История вторая, о начальстве

 

У меня есть племянник Миха. Ну то есть племянником называется сын родной сестры. А Миха — он сын моей двоюродной сестры Люсика. Стало быть, двоюродный племянник. Но вот это «двоюродный» я все время и теряю.

Каждый раз, когда я появляюсь у родителей, я вижу Миху, поскольку мать-одиночка Люсик, романтичная как десять тысяч ассолей и тупая как сто пар сибирских валенок, снимает у моей мамы дачу за самую символическую плату. И живет там.

Михе пять лет. Он любит технику и растет смышленым мальчиком. Даже слишком смышленым. Вот например, сидим мы как-то вечером. Я работаю на своем навороченном ноутбуке с крышкой цвета вечерней зари. На экране ноутбука — игрушка, свежайший релиз. На моем лице — выражение крайнего азарта.

Рядом, у моих ног, карапуз Миха возит по ковру привезенный мною самосвальчик.

— Дядя Вова, а ты кем работаешь? — вдруг спрашивает Миха, не вынимая изо рта леденец на палочке.

— Сталкером.

— Сталкером? Здоровски! — улыбается Миха. Раньше он уже спрашивал несколько раз. И я несколько раз говорил, что сталкером.

— А сталкеры работают в Зоне? — спрашивает Миха и в его глазах загорается хитринка.

— Да, в Зоне…

Я уже говорил, но повторить мне не трудно. Поскольку я знаю: воспитывать ребенка означает на девяносто процентов его просто терпеть.

— А в Зоне опасно?

— Еще как опасно, — бормочу я, не отрываясь от экрана.

— Если опасно, значит, тебя могут убить?

— Да, могут.

— Дядя Вова, а дядя Вова! — Миха приподымается с колен и смотрит на меня своими круглыми голубыми глазенками. — А если тебя убьют, можно я твой ноутбук себе возьму?

— Мой? Ноутбук? Себе? — повторяю я. — Ну, возьмешь, конечно… — быстро согласился я.

Но потом подумал: а где же педагогический момент? И вообще, а вдруг Люся тут вместо ребенка растит исчадие ада, не знающее этики?

— Ну вот возьмешь ты его… и что ты будешь тогда думать?

Миха засунул в рот указательный палец — так ему легче думается, я заметил. И поразмыслив, изрек:

— Буду думать, что здорово, что у меня такой ноутбук теперь есть…

— А про меня? Про меня что ты будешь думать?

— Что тебя больше нет. — Миха попробовал изобразить грусть. Получилось так себе.

— И тебе будет меня жалко?

— Да.

— А что ты будешь больше — радоваться ноутбуку или плакать, что меня нет? — не отставал я.

— Ну… Не знаю, дядь Вова… Спрошу у мамы. Как она скажет, так и сделаю…

Я закивал головой — мол, этически верное решение принял Миха в сложной для себя ситуации.

Мораль этой короткой байки незамысловата, как минометный ствол. Самое правильное во множестве щекотливых ситуаций: слушать мнение начальства.

 

Глава 7. В Железном Лесу

 

I don't see 'bout that radar but I don't see that I'm wrong 'cuz its a will-fire action-seeking radar baby…

«Action Radar», The Prodigy

 

 

Вертушки сели почти синхронно.

Поскольку полеты над Зоной занятие в высшей степени опасное, я перекрестился, с благоговением глядя в потолок десантного отсека.

«Спасибо тебе, Господи, что ты не наслал на наши грешные тушки Каменное Небо! И других аномалий тоже не наслал! Всех этих вертикальных бичей, да придет им всем полный и окончательный трындец!»

Помолившись таким незамысловатым образом, я ткнул Костю под ребра локтем. В отличие от меня, тяжело переживающего все вестибулярные превратности полета, Костя спал сном праведника.

— Что?! Уже?! — вскинулся Костя, протирая глаза.

— Практически, — степенно кивнул я.

