Annotation 44 страница

Поль Нгутанба опустил босые ноги на мозаичный пол и сел на краю ложа махараджи под балдахином из голубоватого шелка. Он взглянул на двух смуглых и юных индианок, крепко спавших на необъятных просторах живописно смятого белья из тончайшего батиста. Среди белоснежного батистового хаоса они были похожи на статуэтки из темного радунита, высеченные гениальным, но слегка помешанным на сладострастии мастером. Тринадцатилетняя Вирия лежала поперек ложа, слегка согнув ногу, и ее филигранно выточенные природой ягодицы даже во сне требовали любовного танца. Пятнадцатилетняя Ялика, высший дар жреца розового храма уходящего начала, наполовину затерялась нижней частью тела в покрывалах. Она только что, перед ночью с Полем Нгутанбой, перестала быть образом богини Баст, избираемой из восьмилетних девочек монахами пещерных монастырей древнеегипетского, смешанного с буддийским, культа и прекращающей быть ею после семилетнего поклонения верующих в лореризм индусов. Все семь лет богиню Баст каждую ночь обучали искусству любви самые глубокомудрые и посвященные в тайну чувственности жрицы и жрецы розовой ночи, знавшие все изгибы, завитушки и тончайшие виньетки наслаждения, в котором не присутствует даже намека на разврат: таинственная изощренность — да, европейская извращенность — нет. Ялика поразила всю суть Поля Нгутанбы, примадонной ночи была она, Вирия исполняла лишь роль «подтанцовки», искусно заполняя короткие паузы. Это было восхитительно. Девочку, бывшую образом богини Баст, укладывают лишь в постель элохимов, то есть пришедших с неба… Индуистско-ламаистский и иудаистский миры, в отличие от не знающего ничего остального мира, знали о присутствии нелюдей в мире. Элохимы в отличие от демиургов, пришедших из клио-вселенных, не стали создавать новый порядок, обживать толщу хорузлитно-лунитной оболочки, хотя и получили любезное приглашение от семияичного мира, они остались на поверхности, но послали туда часть своей субстанции, дабы не оставлять Ад без контроля. Оставшиеся на поверхности элохимы, видоизменяющиеся и вечные, тем не менее стали заражаться основными пороками человечества, словно врачи во время эпидемии, и были вынуждены иногда лечиться. В данный момент Поль Нгутанба прошел курс лечения от тяжелейшего недуга — сладострастия. Он встал, надел халат, подошел к высокому окну розового храма и стал смотреть на виднеющийся вдалеке купол Тадж-Махала. Поль знал, что Ялику и Вирию скоро заберут монахи. Лечение было мгновенным, как и всякое наслаждение, но весьма тяжелым по действию. «Прощайте, женщины и секс, — вздохнул он, — меня от вас оградили». Поль понимал, что после ночи любви с бывшей богиней Баст все остальные женщины будут казаться ему в постели липкими, холодными и неприятными рептилиями. «Жестокое, надо сказать, лечение», — подумал он, глядя на серебристую туманность, поднимающуюся над куполом мавзолея.
Поль Нгутанба прибыл в Индию по приказу лазурных лам не только для лечения от сладострастия, а, главное, для общения с белым зеркалом, самым необъяснимым зеркалом Земли. Он слышал о загадочности этого зеркала и из разговоров с лазурными и хранителями буддийских пещерных храмов знал, что оно каким-то образом было окном в Алую вселенную, но объяснить появление этого окна на Земле не мог. Поль Нгутанба знал, что он нелюдь, элохим, прибывший когда-то на Землю с планетарной облачности Рааай, что таким же, как он, был и Клосс Воргман, но далее его знание о своем происхождении путалось, туманилось и обрывалось. Поль считал себя человеком и думал, что все люди — нелюди. Единственным, да и то неубедительным отличием от людей было его полное равнодушие к смерти и посвящение в таинство глубинных миров, хотя ему всегда казалось, что и в таинство его посвятили не полностью. Это были не отличия, а скорее сходства. Среди людей полно равнодушных к смерти, да и допущенных к тайне внутри Земли тоже немало. Поль решительно во всем запутался. У него были мать, отец, ныне покойные, и он их любил, было немного детства, все как у людей. «Черт побери, — подумал он, — ничего не понимаю». Бывшую образом богини Баст и жрицу розового храма давно уже увели. «Увели мою любовь к женщинам», — тоскливо подумал Поль Нгутанба. В данное время он ожидал проводника, который будет сопровождать его в Непал, затем в горы на территорию блуждающей Шамбалы, чей прототип астрономы видят на Юпитере, но по неведению называют это «красным пятном». Именно там, в Шамбале, Поль должен был предстать перед Белым зеркалом, и он надеялся, что многое для него прояснится.
