Эйзенхауэр: неприглядная картина 7 страница

Новое правительство включило в свой состав сотрудников ведущих фондов, корпораций и финансовых компаний Уолл-стрит, слегка разбавив их небольшим количеством прогрессивных деятелей и отведя последним второстепенные роли. Дэвид Халберстам назвал их «лучшими и ярчайшими» и рассказал о том, как их ум, достижения и энергичность, шедшие рука об руку с надменностью и глубокой моральной слепотой, завели США в джунгли Вьетнама. Типичными представителями этих людей были советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди – декан факультета искусств и естественных наук в Гарварде, ставший первым человеком на этой должности, получившим в свое время отличные оценки на всех трех вступительных экзаменах в Йельском университете, – а также министр обороны Роберт Макнамара, известный как человек-компьютер и блестящий организатор. Известно, что во время встречи с командованием Вооруженных сил США на Тихом океане по вопросам снабжения войск во Вьетнаме Макнамара остановил проектор и сказал, что данные на слайде № 869 противоречат информации, показанной на слайде № 11 за семь часов до этого. Но в интеллекте советников Кеннеди никто и не сомневается. Сомнительны их выводы. Джон Кеннет Гэлбрейт, работавший при Кеннеди послом США в Индии, однажды с сожалением сказал: «Внешняя политика по-прежнему находится в руках Совета по международным отношениям. А мы прекрасно знаем, что их экспертное мнение гроша ломаного не стоит… Все, что им известно, – это разница между коммунистами и антикоммунистами… именно это мистическое мировоззрение и стало основой нашей внешней политики, а те из нас, кто в нем сомневался… были похожи на индейцев, без особого успеха пускавших стрелы в сторону лагеря [белых]»68. Следствием этой странной смеси надменности и невежества стало то, что новое правительство сразу же стало допускать грубейшие ошибки во внешней политике.

Джон Ф. Кеннеди в своей инаугурационной речи обратился с призывом дружбы к СССР и одновременно выразил готовность своего поколения «заплатить любую цену, вынести любые тяготы и пережить любые невзгоды» ради «защиты свободы в час ее самых тяжких испытаний».

Кеннеди продолжил выполнение плана Эйзенхауэра, поручившего ЦРУ тайно подготовить на территории Гватемалы 1500 кубинских эмигрантов для вторжения на Кубу. С самого начала он усомнился в разумности подобного плана, но Аллен Даллес заверил его, что с началом вторжения противники Кастро внутри страны поднимут восстание и свергнут правительство. Этим планом также были крайне недовольны такие деятели правительства, как Честер Боулс[94], Артур Шлезингер-младший и Ричард Гудвин, а председатель сенатского комитета по иностранным делам Уильям Фулбрайт даже призвал Кеннеди выбросить эту идею из головы. Но молодой и неопытный президент побоялся отказаться от проведения операции, которую запланировали Эйзенхауэр и Комитет начальников штабов. За три дня до начала операции восемь американских бомбардировщиков B-26 уничтожили или вывели из строя половину ВВС Кастро. Силы вторжения прибыли на Плайя-Хирон в заливе Кочинос на семи судах, два из которых принадлежали компании United Fruit. Кубинская армия с легкостью разбила агрессоров, которые немедленно начали умолять США о военной помощи.

Обещанное всенародное восстание так и не началось. Банди, Раск и сам Кеннеди неоднократно говорили ЦРУ, что ни о какой воздушной поддержке не может быть и речи. Они понимали, что подобные действия нанесут серьезный урон имиджу США на мировой арене и послужат прямым приглашением для Советов начать вторжение в Западный Берлин. Незадолго до наступления 18 апреля Кеннеди, Джонсон, Макнамара и госсекретарь Дин Раск встретились в Белом доме с председателем КНШ генералом Лимэном Лемнитцером, начальником штаба ВМС адмиралом Арли Берком и начальником отдела тайных операций ЦРУ Ричардом Бисселом. Берк и Биссел в течение трех часов пытались убедить Кеннеди направить наземную и воздушную поддержку. Они с самого начала знали, что это единственный шанс на успех, и были совершенно уверены, что Кеннеди уступит их давлению. Позже сам Кеннеди скажет: «Они были уверены, что я сдамся и дам им отмашку»69. «Для них было немыслимо, – соглашается с Кеннеди его советник Уолт Ростоу, – чтобы президент Америки, держа в своих руках всю военную мощь страны, позволил провалиться такой операции»70. Лемнитцер обвинял Кеннеди в том, что «выбросить белый флаг – немыслимо… возмутительно и почти что преступно». Но Кеннеди был непоколебим. Он объяснял одному старому другу: «Я не позволю вовлечь нас в цепь безответственных действий только потому, что кучка фанатиков в наших рядах ставит национальную гордость выше национальных интересов»71. 114 человек из сил вторжения было убито, 1189 попали в плен. Среди жертв были и четверо американских летчиков из Национальной гвардии штата Алабама, служивших по контракту в ЦРУ.

