второе: часто при кровотечениях начинают поднимать давление до нормальных цифр, не разбираясь, что кровоточит – язва желудка или огнестрельная рана. Этого ни в коем случае нельзя делать. Организм так реагирует на кровопотерю – снижает артериальное давление. Есть у больного давление 80/40 или 70/30 – и слава богу! Повышая его до 120–130 по верхней границе, мы провоцируем усиление кровотечения. Я знаю случаи, когда это губило пациентов.
Ну что ж, средний медперсонал обсудили – пора перейти к врачам, людям с высшим медицинским образованием. И мы допускаем ляпы.
Самый большой ляп хирурга – это оставить что‑нибудь в животе пациента. Многие грешат этим, но лишь единицы сознаются. Кто‑то из корифеев сказал, что каждый хирург хоть раз в своей жизни да забыл внутри пациента инструмент или салфетку. Хорошо, если сразу спохватился…
Операционная медсестра должна отслеживать наличие инструментов и салфеток, тампонов, шариков и прочего материала. Но ночью, когда заканчивается большая, кровавая операция, вполне возможны ляпы.
Пришлось мне оперировать женщину с проникающим ножевым ранением брюшной полости, у нее был поврежден тонкий кишечник. Когда я зашил дырки в органе, то увидел в области малого таза какой‑то необычный конгломерат из сальника и петель тонкой кишки. Я разъединил ткани и нашел… стеклянный шприц с проржавевшим поршнем и согнутой иглой. На боку четко читалась дата изготовления – 1949 год.
Потом мы выяснили, что в 1956 году, пятьдесят лет назад, больную оперировали по поводу внематочной беременности. Операции в большинстве своем выполнялись под местной анестезией. Использовались разные шприцы и иглы, вот один каким‑то образом хирурги и забыли в животе. Удивительно, но забытый инструмент не навредил своей хозяйке: он ушел глубоко в малый таз, покрылся капсулой, к нему подпались сальник и кишечник, и все это спокойно пролежало полвека.
Я сердился на неизвестного мне хирурга:
– Ротозей! Как можно было шприц с иглой забыть?
– Не суди, и не судим будешь! – напомнил мне заведующий.
– Как «не суди»! – возмутился я. – Забыть шприц! Как только он не лопнул, вот тогда бы мог дел натворить!
– Дима, не горячись. Всякое в жизни бывает. И у тебя ляпы могут быть!
– Ни за что! – самоуверенно возражал я. – Вообще не понимаю, как можно инструмент в животе забыть.
– У тебя еще все впереди!
Сработал закон парных случаев. Не прошло и недели, как я достал следующий предмет из следующего живота.
К нам поступила девочка пяти лет с лигатурным свищом. Месяц назад ее прооперировали в одном из лечебных учреждений области по поводу острого аппендицита. Выписали из стационара, все было хорошо, но пару недель назад в области рубца стала сочиться мутноватая жидкость. Так бывает, когда организм отторгает шовный материал; и пока его не уберешь, продолжает отделяться сукровица. Мы называем это явление лигатурным свищом.
Я зондом проверил свищ – тот уходил куда‑то в глубину, в сторону слепой кишки, на которой располагался аппендикс. Мы решили взять девочку в операционную, дать наркоз, и под общим обезболиванием удалить все нитки, вызвавшие воспаление.
Ребенка усыпили, я начал искать нитки – и на меня внезапно полилось содержимое кишечника. Стало ясно, что у девочки не лигатурный свищ, а кишечный. Пришлось расширить рану и выйти на кишку. Оказалось, что на предыдущей операции хирурги забыли в животе марлевую салфетку. Та лежала на тонкой кишке и вызывала пролежень (дырку). Салфетка и больная кишка отграничились спайками от остальных органов, и из послеоперационного рубца стал подтекать кишечный сок.
