О людях

Время шло. Совсем недавно я приехал работать в ЦРБ – а вот уже и год позади. Зарплату нам по‑прежнему не платили, а кормили в основном обещаниями и жалкими процентами от основного оклада. После одиннадцати месяцев работы мне полагался отпуск, но из‑за финансовых проблем я решил перенести его на неопределенный срок. Без денег куда уедешь?

Леонтий Михайлович тоже не пошел в отпуск, заявив, что в прошлом году был, и теперь можно года три не отдыхать, а на рыбалку он всегда выберется, так как на меня вполне можно оставить отделение.

Через год работы я заметил, что многие больные лежат у нас не по одному разу. Несколько десятков пациентов с завидным постоянством госпитализировались в наше отделение.

Пашу Дробова, тридцатишестилетнего тунеядца, систематически поколачивала жена. Раз в квартал он попадал к нам с сотрясением головного мозга и ушибами мягких тканей лица.

Как и другие мужики, он даже не пытался искать работу. И в лучшие времена он оставался на хозяйстве, нянчась с детьми и хлопоча по дому. Работала в их семье жена, и не кем‑нибудь, а путевым обходчиком на железной дороге. Пятью ударами кувалды она загоняла в шпалу костыль.

Возможно, Паше доставалось и чаще, но он сей факт скрывал, обращаясь к нам, когда совсем уже невмоготу становилось. Похоже, в больнице он просто отдыхал от семейной жизни.

Таких пациентов, регулярно избиваемых своими родственниками, у нас было с избытком. Чаще попадали жены, но встречались и родители, нокаутированные собственными детьми. Их подросшие чада отбирали у своих стариков пенсии, а если те по‑хорошему не отдавали, то получали в лоб. Немногие родители обращались в милицию – остальные твердили, что упали, почему‑то именно в день выдачи пенсии. Таких пациентов мы именовали «груши кухонных боксеров».

Наособицу стояли люди, страдавшие панкреатитом и холециститом. Они обычно обращались к нам по праздникам и сразу после, когда обильные возлияния и чревоугодие обостряли их хроническое заболевание. Скрюченных, их заносили в отделение. Мы ставили им капельницы, делали уколы, они понемногу распрямлялись и выписывались, чтоб вернуться спустя какое‑то время. Иных и оперировали, когда консервативная терапия была бессильна.

Профилактика таких заболеваний относительно проста: соблюдай диету, не ешь острого, жирного, копченого и исключи алкоголь – будешь жить долго и счастливо. Но некоторым людям и жизнь не мила без обжорства.

При наличии камней в желчном пузыре показана плановая операция – холецистэктомия. Болезнь лучше предупредить, чем лечить. Камни в желчном пузыре, в отличии от камней в почках, не растворяются, а с каждым годом становятся все больше, доставляя много хлопот своим владельцам.

На заре хирургии желчного пузыря хирурги пытались удалять камни, оставляя орган, но получали рецидив. Существует множество теорий образования камней в этом органе, но все они неокончательны. По крайней мере, врачи сходятся в одном: если камни есть – желчный пузырь нужно удалить.

Среди деревенских жителей не принято удалять желчный пузырь. Будут терпеть до последнего, корчиться от болей, но как только полегчает – откажутся от операции.

Кроме больных, бывают и симулянты. Их я делил на «сачков» и бездомных. «Сачки» большей частью осаждали меня на приеме в поликлинике. Странное дело: те, кому повезло найти работу, всеми правдами и неправдами старались от нее увильнуть. Жаловались то на резкую боль в ноге – «ой, доктор, вчера упала, так больно!», то на руку – «не можу поднять, так и падает!», то на внезапно выскочившую «шишку», то еще черт знает на что, лишь бы получить больничный.

Окна моего кабинета выходили на дорогу, и мне было видно, как люди выходят из рейсовых автобусов. Вот мордатый парень вприпрыжку выпрыгнул из дверей и, отталкивая старушек, понесся в сторону поликлиники. Спустя десять минут он вползает в кабинет и разыгрывает моноспектакль «Больная нога». Сколько неподдельной скорби и боли в его глазах, как искажается гримасой его лицо, когда я начинаю осматривать «поврежденную» конечность! Если б сам не видел, как он несся на прием, то, наверное, и поверил бы в его болезнь. Таким симулянтам я молча указываю сначала на окно, а затем на дверь. Понятливые уходят сами, остальным приходится помогать.