В новое правительство Кеннеди вошли амбициозные, высокоинтеллектуальные люди, которых Дэвид Халберстам с иронией назвал «лучшими и ярчайшими». Типичными их представителями были советник президента по национальной безопасности Макджордж Банди (слева, рядом с Кеннеди), декан факультета искусств и естественных наук Гарварда и министр обороны Роберт Макнамара (справа), известный как человек-компьютер и блестящий организатор.

Комментарии прессы не заставили себя ждать. Газета Chicago Tribune высказалась лаконично: «Главным результатом предполагавшегося “вторжения” на Кубу стало то, что диктатура Кастро теперь прочна как никогда, а коммунисты по всему миру торжествуют. Соединенные Штаты хорошо получили по зубам»72. Wall Street Journal объявила, что «США сели в лужу… над нами смеется весь мир… Но мы подозреваем, что главное чувство, которое испытывают руководители коммунистических стран, – это крайнее удивление, что США так слабы»73. New York Times выразила обеспокоенность тем, что «американская гегемония в Западном полушарии впервые за столетие поставлена под вопрос», поскольку Кубинская революция может стать примером для всей Латинской Америки74.

Кубинские контрреволюционеры, взятые в плен на Плайя-Хирон. Кеннеди, которого убедили в том, что вторжение подтолкнет внутренних противников Кастро к восстанию и свержению правительства, продолжил реализацию плана Эйзенхауэра по тайной подготовке в Гватемале 1500 кубинских эмигрантов. Кубинская армия легко справилась с агрессорами, которые стали умолять США о прямой военной помощи. Кеннеди отказался предоставить такую помощь, а обещанное всенародное восстание так и не началось. 114 человек из сил вторжения были убиты, 1189 взяты в плен.

В действительности мир был крайне удивлен неумением руководителей США трезво оценивать обстановку. Дин Ачесон сообщал, что это фиаско «поразило европейцев», считавших подобный исход «совершенно немыслимым результатом безответственной политики. Они ожидали от нового правительства США очень многого… а теперь все их надежды разбиты»75. Боулс записал в своем дневнике: «Кубинское фиаско показывает, как сильно может заблуждаться столь блестящий и благонамеренный человек, как Кеннеди, если у него отсутствуют твердые моральные устои»76. Вскоре после этого Боулса бесцеремонно выставят из Госдепа. Кеннеди принял на себя всю ответственность за провал вторжения, но поклялся удвоить усилия в борьбе с коммунизмом:

«Нам хватит смелости признать всю опасность предстоящего сражения. Нам хватит смелости принять новые концепции, новые инструменты, новое понимание важности борьбы, на Кубе ли или же в Южном Вьетнаме… Происходящее на Кубе, в Лаосе, подъем коммунистического движения в Азии и Латинской Америке – все это говорит лишь об одном: общества самодовольные, потворствующие своим мимолетным желаниям и просто слабые окажутся на свалке истории… Позвольте же мне четко сказать, что я, как президент Соединенных Штатов, намерен сделать все для выживания нашей системы, чего бы нам это ни стоило, какой опасности мы бы ни подверглись»77.

Сенатор-демократ Эл Гор-старший, член сенатского комитета по иностранным делам, призвал «перетряхнуть Комитет начальников штабов. Всех его членов необходимо заменить новыми людьми, более умными и способными». New York Times , в свою очередь, возложила львиную долю вины на ЦРУ и потребовала его «капитальной реорганизации»78.