И эта история закончилась благополучно. Свищ резецировали (вырезали) вместе с участком больной кишки, ребенок поправился. Родители поначалу собрались подать в суд на прежних хирургов, но передумали на радостях, что все обошлось.
– Не понимаю, как можно было забыть салфетку? – возмущался я.
– Дима, не начинай! – отозвался Леонтий Михайлович. – Со всеми бывает.
– Вы так их покрываете, наверное, тоже забывали?
– Наверное, – беззлобно отозвался Ермаков. – Вот когда сам наступишь на грабли, тогда поймешь.
– Леонтий Михайлович, я предпочитаю учиться на чужих ошибках.
– Хорошая поговорка, но ты забыл и еще одну.
– Какую?
– Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
– Да бросьте вы! Не надо покрывать таких хирургов! У нас ответственная работа, ляпы недопустимы!
– Дима, я с тобой полностью солидарен, но обвинять людей ты не имеешь права. Ты же не знаешь, при каких обстоятельствах они забыли эту злосчастную марлю. Может, это у них была десятая операция за сутки! Они с ног валились от усталости, а человек не робот!
– Нет, Леонтий Михайлович, тут я с вами не согласен. Да хоть двадцатая! Ты за жизнь человека отвечаешь и не имеешь права на ошибки!
– Ну, ты прав! Сто процентов прав, как ни крути. Посмотрим, что ты скажешь, когда сам в такую ситуацию попадешь.
– Да бросьте! С чего мне так ошибаться?
– А, я заметил, как кто‑то начинает кого‑то осуждать, то непременно вскоре и сам в такую же лужу садиться.
– Ладно, я не буду с вами спорить, поживем – увидим.
– Вот и правильно, не спорь! В медицине все бывает!
Я дипломатично промолчал, считая, что заведующий неправ, но жизнь расставила все по своим местам. Мой собственный ляп был уже не за горами.
За окнами операционной забрезжил рассвет, подходила к концу вторая операция. Первая была не очень тяжелой – аппендэктомия, но начали мы поздно, около полуночи. К часу ночи привезли вот этого толстого мужика с разрывом селезенки, попавшего в автокатастрофу.
Не успели мы убрать операционную после аппендэктомии, как я выполнил лапароцентез, получил кровь в животе и призвал группу снова мыться.
Операция прошла успешно, я удалил разорванную селезенку, собрал и перелил излившуюся в живот кровь, подвел дренаж к ложу удаленного органа. Оставалось зашить рану и наложить повязку. Все изрядно устали и хотели скорее закончить операцию.
Спина у меня взмокла, по лбу струился пот – и внезапно зверски зачесался нос. Чесать руками нельзя, они стерильные. На секунду я отвернулся и почесал нос о дыхательный аппарат. А когда повернулся к столу, то не увидел лопатки Ревердена. Это большая металлическая лопатка под килограмм весом, мы ее используем как щит при ушивании передней брюшной стенки, чтобы ненароком не повредить иглой внутренние органы. «Странно, когда я отворачивался, она была в животе, а сейчас нету…»
– Артур, а где лопатка? – спросил я лор‑врача, ассистировавшего мне сегодня.
– Похоже, я ее скинул в тазик, – ответил смертельно уставший коллега.
– Точно скинул?
– Точно. Видишь – нет ее.
– Рано скинул, тут еще половину не зашили.
– Дима, слушай, давай заканчивать, спать охота! Утром на работу же! Что, без лопатки не зашьешь?
– Да зашью, без проблем.
Через полчаса наложил последний шов, заклеил рану и вышел из операционной писать протокол операции. Не успел начать, как в ординаторскую вошла бледная Людмила Пахомова, наша операционная сестра, и сказала испуганно:
– Дмитрий Андреевич, лопатка пропала!
– Какая? – не понял я.
– Лопатка Ревердена!
– Ты уверена?
– Да, я весь инструмент собрала, ее нигде нет!
– А в тазике мусорном смотрела?