Бывало, я выписывал липовые больничные, но редко и только когда задерживали зарплату. В наших краях было много охотников, вот они и приходили: «Доктор, выпиши бюллетень на недельку, а мы тебе мяса привезем». Приходилось соглашаться: надо было кормить семью. Но делал я это редко и только для «своих».

«Сачки» же ходили по кругу. Сломает, к примеру, ногу, отсидит положенное на бюллетене, выйдет на работу. Через пару недель приходит – не могу работать, все болит, тянет. И так будет ходить с этой ногой пару лет, пока снова что‑нибудь не сломает.

Был один столяр – так вон он буквально не вылазил с больничных. Лет двадцать отработал нормально, а как тяжкие времена наступили, стал выпивать на работе. Его ценили как специалиста и закрывали глаза, а зря. Для начала, работая на пилораме, он отпилил себе первый палец на левой кисти; через полгода – на правой; потом каждый год терял по пальцу. Еще смеялся: «Столяры все беспалые!» Когда у него осталось всего пять пальцев на двух кистях, ему дали инвалидность. Столярничать мужик забросил, стал самогон попивать и рыбу ловить.

Пришел к нам как‑то один мужик в кепке. Пригляделся я к нему – кепка больно знакомая, замшевая, с пипочкой наверху; точно он, электрик!

Недавно мой знакомый терапевт, уезжая из ЦРБ в город, подарил нам с женой почти новую чешскую люстру, сработанную под хрусталь. Я принес ее домой и попытался сам повесить, но из люстры торчало три провода, а из потолка – два. Как совместить три с двумя, я не знал. Жена напомнила про гвоздь в ванной и посоветовала вызвать электрика из ЖЭКа. Так я и поступил.

И пришел этот типус в замшевой кепке.

– Так, так! – многозначительно сказал он, осмотрев фронт работ. – Тут надо крюк менять, чтоб вашу люстру повесить.

– Так там же есть крюк, – удивился я. – Вон из потолка торчит.

– Ну, это крюк для отечественных люстр, а ваша импортная, тут специальный нужен!

– А где его взять?

– Ну, я могу поспрашивать, только сами понимаете, это повлечет за собой кое‑какие расходы.

– Понимаем, сколько?

– Ну, это еще не все! – продолжил электрик. – Нужен особый провод, медный, для соединения.

– А провод‑то зачем?

– Нужен, чтоб хорошо люстра светила.

– А без него никак?

– Никак! Через неделю сгорит. Ладно, как надумаете, звоните, – закончил мастер «разводки» и протянул мне бумажку. – Позвоните, попросите позвать дядю Лешу.

Лишних денег у нас не было, поэтому люстра оставалась лежать на подоконнике уже вторую неделю. А тут дядя Леша сам пожаловал. Меня он, похоже, сразу не узнал.

– Доктор, – начал дядя Леша жалобным голосом. – Работать не могу! Шишка на руке растет, поднимать тяжело, а я электриком работаю.

– Ясно! – осмотрев симулянта, сказал я. – У вас страшное заболевание, липома плеча! Нужна немедленная операция!

– Что за липома такая?

– Ну, в народе жировик называется. Это опухоль, она может в любой момент переродиться в раковую, – конечно, это была полная ерунда. – Без операции никак! Пока метастазов нет, надо оперировать!

– Резать, что ли?

– Свиней режут, а людей оперируют.

– А что для этого надо?

– Ну, тут особый наркоз нужен, импортные препараты, другие не помогут.

– А наши что, не годятся?

– Нет! Только импортные! И нитки специальные нужны, у меня сейчас нет, но я спрошу, но сами понимаете, – я ему подмигнул и продолжил: – Очень накладно. Как надумаете, через недельку приходите.

