Эйзенхауэр: неприглядная картина 6 страница

Через несколько дней ученые, собравшиеся в Линдау (ФРГ), выпустили «декларацию Майнау», подписанную 18 нобелевскими лауреатами. Вновь обращаясь ко «всем людям Земли», декларация предупреждала, что «в случае всеобщей войны Земля может стать настолько радиоактивной, что будут уничтожены целые страны». Государствам придется либо «отказаться от применения силы», либо «прекратить свое существование»24.

Эйзенхауэр и госсекретарь Джон Фостер Даллес утверждали обратное вопреки убеждению большей части человечества. Безрассудное бряцание ядерным оружием, заявляли они, не только оправдано теоретически – оно доказало свою эффективность на практике. В интервью, данном журналу Life в начале января 1956 года, Даллес заявил, что правительство Эйзенхауэра за последнее время трижды «балансировало на грани ядерной войны» и трижды коммунисты принуждены были отступить. Даллес утверждал, что именно решительные действия США воспрепятствовали коммунистической агрессии в Корее, Индокитае и Тайваньском проливе 25.

Увлечение Даллеса ядерным вариантом игры «У кого первого нервы не выдержат» вызвало настоящий шквал критики. Спикер палаты представителей демократ Сэм Рейберн выразил сожаление в связи с его «неподобающими заявлениями»26. Эдлай Стивенсон[89]обвинил Даллеса в том, что он «играет в русскую рулетку, подвергая опасности жизнь всех американцев»27. Индийская газета Hindustan Standard заявила, что даллесовское «балансирование» «обрекает миллионы людей на жизнь в постоянном страхе и отчаянии»28. 12 ведущих протестантских церковных деятелей и редакторов крупных религиозных журналов написали Эйзенхауэру письмо, заявив, что их «глубоко шокирует опрометчивая и безответственная политика Даллеса». «Именно господин Даллес поверг весь мир в ужас, сказав, что американское правительство трижды “балансировало на грани ядерной войны”, рискуя уничтожить человечество в огне атомного Армагеддона»29.

Как свидетельствует историк Ричард Иммерман, личные взгляды Даллеса были более сложными. Он понимал всю опасность наращивания мощности ядерного оружия, стремления СССР достичь равенства в вооружениях с США и растущего возмущения международного сообщества политикой, ставящей под угрозу существование всего человечества. Даллес признался Эйзенхауэру в апреле 1958 года, что опасается слишком полагаться на стратегию «массированного возмездия», которая «предполагает нанесение массированных ядерных ударов в случае любого столкновения с советскими вооруженными силами»30. Но это не помешало правительству США вновь пригрозить ядерным ударом Китаю в связи со вторым конфликтом из-за спорных островов Куэмой и Мацзу, произошедшим все в том же 1958 году, всего через три года после первого конфликта. Точно так же США запугивали «массированным возмездием» Советский Союз в 1956-м, когда разразился Суэцкий кризис, вызванный англо-франко-израильской агрессией против Египта в связи с проведенной Г. А. Насером национализацией Суэцкого канала. Вице-президент США Ричард Никсон извлек опасный урок из успехов в противостоянии СССР из-за Суэца: «В 1956 году мы проанализировали возможность использования бомбы в Суэце и решили использовать ее на дипломатическом поле… Эйзенхауэр… дал распоряжение главнокомандующему войсками НАТО [в Европе] Элу Грюнтеру выступить на пресс-конференции, во время которой тот сказал, что, если Хрущев приведет в исполнение свою угрозу нанести ракетный удар по Британским островам, Москва будет уничтожена “вне всяких сомнений”. С этого момента США играли ключевую роль на Ближнем Востоке»31. Никсон попытался повторить тот же прием и во время гражданской войны в Иордании в 1970 году, когда король Хусейн, американский союзник, изгнал из своей страны Организацию освобождения Палестины.

Кандидат в президенты от Демократической партии Эдлай Стивенсон сделал растущую ядерную угрозу ключевым пунктом своей предвыборной кампании, заявив, что для него «неприемлема позиция правительства, которая заключается в том, что невозможно остановить безудержную гонку к гибели», и назвав ядерную политику Эйзенхауэра безумием32. Он пообещал сделать «первостепенной задачей в случае своего избрания» достижение соглашения о прекращении ядерных испытаний33. Английские, американские и советские испытания весной 1957 года вызвали недовольство во всем мире. Премьер-министр Индии Дж. Неру потребовал прекратить все ядерные испытания, заявив, что они «могут положить конец жизни человечества в привычном понимании этого слова»34. New York Times сообщила об «обеспокоенности всего мира в связи с той угрозой существованию всего живого на Земле, которая возникает в результате продолжающихся испытаний»35.