– Да все перерыла! Как сквозь землю провалилась! Вы ее в животе не оставили?
– В животе? Не знаю… Она же такая большая!
– Ну, и где она? Доктор, похоже, вы на самом деле ее оставили в животе. Помните, когда вы нос чесали? Она могла и в живот ускользнуть.
– Но Артур утверждает, что в тазик выкинул.
– Артур стоя спал, мог и не заметить.
– Ладно, где пациент?
– В операционной еще, Аркадий Ильич его будит.
– Люда, накрывай стол, надо быстро живот расшить, чтоб никто не заметил, я сделаю ревизию и постараюсь незаметно вытащить лопатку, если она, конечно, там.
– Да, там она! Больше негде! Только что вы Трошину скажете? Он же по всей больнице разнесет!
– Иди, разворачивай стол, Трошина беру на себя.
Аркадий Ильич Трошин, наш второй анестезиолог, уже вышел на пенсию, но дома не сидел, а продолжал работать и просто обожал сплетничать.
Я вошел в операционную. Больной еще не пробудился, и Трошин продолжал колдовать над ним.
– Аркадий Ильич, я дико извиняюсь, но, похоже, вам придется еще раз дать этому парню наркоз.
– А что такое? – встрепенулся анестезиолог.
– Да видите, по дренажу ничего не бежит, похоже, он сместился, надо поправить, – брякнул я первое, что пришло в голову.
– А так нельзя?
– Аркадий Ильич, а как? Надо же к ложу уложить, а это только изнутри можно сделать. Да вы не беспокойтесь, я быстро! Полностью раскрывать не буду, сниму несколько швов, чтобы только рука пролезла, и на ощупь установлю! Пять минут.
– Ох, Дима, Дима! Ну и лопух же ты! Надо было проверить, как дренаж установил, когда из живота уходил, – начал бурчать старый анестезиолог.
– Да я быстренько! – заверил я и подмигнул медсестре.
Трошин дал наркоз, я снял треть швов и засунул руку в теплый живот. Шевеля пальцами, я начал аккуратно ощупывать мягкие органы. Стоп! Лопатка!
– Люда, – зашептал я медсестре, – отвлеки Ильича, кажется, нашел!
– Аркадий Ильич, вы не откроете мне кетгут? А то санитарка вышла, – подыграла мне Людмила.
– Конечно, конечно, Людочка! – отозвался Трошин и, передав маску анестезистке Вере, отошел от операционного стола.
Я мгновенно выудил злосчастную лопатку из тела и незаметно для всех скинул в тазик:
– Все, Аркадий Ильич! Готово! Установил!
– Так быстро? Молодец! Ну, давай зашивай!
Я закрыл операционную рану и, подавленный, отправился в ординаторскую. Меня догнала Людмила:
– Доктор, да не переживайте так! Все же обошлось!
– Да, обошлось, но я никогда не думал, что это произойдет со мной!
– Это жизнь, в ней всякое бывает.
– Теперь меня все засмеют!
– Дмитрий Андреич, мы никому не скажем. Кроме меня и Веры, никто не знает.
– Правда?
– Правда. Только вы больше не ругайте других хирургов.
– Каких?
– А помните, как вы злились на тех, кто забыл шприц и марлю?
– Помню…
– Ну и как?
– Как видишь, скверно. Все, больше не буду… Сам такой.
– Не убивайтесь так, вы же не специально забыли.
– Не специально, но все равно это ляп!
Этот случай научил меня не быть чересчур самоуверенным.
Однажды, около девяти утра, ко мне обратилась Нина, медсестра с терапии, молодая девушка, недавно вышедшая замуж. На ночном дежурстве она почувствовала недомогание, боли в животе и общую слабость. Вскоре боли прошли, но слабость сохранилась. При осмотре бросалась в глаза бледность ее кожи.
– Нина, ничего опасного не вижу, но надо срочно сдать анализ, пройти УЗИ брюшной полости и показаться гинекологу.