«Как тело, самый главный грех души, и как святыни Катманду в Непале, так и вход в Шамбалу не поддаются объяснению. Истина чаще всего кроется в ошибочных и напрочь отвергнутых умозаключениях. Ничего так не уводит от познания истины, как путь к ней», — думал Поль Нгутанба, разглядывая величественное достоинство Гималаев. Где-то здесь, рядом, лежало насмешливое пространство Шамбалы, которой придали совершенно комические формы ее земные апологеты. «Буддийский мир всегда был насмешлив, а Будда был великим юмористом, но поверхностные люди так и не поняли, что юмор — самый драгоценный и самый серьезный дар неба». Полю Нгутанбе пришлось прервать свои размышления, хрустально-серебристо-призрачно-нежный звон окружил его. Шамбала, как всегда, оказалась неожиданной в своем появлении. Проводник облегченно вздохнул и, указав на черный прямоугольный столб, сказал: — Белое зеркало, иди к нему, меня оно не допустит к себе, убьет. Поль подошел к обелиску, черный цвет которого вопреки общему мнению радовал и ласкал взгляд. Он стал в шаге от него и, подняв голову, услышал: «…Элохимы, оставшиеся на поверхности Земли, были сформованы по образу и подобию человека живущего и стали ими. Те, кто ушел в хорузлитно-лунитную оболочку, остались самими собою, они хранили информацию об оставшихся на Земле и были связаны с ними серебряными нитями целого. Если умирал статик-раб поверхности, то его душа со всхлипом втягивалась в безжалостное, жуткое, но надежное хранилище семияичного мира. Когда «умирал» элохим, серебряные нити притягивали его первообраз, живущий в теле, в хорузлитно-лунитную оболочку и тотчас же отпускали обратно. С душами людей происходило то же самое, но гораздо страшнее и дольше. Все статик-рабы и все люди промежуточного мира после смерти попадают в Ад, откуда редко возвращаются, но, не в пример статикам, промежуточные люди гораздо приспособленнее к нему. Возвращение в жизнь людей поверхности — это милость Ада, ибо жизнь — мягкая форма проявления алогичной действительности. Таким способом демиурги как бы извиняются за свою вину перед поверхностным человечеством. Элохимы должны исправить положение. Задача посланцев из планетарного облака Рааай в направленно движущееся и сформулированное построение Солнечной системы — это проведение спасательно-ликвидационных работ. Само собой, подразумевается спасение семияичного мира и всего, что он так своевольно сотворил на этой планете, а затем лучом апокалипсиса ликвидируется вся Солнечная система. Формула системы уже давно устарела и требует других решений. Тебе, Поль, нужно развалить полностью систему МОАГУ, но можешь не заботиться о болезненности или безболезненности этого развала в периферийной части, будь лишь деликатен к Тибету и другим большим концентрациям тонких энергий, они облегчат вам работу на заключительном этапе. Сейчас ты элохим, но когда начнешь разговаривать с нами, находясь внутри осанна, станешь просто человеком и… Впрочем, ты все равно не будешь помнить об этом…» Было тепло. Колокольчики Шамбалы исчезли, утихли, растаяли. Непоседливое информационно-параллельное пространство переместилось в другие места. Вполне возможно, что оно сейчас парит где-нибудь в неуютном и холодном районе Тихого океана, вполне возможно, что Шамбала «разгуливает» где-то между Москвой и Санкт-Петербургом, но вероятнее всего, она сейчас дремлет на своем излюбленном месте между первым и вторым дном Азовского моря. — Все зеркала изобрел Дьявол, он не желает, чтобы человек оставался один на один с собой. — Невозмутимый индус, проводник Поля Нгутанбы, решил усладить обратный путь философской беседой. — Вы правы, — блеснул Поль своим европейским образованием, ввернув в беседу фразу Кокто. — Зеркалам, прежде чем отразить что-нибудь, следовало бы минуточку подумать. Поль уже ничего не знал и по-прежнему подвергал сомнению свое элохимство, но ему неожиданно пришла в голову мысль, что человечество не заслуживает такого стабилизирующего мир фактора, как МОАГУ, и поэтому «Карфаген должен быть разрушен», и еще он подумал, что нужно помириться с далай-ламой.