В ноябре 1957 года, после новой серии испытаний, Национальный комитет за разумную ядерную политику разместил в New York Times социальную рекламу, написанную Норманом Казинсом. Подписанная 48 видными общественными деятелями, она призывала положить конец ядерным испытаниям – в качестве первого шага к установлению контроля над вооружениями. Реклама получила неожиданно широкий отклик среди населения, в результате чего возникла широкая общенациональная антиядерная организация – СЕЙН[90]36.

СЕЙН была лишь одной из общественных инициатив, возникших в 1957 году. В июле в канадской провинции Новая Шотландия была проведена первая Пагуошская конференция. В ней приняли участие ученые со всего мира, включая пятерых из США и трех из СССР. Все они призвали к отказу от войны, прекращению гонки вооружений и ядерных испытаний37.

В ответ на возмущение общественности Эйзенхауэр начал внутри страны и за рубежом кампанию по пропаганде того, что он еще в декабре 1953 года в своей речи в ООН назвал «мирным атомом». Комиссия по атомной энергии (КАЭ) стала рекламировать ядерную энергию не только как защиту от безбожного коммунизма, но и как волшебный эликсир, способный заставить двигаться транспорт, накормить голодных и добывать полезные ископаемые. Почтовая служба США выпустила марку «Атом ради мира: во имя поиска пути, благодаря которому человеческая изобретательность посвятит себя новой жизни».

В конце апреля 1955 года Эйзенхауэр объявил о планах создания торгового корабля с атомным двигателем, который посетит порты по всему миру, демонстрируя приверженность США «миру во всем мире». В октябре 1956-го Эйзенхауэр объявил об успехе программы «Атом ради мира». США подписали соглашение о строительстве атомных реакторов с Японией и 36 другими странами и начали переговоры еще с 14. Одновременно Соединенные Штаты продолжали разработку самолета с атомным двигателем, однако планировавшийся атомный ледокол для береговой охраны оказался слишком дорогим – 60 миллионов долларов, и Эйзенхауэр наложил на него вето.

К 1958 году Америка погрузилась в мечты о реализации еще более грандиозного и нелепого плана: проникновения в земные недра на основе разработанного КАЭ проекта «Плаушер» («Орало»). В сентябре 1957 года КАЭ взорвала 2-килотонную бомбу в недрах одной из гор Невады. Уиллард Либби, заменивший в 1954 году слишком свободомыслящего Генри Смита в качестве единственного среди членов КАЭ ученого, заявил в декабре, что все радиоактивные продукты распада после взрыва бомбы во время подземных ядерных испытаний «Рейнир»[91]оказались заключены внутри горы, что открыло возможность гораздо более широкого использования атомных взрывов в мирных целях. Либби торжествовал. «Много лет я не видел ничего более восхитительного»38, – изрек он. Но председатель КАЭ Льюис Страусс хорошо знал истинную цель данной программы. В феврале он признал, что целью «Плаушера» была «пропаганда мирного использования ядерных взрывов с целью создания климата для более благоприятной реакции мировой общественности на разработку и испытания ядерного оружия»39.

14 марта New York Times на первой полосе сообщала о том, что «атомные взрывы в десять раз мощнее хиросимского через пару лет могут стать обыденными в любом уголке страны, поскольку соответствующую программу настойчиво пробивают ученые из КАЭ»40. В июне КАЭ объявила о проекте «Чэриот» («Колесница») – планах создания искусственной гавани глубиной свыше 90 м в заполярном районе Аляски, используя для этого четыре водородные бомбы. Власти надеялись, что с помощью бомб можно будет добраться до ранее недоступных нефтяных месторождений в битуминозных песках и сланцевых формациях. Подобными взрывами можно было бы создавать огромные подземные резервуары, вырабатывать пар, опреснять воду, дробить медную и другие неподатливые руды, а также получать радиоактивные изотопы для использования в медицине, биологии, сельском хозяйстве и промышленности.

Специалисты хотели также создать с помощью атомных взрывов новый Панамский канал – больше и лучше прежнего. Джек Рид из лаборатории «Сандия» в Альбукерке предложил взрывать 20-мегатонные бомбы для изменения направления ураганов. Он был уверен, что любое связанное с этим радиоактивное загрязнение будет безвредным. Гарри Векслер, ученый из американского Бюро погоды, предложил ускорить таяние полярных льдов путем подрыва 10-мегатонных бомб близ полярного круга. По его расчетам, это должно было повысить температуру в Заполярье примерно на 10 градусов по Фаренгейту [чуть больше 5 ºС].

К 1960 году КАЭ удвоила финансирование проекта «Плаушер». К работе над ним было привлечено более сотни сотрудников Ливерморской национальной лаборатории им. Э. Лоуренса. Физик Эдвард Теллер, директор лаборатории, с огромным энтузиазмом относился к этим планам. Однако проект столкнулся с препятствием. В сентябре 1958 года, уступив требованиям американской и мировой общественности, Эйзенхауэр объявил о согласии присоединиться к предложенному Советским Союзом мораторию на ядерные испытания. Для продолжения проекта «Плаушер» Эйзенхауэру пришлось бы его нарушить. И он начал давить на СССР в стремлении достичь соглашения о разрешении мирных испытаний. Когда летом 1959 года президенту показалось, что Советский Союз готов уступить, он одобрил планы подрыва 10-килотонного заряда глубоко в соляных пластах поблизости от Карлсбада (штат Нью-Мексико). Целью данного проекта, названного «Гномом», была проверка возможности создания подземного резервуара, в котором хранилось бы в расплавленной соли тепло, затем используемое для производства электроэнергии. Взрыв также должен был предоставить бесценные радиоактивные изотопы для использования в медицинских целях. Пресс-секретарь Министерства внутренних дел[92], подразделению которого, Службе национальных парков, подчинен, в частности, и парк «Карлсбадская пещера», заявил, что министерство «ошеломлено» данным заявлением41.

Летом 1960 года последовал проект «Чэриот». Некоторые граждане даже выдвигали конкретные предложения в рамках проекта «Плаушер». Так, одна женщина предложила КАЭ использовать водородные бомбы для уничтожения всех змей в Африке42.

Несмотря на всю агрессивную рекламу мирного атома со стороны правительства, в обществе наблюдалось растущее беспокойство в отношении опасности ядерных испытаний. В апреле 1957 года лауреат Нобелевской премии мира Альберт Швейцер присоединил и свой голос к хору мировой общественности, требовавшей прекращения ядерных испытаний. Швейцер распространил свою «Декларацию сознания» примерно в 50 странах43. New York Times писала о «всеобщей обеспокоенности относительно угрозы, которую ядерные испытания представляют для всего живого на Земле»44. В мае опрос, проведенный Институтом Гэллапа, показал, что 63 % американцев высказываются в поддержку международного запрета на ядерные испытания, в то время как против такого шага выступили лишь 27 %. Осенью предыдущего года призыв Стивенсона к запрету ядерных испытаний поддержали лишь 24 % опрошенных45.

Через несколько месяцев Washington Post , Los Angeles Times и другие газеты начали публикацию захватывающего романа Невила Шюта «На берегу». Это подлило масла в огонь. Роман рассказывал о последствиях 37-дневной ядерной войны, в результате которой было взорвано 4 тысячи кобальтовых бомб. События сосредоточивались вокруг кучки выживших людей в Мельбурне, на который надвигается радиоактивное облако. Опубликованный Эрлом Брауном в Washington Post обзор романа, названный «Перед лицом верной смерти: атомный Армагеддон 60-х», начинался словами: «Невил Шют написал наиболее важный и напряженный роман атомной эры, и, если вы читаете лишь одну книгу в год, вам следует прочесть именно ее». Свой обзор Браун завершил словами: «Надеюсь, что книгу Невила Шюта заключат в капсулы, которые будут спрятаны глубоко под землей, чтобы в случае, если атомный Армагеддон произойдет, будущие цивилизации знали, что наше поколение сознательно пошло по пути собственного уничтожения. Ее должны прочитать все: и участники нынешнего представления, и его будущие зрители»46.

В сентябре 1957 года Уинстон Черчилль присутствовал на ужине на вилле лорда Бивербрука в Кап-д’Ай, Франция. Когда гости начали обсуждать повергающий в ужас роман Шюта, Черчилль объявил о своем намерении отослать один экземпляр Хрущеву. Кто-то спросил, планирует ли он отправить такую же посылку Эйзенхауэру. Черчилль ответил: «Это было бы пустой тратой денег. Эйзенхауэр теперь сильно поглупел… Думаю, Земля скоро будет уничтожена… И на месте Всевышнего я не стал бы ее воссоздавать, ведь в следующий раз Он и сам может попасть в переделку»47.

В декабре 1959 года в столицах всех крупнейших стран мира вышла экранизация романа, поставленная Стэнли Крамером. Картина имела ошеломляющий успех. Обозреватель New York Times Босли Краутер завершил свою восторженную рецензию словами: «Помимо художественной ценности, большой заслугой этой картины является выраженная в ней страстная убежденность в том, что человек заслуживает спасения»48. Кабинет Эйзенхауэра обсуждал способы, которые позволили бы справиться с могучим призывом к запрету ядерных испытаний, содержащимся в кадрах кинофильма. Члены кабинета, КАЭ и сотрудники Госдепартамента попытались дискредитировать фильм, заявив, что он содержит серьезные фактические ошибки, обесценивающие произведение в целом49. Информационное агентство США выпустило документ под названием «Возможные вопросы и предполагаемые ответы касательно фильма “На берегу”»50. Но зрители, многие из которых выходили из кинозала в слезах, вероятно, были гораздо больше потрясены простым и понятным отрицанием теории «атомного сдерживания», которое выдвинул Джулиан – ученый, роль которого сыграл актер Фред Астер. Джулиана спросили: кто же начал войну? Джулиан задал встречный вопрос: «Кто мог подумать, что люди будут настолько глупы, что взорвут сами себя?» Когда его попросили объяснить эти слова, Джулиан сказал:

«Война началась тогда, когда люди согласились с идиотским принципом: якобы поддерживать мир можно только путем создания вооружений, которые невозможно применить, не подписав самим себе смертный приговор. У всех были бомбы. И контрбомбы. Техника обогнала нас. Мы не могли ее контролировать. Да, я знаю, я помог создать ее. Боже, помилуй меня. Наверное, какому-нибудь бедолаге однажды показалось, что он увидел что-то на экране радара. Он знал, что сомнение продолжительностью в тысячную долю секунды приведет к полному уничтожению его страны… Поэтому он нажал кнопку, и весь мир взбесился. Вот и все…»

Да, фильм мог ошибаться в деталях, но понимание мира, который помог создать Эйзенхауэр, было в нем безошибочным. Конечно, можно было выставить Эйзенхауэра в более выгодном свете. Ведь он все-таки сопротивлялся стремлению Комитета начальников штабов применить ядерное оружие. Он ограничил расходы на гражданскую оборону и военный бюджет в целом. Он работал над воплощением в жизнь запрета на ядерные испытания. Он не отступал перед лицом могущественного и иногда враждебного СССР, пытаясь в то же время удержать НАТО от распада. И часто выступал за умеренность вопреки своим советникам, которые были куда большими «ястребами» и экстремистами, чем он сам.

Однако именно при Эйзенхауэре число американских ядерных боезарядов возросло с 1 до 22 тысяч. Они были наведены на 2500 тысяч целей на территории СССР. И даже 22 тысячи – обманчивая цифра. Сделанные Эйзенхауэром военные заказы выполнялись и в начале 1960-х годов, так что именно на совести Эйзенхауэра лежит то, что во времена президентства Кеннеди число ядерных боезарядов достигло 30 тысяч. В период с 1959 по 1961 год Соединенные Штаты приняли на вооружение еще 19 500 боезарядов. Страна производила 75 дешевых боеголовок в день. Лауреат Пулитцеровской премии Ричард Роудс писал: «Каждая боеголовка стоила США около $250 тысяч: дешевле истребителя-бомбардировщика, дешевле ракеты, дешевле патрульного катера, дешевле танка»51. Общий мегатоннаж за пять лет увеличился в 65 раз, достигнув 20 491 мегатонны в 1960 году. Их мощность равнялась 1 миллиону 360 тысячам хиросимских бомб. И хотя в 1961 году мегатоннаж начал снижаться в результате снятия с вооружения 950 бомб Б36 мощностью 10 мегатонн каждая, общая поражающая мощь возросла вследствие принятия на вооружение баллистических ракет, позволявших поражать цели с большой точностью. А повышение точности попадания вдвое позволяет в восемь раз сократить количество боеголовок без снижения их общей поражающей способности52.

Менее известен тот факт, что Эйзенхауэр делегировал американским командующим на театрах боевых действий и некоторым другим командующим, включая стратегическое командование ВВС и Объединенное командование ПВО Северной Америки, свои полномочия, позволяющие наносить ядерный удар по своему усмотрению в случае крайних обстоятельств, невозможности связаться с президентом или недееспособности последнего. С санкции президента указанные командующие в аналогичных обстоятельствах могли, в свою очередь, делегировать эти полномочия нижестоящим командирам. В число таковых входили десятки командующих различными соединениями ВВС и ВМС. На ядерных кнопках оказались десятки (если не больше) пальцев. По словам аналитика компании RAND Сorporation Дэниела Эллсберга, вскрывшего в ходе проведенного по заказу Пентагона исследования проблем командования ядерными силами всю опасность подобной системы делегирования полномочий, «спусковой крючок механизма Страшного суда постоянно кочевал из рук в руки»53. Учитывая, что ядерное оружие в то время не имело специальных кодов доступа, число тех, кто имел если не полномочия, то реальную возможность нанести ядерный удар, было намного большим, включая пилотов, командиров эскадрилий, начальников военных баз и командиров авианосцев. Коды у ядерного оружия, размещенного в Европе (в том числе тактического), появятся только в следующем десятилетии, а у стратегических бомбардировщиков и того позже. На подводных лодках их не было до конца 1980-х. Иными словами, командир любой субмарины мог начать с СССР войну на уничтожение.

В августе 1960 года президент Эйзенхауэр одобрил подготовку Национального реестра стратегических целей и Сводного оперативного плана (СОП). Первый СОП предусматривал развертывание стратегических ядерных сил для нанесения одновременного удара по китайско-советскому блоку в первые сутки войны. Задачей было максимальное разрушение. В число целей входили советские ядерные силы, правительственные центры и промышленные объекты в городах. Когда Эйзенхауэру доложили о мощности вооружений и возможных результатах их применения, президент признался своему военно-морскому советнику капитану [первого ранга] И. П. Оранду, что у него «волосы встали дыбом от ужаса»54. Вероятно, так оно и было. Затем он попросил членов Комитета начальников штабов оценить возможное количество жертв такого удара. Цифры были шокирующими: 325 миллионов убитых в СССР и КНР, 100 миллионов в странах Восточной Европы, такое же количество в Западной Европе (от радиоактивных осадков). Еще 100 миллионов погибли бы в результате заражения прилегающих стран, включая Финляндию, Швецию, Австрию, Афганистан, Пакистан и Японию. И эти цифры не учитывали тех, кто погиб бы в результате применения советского ядерного оружия и американских тактических боезарядов55. К тому же тогда еще никто не знал, что удар такой силы означает почти стопроцентную вероятность начала «ядерной зимы», которая еще больше увеличит возможность глобального уничтожения. Однако, несмотря на весь свой страх перед гибелью миллионов людей в случае введения в действие СОП, Эйзенхауэр передал план без каких-либо изменений новому правительству.

Оправдывая столь опасный – если не безумный – план наращивания ядерных вооружений необходимостью сохранения на умеренном уровне общих военных расходов, Эйзенхауэр увеличил федеральный бюджет в 1960 финансовом году всего на 20 % по сравнению с 1953 годом, хотя ВНП за этот период вырос почти на 25 %.

Годы правления Эйзенхауэра были относительно мирными и благополучными, однако многие американцы боялись, что в стране начинается экономический застой; они хотели толчка к новому развитию. И демократы обратили свои взгляды на молодого бостонца Джона Ф. Кеннеди. Кеннеди происходил из видной и политически амбициозной семьи. Его отец, Джозеф Кеннеди, был неоднозначной фигурой. Преуспевающий биржевой делец и крупный спонсор Франклина Рузвельта, он в начале Второй мировой войны был послом США в Великобритании. Однако этот пост ему пришлось покинуть в результате своей приверженности политике «умиротворения» Гитлера и открытого пессимизма в отношении перспектив Англии выстоять в войне.

Став сенатором в 1952 году, Джон Кеннеди поначалу не демонстрировал никаких предпосылок к достижению тех высот, на которые взлетит его политическая карьера. Либерал времен холодной войны, он поддержал организованную Ричардом Никсоном кампанию по травле прогрессивного члена палаты представителей от Демократической партии Хелен Дуглас. В декабре 1954 года болезнь позволила Кеннеди избежать голосования по резолюции, осуждавшей Джозефа Маккарти, старого друга семьи Кеннеди, критиковать которого Джон не хотел. Намекая на название книги Кеннеди «Профили мужества», удостоенной Пулитцеровской премии, Элеонора Рузвельт сказала, что ей бы хотелось, чтобы у Кеннеди был «менее гордый профиль, но больше мужества»56. Его брат Роберт даже работал в аппарате Маккарти. Кеннеди пытался добиться поддержки от либерального крыла партии во главе с Элеонорой Рузвельт и Эдлаем Стивенсоном, однако так и не сумел завоевать их доверие. Недоверие либералов лишь усугубилось, когда Кеннеди сделал оппортунистский, пусть и политически дальновидный, выбор Линдона Джонсона в качестве кандидата в вице-президенты.

На выборах 1960 года Кеннеди победил Никсона с ничтожным перевесом. Никсон упирал на свой опыт в качестве вице-президента и тот вклад, который он внес в достижения правительства Эйзенхауэра. Однако, когда самого Эйзенхауэра спросили о том, какие важные решения принимал Никсон, тот попросил дать ему неделю на размышления.

Кеннеди подавал себя как кандидата, стремящегося к преобразованиям. Но не все обещанные им перемены были положительными. Надев личину «ястреба», он критиковал примирительный тон правительства Эйзенхауэра–Никсона в отношении Кубы и неспособность справиться с отставанием в ракетной сфере 57.

В какой-то момент Эйзенхауэр понял, что сам породил ситуацию, способную привести к катастрофе, и создал тот «механизм Страшного суда», который передал в руки своего преемника. Он был глубоко разочарован тем, что давление со стороны «ястребов» в рядах его научных и военных советников свело на нет усилия, направленные на то, чтобы еще до окончания его президентского срока подписать договор о запрещении ядерных испытаний. Результатом этих размышлений стало очень необычное прощальное обращение, предупреждавшее об опасности возрастающей мощи «военно-промышленного комплекса». Данное обращение не только стало кульминацией его правления, но и дало определение феномену, который возник благодаря личному участию Эйзенхауэра.

Эта речь стала самой яркой и запоминающейся из всех произнесенных Эйзенхауэром за время пребывания в Белом доме. Начало ей положили беседы между главными спичрайтерами президента Малькольмом Мусом, политологом Университета им. Джонса Хопкинса[93], и отставным капитаном ВМС Ральфом Уильямсом. Мус и Уильямс встретились 31 октября 1960 года, желая обсудить план подготовки прощального обращения и согласившись, что в нем следует упомянуть «проблему милитаризма». В черновике Уильямса об этом было сказано вполне ясно:

«…впервые в истории в США создана постоянная индустрия войны… И не просто индустрия. Ключевые посты в ней заняли отставные генералы и адмиралы, принимающие в этой чудовищной структуре все основные решения. Возникает опасность, что все то, что коммунисты говорили о нас все это время, может стать правдой. Мы не должны допустить, чтобы “торговцы смертью” стали заправлять нашей политикой»58.

Словосочетание «военно-промышленный комплекс», сделавшее эту речь бессмертной, было предложено, по всей вероятности, Гербертом Йорком, бывшим директором Ливерморской национальной лаборатории им. Лоуренса. Летом 1971 года, работая в Стокгольмском институте исследований проблем мира (СИПРИ), Йорк сказал молодому коллеге-американцу, что именно он предложил президенту Эйзенхауэру формулировку для его речи59. Эйзенхауэр согласился и ударил в набат:

«Этот конгломерат огромного военного истеблишмента и крупной индустрии вооружений является чем-то новым в американской жизни. Экономическое, политическое, даже духовное влияние такого союза ощущается в каждом городе, в каждом здании администрации штата, в каждом ведомстве федерального правительства. Мы признаем насущную необходимость такого хода событий. И тем не менее нам не следует недооценивать его серьезных последствий. С этим связано все – наш труд, ресурсы и средства к существованию, да и сам наш общественный строй. В наших правительственных структурах мы должны быть начеку, предотвращая необоснованное влияние, намеренное или ненамеренное, военно-промышленного комплекса. Потенциал опасного роста его неоправданной власти существует и будет существовать.

Мы не должны никогда позволить этому союзу подвергнуть опасности наши свободы или демократические процессы. Нам не следует принимать что-либо на веру. Лишь бдительное и информированное гражданское общество может настоять на разумном сочетании огромной индустриальной и военной машины с нашими мирными методами и целями, с тем чтобы безопасность и свобода могли совместно процветать»60.

Для большинства американцев значение этих слов станет понятным лишь много лет спустя. Но были и весьма знаменательные исключения. Уолтер Липпман остроумно сравнит прощальные слова Эйзенхауэра со словами, сказанными в тех же обстоятельствах Джорджем Вашингтоном. Вашингтон предупреждал об «угрозе гражданской власти», которую представляют внешние силы. Эйзенхауэр же говорил о том, что угроза исходит изнутри, от американских военных61. Эйзенхауэр считал Вашингтона своим героем. В книге своих мемуаров «Вольно» он написал: «Его прощальная речь… была примером тех человеческих качеств, которыми я глубоко восхищаюсь»62.

Обозреватель New York Times Джек Реймонд написал большую аналитическую статью на тему военно-промышленного комплекса, в которой с помощью графиков продемонстрировал всю чрезмерность расходов США на оборону, которые занимали 59 % в бюджете страны, составлявшем 81 миллиард долларов. Помимо трат, съедавших больше половины федерального бюджета, он также отметил тот факт, что Пентагон контролирует еще и недвижимость на сумму в 32 миллиарда долларов, включая авиабазы и склады оружия. Реймонд объяснил, сколь тесно военные сотрудничают с промышленностью в целях достижения подобных результатов. Он также добавил, что чрезмерный милитаризм США вредит их имиджу на мировой арене: «Взявшись за дубинку, Соединенные Штаты забыли о второй части изречения Теодора Рузвельта, в котором он призывал говорить мягко»63.

Позднее один из ближайших советников и биограф Кеннеди Теодор Соренсен рассуждал так: «Думаю, что главной причиной, по которой Кеннеди решил бороться за президентский пост, была его уверенность в том, что политика “массированного возмездия” Эйзенхауэра–Даллеса ведет страну к ядерной войне. Он считал, что политика “массированного возмездия”, благодаря которой, как считалось, мы поддерживали мир – говоря, например: “Если вы переступите границу в Западном Берлине или еще где-нибудь, мы уничтожим вас ядерным оружием”, – была безумием»64. Но во время президентской кампании 1960 года мало что предвещало намерения Кеннеди снизить риск ядерной войны или проводить иную политику, чем финансовая подпитка американского милитаризма. Кеннеди обвинял Эйзенхауэра в том, что тот «ставит бюджетную безопасность выше национальной», в особенности перед лицом того, что Советы скоро будут производить «в два-три раза» больше ракет, чем США65. Во время кампании Кеннеди признался: он не ожидает, что Советы «будут угрожать США или наносить нам удар этими ракетами», – но он не хотел бы рисковать. Призывая к увеличению военных расходов, он объявил, что «тот, кто противится этим тратам, ставит под угрозу само выживание нашей страны»66.

Инаугурация Кеннеди была полна символизма. 86-летний Роберт Фрост стал первым поэтом, когда-либо выступавшим на инаугурациях. Марианна Андерсон, талантливая певица, которую «Дочери Американской революции» однажды выгнали из Зала Конституции из-за ее черной кожи, спела национальный гимн. А сам Кеннеди произнес блестящую инаугурационную речь, в которой одновременно обратился с призывом дружбы к СССР, «прежде чем темные силы разрушения, выпущенные наукой, поглотят все человечество», и высказал воодушевление относительно того факта, что его поколению представилась возможность «защитить свободу в час наибольшей опасности», а также выразил готовность «заплатить любую цену, вынести любые тяготы и пережить любые невзгоды» ради этого67.