Кубинские эмигранты обвиняли в провале операции Кеннеди, который не пожелал оказать им поддержку с воздуха. Большинство из них никогда ему этого так и не простят. Но, несмотря на столь широкую критику его действий в данной ситуации, рейтинги Кеннеди в этот период были самыми высокими за все время его президентства. Он даже шутил по этому поводу: «Я прямо как Эйзенхауэр: чем хуже поступаю, тем популярнее становлюсь»79.

Вся эта грязная история произвела на неопытного президента глубокое впечатление. У Кеннеди выработался здоровый скептицизм относительно разумности суждений военных советников и руководителей разведки. Он объяснял Шлезингеру: «Если кто-то начнет мне указывать, что написать в законе о минимальной зарплате, я без колебаний укажу ему на дверь. А вот когда имеешь дело с военными и разведчиками, почему-то считается, что у них есть некие непостижимые способности, недоступные простым смертным»80. А журналисту Бену Брэдли он сказал: «Первый совет, который я дам своему преемнику, – приглядывать за генералами и не думать, что, если человек военный, это автоматически означает, что его мнения по военным вопросам являются истиной в конечной инстанции»81. Эти слова означали первый проблеск понимания того, о чем с горечью предупреждал Эйзенхауэр. Но Джону Кеннеди придется еще круто ломать свое мышление, чтобы вырваться из железных тисков холодной войны и порожденных ею стереотипов.

После провала вторжения Кеннеди решил все же перетряхнуть «сукиных детей» в КНШ и «этих ублюдков из ЦРУ». Он угрожал «порвать ЦРУ на мелкие кусочки и пустить их по ветру»82. Председателем КНШ вместо Лемнитцера он назначил Максуэлла Тейлора, но, надеясь умиротворить «ястребов», решил поставить во главе штаба ВВС Кертиса Лемея – решение, о котором он впоследствии пожалеет. В ЦРУ Даллеса заменил консервативный бизнесмен-республиканец Джон Маккоун. Президент заставил написать заявления об отставке и двух заместителей Даллеса – Ричарда Биссела и генерала Чарлза Кэбелла. Всех зарубежных агентов ЦРУ и военных в других странах он подчинил послам, а также принял решение о сокращении бюджета ЦРУ к 1966 году на 20 %.

Ответственность за значительную часть тайных операций Кеннеди возложил на своего брата Роберта, и эти новые обязанности почти целиком поглотили время молодого министра юстиции. Именно под его контролем ЦРУ начало за три года 163 тайные операции. За все восемь лет правления Эйзенхауэра их было 17083.

Перед вступлением в новую должность генерал Тейлор провел расследование ошибок, допущенных во время кубинской операции. Генерал Беделл Смит[95]свидетельствовал: «Демократическая страна не может вести войну. Когда война начинается, президента наделяют чрезвычайными полномочиями. Граждане страны считают, что по окончании чрезвычайного положения права и полномочия, временно предоставленные главе исполнительной власти, будут возвращены штатам, округам и всему народу». Смит полагал, что ЦРУ перестало приносить такую пользу, как раньше, и его, возможно, придется заменить новой секретной службой. «Пора, – заметил он, – выплеснуть на ЦРУ ведро помоев, чтобы замаскировать его понадежнее»84.

Из-за растущего недоверия к советникам из числа военных и разведчиков Кеннеди было гораздо легче отвергнуть их требования об отправке американских войск в Лаос, хотя Эйзенхауэр и предупреждал его, что это может оказаться необходимым для победы над коммунистами из Патриотического фронта Лаоса. Кеннеди сказал Теду Соренсену и Артуру Шлезингеру-младшему, что, если бы не события в заливе Свиней, он бы уступил. КНШ настаивал на том, чтобы Кеннеди дал безоговорочное согласие на массированное вторжение в Лаос и одобрил распространение войны в Китай в случае необходимости, даже если это будет означать ядерную войну. Кеннеди воспротивился подобным требованиям и привел генералов в ярость, отдав предпочтение лаосским нейтралистам. «После залива Свиней, – сказал Шлезингер Дэвиду Тэлботу, – Кеннеди презирал КНШ… Он называл членов комитета кучкой престарелых генералов, а Лемнитцера и вовсе считал придурком»85.