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Таганрог пребывал в состоянии потрясения из-за двух обстоятельств. Первое было привычным и касалось всех горожан — на город обрушился ветер, визитная карточка начавшейся осени. Впрочем, южный ветер довольно-таки беспорядочный парень и свои визитные карточки обрушивает на головы горожан, не считаясь с временами года: то под видом осени заявляется весной, то под видом весны разгуливает по улицам почти всю зиму. Второе потрясение настигло город на уровне административного руководства. Прокурора Миронова забрали в Генпрокуратуру и назначили куратором по Южному округу, столицей которого был Ростов-на-Дону. — Я доволен, — высказался по этому поводу мэр города. — Он хоть и со странностями, но наш кровный земляк. — Порядка больше будет, — сделал неожиданное заявление гендиректор металлургического завода Сергей Видаш. — А то всякие там «Сильверы», «Альфы» и прочие фирмы московские хотят на наш завод наехать и оттяпать кусок на столичные нужды. — Еще неожиданнее для всех Видаш скрутил кукиш и, показав его кому-то неизвестно-невидимому в небе за окном, добавил: — Вот вам, а не завод. — Не прокурор, а козел какой-то этот Миронов, — буркнул еле слышным голосом Самсонов. — Что вы там бормочете себе под нос, Семен Иосифович? — поинтересовался мэр Рокотов. — Наркотики, — бодро сказал Самсонов, — полкилограмма мои ребята изъяли у курьера на Старом вокзале. Это для нашего города что атомная бомба для Хиросимы. Конопля прет изо всех дыр, и самая большая дыра со стороны Кавказа, ну и, конечно, возле всей отравы торчат их носы, а вы не можете денег хотя бы на ремонт автопарка выделить, я уже не говорю о новых патрульных машинах. — Завал, Иосифович, — сразу же потерял интерес к разговору мэр. — Школы до конца не отремонтированы, зима на носу. Строительство, ремонт жилого сектора, опять-таки ремонт дороги, посевная, третье кольцо автодороги вокруг города строить надо, северный завоз… — Тут мэр пришел в себя и, взглянув на Самсонова, строго закончил: — Нету, одним словом, денег, Иосифович, вот смотри. — Он достал из кармана бумажник и показал Самсонову: — Ни копейки. — Да ладно, для милиции найду средства, — успокоил присутствующих Видаш. — Еще чего не хватало, город наркотикам сдавать. Вот им! — И он снова показал невидимому оппоненту кукиш в окно. — А что у нас в городе муровец в компании с вашими Басенком и Савоевым по улицам шастает? — спросил главный редактор газеты «Таганрогская правда». — Вам есть что сказать для прессы? — Они нефть ищут, — охотно поделился своими «секретами» полковник. — А то ни у вас, ни у них машины заправлять нечем.
Дело даже не в том, что Италия глубоко и впервые в жизни задумался о смысловом значении существования на земле, это можно было бы списать на регулярные в последнее время травмы головы. И даже не в том, что он все чаще и чаще стал думать о Боге. Бог популярен среди граждан тюремной ориентации. Редко какой киллер отправится на свою нервную работу без имени Бога, и уж перед тем, как всадить пулю в несчастную жертву, он непременно перекрестится в мыслях, разве только фиксируя контрольным выстрелом завершение работы, киллер забудет на мгновение о его существовании, ибо законы профессионализма требуют особой сосредоточенности в эти секунды. Нет, у Геннадия Кныша по кличке Италия все было по-другому. Он как-то вдруг и сразу решил покаяться, но не перед Богом, а перед оперативником из Орджоникидзевского района. — Что вам от меня надо? — устало спросил он у Степы Басенка и присутствующего здесь же, в кабинете для допросов СИЗО, Саши Старикова. — Вообще-то все, что мы не знаем о твоей преступной деятельности и что тебе удалось скрыть от следствий в прошлые судимости. Но ладно, — снисходительно махнул рукой Степа Басенок, — черт с ним. Ты вот нашему гостю из Москвы, — Степа каким-то торжественным жестом указал на Сашу Старикова, — расскажи о Хонде, Клунсе и похищенном из его квартиры антиквариате, а после поможешь мне разобраться в некоторых вопросах, связанных с криминальным миром нашего города. — Вербуете, да? — угрюмо проговорил Италия. — Вербуем, — охотно согласился Степа Басенок. — Работа такая, людей от людей защищать. — Я все расскажу — Италия неожиданно почувствовал даже какой-то душевный подъем. — И в дальнейшем буду рассказывать, и… — И мы сделаем так, что твоим адвокатам, хотя и с трудностями, удастся доказать твою невиновность и добиться освобождения, — хмыкнул Степа. — Хотя у нас на тебя доказательств воз и маленькая тележка. — Я выйду на свободу, и меня застрелят возле ворот СИЗО, да? — Может, и застрелят, — не стал отрицать такой возможности Степа, — а может, и не застрелят, может, у тебя инфаркт будет или ты под машину попадешь… Тут ты, Италия, сам решай, от нас никакая информация не уйдет на сторону. — Степа на мгновение задумался и уточнил: — Во всяком случае, мы будем стараться, чтобы не ушла, а ты уж сам плавай в этих водах, в конце концов ты акула, а не малек. — Ладно, — буркнул Италия. — Что надо? — В первую очередь — Клунс, — начал Саша Стариков. — Кто его повесил, я не знаю, и никто из наших не знает. На его хату навел Хонда. Я