Генерал Штумм фон Бордвер навещает Диотиму

Генерал Штумм фон Бордвер нанес Диотиме визит. Это был тот офицер, которого военное министерство направило на большое учредительное заседание, где он произнес речь, произведшую на всех немалое впечатление, но не помешавшую, когда для великой акции мира составлялись комитеты по образцу министерств, обойти по вполне понятным причинам министерство войны… Он был не очень осанистый генерал с брюшком и маленькой щеточкой вместо настоящих усов. Лицо его было круглое, и было в этом лице что-то от семейного уюта при отсутствии какого бы то ни было состояния сверх требуемого уставом от вступающего в брак армейского офицера. Он сказал Диотиме, что солдату подобает в совете скромная роль. Кроме того, само собой разумеется, что по политическим соображениям нельзя было при образовании комитетов принимать в расчет военное министерство. Тем не менее он осмеливается утверждать, что планируемая акция должна воздействовать на заграницу, а то, что воздействует на заграницу, есть мощь народа. Он повторил, что знаменитый философ Трейчке сказал, что государство — это сила, нужная, чтобы выжить в борьбе народов. Сила, накапливаемая в мирное время, отдаляет войну или по меньшей мере уменьшает ее жестокость. Он говорил еще четверть часа, привел несколько классических цитат, которые, как он прибавил, любовно хранил в памяти еще с гимназических времен, и заявил, что эти годы гуманитарных занятий были лучшими в его жизни; он старался дать Диотиме почувствовать, что он от нее в восторге и был восхищен тем, как она руководила большим заседанием; он только еще раз пожелал повторить, что при правильном понимании совершенствование вооруженных сил, сильно отстающих от вооруженных сил других великих держав, означает выразительнейшую демонстрацию миролюбия, и заявил о своей твердой, впрочем, надежде на то, что широкое, всенародное участие в делах армии возникнет само собой.

Этот милый генерал до смерти напугал Диотиму. В Какании были тогда семьи, где появлялись офицеры, потому что дочери выходили замуж за офицеров, и семьи, где дочери не выходили замуж за офицеров либо из-за отсутствия денег для брачного залога, либо из принципа, так что офицеры там и не появлялись; семья Диотимы принадлежала по обеим причинам ко второй категории, вследствие чего у этой совестливо красивой женщины сложилось о военных такое примерно представление, словно это сама смерть, увешанная пестрыми тряпками. На свете, отвечала она, так много великого и доброго, что выбор нелегко сделать. Это великая привилегия — дать среди материалистической суеты мира великий знак, — сказала она, — но это и тяжкая обязанность. И в конце концов демонстрация должна сама собой вырасти из гущи народа, отчего ей, Диотиме, следует несколько отодвинуть назад собственные желания. Она тщательно выбирала слова, как бы сшивая их черно-желтым шнуром и сжигая на губах легкие благовония лексикона высшей бюрократии.

Но когда генерал удалился, душа этой величавой женщины обессилела. Будь Диотима способна на столь низкое чувство, как ненависть, она возненавидела бы этого округлого человечка с бегающими глазками и золотыми пуговицами на животе, но поскольку это не было ей дано, она чувствовала какую-то тупую боль обиды и не могла сказать почему. Несмотря на зимний холод, она отворила окна и несколько раз прошелестела по комнате взад и вперед. Когда она снова закрыла окна, на глазах у нее были слезы. Она очень удивилась. Уже второй раз она плакала без причины. Она вспомнила ночь, когда проливала слезы рядом с супругом, не зная, как их объяснить. На сей раз чисто нервный характер этого явления, которому никакое содержание не соответствовало, был еще яснее; этот толстый офицер вызвал у нее слезы, как луковица, без участия какого-либо разумного чувства. Она по праву встревожилась: вещий страх говорил ей, что какой-то невидимый волк рыщет возле ее загонов и что пора прогнать его силой идеи. Вот почему после визита генерала она решила как можно скорее устроить намеченную встречу великих умов, которая должна была помочь ей обеспечить патриотическую акцию каким-то содержанием.