Еще не оправившись от глубокого потрясения, вызванного событиями на Плайя-Хирон, Кеннеди тщательно готовился к июньской встрече с Хрущевым, которая должна была пройти в Вене. Хрущев уже переписывался с новым президентом, надеясь добиться некоторой разрядки напряженности и достичь соглашений по вопросам запрещения ядерных испытаний, положения в Лаосе и в Западном Берлине. Но теперь отношения между СССР и США были омрачены. На саммите глава советского правительства обрушил на президента США град обвинений. Хрущев обвинял молодого президента в том, что США проводят империалистическую политику по всему миру. Он заявил, что американо-советские отношения упираются в решение германского вопроса, и при этом резко критиковал ремилитаризацию Германии и ее растущую роль в НАТО. Он настаивал на том, чтобы до конца года был подписан договор, признающий существование двух самостоятельных германских государств. Для Берлина он предложил статус «свободного демилитаризованного города» под юрисдикцией Восточной Германии при гарантированном доступе для стран Запада. В конце встречи Кеннеди сказал Хрущеву: «Чувствую, нас ждет очень холодная зима»86. А одному репортеру объяснил: «Если Хрущев хочет ткнуть меня лицом в грязь, то я не вижу смысла в дальнейших переговорах»87. Джордж Кеннан заметил, что Кеннеди во время саммита «почему-то боялся даже рот открыть»88. Позднее уязвленный президент побеседовал наедине с Джеймсом Рестоном, одним из ведущих американских журналистов. «Тяжеленько?» – спросил Рестон. «Как никогда в жизни», – ответил Кеннеди. И объяснил подробнее:

«У меня две трудности. Во-первых, понять, почему он все это сказал, да еще в таком враждебном тоне. А во-вторых, понять, что нам с этим делать. Я думаю… он высказал все это из-за событий в заливе Свиней… он считал, что тот, кто влез в такую авантюру, молод и слишком неопытен, а тот, кто не сумел довести дело до конца, – трус. Поэтому он просто вытряс из меня душу. Так что теперь передо мной стоит нелегкая задача… как восстановить веру в мощь Америки, и, похоже, удобнее всего это сделать во Вьетнаме»89.

Кеннеди было бы легче понять воинственность Хрущева, если бы он осознал, как глубоко обеспокоен СССР германским вопросом. Возможное размещение американских ракет средней дальности на территории [Западной] Германии и перебежчики из Восточной Германии в Западный Берлин были далеко не единственными причинами этой обеспокоенности. Больше всего Хрущева тревожила перспектива получения Германией своего собственного ядерного оружия. По этой причине он пригрозил заключить сепаратный мир с Восточной Германией и закрыть англичанам, французам и американцам доступ в Западный Берлин.

Хрущев объяснял американскому журналисту:

«Я понимаю, что американцы смотрят на Германию несколько по-иному, чем мы… У нас гораздо более длительная история отношений с Германией. Мы видели, как быстро в Германии меняются правительства и как легко она становится инструментом массового истребления людей. Нам сложно даже подсчитать, сколько наших немцы убили в прошедшей войне… У нас есть поговорка: “Если дать немцу оружие, рано или поздно он нацелит его на русских”. И это не только мое мнение. Вряд ли есть что-нибудь такое, против чего русские стали бы возражать больше, чем против перевооружения Германии. Вам, американцам, нравится думать, что у нас нет общественного мнения. Не будьте в этом так уверены. У нашего народа есть очень твердое мнение о Германии. И я не думаю, что какое бы то ни было правительство удержится у власти, если оно попробует пойти против этого мнения. Я сказал об этом одному из ваших американских губернаторов, и он ответил мне, что его удивляет, как СССР с его атомными бомбами и ракетами может бояться Германии. Я ответил ему, что он не понимает главного. Да, мы можем уничтожить Германию. За несколько минут. Но мы опасаемся, что вооружившаяся Германия может своими действиями втянуть в войну Соединенные Штаты. Опасаемся, что Германия может развязать мировую атомную войну. Меня больше всего удивляет то, что американцы не понимают: в Германии существуют весьма широкие круги, мечтающие уничтожить Советский Союз. Сколько раз нужно обжечься, чтобы перестать играть с огнем?»90

Во время венского саммита в июне 1961 года Хрущев обвинил Кеннеди в проведении США империалистической политики по всему миру. Он заявил, что американо-советские отношения упираются в германский вопрос. Кеннеди был очень недоволен и в конце встречи сказал: «Чувствую, нас ждет очень холодная зима».