с ним в оренбургской зоне года три сидел, а Калифорния с ним пару раз на этапе встречался. Когда взяли хату, Хонда сказал, что ему доли не надо, а лишь какой-то свиток, «Некрономник». Я, кстати, сразу заподозрил, что дело нечистое — рукопись надо, а доли не надо. Сую Комбату рукопись и говорю — посмотри. Тот вытащил ее из футляра металлического и стал смотреть. Вижу, мандраж его давит, запихнул все обратно и говорит: ты вор, а я старик, послушай меня, отдай это Хонде, с узкоглазым лучше не ссориться, ну и… — Италия замолчал, отвернувшись, стал смотреть на стену. Оперативники не торопили его, понимали, набивает себе цену. Наконец, после длительной паузы, разочарованный Италия сказал: — Я свиток не отдал, конечно, забрал себе, это Комбат не справится, а я уж как-нибудь бы разобрался. Вырвал листы, штук восемь, из арабской книги XVI века, какой-то Хабибул-чучмек писал, уже два года толкнуть их не могу, и сунул в футлярчик этот. Крышку закрутил, парнишка один рукастый ее запаял и пайку кислотой под цвет футляра в идеале подогнал, кстати, футляр не золотой, но я такого металла не знаю. Отдал я его Хонде, и он свалил с концами, но Клунса он не убивал, зачем ему это нужно? Он бы его тогда сразу убил и забрал этот футляр, с нами хаты не бомбил бы. — И где этот свиток? — Сашу Старикова вдруг охватило сильное волнение. Так было с ним всегда, когда он чувствовал, что идет по правильному следу. — Свиток? — самодовольно переспросил Италия, поняв, что его акции растут в глазах оперативников. — Свиток-то… — Он откинулся немного назад, и в это время забитую железом массивную дверь, открывающуюся внутрь, кто-то резко толкнул, и она со всего маху ударила Италию по затылку. Тот сразу же, как мешок с песком, свалился с табуретки на пол. — Кравчук! — В кабинет заглянул молодой, усатый, с явной печатью деревенского мировоззрения на лице прапорщик-контролер СИЗО. — Кравчука тут не было? — испуганно спросил он у мрачно смотревших на него сыщиков. — Кравчука, говоришь? — Саша пощупал пульс у Италии и, не обнаружив его, заорал: — Молнией врача сюда! Если его через секунду не будет, то и тебе, и Кравчуку мало не покажется!
Самые лучшие специалисты-балыковеды села Петрушина изготовили сто пятьдесят килограммов разнообразнейшего филейного балыка из осетра, белуги, сазана и нежнейшей сомятины. Два недавно выловленных осетра плавали в фонтане бывшего пионерлагеря «Дружба», который по окончании сезона отдыха служил садком для местных рыбаков, там же резвилась стая из тридцати стерлядей и невесть как попавший в эту высокородную компанию заполошный черномазый бычок весьма крупных размеров. А в другом фонтане, другого, соседствующего с «Дружбой», пионерлагеря «Солнечный», по дну меланхолично променадничали отборнейшие, устрашающих размеров раки. А в селе Покровском, чаще всего называемом несведущими людьми Неклиновкой, потомственный мастер гнал знаменитый на всю страну самогон неклиновский перцовый. Ростовская область без этого самогона — как Марья без Ивана, Волга без Руси, молоко без коровы, счастье без несчастья. Если бы правительство России обратило свои взоры на технологию изготовления и качество неклиновского перцового и запустило его в промышленное производство под контролем местных умельцев, где бы было шотландское виски, золотая текила, куда бы скрылась столичная водка завода «Кристалл»? Не буду говорить, где бы они оказались. Да! Одновременно с рыбаками Петрушина, мастерами Покровского бастурмоведы Мокрого Чалтыря, что рядом с южной столицей региона, Ростовом-на-Дону, потеряли покой и сон, дабы триста килограммов заказанной бастурмы были того же армянского качества, какого у грузин бывает вино, определяемое ими оценкой «для себя». Поверьте, это совсем другое, чем «для продажи». И четыре двухсотлитровые бочки вина «для себя» уже транспортировались в сторону Таганрога. И это были не просто вина, это было киндзмараули — одна бочка, саперави — одна бочка, «Алазанская долина» — одна бочка и, наконец, хванчкара — одна бочка. Наряду с этим в сторону Таганрога, через Москву из Франции, двигались четыреста ящиков бордо урожая 1951, 1953, 1957-го и, для особо капризных, 1949 года. Что, конечно, чистейшей воды пижонство при наличии вина «для себя» из Грузии. Куры, утки, гуси, индюшки, юные и задорные поросята уже были собраны в одном месте и ждали своего смертного часа. Да! Тысячи бутылок разноцветного шипучего донского вина охлаждались в подвале и ждали своего решительного, целебного, утреннего наступления на похмельные головы. Да что же это такое?! Да! Глория Ренатовна Выщух и Самвел Тер-Огонесян готовились к свадьбе.