Майор Филиппов, который летел вместе с нами, выразительно постучал ногтем по стеклу своих командирских часов и напомнил:

— Ждать вас будем ровно час. Не уложитесь до восьми сорока двух — пеняйте на себя. Потому что мы улетим.

— Вас поняли, товарищ майор, — ответил я и за себя, и за Борхеса, который со сна был совсем квёлый, и за Костю.

Мы выпрыгнули из десантной двери вертолета и Борхес с избыточной, как мне показалось, уверенностью, повел нас прямиком к ближайшему пролому в ограде из типовых бетонных плит.

Не доходя пяти метров до пролома, Борхес надел на голову шлем от костюма замкнутого цикла и герметизировал его.

Выразительно покрутив пальцами возле шеи, он призвал нас последовать его примеру.

Мы нехотя напялили свои шлемы. Эффективная вещь эти костюмы с системой замкнутого дыхания, конечно. Но до чего же неудобные! Потеешь в них, дышать кажется что нечем, полное отсутствие контакта с окружающей средой опять же.

Однако все это дорогое снаряжение мы, отправляясь в рейд, получили совершенно бесплатно у полкового интенданта и не пользоваться им было глупо.

Убедившись, что теперь мы защищены надежно, Борхес прошел через брешь в заборе и, сделав три шага в сторону, скрылся из виду — теперь его заслоняла от нас одна из бетонных плит забора.

Поскольку в Зоне действует негласное правило «повторяй маневры точно за лидером», мы с Тополем, след в след, зашагали за Борхесом и… каждый из нас получил добрую порцию лиловых молний, сорвавшихся с казавшегося совершенно безобидным прута торчащей из земли арматуры!

— Ты что, Борхес, с дуба рухнул?! — задыхаясь от возмущения, заорал Тополь в переговорное устройство, когда мы с ним целыми и невредимыми (спасибо защитным костюмам!) присоединились к нашему проводнику. — Хорош сталкер, псевдоплоть тебе в ухо! Там же слона можно жарить!

— Да честно говоря, просто хотелось побыстрее убраться с глаз десантуры. Не люблю я, когда мне спину взглядами сверлят… Обычно-то я через эту аномалию не хожу. Но когда такой костюм дают бесплатно — почему не попижонить?

— А чем тебе десантура не нравится? — осведомился я. — Обычная такая десантура. Даже лучше обычной, по моим наблюдениям.

— Это, строго говоря, вообще не десантура, — вставил Костя (по его голосу слышалось, что он еще злится, но уже начал остывать). — А разведчики. То, что они все в тельняшках, десантниками их еще не делает.

— Без разницы, — меланхолически протянул Борхес. — Грубые они какие-то.

— Грубые? Гру-бы-е? — Мои брови от удивления буквально улетели на затылок. — А сталкеры тогда, по-твоему, какие?

— Сталкеры они хоть грубые, но понятные. А эти — грубые и непонятные. «Хули? В Туле!» — всех разговоров.

Я не стал продолжать эту дискуссию. Понятные… Непонятные… Нам с этой десантурой еще по Второму энергоблоку лазить!

 

Итак, мы находились в Железном Лесу. Это, с моей точки зрения, избыточно романтическое и неуместно метафорическое название носила крупная силовая подстанция. Когда-то через нее шло электричество, вырабатываемое Чернобыльской АЭС. Ну а теперь, как и сама ЧАЭС, подстанция была заброшена.

Населяли ее разве что матрикаты да мутанты. А если через подстанцию и шла какая-то энергия, то уж точно не электричество, но аномальная, темная, потусторонняя Сила Зоны.

На территории, огражденной бетонным забором, стояли в общей сложности тридцать шесть штук высоких ажурных опор ЛЭП, то есть линий электропередачи. Собственно, именно эти опоры дали месту его громкое название — Железный Лес. Из которого происходила всевозможная, не всегда безобидная путаница, поскольку местности, именуемые Рыжим Лесом и Ёлкиным Лесом соответственно, были изначально именно лесами, с деревьями и кустарниками, а вовсе никакой не метафорой.