В Вене не удалось преодолеть разногласия по ключевым вопросам, что привело к тому, что лето 1961 года стало одним из самых жарких за все время холодной войны. Дин Ачесон, готовивший для саммита документы по германскому вопросу, советовал Кеннеди занять бескомпромиссную позицию по берлинской проблеме и не идти ни на какие переговоры на этот счет. Он считал ядерную войну допустимым риском. В случае обострения конфликта США планировали послать в [Западный] Берлин несколько бригад. А в случае вооруженного отпора со стороны стран Варшавского договора США были готовы нанести массированный ядерный удар. Банди объяснял Кеннеди: «Нынешний стратегический план предполагает, что мы сразу нанесем удар всеми наличными средствами, и составлен он так, что проводить какую бы то ни было более гибкую политику становится очень сложно»91.

На специальном заседании 20 июля Лемнитцер и другие военные обсудили с Кеннеди возможные последствия ядерной войны. Лемнитцер выступил с докладом относительно возможности нанесения «внезапного удара» по СССР в конце 1963 года. Кеннеди спросил, нельзя ли нанести его в конце 1962-го; Аллен Даллес ответил, что до декабря 1963-го у США не будет достаточного количества ракет. Кеннеди спросил, сколько времени придется американцам в случае войны находиться в радиационных убежищах. «Две недели», – ответили ему. Он приказал участникам заседания не разглашать, о чем шла речь. Замминистра обороны Розуэлл Гилпатрик рассказывал, что Лемнитцер вел себя на заседании «так, словно выступал в детском садике… В конце концов Кеннеди просто встал и ушел посреди заседания. На том оно и закончилось»92.

В своих мемуарах, опубликованных в 1990 году, Дин Раск так описал реакцию Кеннеди: «Президент Кеннеди прекрасно понимал, что означает ядерная война, и был в ужасе от подобной перспективы. Я много беседовал с ним и никогда не слышал, чтобы он говорил о смерти и разрушениях, но время от времени президент задавался вопросом, может ли случиться так, что именно на него ляжет обязанность нажать на ядерную кнопку»93. В сентябре Лемнитцер докладывал Кеннеди, Макнамаре и Раску о СОП-62, который предусматривал нанесение массированного упреждающего удара по СССР. После встречи раздосадованный Кеннеди сказал Раску: «И мы еще называем себя родом человеческим»94.

Но, несмотря на это понимание, Кеннеди продолжал обострять кризис. 5 июля он обратился к американскому народу:

«События в Западном Берлине несут прямую угрозу всем свободным людям. Угроза, нависшая над этим изолированным форпостом, есть угроза всему миру… Мы не хотим воевать, но ведь воевать нам уже случалось. И в прошлом другие люди жестоко ошибались, считая Запад слишком эгоистичным, слабым и раздробленным… Источник мировых проблем и напряженности находится не в Берлине, а в Москве. И если война начнется, она начнется в Москве, а не в Берлине».

Кеннеди объявил о выделении на оборону еще 3,45 миллиарда долларов. Планировались 25-процентное увеличение численности армии, приведение в боевую готовность отдельных частей Национальной гвардии и резерва вооруженных сил, а также реализация общенациональной программы строительства радиационных убежищ, как общественных, так и частных. Президент подчеркнул необходимость быть готовыми к ядерной войне и напомнил гражданам: «Сейчас, в термоядерную эпоху, любое неверное истолкование намерений другой стороны может за несколько часов принести больше разрушений, чем все войны за всю историю человечества»95.