Даже далай-лама был слегка потрясен, несмотря на тысячелетия мудрости, выглядывающие из-за его спины. Хорузлитно-лунитная оболочка, внутрь которой попал правитель Тибета, позволяла видеть небо. Толщи земли как бы и не существовало, более того, небо из хорузлитно-лунитного пространства выглядело совсем другим, сильно отличающимся от неба, рассматриваемого с поверхности Земли. У далай-ламы, получившего великолепное светское образование и посвященного в самые сокровенные знания Индии, Китая и своей страны, прекрасного астронома, даже закружилась голова от восторга и благоговейного трепета. Он кое-что начинал понимать, увидев, как сама Вселенная приблизила к нему свое лицо. Небо из хорузлитно-лунитной оболочки было гораздо насыщеннее доселе неизвестными далай-ламе звездами и планетами, звезды не походили на звезды, видимые с поверхности, далай-лама увидел даже звезды черного цвета. При этом звезды и планеты окружали его со всех сторон, как будто он стоял на стекле в середине мироздания. Хорузлитно-лунитная оболочка отрицала преграды в контактах с небом, и поэтому куда бы далай-лама ни взглянул, он везде натыкался взглядом на Вселенную. Луна казалась огромной и близкой, протяни руку, и дотронешься. Он увидел семь спутников, сопровождающих Юпитер, и пульсирующее красное пятно, передвигающееся от полюса к полюсу, да и сам Юпитер как бы пульсировал, как бы дышал, сжимаясь и разжимаясь. Далай-лама вдруг понял, что Юпитер опасная и грозная планета, основная в небольшой Солнечной системе. Отсюда из хорузлитно-лунитного мира как-то лучше понималась и виделась ее миниатюрность, более того, она казалась даже искусственной. «Как примитивны мысли в сравнении с чувствами», — усмехнулся про себя далай-лама и услышал: — Это астрономический зал, без навыков в нем нельзя находиться долго. Пойдемте с нами, правитель Тибета, в зал вашей страны, посмотрите Гималаи изнутри, а заодно и объясните нам вашу заинтересованность во встрече с демиургами, ради которой вы применили тяжелую артиллерию, рекомендацию от ламы Горы. — Далай-лама увидел слегка угадываемый и бликующий контур человека, внутри которого клубился серебристый туман. — На поверхности нас иногда называют призраками и страшно пугаются. К счастью, мы бываем там чрезвычайно редко. За далай-ламой стояла вся мощь ламаистского и индуистского знания. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он лишь поклонился и тихо произнес: — Я ваш покорный ученик.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ефим Яковлевич Чигиринский все-таки сделал копию бумаг, которые он виртуозно забрал у погибшего псевдоангличанина на ранчо в Техасе, и отдал Тарасу Веточкину, мотивируя свой поступок далеким от интересов разведки доводом: — Помнишь, Тарас, как мы девушек на Тверской кадрили? — Допустим, не на Тверской, — усмехнулся Веточкин, — а на улице Горького. — Эх, — смахнул весьма условную слезу Чигиринский и, протянув Веточкину пакет, добавил: — Вообще-то это предназначалось вашей Службе внешней разведки, «джентльмен», оказывается, с двойным дном, но им не повезло, повезло тебе и совсем немножко — мне. Даже не знаю, что можно у англичан узнать новенького, кроме сплетен из Букингемского дворца? — Спасибо, Фима, — взял пакет Веточкин. — А может, не надо? Тебя по головке за это не погладят. — А кто вообще гладит по головке бедного еврея? — печально проговорил Чигиринский. — А то, что я тебе сейчас отдал, копия вахтенного журнала с английского линкора «Принц Чарлз», увлекательнейшее чтение для разведки… Разведка разведкой, а дружба дружбой. То, что должна была получить служба внешней разведки, получила ФСБ, видимо, у СВР среди сотрудников не было любителей джаза и девушек с улицы Горького. — Занятно, — сделали вывод в ФСБ, — даже есть немного новенького, остается только выяснить, не впарил ли нам МОССАД фальшивку? — С какой стати? — пожал плечами секретарь СБ. — Они с нами в такие игры не играют, это же МОССАД, а не ЦРУ. Анатолий Валентинович, директор ФСБ, вместе с секретарем Совбеза сидели в его кабинете и, как это ни покажется странным, пили чай. — Это вы мне говорите, — удивился директор ФСБ, — или просто размышляете вслух? — Размышляю, — подтвердил его догадку сухощавый секретарь СБ. — Думаю, нам тоже нужно вплотную заняться этими аномальными явлениями в океане. — Представляю, — изумился глава ФСБ, — прямо вижу, как нам выделяют деньги из бюджета для проверки акватории Тихого океана силами ВМФ России на предмет обнаружения аномалий, напоминающих НЛО. — Думаешь, не дадут? — спросил у него генерал и сам же ответил: — Конечно, не дадут. А одного «Келдыша» нам хватит? — Кого? — слегка испуганно взглянул директор на секретаря Совбеза. — Научное океанографическое судно «Академик Келдыш» нас устроит?…
Из вахтенного журнала линкора «Принц Чарлз»
«00.20. 25 июня 2000 года. …Непонятное свечение на поверхности океана. Напоминает хаотично мелькающие, идеально круглые пятна света, как будто бы кто-то светит из глубины огромным фонарем. Доложено командованию. Вахтенный офицер Рэй Стивенсон».
«00.52. 25 июня 2000 года. …Глубина восемь миль. Служба слежения и оповещения линкора, а также других кораблей сопровождения не фиксирует подводных лодок противника в этом районе. То же самое подтверждает и спутниковая разведка НАТО. Хаотичные пятна света, идеальные круги диаметром около ста метров, продолжают периодически появляться на поверхности. Объявлена полная боевая готовность на линкоре и всех кораблях ВМФ ее величества, находящихся в этом квадрате. Командир линкора, контр-адмирал Эдвард Льюсингтон».
«1.30. 25 июня 2000 года. ¦ …Потрясающе!!! Я вижу, как море на несколько миль расцветилось!!! Мы все на линкоре! Хвала господу, что я служу на флоте, видим чудо!!! Чудо!!! Это НЛО!!! Это…»
«1.35. 25 июня 2000 года. …Я отстранил за чрезмерную эмоциональность вахтенного офицера от вахты. По всей видимости, мы имеем дело действительно с представителями другой цивилизации. Дискообразная полусфера диаметром около пятидесяти-семидесяти метров возникла из океана совершенно беззвучно и почти мгновенно, был слышен лишь легкий хлопок, потом взмыла в небо и исчезла из вида. Точно такой же феномен несколько лет назад был отмечен кораблем Шестого флота США в Атлантике. Контр-адмирал Эдвард Льюсингтон».
ГРУ опять все подслушало. Эппель Артур Саркисович, довольно потирая руки, ходил по своему кабинету в здании «Аквариума» на Хорошевском шоссе и насвистывал мелодию вальса «Сказки Венского леса», когда зазвонил телефон. — Да! — весело откликнулся Артур Саркисович и, так как телефон был городским, пошутил: — Президент Соединенных Штатов Армении на связи. — Эппель! — раздался голос директора ГРУ. — Я сейчас приеду и тебя застрелю, жди меня в приемной. — А что случилось-то? — всполошился Артур Саркисович. Через пятнадцать минут прибыл директор ГРУ, и Артур Саркисович вошел к нему. — Ты зачем прослушиваешь Совет Безопасности? — напрямик спросил у него генерал-полковник. — Тебе больше заняться нечем? — Я? — по привычке удивился Эппель, но на всякий случай решил изменить тактику: — А вы откуда узнали? — Ну все, — тихим голосом произнес Николай Олегович Дождь, глава ГРУ, — ты меня ухайдокал, Эппель. Вот тебе бумага, пиши рапорт об отставке. Генерал-лейтенант, а ведешь себя, как курсант-первогодок. Это ты мне должен докладывать, что собираешься «жучки» в СБ ставить, а не я где-то на стороне узнавать. — Не буду писать, — безапелляционно отказался от такой перспективы Артур Саркисович. — Правильно делаешь, — успокоил его генерал-полковник. — Я бы и не подписал его. И все-таки зачем ты забросил «ухо» в СБ? — Но ведь надо быть в курсе всего, — удивленно посмотрел на начальника Эппель, — контроль. — Понятно. Из ФАПСИ передали, что хотели тебе все уши поотрывать через пять минут после того, как ты их закинул, но секретарь СБ отговорил. — Правильный парень, — похвалил секретаря Эппель. — А ФАПСИ нам сплошной ущерб по технической части приносит, одних «ушей» уже на два миллиона долларов пообрывали. — На сколько?! — возмутился генерал-полковник и тут же ошарашил Артура Саркисовича вопросом: — Ты Азию хорошо знаешь? — Более или менее, — с удивлением ответил Эппель и тут же откорректировал: — Превосходно знаю, я же восемь лет в Афганистане прослужил. — Тогда будешь рад назначению на должность руководителя всей разведслужбы в Таджикистане. — Понял! — И в глазах генерал-лейтенанта вспыхнул огонь действия и радости. Не надо быть психологом, чтобы понять, что Эппель Артур Саркисович уже напрочь забыл Москву и ее климат, потому что, глядя в окно кабинета генерал-полковника Дождя, он видел не дождь, моросящий на улице, а знойное пространство вокруг берегов реки Пяндж.
Полковник Хромов и Тарас Веточкин вот уже второй раз приезжали на квартиру Стефана Искры, но не заставали его дома. А телефона у Стефана Искры по принципиальным соображениям никогда не было. — Загулял генерал-майор, — озабоченно, с нотками тревоги в голосе, пошутил полковник Хромов. — Вдову, видимо, тридцатилетнюю нашел. Полковник Хромов, начиная с двадцати одного года, когда его обожгла неуемная страсть тридцатисемилетней Арнольдины Васнецовой, терапевта из школы милиции, непоколебимо уверовал, что женщины младше тридцати лет в постели занимаются не любовью, а каким-то непонятным спортом с элементами мечтательного мазохизма. — Слушай, — повернулся к полковнику Тарас Веточкин, — помнишь, я тебе о засушенной кобре, гардеробщике из Большого театра, рассказывал? Так он погиб, сам себе горло разорвал во время премьеры «Жизели». — Неужели такая плохая постановка была? — отстраненно пошутил Хромов и добавил: — Неспокойно что-то в королевстве УЖАС. — Надо принимать меры, — решительно перебил его Веточкин, — и начать с поисков Стефана Искры. — Поискать-то надо, — задумчиво согласился Хромов. Они расположились на заднем сиденье милицейского «форда», направлявшегося в сторону Нового Арбата. — Но ты ведь знаешь возможности этих летающих крокодилов, у них же сплошная фантастика, а не жизнь. — Крокодилы? — недоуменно уставился на него Тарас. — Да это я к слову, — махнул рукой полковник. — Ты слышал из информационных программ или у себя на Лубянке, что в Америке самолет с заложниками захватила одна дамочка, топ-модель, в смысле, тощая, глупая, но, говорят, красивая? Не глупая, конечно, если в одиночку захватила, заставила правительство США считаться с собой так, что они не смогли ей препятствовать. Сейчас самолет летит в Россию. — Ты хочешь сказать, — Веточкин заинтересованно посмотрел на Хромова, — что это УЖАС? — Именно это и хочу сказать. — А ты знаешь, — согласился с Хромовым Тарас, — в Техасе мустанг взбрыкнул не вовремя, — он задумался, — или вовремя, не важно, и убил англичанина, который на самом деле не англичанин, работал на СВР и имел какое-то, — Веточкин опять задумался, — то есть прямое отношение к УЖАСу. Во всяком случае, у него в глазах просматривалось сдерживаемое волевым усилием безумие, точно такое же, как у гардеробщика и того, с кем мы встретились у Стефана Искры. Помнишь ощущение его взгляда, словно циркульная пила в миллиметре от лица вращается? — Помню, — кивнул Хромов. — А я тебе так и сказал, летающие крокодилы. Но откуда ты знаешь, что он, этот убитый копытами, на СВР работал? Если они сами сказали, то врут, с ними вообще нельзя разговаривать, правду все равно не услышишь. Я недавно встретил одного приятеля. В армии вместе служили, а сейчас он в СВР работает. Поговорили, выпили, спрашиваю, давно ли он стал очки носить, а он их снимает, кладет в карман и на голубом глазу заверяет, что никогда в жизни очки, даже солнечные, не носил. — Да ты что? — удивился Веточкин. — Тебе еще легкий случай попался. Но мне не в СВР это сказали, а один раввин из Хайфы, моссадовец, друг молодости. — Так, это Чигиринский, я его помню. Для того чтобы соединить «друг», «моссадовец», «еврей», «раввин», недостаточно быть просто евреем, надо сначала пожить в Одессе, перебраться в Киев и устроиться в Москве директором планетария. Как он там? И что рассказывал о СВР? — Я слегка опоздал, и он первый вытащил у погибшего секретную документацию, вахтенный журнал с линкора «Принц Чарлз», а также зашифрованное спецкодом СВР письмо. Шифр сложнейший, Чигиринский при мне минут сорок бился над дешифровкой, прежде чем прочитал. Парень в письме, если коротко излагать, посылает всех в нужном направлении и объявляет себя Богом. Мне Чигиринский копии отдал, а вообще-то у него ностальгия по родине. Хромов нажал на кнопку, и звукоизоляционная стеклянная перегородка опустилась вниз. — Анатолий, — попросил он водителя, — тормозни у ресторана «Японская кухня». — Да ты что, полковник? — вскинулся перепуганный Веточкин. — Какая там, к черту, Япония — осьминогов и треску мороженую сырыми жевать да теплой водкой сакэ запивать, что ли? — А куда? — флегматично спросил Хромов. — В «Савой»? — В «Савой», — кивнул Веточкин и уточнил: — Ко мне домой, в смысле. На улице уже стемнело, Москва расцветилась огнями, становясь в одних местах уютной, в других красивой, в некоторых доброй и умной, но в большинстве мест высокомерной, быдловатой и жестокой. — Это хотя и милицейская машина, — сказал Хромов, обводя рукой салон «форда», — но не милицейская. На ней хорошо по прямой трассе за преступниками во время съемок фильма гнаться или перед начальством погарцевать, а в оперативном деле она никакая, дрянь, одним словом. — Ну да, — хмыкнул Веточкин, — «шестерка» в этом деле незаменима.
— Жена дома? — спросил Хромов у Веточкина, когда они поднимались в лифте. — Или как? — Дома. — Анюточка, — голубем заворковал Хромов, войдя в комнату. — Сколько лет, сколько зим я тебя не видел. А ты все прекрасна, как не знаю кто. — Хромов был мастером на комплименты. — Леонид, — весело рассмеялась Анюта Веточкина, красавица с уютными чертами лица, — проходи. Между тобой и комплиментами нет ничего общего. Ты, похоже, с таким же лицом спрашиваешь у бандитов, куда они спрятали награбленное. — Анюта, — укоризненно проговорил Хромов, — я с ними вообще на эти темы не разговариваю, они мне без слов всю душу наизнанку выворачивают. Вскоре Хромов и Веточкин сидели за столом на просторной кухне. Перед ними дымились тарелки с горячим пюре и бифштексами в обрамлении зеленого горошка. А также тонко нарезанные лимоны, грибы под названием «опята домашней засолки», нарезанная ветчина, соленые огурцы, салат «оливье» в красивой салатнице и классический запотевший графин с водкой. Анюта Веточкина еще раз пытливым взглядом обвела стол, затем не спеша оделась и стала похожа на «Незнакомку» с картины Крамского. — Вы тут общайтесь, — произнесла она, — а я поехала в Лужники. Сегодня соревнования ответственные. Часов в одиннадцать мы с Сережей приедем. — Возьми машину, — заботливо посоветовал Тарас жене, — но будь осторожна на дороге. — Ну, Тарас, — опять расхохоталась Анюта, — спасибо. Я уже десять лет даже в булочную пешком не хожу, до того привыкла к своей машине. Она чмокнула мужа в щеку, помахала рукой Хромову и ушла. — Вот это, я понимаю, жена. — Хромов с удовольствием обвел глазами стол и налил по первой рюмке. — Приготовила, накрыла и ушла к сыну на соревнования, чтобы не мешать мужчинам отдыхать. И где таких выращивают, скажи, Тарас? — На Украине, — улыбнулся Тарас Веточкин, поднимая рюмку. — В городе Северодонецке Луганской области.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