– Доктор, аппендицита нет?
– Ну, на аппендицит не похоже, но надо исключить внематочную беременность.
– Ладно, сделаю УЗИ и анализы, а к гинекологу не пойду.
Нина сходила на УЗИ, врач выдал заключение, что беременность есть, но плод находится внутри матки, анализы тоже спокойные. Я еще раз осмотрел девушку:
– Нина, все же мне твой живот не нравится, что‑то в нем не так. Давай положим тебя в отделение, понаблюдаем?
– Дмитрий Андреевич, ну раз нет аппендицита и внематочной, я домой пойду. Я через дорогу живу, если хуже станет – сразу к вам прибегу.
– Ну, хорошо, – с сомнением в голосе отозвался я. – Иди домой. Но если что, сразу к нам!
Девушка ушла, а я отправился на прием. После обеда прибежала заведующая лаборатории:
– Дмитрий Андреич, у вас Нина Карпова, медсестра с терапии, сегодня была на приеме?
– Была, а что случилось?
– Вы ей анализы назначали?
– Назначал, кровь, мочу. Вроде нормальные.
– Да перепутали анализы! Сегодня две Карповы приходили анализы сдавать! В инфекционном отделении тоже Карпова работает, только Галя. Вам Галины анализы отдали, а вот Нины!
– Вот это да! – изумился я, разобрав анализы. – У нее ж гемоглобин 50, почти в три раза меньше нормы, похоже на внутреннее кровотечение.
– Я тоже так подумала, поэтому как увидела – сразу к вам!
– Надо немедленно кого‑то за ней послать! Спасибо вам!
Я бросился к телефону, набрал заведующую терапии и в двух словах объяснил, в чем дело. Элеонора Потаповна Волгина среагировала на удивление быстро: послала старшую медсестру и санитарку домой к Нине. Не достучались, так ворвались, благо дверь была не закрыта: Нина от большой кровопотери легла на пол и стала засыпать.
На операции мы обнаружили внематочную беременность и около трех литров крови в животе. Оказалось, что маточная труба каким‑то образом завернулась за матку и во время УЗИ спроецировалась как нормальная беременность. И путаница с анализами «помогла».
К счастью, все обошлось, Нину спасли.
Николай Иванович Пирогов[27]никогда не скрывал своих ошибок, свободно рассказывал о них и учеников своих заставлял следовать его примеру. Наверное, он был прав. Лучше учиться на чужих ошибках, но скрывать свои ляпы – совсем нехорошо.
Например, как‑то раз к нам обратился мужчина с жуткими болями в животе. Вчера в соседнем районе слегка трезвый хирург наложил ему троакарный свищ мочевого пузыря по поводу острой задержки мочи. То есть проколол его мочевой пузырь специальным инструментом и поставил трубку из‑за того, что больной не мог самостоятельно помочиться.
При осмотре я заметил симптомы перитонита, взял мужчину на операцию. Лапаротомия открыла полный живот мочи. При детальном осмотре я выявил дырку на задней стенке органа: пузырь был проткнут насквозь. Пришлось зашить дырку и подшить переднюю стенку пузыря к передней брюшной стенке, сформировать надлобковую эпицистостому (соустье), как этого требуют хирургические каноны. Во время операции я нашел большой камень в пузыре, сантиметров на пять. Родственникам объяснил, что якобы был пролежень задней стенки, из‑за чего и возник мочевой перитонит.
Жена страдальца недоверчиво смотрела на меня:
– Я видела, он инструментом как штыком орудовал! Может, проткнул пузырь?
– Нет, пролежень! – твердил я.
Мужчина поправился. Я позже звонил его хирургу, пытался поговорить по душам, но он меня даже не захотел слушать, каждый раз швырял трубку. Видимо, зря я старался, как говорят вульгарные американцы, прикрывал его задницу, а сей докторишка и не оценил в должной мере моего благородства.
Глава 13