Государства Варшавского договора отреагировали на это решительными мерами, необходимость которых обсуждалась уже несколько месяцев. 13 августа восточногерманские солдаты начали возводить заграждения из колючей проволоки и блокпосты, преграждая путь потоку беженцев. Вскоре рабочие-строители заменили колючую проволоку заграждениями из бетона. Кеннеди перебросил 1500 американских солдат из Западной Германии в Западный Берлин, где их встретил вице-президент Джонсон. Взволнованный мир затаил дыхание в ожидании войны. 18-летний Джеймс Кэрролл ждал в Пентагоне своего отца, Джозефа Кэрролла, которого только что назначили главой вновь созданного Разведывательного управления Министерства обороны (РУМО) США. Кэрролл, впоследствии получивший Национальную премию по литературе за свою пронзительную книгу воспоминаний «Американский реквием: Бог, мой отец и война, что встала между нами», живо вспоминает тревожные слова своего отца. «Сегодня папа мрачен», – пишет он.

«…Он курит, стряхивая пепел в окно. Не говорит ни слова. Наконец гасит сигарету в пепельнице на приборной доске и поворачивается ко мне: “Сын, я хочу сказать тебе кое-что. Повторять не буду и не хочу, чтобы ты задавал мне вопросы. Договорились? Ты читаешь газеты. Ты знаешь, что происходит. Берлин. Бомбардировщик, сбитый на прошлой неделе. В любой вечер я могу не вернуться домой. Возможно, мне придется куда-нибудь отправиться – вместе со всем штабом ВВС. Если это случится, я хочу, чтобы ты вместо меня позаботился о маме и братьях”. – “Что ты имеешь в виду?” – “Я скажу маме. Но и ты должен знать. Я хочу, чтобы ты усадил всех в машину. Хочу, чтобы ты поехал на юг. Езжай по шоссе № 1. На Ричмонд. Езжай дальше – как можно дальше”. Больше он ничего не сказал… Я тоже. Должно быть, оставшуюся часть пути мы проделали в молчании. Что я могу вспомнить точно… это свои чувства… ужас… Несмотря на все разговоры о войне, я считал, что мой отец и такие, как он: Кертис Лемей, Томми Уайт, Пирр Кэбелл, Буч Бланшар, наши соседи с “генеральской” улицы, – защитят нас от войны. Но теперь я понял, что отец сам в это не верит. Я чувствовал страх отца, а ведь раньше я думал, что он никогда ничего не боится. Той ночью я испугался и боялся многие годы потом: сначала того, что могут сделать наши враги, а затем – того, что можем сделать мы сами»96.

Рассказывая об этом четыре с лишним десятилетия спустя на конференции по ядерной безопасности в Вашингтоне, Кэрролл закончил словами: «И с тех пор я все время ехал на юг».

Берлинская стена устранила непосредственную опасность, позволив Хрущеву не выполнять свою угрозу о подписании провокационного договора с Восточной Германией. Кеннеди признался своим советникам: «Это не самое лучшее решение, но стена – это, черт побери, в сто раз лучше, чем война»97. Хрущев понимал, что [Западный] Берлин – самое уязвимое место Запада, и считал его «мошонкой Запада. Каждый раз, когда я хочу, чтобы Запад завопил, – говорил он, – я нажимаю на Берлин»98.

Хрущев нашел и другой способ заставить Кеннеди завопить в августе 1961 года: он возобновил ядерные испытания. Когда Кеннеди узнал, что испытания скоро начнутся, он взорвался гневом: «Нас снова уделали!» Советники призывали его не отвечать Советам тем же, чтобы тем самым получить выигрыш в пропагандистской войне, но Кеннеди отмахнулся от них, крикнув: «Кто вы? Пацифисты? Они только что дали мне по яйцам. Я что, должен сказать, что так и надо?»99