– Доктор, это у вас я люстру чешскую смотрел на днях? – наконец узнал меня прохвост.

– У меня, а что, я сильно изменился с тех пор?

– Нет, не изменились! От как же я вас сразу не узнал? Вы ее еще не повесили?

– Не повесил.

– Хорошо, у вас дома кто‑то сейчас есть?

Вечером, я когда вернулся с работы, жена сияла.

– Представляешь, пришел этот, в кепке. Повесил люстру, причем на старый крюк, денег не взял и еще извинился за задержку.

– Ну, а что ты удивляешься, может, у человека совесть проснулась.

К сожалению, не у всех она просыпается.

Мастер нефтебазы Занозов в пьяном угаре вывалился с балкона своей квартиры, расположенной на пятом этаже. Упал на клумбу с цветами, остался жив, но сломал бедро. До падения он долго куражился, орал матерные песни, цеплялся к прохожим, в общем, весь поселок видел, что он, мягко говоря, нетрезв.

Когда его привезли, то в историю болезни я записал, помимо основного диагноза, и алкогольное опьянение. Два месяца Занозов провисел на скелетном вытяжении, еще три проходил в гипсе. А работа отказалась оплачивать ему больничный из‑за алкогольного опьянения. Жена его работала у нас в больнице медсестрой в физиокабинете и нашла свидетельниц из числа своих подружек, которые подтвердили, что муженек ее при поступлении был трезв, а я, гад такой, из вредности опорочил его честное имя.

Мадам Занозова написала жалобу в область, и меня вызвали на комиссию, где сидело двенадцать очень суровых человек. Они спросили меня, делал ли я Занозову анализ крови на алкоголь. Я ответил, что нет, так как Занозов был очевидно пьян. Члены комиссии решили, что раз нет документов, свидетельствующих о наличии алкоголя в крови Занозова, – значит, он был трезв, и постановили мне выплатить пострадавшему компенсацию в размере той суммы, что он не получил якобы по моей вине. Я приуныл: и так денег не платят, так еще и какому‑то мурлу должен. Чета Занозовых распустила хвост и всячески поливала меня грязью.

Я решил не сдаваться и обратится в суд. Но есть на свете справедливость, и в этой истории ее олицетворяет директор нефтебазы Виталий Львович Новиков.

Узнав о произошедшем, Виталий Львович громогласно заявил:

– Да мне насрать на вашу комиссию! Я сам видел, как этот пьяный мудак выпал с балкона. Никаких ему денег!

Новиков показал инженеру фигу и перевел его на подсобное хозяйство пасти свиней. Была на нефтебазе такая форма наказания: нерадивых работников директор переводил в свинарник, кого на месяц, а кого и поболее. А куда деваться? Работы в округе не было, а на нефтебазе платили хорошие деньги.

Директор лично заехал ко мне, пожал руку и сказал, что «если эти еще что‑то затеют против, чтоб сразу мне звонил. Я этого инженеришку сгною тогда на свинарнике».

Больше Занозовы с меня денег не требовали. Мадам Занозова от нас ушла. Когда увольнялась, пришла в темных очках, скрывая синяки, полученные от мужа, – тот шибко осерчал, когда вместо легких денег получил тяжелую работу.

Занозов еще набрался наглости и попытался перейти в разряд «сачков»: несколько раз приходил на прием и жаловался на больную ногу, пытаясь «откосить» от свинарника. Но я каждый раз объявлял его годным к общению с хрюшками.

Последняя категория ложных больных – бездомные. Они норовили лечь в больницу и пожить у нас какое‑то время. Может, в советские времена это как‑то и прокатывало, и в первые годы развала Союза тоже. Но в девяносто шестом году стали повсеместно внедрять страховую медицину. А кто будет платить за бездомных, у которых нет ни полиса, ни паспорта? Местная администрация выделяла средства на обслуживание таких пациентов, но это были копейки.

Доходило до абсурда. Один мой приятель работал хирургом в соседнем районе в железнодорожной больнице, так он рассказывал, что в их больницу часто привозят бомжей только потому, что те спят на рельсах, или валяются в локомотивном депо, либо просто лежат неподалеку от станции.

Говорят, существовал какой‑то спецприказ, по которому человека, найденного ближе чем в двухстах метрах от железной дороги, обязаны были доставить в железнодорожную больницу. Этим зачастую пользовались ребята со «скорой помощи»: если находили на улице человека, облеванного, в моче и кале, а рядом проходила железная дорога, то просто подтаскивали на 150 метров к полотну и звонили в железнодорожную «скорую»: «Заберите, ваш!»

Коллеги в долгу не оставались: если находили кого у самой магистрали, то оттаскивали метров на триста в сторону и звонили в городскую «скорую»: «Забирайте, тут ваш, далеко от путей лежит».

Практические врачи меня поймут: бомжи – это крест всех больниц, их много и никто за них не платит, и деть их некуда. Все на одно лицо, от всех один запах, на всех одна форма одежды, мозги уничтожены этанолом. Работать не хотят, воруют, попрошайничают.

Я пытался несколько раз куда‑то пристроить наиболее смышленых бомжей: в дом инвалидов, в монастыри, в фермерские хозяйства. Но результат был всегда один и тот же: через два‑три месяца, подкормившись, они снова начинали пить и уходили с насиженных мест. Дух бродяжничества, помноженный на алкоголизм, уже въелся в их костный мозг. Я помню только одного человека, который покончил с бродяжничеством, бросил пить и стал приносить людям пользу.

Звали его Николай Иванович, лет ему было 70, и он шел к Тихому океану. С его слов, у него была жена и двое детей, а проживал он когда‑то в городе Холм‑Жирковский, что в Смоленской области.

Лет пятнадцать назад он разругался с женой и, обидевшись, ушел куда глаза глядят. Сначала – на север, в Архангельск и Вологду, потом – на юг, в Кубань, Ставрополье, Кавказ. Хотел Николай Иваныч осесть в Москве, но там своих бомжей хватало; и подался он к Тихому океану, мечте своего далекого детства.

И все это на своих двоих! По дороге помогал людям – а он был и слесарь, и электрик, и сантехник, работал за еду да крышу над головой. И вот на излете зимы он добрался до наших мест. От долгого путешествия у него открылись трофические язвы нижних конечностей, и с продолжающимся кровотечением Николая Иваныча доставили к нам.

Жизнь мы ему спасли, но идти дальше он не мог: при сильной нагрузке на ноги шла кровь. Язвы возникли из‑за варикозного расширения вен на ногах. Я уговорил Николая Иваныча прооперироваться, и он разрешил, но только одну ногу. Вторую не дал, хотя страдали обе. Операция прошла успешно, язва на правой ноге закрылась, а на левой продолжала процветать.

Пока Николай Иваныч лежал у нас, он починил все краны и прочистил всю канализацию, восстановил всю электропроводку, отремонтировал стиральные машинки в прачечной, три года стоявшие сломанными. Главный врач не мог на него нахвалится. Я предложил взять Николая Иваныча в штат больницы, оформив сантехником, и попросил выхлопотать ему койку в общежитии.

Тихий поначалу сомневался, но когда Николай Иванович голыми руками устранил засор в терапевтическом отделении, отчерпав голыми руками из унитазов все говно и тряпки, что там скопились, главврач сдался. Три дня лучшие сантехники района пытались пробить засор, затем сдались и заявили, что прочистить невозможно, надо разбирать всю канализационную систему. А Николай Иваныч доказал, что лучший все же он.

Главный врач выбил ему койку в общежитии бывшей швейной фабрики, выделил в подвале комнату под мастерскую, где Николай Иваныч, собственно говоря, и жил. И паспорт главврач ему выправил – хотя это было самое трудное, пришлось посылать запрос на родину героя.

И словами «стал он жить‑поживать да добра наживать» можно закончить рассказ о возвращении бомжа Николая Ивановича к нормальной жизни. Но в том‑то вся и соль, что нормальным он не был. Правильней сказать, он был паранормальным.

Он ничего о себе не рассказывал. Он обладал потрясающими знаниями в области техники. Он мог починить автомобиль отремонтировать сложный дыхательный аппарат в операционной и электроотсос. Однажды он без всякой документации починил рентгеновский аппарат.

Он все знал и все умел. С его приходом в больнице прекратились поломки и протечки.

В его мастерской царил идеальный порядок. Все прокладки, гаечки, винтики и прочие мелкие детальки лежали в специальном шкафу на полочках, каждая на своем месте, горизонтальные поверхности были идеально чистыми, а кровать была аккуратно заправлена солдатским одеялом.

Николай Иванович сам смастерил сверлильный и токарный станки, выпросив по организациям изношенное оборудование, и вдохнул в них вторую жизнь. Вскоре вся округа знала его, и люди шли к нему за помощью. Кому надо было запаять кастрюлю, кому починить утюг или телевизор… Николай Иванович помогал всем, и абсолютно бесплатно. Люди предлагали ему деньги, но он всякий раз отказывался.

При всех своих положительных качествах Николай Иванович был редкостным грязнулей. Он не любил мыться, бриться, стричь ногти и волосы. Ходил в каком‑то вонючем рубище. На ногах и зимой, и летом носил резиновые чулки от армейского защитного костюма, кроме того, смастерил электрогрелку, примотал ее к оставшейся трофической язве и периодически включал, как он говорил, «подогрев».

Со стороны Николай Иванович выглядел странно: он ходил, чуть сгорбившись, на носу очки, на ногах чулки, на теле – грязнейшая хламида, а сзади, как хвост, болтался провод с вилкой от «подогрева».

Николай Иванович мог зайти ко мне в кабинет, совершенно не обращая внимания на полураздетого пациента, подходил к розетке и, подключив электрогрелку, многозначительно произносил:

– Андреич, «подогрев» закончился, сейчас заряжусь и пойду. Ох, язва болит!

– Николай Иваныч, не майся дурью, ты же квасишь язву свою, ее нельзя греть!

– Не, с «подогревом» не болит!

Переубеждать его было бесполезно! «Подогрев», и все тут!

А в какой‑то момент он увлекся уринотерапией. Какая‑то сволочь подарила ему книгу о целебных свойствах мочи. Все! Теперь к вони немытого тела и гниющей язвы добавился запах мочи. Когда Николай Иванович входил в помещение, сначала чувствовалась отталкивающая вонь, а уж после появлялся ее носитель. Ходил он медленно, поэтому запахи всегда опережали его. Я даже подумал, что понимаю его жену и что тоже не смог бы жить в одном доме с Николем Ивановичем.

Как‑то раз во время утренней планерки, где присутствовали и санитарки, куда‑то исчезла вся утренняя моча, сданная больными для анализов. Санитарочка поставила лоток с банками перед входом в ординаторскую, ушла, вернулась – нет его. Что за чудеса? Через пять минут нарисовался Николай Иванович с пустым лотком.

– Что, потеряли? – спросил он весело. – Нате лоток!

– Николай Иваныч, ты мочу свистнул? – спросил я.

– Не свистнул, а одолжил.

– Но зачем? Скажи, пожалуйста, зачем тебе моча пациентов? Тебе своей не хватает?

– Ничего страшного, эти еще нассут! А мне нужна была моча разных людей. Вот схема, смотри, – он начал тыкать мне в лицо свою книжицу, дыша свежевыпитой уриной.

– Ты что, выпил ее? – ужаснулся я.

– Да, выпил! Вот же схема!

Я прочитал ему мини‑лекцию на тему «моча – это шлаки, выводимые организмом наружу, так зачем пихать в себя уже отработанный материал?», но все было тщетно, Николай Иванович по‑прежнему пил мочу, и у него даже появились последователи.

В моей голове не укладывалось, как он мог быть таким разным. Добрый отзывчивый человек, готовый безвозмездно прийти на помощь любому, кто попросит, и ужасный упрямец, не желающий мыться и лечиться. Великолепный специалист, разбирающийся в механике и электронике, верящий шарлатанам, пропагандирующим уринотерапию. Идеальный порядок в его мастерской никак не вязался с его внешним видом. А когда я увидел его паранормальные способности…

У меня дома сломалась стиральная машинка, я попросил Николая Ивановича посмотреть ее.

Придя ко мне, он с ходу принялся за ремонт бытовой техники. Минут через пять я заглянул в ванную – и оторопел: Николай Иванович чинил машинку, не выключив ее из сети! Знакомые синие искорки бегали по его рукам. А он словно не замечал.

– Николай Иванович, ты же не вытащил шнур из розетки! Тебя током ударит!

– Знаю! Я специально не выключил, мне так видно, где цепь прерывается.

– А ток?

– А что мне ток! Смотри! – с этими словами Николай Иванович всунул в розетку электровилку с двумя оголенными проводами на конце. Голыми руками он взял провода и поднес их друг к другу. Раздался хлопок, и к потолку поднялось маленькое белое облачко. Я вздрогнул, а Николай Иванович положил оба провода на высунутый язык, а затем быстро запихнул в рот. Сверкнула вспышка, и из ротовой щели повалил дым. Он высунул язык, продемонстрировав, что все в порядке.

– И что, тебе не больно? – выдавил я.

– Нет, я даже не чувствую. Когда восемьсот вольт – начинает чуть покалывать. А так мой потолок – две тыщи вольт!

Позже я повнимательней пригляделся к Николаю Ивановичу. Действительно, он никогда не выключал из сети ремонтируемый электроприбор. Так под напряжением и работал.

В милиции я узнал адрес, где проживала семья мастера, написал им и попросил приехать. Месяца через три приехали жена с сыном. Оказалось, что у нашего Николая Ивановича два высших технических образования, он все время пропадал на работе. А когда стал «чудить», они с женой крепко поругались, и он в чем был вышел из дома и пропал.

Николай Иванович поначалу был сильно недоволен тем, что я нашел его родственников, но потом подуспокоился и пообщался с ними. Уезжать категорически отказался. Сумасшедшим я б его не назвал, просто чудиком.

Встречались и откровенные проходимцы. Если о Николае Ивановиче можно вспомнить много хорошего, то о Боре Вайнберге – только то, что он жулик.

В конце августа 1996 года к нам за помощью обратился небритый мужчина средних лет с явно семитской внешностью. Заявил, что он врач‑нейрохирург из Хабаровска, отстал от поезда, где остались все документы и вещи. Выглядело это убедительно, так как человек, назвавшийся Вайнбергом, был обут в домашние тапочки, трико и пижаму, документов при себе не имел. Он сыпал медицинскими терминами, называл известных профессоров, утверждал, что знаком с ними, и мы потеряли бдительность.

Боря сообщил, что его несколько раз рвало кровью, что, похоже, у него синдром Мэллори‑Вейса[19]и что дальше ехать опасно. Попросил полечить его, а сам обещал позвонить своим друзьям, чтобы те подвезли документы и одежду. Я доложил Тихому о необычном пациенте, тот сначала не поверил, но, когда лично поговорил с Вайнбергом, размяк и дал добро на госпитализацию без документов.

В отделении лженейрохирург развил бурную деятельность. Старшей сестре пообещал прооперировать ее мать, страдающую глаукомой, в клинике Федорова в Москве, по блату. Заведующему «подарил» новый нейрохирургический набор, который уже якобы выслали, нужно было только дождаться поезда, везущего инструменты из Владивостока. Меня собирался взять с собой в Хабаровск за красной икрой (я сдуру закупил десять килограммов соли).

Лечили Борю абсолютно бесплатно и самыми дорогими препаратами. В один прекрасный день, когда поезд «Владивосток – Москва» по срокам подвозил наше оборудование, Вайнберг исчез. А вместе с ним испарилась добротная одежда пациента Воробьева и некая сумма денег из сейфа медсестры, сданная больными на хранение.

Мы все были в шоке! Он так убедительно, а главное, правильно разговаривал на медицинском языке, что казался настоящим врачом! Мы с Леонтием Михайловичем все же съездили на вокзал и встретили нужный поезд, нашли нужный вагон, но проводники только покрутили пальцем у виска?

Вот так жулик облапошил целый коллектив, сыграл на нашей профессиональной жалости. И не Борей он оказался, а каким‑то Абрамом, настоящим мошенником: ездил на поездах и дурил народ. Где‑то в наших краях его пассажиры прищучили, пришлось уходить от погони в одном белье. А у нас он «залег на дно». Мне потом один следователь про него рассказал, фото принес. А медицинских терминов Боря в тюремной больничке набрался, где работал санитаром, пока срок отбывал.

Самое смешное, что через месяц мы чуть не наступили второй раз на те же грабли!

К нам привезли худого немытого типа, найденного на дороге пьяным и с разбитой головой без никаких документов. Голову зашили, начали лечить сотрясение головного мозга. Мужик очнулся, сказал, что был здесь проездом, что его побили попутчики: «Позвоню, родственники подвезут, в соседнем районе живу». Мы сообщили в милицию, дознаватель записал его рассказ, на этом и успокоились.

Дня через два Васек – так назвался пострадавший – развил бурную деятельность по ремонту часов, обещая починить любые сломанные. Поначалу ему не поверили и принесли на пробу старые часы, валявшиеся в кабинете старшей медсестры уж года три как. Васек попросил перочинный нож, иголку и немного чистого бензина. Выдали требуемое, и началось настоящее шоу.

Васек ножом открыл часы, капнул в них бензина, дунул, ткнул пару раз иголкой в механизм – и свершилось чудо! Часы пошли! Вскоре у его прикроватной тумбочки выросла целая гора часов. Слава о гениальном чудо‑мастере моментально разнеслась по больнице.

У каждого в доме валялась пара сломанных часов, их относили Ваську, и он в два счета реанимировал сложный механизм. Не знаю, как это у него удавалось, но часы и вправду шли. Открыл, капнул бензин, дунул, ткнул иголкой – вуаля!

Его перевели в лучшую палату, в столовой выдавали добавку… Васек округлился, и из худосочного бича превратился в розовощекого пузана.

– Дима, а ты не замечал, что этот Васек слишком часто сидит в процедурном, болтая с сестрами? – как‑то раз спросил Леонтий Михайлович.

– Вы тоже подметили?

– Да. Мне показалось, что он неравнодушен к сейфу, все исподтишка пялится на него.

– Леонтий Михайлович, что‑то мы расслабились и быстро забыли про Вайнберга.

– Ты прав, попрошу начальника милиции, пусть его еще раз допросят. Подозрительный тип.

Мы разговаривали в ординаторской, дверь была приоткрыта, и мне почудилось, что нас подслушивают. Я кинулся к двери и увидел поспешно удаляющегося Васька. Похоже, он слышал наш разговор.

Минут через десять я поднялся в отделение и хотел объясниться с часовщиком, но его нигде не было видно, так в пижаме и тапочках и драпанул из больницы.

Мы сообщили в милицию, но поиски ничего не дали, Васек пропал. Интересно, что с его исчезновением все отремонтированные им часы остановились и больше не работали.

Не знаю, как за рубежом, но в наших медвузах учат лечить болезнь, а не работать с человеком. Прекрасно усвоив теоретическую часть программы и получив пятерки на экзамене, на практике молодые врачи заходят в тупик. Здесь сама жизнь начинает экзаменовать их. Некоторые не выдерживают и уходят из медицины из‑за сложных характеров своих пациентов. Пока выработается иммунитет, который все остальные называют цинизмом, можно и неврастеником стать.

Я считаю, что будущим врачам нужно как можно больше знать о психологии своих пациентов. Нужно, чтобы преподаватели не идеализировали людей, с которыми выпускникам придется работать. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих. А может, кто‑то из студентов поймет, что медицина – не его стезя, и уступит место другому. Сколько я видел таких примеров, когда человек отработал медсестрой, санитаром и мог бы стать отличным врачом, но на вступительном экзамене ему не хватило баллов. А другой поступил в медвуз и блестяще его закончил, но, поработав, разочаровался в медицине и ушел из нее.

Глава 9