Между опорами ЛЭП были проложены рельсы, по которым некогда разъезжали специальные вагонетки с токосъемными кулаками.

В глубине, на противоположной опушке Железного Леса, возвышалась дюжина построек различного назначения.

Большинство из них было увенчано исполинскими фарфоровыми изоляторами и представляло собой, насколько я понимаю, трансформаторные. Двухэтажное кирпичное сооружение было чем-то административным. Ну а самое большое сооружение, судя по всему, служило мастерской. Или, точнее, пунктом обслуживания для вагонеток с токосъемными кулаками — вот не разбираюсь я в высоковольтном электрическом хозяйстве!

В общем, что можно сказать про Железный Лес? Есть где сталкеру разгуляться!

Я никогда не любил это опасное скопление построек и крупных железных конструкций. Идея заиметь здесь тайник принадлежала Тополю. Он привел мне массу рациональных и мегарациональных аргументов насчет того, почему это место — идеал.

Там было все. И «вдалеке от торных путей». И «сравнительно мало опасных аномалий». И мемуары про то, что когда Тополь еще в отмычках ходил, у его наставника там база была, а наставник Тополя всех насквозь видел, всю Зону вдоль и поперек исходил и где попало тайник делать бы не стал.

Сам тайник располагался в кабинете директора подстанции (о чем сообщала прекрасно сохранившаяся табличка на столь же аномально хорошо сохранившейся двери). Окна в кабинете мы забили фанерой, а сейф использовали для своих нужд.

Ну а для Капсюля мы сняли с вертящейся крестовины бывшее когда-то кожаным кресло. На нем, по идее, и должен был спать наш пес. Из вазы, в которую секретарша когда-то ставила букеты босса, Капсюль должен был пить. А из верхнего ящика директорского стола Капсюль должен был есть как из миски. Ну а ходить Капсюлю полагалось на древние, пожелтевшие инструкции по технике эксплуатации различных узлов и приборов.

 

Вся моя сталкерская интуиция восставала против того, чтобы идти через Железный Лес как таковой — то есть через ряды ажурных металлических конструкций, на которых некогда висели сотни проводов. И не только в ржавых волосах, которые свисали с опор в количествах несметных, тут было дело.

Во-первых, самыми радиоактивными объектами в Зоне, как правило, являются именно большие массы железа.

Во-вторых, именно они, массы железа, чаще всего накапливают заряды различных патогенных энергий, которыми с легкостью одаривают случайного прохожего — да так, что от него подчас только прямая кишка остается.

Ну а в-третьих, точно у нас по курсу, между двумя рядами железных опор, серели три красноречивых пятна. Это были трупы сталкеров, которые полегли здесь буквально вчера — в противном случае от них не осталось бы даже пятен.

Увы, Борхес придерживался собственной концепции.

Удовлетворившись пятью бросками гаечек, он нагло попер прямиком на трупы, не обращая внимания на космы ржавых волос, с которыми расходился то и дело в считаных сантиметрах.

Вторым пошел я.

Третьим — Костя. Походка его была легка и беспечна как никогда.

Все шло на удивление гладко.

Так гладко, как не бывает.

А посему дальнейшие леденящие кровь события я воспринял почти с облегчением.

Мы уже преодолели сто сорок шагов из двухсот, отделяющих нас от ближайшего входа в административный корпус, когда с напряженным звоном что-то лопнуло у нас над головой.

Батарея фарфоровых изоляторов, снежно-белых, несмотря на пережитые годы, сорвалась со своего крепления и сорокапудовой гранатой рухнула на землю в четырех шагах от Борхеса.

Упала она с совершенно неестественной быстротой, явно под воздействием гравитационной аномалии. Изоляторы лопнули с такой силой, что их килограммовыми обломками и Борхеса, и Костю отшвырнуло на метр назад.

А вот в меня куски изоляторов чудом не попали. Может, потому что я помолился в вертолете?

Тем временем фарфоровые бомбы начали сыпаться одна за другой.

Бабах! — жестяной лист ответил гонгом на падение фарфорового метеорита.

Б-бамс! — фарфоровая катушка в щепу раскрошила трухлявый пень, некогда бывший любимой яблонькой инженера подстанции товарища Борщовой.

Б-бух! — еще три изолятора вонзились в сухую землю.

Я встал как вкопанный и задрал голову вверх — нет ли надо мной изолятора? К счастью, его не было. А вот над Тополем…

— Костя! Беги вперед! — заорал я.

Я прямо-таки воочию видел, как белая дура отрывается от металлической петли и несется к земле, точнее, к башке моего лучшего друга.

Через секунду так и произошло. Но, к счастью, Костя был послушным мальчиком и всегда слушал папочку.

— Хренасе, звездопад! — воскликнул Тополь, промчавшись вперед шагов двадцать с изумительной быстротой и только затем остановившись.

Судя по голосу, он находился в состоянии переосмысления основных жизненных ценностей.

Тем временем Борхес, который, как мне стало ясно чуть позднее, прокачивал ситуацию еще быстрее, чем я, схватил меня за руку и потащил в направлении, полностью противоположном Костиному.

— Эй, ты куда?! — попробовал ерепениться я.

— Подствольник заряжай! — прошипел Борхес, не ослабляя свою железную хватку.

Тополь тем временем тоже догадался, к чему тот клонит. Поэтому он без лишнего напоминания сорвал с плеча трубу одноразового РПО-2 «Приз» (этим ручным огнеметом нас пожаловал лично полковник Буянов).

Что же имеет в виду наш проводник, я сообразил только тогда, когда очередной изолятор по какой-то мультяшной траектории обогнул одну из опор и, едва не размозжив мне голову, брызнул фарфоровой шрапнелью, разбившись о кирпичную стену.

Полтергейст! Нас атаковал сильнейший полтергейст! Моя самая нелюбимая — потому что абсолютно непредсказуемая — аномалия. Или аномальный монстр. Называйте это загадочное явление как хотите.

В числе прочих подлых и опасных свойств полтергейст, заметим, при свете дня практически невидим. Но умница Борхес смог засечь его по сполохам в темных оконных проемах мастерской.

 

Засечь полтергейста смог и Тополь.

Споро, профессионально прицелившись, он выпустил реактивную гранату из «Приза» точнехонько в третье с краю окно мастерской.

Внутри шарахнуло так, что враз запылали все оконные рамы. Что значит зажигательно-термобарический боеприпас!

Получив столь недвусмысленное целеуказание, я тут же выстрелил из подствольника. Увы, моя чахлая гранатка прошла мимо окна. Разорвавшись на стене, она смогла лишь вырвать пару кирпичей и изрядный шмат штукатурки.

Борхес оказался точнее и положил свою осколочную гранату из подствольника внутрь здания.

Там, во глубине сибирских руд, раздался такой невероятный грохот, словно обрушился тысячетонный мостовой кран. Которого, разумеется, внутри мастерской и в помине не было.

— Все. Слинял полтергейст, — с уверенностью сказал Борхес, беспечно поднимаясь на ноги и оборачиваясь к нам.

— Откуда уверенность? — спросил Тополь.

Он, не меняя позы, продолжал целиться с колена в окно мастерской из подствольника.

— А слышал как шарахнуло? — отвечал Борхес. — Так полтергейста в землю уходят. Напугали мы его, красаву.

«В землю ушел? А мне о таком даже слышать не доводилось. Вот уж век живи — век учись», — пронеслось у меня в мозгу.

— Пойдем покажу, если не веришь, — словно бы прочтя мои мысли, предложил Борхес.

Обогащать свои знания о Зоне никогда не поздно. И мы с Тополем, как два теленка за коровой, потащились за проводником. Благо, это было по пути.

Дырища в земле впечатляла.

Она походила на воронку от обычного артиллерийского снаряда, на дне которой располагалась артезианская скважина, пробуренная при помощи сверхтяжелой кумулятивной мины. В толщу земли уходил шурф диаметром полметра, чьи края были неравномерно оплавлены и, кстати сказать, изрядно фонили, судя по тревожному писку счетчика Гейгера на моем детекторе аномалий.

— Этот матерый был, — со скрытым уважением в голосе сказал Борхес. — Обычно-то они меньше. Канал в земле оставляют такой, что теннисный мячик не пролезет.

— Сойдемся на том, что это был полтергейст-патриарх, — резюмировал я. — Сойдемся — и пойдем в административный корпус. Потому что десантура на вертолетах нас ждать не будет.

Костя и Борхес молча согласились со мной. На случай опоздания к вертушкам ни у кого из нас плана не было.

Да и быть не могло. Опоздание к вертушкам означало автоматическое расторжение нашего контракта с полковником Буяновым. И помимо очевидного — упущенной выгоды — обещало такое обострение отношений с нашими анфоровскими чудо-богатырями, что выйти из Зоны со своим честно заработанным хабаром мы скорее всего никак не смогли бы.

 

Мы подошли к директорскому кабинету и остановились возле двери.

Ключ, я это помнил, лежал на небольшом карнизике над притолокой.

Пока Костя крутил ключом в разболтанном замке, я напряженно прислушивался — но ни шороха, ни звука из комнаты не доносилось. И это из комнаты со щенком! Который должен скакать, скулить, тявкать, скрестись и еще тысячей разных способов радоваться приходу хозяев. И пусть он, глупенький, пока не знает, что мы хозяева, и даже, возможно, не узнает нашего запаха (а впрочем, как нас унюхаешь — на нас ведь гермокостюмы!), он все равно должен радоваться тому, что его вынужденное заточение подошло к концу.

Ну и конечно, тревожные мыслишки шевелились в моей голове вовсю.

«А что, если полтергейст его замучил?»

«А что, если тушенка, которую мы оставили, оказалась какой-то… испорченной, или вообще ядовитой, для щенков неподходящей?»

«А вдруг какой-то зомби по водосточной трубе забрался на третий этаж, высадил стекло и употребил нашего Капсюля, жирненького и по-щенячьи счастливого, вместо завтрака?»

Наконец мы вошли, держа оружие на изготовку.

Я осмотрел комнату, в которой царил страшный, даже по меркам жилых помещений Зоны, кавардак. Было видно, что Капсюль мстил всему миру за вынужденное одиночество.

Бывшее кожаное директорское кресло было разгрызено на мелкие клочки — кучи синтепона и дерматина высились то тут, то там.

Бумаги были изодраны.

Капсюль умудрился даже выцарапать из стены проводку, по которой, к счастью для глупыша, уже несколько десятков лет не текло электричество.

Но где же сам? Испугался? Спрятался?

— Щеня-щеня-щеня! — ласково и призывно закурлыкал Тополь, опустившись на корточки.

Ноль реакции.

— Капсюль! Эй-эй! Собака! Ты куда подевался, четвероногий друг?

Пока мы этак ходили по кабинету (к слову, не то чтобы очень просторному), протягивая исчезнувшей собаке невидимые лакомства, прошло несколько минут.

Как вдруг Борхес сказал:

— Вон газета шевелится! Там он и есть! Спит!

Капсюль и правда спал. Но не счастливым сном сытого и довольного щенка. А сном щенка, не пившего два дня — во время своих разнузданных игрищ глупыш умудрился опрокинуть вазу с водой, которую мы ему оставили. А той воды, что содержалась в оставленной нами тушенке, было явно недостаточно…

— То-то же я думаю: мочой как-то слабовато пахнет, — с бывалым видом сказал Борхес. — Он просто уже два дня по-маленькому не ходил! Ему нечем было!

Борхес зрел в корень.

После визуального осмотра я заключил, что щенок изрядно «спал с лица». Даже толстое брюшко втянулось. Только уши, казалось, стали больше.

Мы кое-как разбудили Капсюля и заставили его попить воды из вазы, куда мы опорожнили Костину флягу. Впрочем, просить его два раза не надо было — он пил так жадно, словно страдал от жажды не менее месяца.

А когда напился, то сразу уснул.

Так мы и не получили от него ни кванта пресловутой собачьей любви и преданности.

Костя уложил спящего Капсюля в специально взятую для него импровизированную собачью корзинку, а корзинку привесил к рюкзаку на двух карабинах.

А потом мы добрались наконец до сейфа и выгрузили его великолепное содержимое частью ко мне в рюкзак, а частью на наши специальные пояса для носки артефактов.

Разумеется, на наши пояса пошли в первую очередь утилитарно-полезные вещички.

Во-первых, улучшающие переносимость радиации «морские ежи».

Во-вторых, повышающие выносливость «батарейки».

В-третьих, «медузы», защищающие от пуль. Не так здорово защищающие, как «подсолнух», конечно, но где же на всех «подсолнухов» набрать?

Борхесу я, расчувствовавшись, подарил две «пустышки».

— Это тебе. Детишкам на молочишко.

— В счет гонорара, что ли? — насторожился Борхес.

— Нет, сверху. На чай, — сказал я.

— Хорхе Луис Борхес утверждал, что единственным не представляющим загадкой чувством является счастье. Я как всегда согласен с мэтром — что уж тут загадочного? — и с этими словами наш проводник расцвел счастливой улыбкой.

 

Глава 8. Выброс

 

I feel my world shake

Like an earthquake

Hard to see clear

Is it me

Or is it fear?

«St. Anger», Metallica

 

 

Все складывалось так здорово, что я встревожился. Не бывает столько меда в одной банке: и щенок жив, и артефакты целы, и полтергейста мы как-то очень быстро прогнали.

Поэтому когда на мой ПДА шлепнулось сообщение от Синоптика, я не удивился. А в некотором смысле даже обрадовался: вот она, большая ложка дегтя в наш мед! Законы природы работают нормально!

 

«ВНИМАНИЕ ВСЕМ.

ЭКСТРЕННОЙ СРОЧНОСТИ.

ВЫБРОС В 8.32 ПО МСК.

ИНТЕРВАЛ ДОСТОВЕРНОСТИ: 7 МИНУТ»

 

Я зачел сообщение товарищам. Мол, что делать будем?

— Погоди, это что же получается? — оторопело пробормотал Костя, взглянув на часы. — Выброс может случиться уже через пять минут?

— Если верить Синоптику. — Я кивнул.

Вступил неожиданно спокойный Борхес:

— Да я бы не особо сокращался. Спустимся сейчас в цокольный этаж. Найдем местечко посуше. И спокойно себе пересидим. У меня карты есть, можно в преферанс перекинуться. На артефакты, — при этих словах глаза Борхеса алчно блеснули. Он был явно самого высокого мнения и о своей технике игры в преферанс, и о сопутствующей ему карточной удаче.

Если бы вертушки с десантом нас не ждали, мы бы, конечно, приняли предложение Борхеса. Преферанс в Зоне идет особенно хорошо. Не то что какая-нибудь тривиальная «бура». Или менее тривиальный, но все равно малосерьезный «деберц».

Но там, за бетонной оградой подстанции, нас дожидались пятнадцать человек, чью судьбу вверил нам полковник Буянов. А если считать с экипажами вертолетов — то и все двадцать.

И мы были обязаны в первую очередь позаботиться о них.

Но, конечно же, стоило мне начать заботиться, как сработал закон подлости: ни одна наша рация не смогла пробиться через аномальные помехи Железного Леса к вертолетам. Хотя нас разделяли какие-то несчастные двести метров по прямой.

Что же касается системы сообщений через ПДА, то мы не имели права полагаться на это ненадежное и зачастую отчаянно тормозящее средство.

Вот почему я ответил нашему проводнику так:

— Прекрасная мысль, дружище. Но придется нам сейчас пробежаться, и притом очень быстро.

— Куда бежать?! Да ты охренел! Сейчас Выброс шарахнет! — выпучил глаза Борхес.

— Вообще-то ты можешь оставаться, если хочешь. Ты свою работу сделал, нас до тайника довел. Собственно, можем попрощаться. Встретимся через пять дней на «Скадовске». Принесу гонорар и бутылочку доброго бурбона, чтобы жизнь тебе подсластить.

Борхес с явным сомнением посмотрел на меня.

— Мужики, что бы вы ни решали, решайте быстро, — нервно сказал Тополь и зашагал к выходу из кабинета.

— А-а, была не была! Я с вами! — махнул рукой Борхес.

Я был уверен, что в тот момент им двигала вовсе не жажда погеройствовать забесплатно, а боязнь потерять гонорар. Вот, небось подумал Борхес, останутся эти два балбеса без присмотра, пойдет все по звезде, и плакали мои денежки вместе с бурбоном…

 

И мы побежали.

Сперва — включив нашлемные фонари, вниз-вниз-вниз по загаженным лестницам.

Потом — через закопченный многочисленными сталкерскими ночевками у костра вестибюль.

Потом — мимо частокола железных опор ЛЭП.

Ржавые волосы хлестали нас прямо по золоченым бронестеклам шлемов, лилипутские мясорубки с шипением плевались своим потусторонним жаром, пот заливал глаза и больше всего на свете мне хотелось сорвать к чертовой матери неудобный гермокостюм.

Но именно гермокостюм был единственной надежной защитой от аномалий и ржавых волос, а также давал пусть эфемерную, но все-таки надежду протянуть две-три минуты и под Выбросом.

Впрочем, самому заклятому врагу не пожелаю я остаться под открытым небом в минуты, когда все стихии Зоны восстают против тебя — беззащитного, как букашка.

Первым вертолетов достиг Тополь, еще не растративший запасы здоровья, накопленные в армейском тренажерном зале. Он подскочил к десантной двери ближайшей вертушки и забарабанил в нее так энергично, что внутри наверняка подумали: «Зомби!»

Люк перед его носом отъехал по направляющим в сторону и Тополь вскочил в проем с легкостью горного барана.

— Бойцы, сейчас Выброс будет! — заорал Костя.

— А что это — «Выброс»? — спросил совсем молоденький разведчик, приставленный к огромной дуре пулемета «Корд».

— О боже, — застонал Тополь, — вы что, действительно не знаете?

— Откуда? — спросил другой десантник. — То есть нам что-то такое рассказывали… Но это ведь все хрен запомнишь.

— Значит, так: лекции оставим на потом! — выпалил Костя. — А пока выполняйте мои указания!

— Бойцы, подтверждаю, — сказал майор Филиппов. — Все внимательно слушаем товарища военсталкера.

Разумеется, общение шло при помощи компактных радиостанций, имевшихся в каждом гермокостюме. Таким образом, мы и бойцы, распределенные по двум вертолетам, как будто бы находились в одной комнате и могли вести вполне живое общение. Благо расстояния были совсем небольшими и традиционные помехи Зоны нас не глушили.

— Первое: пилотам выключить все бортовое электрическое оборудование, — начал Тополь. — Второе: задраиваем люки и двери, после чего забираем их подручными средствами, желательно брезентом и брониками. Третье: всем надеть защитные очки, закрыть глаза и лечь на пол кабины. Если такой возможности нет, прячем лицо в коленях.

— Тяжело в учении — легко в очаге поражения! — вставил я, чтобы как-то разрядить обстановку.

Разведчики нервно засмеялись.

Все указания Тополя были выполнены в точности. Мы с Борхесом тоже не форсили, а залегли по всем правилам.

Благо мы попали на борт второго вертолета, где в десантном отсеке было попросторней.

Меж тем прошла минута…

Прошла другая…

А за бортом было спокойно и благостно, будто и не в Зоне мы, а в городском парке. Ну пасмурно, ну листья пожухли… Но бояться-то нечего!

«Какими же идиотами будем выглядеть мы, если выяснится, что Синоптик ошибся!» — подумал я.

С другой стороны, мне очень, ну просто с невероятной силой хотелось, чтобы Синоптик ошибся.

 

Синоптик не ошибся.

Я не специалист по сейсмологии, но мне показалось, что первый толчок имел силу баллов пять, не меньше.

Вертолет тряхнуло так, будто рядом взорвался артиллерийский снаряд.

Громыхнули прикрученные к кронштейнам бортовые пулеметы, увесисто звякнул мой бесценный хабар в рюкзаке.

Череда следующих толчков прошла в темпе автоматной очереди: я едва не прокусил себе язык, а Борхес, кажется, что прокусил — по крайней мере ругался он как последний сапожник.

Где-то поблизости, за Подстанцией, тоскливо завыла, занудила перепуганная псевдоплоть.

В корзинке у Тополя проснулся наш Капсюль и принялся жалобно тявкать, скрестись, а затем сменил тон и начал… подвывать псевдоплоти!

— Кого мы подобрали, пилять? — вполголоса сказал Костя. — Неужели все-таки щенок мутанта?

— Смотрю, прозрения у тебя, — вздохнул я, — крайне своевременные.

Я хотел утешить его, что у щенков, как и у всех детенышей, очень развит инстинкт подражания. И что не обязательно быть щенком-мутантом, чтобы подвывать псевдоплоти. Так что не всё потеряно, может, и посторожит еще амбары наш длинноухий… Но в следующую секунду пошла ионизирующая компонента Выброса и связь между нами пропала окончательно.

Враз застрекотали, заистерили все счетчики Гейгера. Хотя глаза мои были плотно зажмурены, хотя закрыл я голову руками, а дополнительно лицо мое было защищено позолоченным бронестеклом, все равно пылающая ярче термоядерного взрыва небесная вспышка, сопровождающая любой по-настоящему сильный Выброс, обожгла мне сетчатку.

Или показалось, что обожгла. Дело в том, что многие Выбросы сопровождаются еще и резким скачком пси-поля со всеми вытекающими последствиями вроде сенсорных фантомов, видений, галлюцинаций зрительных и слуховых.

У меня когда-то приятель был, психиатр с красивой фамилией Скородумов. Так посталкерствовал он годик под Выбросами, а потом на кафедру свою психиатрическую вернулся и кандидатскую за месяц накатал — по следам увиденного.

Говорят, защитил на «ура» и теперь спецназ ГРУ аттестует: кто годный, а кто и нет, по причине психической неустойчивости. Хлебное место, по слухам.

Что было дальше, я помню смутно — это, как сказал бы психиатр Скородумов, нормальная реакция психики, которая защищает себя от опыта терминальных состояний.

Казалось, прошли сутки, а то и двое.

Но факт в том — хронометры лишены психики, а потому врут существенно меньше людей, — что длилось это светопреставление полчаса. И окончилось так же внезапно, как и началось.

— Вставай, Вова! Бутерброд с антидотом трескать пора, — услышал я в наушниках голос Борхеса.

— Вот же грехи наши тяжкие, — кряхтя пробормотал я и кое-как поднялся на четыре.

Как оказалось, Выброс мы пережили благополучно — никто не ослеп, не сошел с ума.

А вот вертолетам нашим повезло меньше.

У командирского борта лопнули посадочные фары и обуглилась резина на колесах шасси. Но главное, все пять лопастей несущего винта, выполненные из превосходного углепластика, оказались закручены штопором.

Наш борт хотя и сохранился отлично внешне, остался безо всей авионики — метафорически говоря, ослеп, онемел и оглох.

— М-да… На таком мы далеко не улетим, — угрюмо промолвил майор Филиппов.

Лицо у него было очень озабоченным.

А вот мне, признаюсь, с трудом удавалось сосредотачиваться на наших проблемах — при всей их грандиозности. Потому что, пока пылал и громыхал Выброс, я вдруг как-то незаметно погрузился в думы о личном. И от дум этих впал в страшную депрессию. Да и любой бы впал. Вот послушайте…