Предупреждения Кеннеди во время берлинского кризиса вновь поставили со всей остротой вопрос о строительстве атомных бомбоубежищ. Рекомендации относительно их строительства в 1950-е годы чаще всего пропускали мимо ушей. В марте 1960 года конгрессмен Чет Холифилд, глава подкомитета правительственных операций, заявил, что гражданская оборона находится в «плачевном состоянии», поскольку построено всего 1565 частных убежищ в 35 штатах100. Лишь немногие люди могли себе позволить либо хотели потратить несколько тысяч долларов на оборудование у себя дома таких убежищ. Лауреат Нобелевской премии, ученый-атомщик из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Уиллард Либби, бывший член КАЭ, предложил свой выход из положения. С большой помпой он соорудил в своем доме в Бель-Эйре под Лос-Анджелесом убежище стоимостью в 30 долларов и заявил: «Если ваша жизнь стоит 30 долларов, вы можете позволить себе такое убежище». Либби вырыл в склоне холма яму шириной в пять, глубиной в пять и длиной в семь футов. Обложил ее со всех боков и сверху сотней мешков с землей, а крышу настелил из 16 восьмифутовых шпал. К сожалению для семейства Либби, в феврале 1961 года по холмам Санта-Моники пронесся пожар, уничтоживший их дом. Миссис Либби успела спасти только две вещи: Нобелевскую премию мужа и свою норковую шубу. Сначала утверждалось, что убежище уцелело, но затем газета Washington Post с сожалением сообщила: «Пожар уничтожил атомное убежище Либби в Бель-Эйре»101. Момент был ужасающий. Газеты как раз печатали серию статей Либби под названием «Выжить при атомном ударе можно». Физик Лео Силард, один из создателей американской атомной бомбы, заметил, что этот случай «не только доказывает, что Бог существует, но и то, что у Него есть чувство юмора»102.

Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что летом и осенью 1961 года американцы просто спятили: страна начала обсуждать этические проблемы убийства друзей и соседей ради защиты неприкосновенности, безопасности и сохранения ограниченных ресурсов частного атомного убежища. В августе журнал Time опубликовал статью под названием «Убий ближнего своего», в которой цитировались слова жителя одного из чикагских пригородов: «Когда я закончу свое укрытие, я установлю у его люка пулемет, чтобы удерживать соседей подальше в случае падения бомб. Я говорю чертовски серьезно. Если тупоголовые американцы не хотят сами позаботиться о своем спасении, я не собираюсь ставить под угрозу возможность использовать оплаченное мной убежище для спасения своей собственной семьи»103.

На митингах люди, имевшие убежища, говорили своим соседям и лучшим друзьям, что убьют их в случае необходимости. Мнения священников разделились. Так, преподобный Л. К. Макхью, бывший преподаватель этики из Джорджтауна, подлил масла в огонь, опубликовав статью в журнале иезуитов America : «Подумайте дважды, прежде чем опрометчиво впустить в свое семейное убежище друзей, соседей или случайного прохожего… за ними к вам начнут ломиться другие… Разумно ли иметь в ваших аварийных запасах “защитные устройства” вроде револьверов для расчистки заторов в дверях вашего укрытия? Решать вам – в зависимости от обстоятельств»104.

Типовое частное атомное убежище, спроектированное Управлением гражданской обороны и мобилизации. Берлинский кризис 1961 года придал большую остроту вопросу о строительстве таких убежищ.

Его преосвященство Ангус Дан, епископ Епископальной церкви города Вашингтона, осудил подход «каждая семья сама за себя» как «аморальный, несправедливый и противоречащий национальным интересам». Он заявил, что «мир, переживший ядерный удар, меньше всего будет нуждаться в людях, закопавшихся в частных кротовых норах, где не найдется места для ближнего»105.

Многие люди с горечью поняли, как холодная война и ужас перед уничтожением разъедают совесть американцев. Редактор журнала Bulletin of the Atomic Scientists Юджин Рабинович назвал частные убежища «жалкими», а дискуссии об убийстве ближних – «наглядным свидетельством порочности человеческой природы». Историк Габриель Колко сказал, что нейтральная позиция правительства в дискуссии по вопросу «убий ближнего своего», по всей вероятности, подразумевает, что оно «не будет протестовать и в том случае, если не имеющие убежищ соседи испортят систему очистки воздуха в убежищах своих вооруженных сограждан или просто заткнут воздуховод полиэтиленовым мешком»106. New York Times написала о сатирическом номере в одном из кабаре – комики представляли, как владельцы убежищ решили перестрелять своих соседей заранее, не дожидаясь, пока те начнут ломиться к ним. Боб Дилан записал для своего альбома The Freewheelin’ Bob Dylan песню под названием «Дай мне умереть стоя». Песня не была выпущена, а начиналась она словами:

Я не стану прятаться под землей,

И пусть смерть приходит за мной.

Я не буду чахнуть с трусливой толпой —

Лучше умру с поднятой головой.

Припев был таким: