Бомба: трагедия маленького человека 5 страница

С авиационными командирами согласились многие флотоводцы. Адмирал Эрнест Кинг, главнокомандующий ВМС США, сказал своему помощнику: «Не думаю, что нужно поступать так именно сейчас. В этом нет необходимости». В интервью он признался: «Мне не нравилась атомная бомба: ни целиком, ни по частям»143. Адмирал Честер Нимиц, командующий Тихоокеанским флотом, вскоре после войны сообщил собравшимся у Мемориала Джорджа Вашингтона: «На самом деле японцы предлагали мир еще до того, как человечество узнало о начале атомной эры, до разрушения Хиросимы и Нагасаки и еще до вступления русских в войну»144. Адмирал Уильям Халси, командующий ВМС в южной части Тихого океана, годом позже признался: «Первая атомная бомба была ненужным экспериментом… Ее применение было ошибкой… Она убила много японцев, но японцы уже давно посылали просьбы о мире через Россию»145.

Как утверждает бригадный генерал Картер Кларк, отвечавший за подготовку отчетов по перехваченным дипломатическим телеграммам, «мы принудили их к унизительной капитуляции исключительно благодаря быстрому уничтожению их торгового флота и голоду, и хотя у нас не было нужды так поступать, и мы понимали, что такой нужды нет, и они понимали, что мы это понимаем, – но мы использовали их как подопытных для двух атомных бомб»146.

Шестеро из семи генералов и адмиралов США с пятью звездами на погонах, получивших последнюю звездочку во время Второй мировой войны: генералы армии Макартур, Эйзенхауэр, Арнольд и адмиралы флота Лихи, Кинг и Нимиц – опровергают версию о том, что для окончания войны были нужны атомные бомбы. К сожалению, почти нет доказательств того, что они требовали от Трумэна прислушаться к такому мнению до того, как бомбардировки стали свершившимся фактом.

Но Гровс знал их точку зрения. Перед Хиросимой Гровс подготовил приказ, где требовал от американских командующих в том районе сначала согласовать все распоряжения о бомбардировке с военным министерством, поскольку, по словам Гровса, «мы не хотели, чтобы Макартур и другие говорили потом, что войну можно было бы выиграть и без бомбы»147.

В конце августа уже даже Джимми Бирнс признал: для окончания войны в бомбе не было необходимости. New York Times писала, что Бирнс говорил, «ссылаясь на “доказательства, полученные от русских”, что японцы готовы были признать свое поражение еще до того, как на Хиросиму упала первая атомная бомба»148.

Ватикан немедля осудил бомбардировку. Религиозный журнал Catholic World назвал применение бомб «зверским и отвратительным… самым тяжелым ударом по христианской цивилизации и законам морали». Глава Федерального совета церквей Джон Фостер Даллес, будущий воинствующий госсекретарь при Эйзенхауэре, переживал, что «если мы – по собственному признанию, христианская нация – сочтем допустимым подобное применение атомной энергии, то люди в других частях света придут к такому же заключению. Атомное оружие начнут рассматривать как обычную часть вооружений, тем самым подготовив почву для внезапного и полного уничтожения человечества»149.

О бомбардировках сожалели очень и очень многие. Президент Чикагского университета Роберт Хатчинс участвовал в круглом столе, организованном его университетом, на тему «Атомное оружие: значение для человечества», который транслировали по радиоканалу NBC 12 августа, всего через три дня после бомбардировки Нагасаки. Хатчинс заявил: «Этот вид оружия если и стоит применять, то исключительно как крайнее средство самообороны. Когда бомбу сбросили, американское правительство знало, что СССР вот-вот вступит в войну. Нам говорили, что Япония в блокаде, что ее города сожжены. Все факты указывают на то, что в применении бомбы не было необходимости. Следовательно, США утратили свой моральный престиж»150.

Японию во Второй мировой войне победили храбрые молодые американцы, такие как Пол Фасселл, а также их советские и английские товарищи по оружию. Многие заплатили за это жизнью. Однако Трумэн, Стимсон и остальные создали миф о том, что именно благодаря атомной бомбе союзники одержали победу, что именно бомба спасла жизнь сотням тысяч американцев, позволив закончить войну без участия сухопутных войск. В 1991 году бывший президент Джордж Буш-старший зашел так далеко, что стал оправдывать «жесткое, взвешенное решение Трумэна, [которое] сохранило жизнь миллионам американцев»151. Однако факты говорят о другом. Хотя атомные бомбардировки, разумеется, повлияли на решение японцев капитулировать, они стали лишь дополнением к американской стратегии поочередного продвижения с острова на остров, авианалетов и блокады, а также к мощному воздействию советского вторжения, убедившего японских руководителей, что теперь бессмысленно надеяться на последнее решающее сражение в самой Японии. Впрочем, сражаться в Японии американцы тоже теперь не могли. Как признавался Лихи: «Я не мог придумать ни одного оправдания с точки зрения интересов национальной обороны вторжению в уже полностью побежденную Японию»152.

Атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки не сделала и СССР более сговорчивым. Она только убедила Сталина, что США не остановятся ни перед чем, лишь бы навязать свою волю, а следовательно, СССР должен ускорить разработку собственной атомной бомбы как средства устрашения кровожадных американцев.

Многие сочли это жестокой иронией, но США позволили Японии сохранить императора – по мнению большинства специалистов, это было совершенно необходимо для сохранения стабильности в стране после войны. Вопреки утверждениям Бирнса такое решение не поставило под угрозу политическую карьеру Трумэна.

А гонка ядерных вооружений, которой боялись Силард и другие, уже шла полным ходом. Трумэн превратил в реальность свое кошмарное видение мира, балансирующего на грани уничтожения. Стимсон использовал очень схожие образы в 1947 году, оправдывая атомную бомбардировку: «Благодаря этому последнему великому деянию Второй мировой войны мы получили решающее доказательство, что война – это смерть. Война в ХХ веке стала намного более варварской, более разрушительной, более подлой во всех отношениях. Теперь, с открытием атомной энергии, способность человека к самоуничтожению достигла своего пика»153.

Генерал Дуглас Макартур с императором Хирохито. Многие сочли это жестокой иронией, но США позволили Японии сохранить императора – по мнению большинства специалистов, это было совершенно необходимо для сохранения стабильности в стране после войны. Вопреки утверждениям Бирнса, такое решение не поставило под угрозу политическую карьеру Трумэна.

Трумэн всегда утверждал, что не раскаивается в своем решении, и даже хвастал, что «никогда не теряет из-за этого сон»154. Когда тележурналист Эдвард Р. Мэроу спросил его: «Вы сожалеете?» – он ответил: «Нет. Нет, ни в коей мере»155. Когда другой интервьюер поинтересовался, было ли Трумэну морально тяжело принять такое решение, тот ответил: «Черт, нет, я принял его вот так», – и щелкнул пальцами156.

25 октября 1945 года Трумэн впервые лично встретился с Оппенгеймером и попросил ученого предсказать, когда Советы разработают свою атомную бомбу. Когда Оппенгеймер признался, что не может, Трумэн объявил ему, что вот сам он может назвать дату: «Никогда». Расстроившись из-за такой грубой демонстрации невежества, Оппенгеймер заметил: «Господин президент, я чувствую, что у меня руки в крови». Трумэн рассердился. «Я ответил ему, что кровь на моих руках, и ему незачем об этом беспокоиться». Позже Трумэн сказал Дину Ачесону: «Я больше не желаю видеть здесь этого сукина сына». Он также назвал Оппенгеймера «плаксой»157.

Ужасы и кровопролитие Второй мировой войны многих ожесточили, люди стали равнодушны к страданиям других. Физик Фримен Дайсон, ставший впоследствии всемирно известным специалистом, а в то время собиравшийся отправиться на Окинаву вместе с английским соединением «Тигры», куда входило три сотни бомбардировщиков, пытался осветить происходящее:

«Я считал непрекращающееся убийство беззащитных японцев еще более отвратительным, чем убийство хорошо защищенных немцев, но по-прежнему не отказался от участия в нем. К этому времени война длилась уже так долго, что я едва мог вспомнить мирное время. Никто из живущих ныне поэтов не в силах выразить ту душевную опустошенность, которая позволяла мне продолжать участвовать в убийствах, не испытывая ни ненависти, ни раскаяния. Но Шекспир понял это, и он вложил в уста Макбета слова:

“Я так погряз/ В кровавой тине, что уже навряд/ Идти вперед труднее, чем назад”»[53]158.

Литератор и политический радикал Дуайт Макдональд уловил эту дегуманизацию еще до разрушения Хиросимы. Он проследил переход от «недоверия, ужаса и негодования», охвативших многих, когда в 1938 году самолеты Франко уничтожили сотни мирных испанцев, к презрению и безразличию к сотням тысяч жертв в Токио: «Мы больше не ужасаемся резне. Говорят, царь Митридат выработал у себя иммунитет к яду, принимая его маленькими дозами, которые он постепенно увеличивал. Таким образом, постепенно растущие ужасы прошлого десятилетия превратили всех нас в некое подобие моральных митридатов, выработавших у себя иммунитет к состраданию»159.

Но такой иммунитет возник не у всех. Многие ученые, участники работы над бомбой, стали пожизненными и активными противниками ядерного оружия, как, например, Лео Силард, сменивший сферу деятельности с физики на биологию и основавший Совет по пригодному для жизни миру; Альберт Эйнштейн, в 1946 году возглавивший Чрезвычайный комитет ученых-атомщиков; Джозеф Ротблат, неустанно боровшийся за запрещение ядерного оружия до самой своей смерти в возрасте 96 лет и в 1995 году получивший Нобелевскую премию мира.

Даже английский премьер-министр У. Черчилль признал трудность оправдания атомных бомбардировок. Черчилль посетил Трумэна в конце его президентского срока. Трумэн организовал небольшой ужин, куда пригласил Роберта Ловетта, Омара Брэдли, Гарримана и Ачесона. Маргарет, дочь Трумэна, так описала происходившее: «Все находились в радостном возбуждении, особенно папа. Неожиданно господин Черчилль повернулся к нему и сказал: “Господин президент, я надеюсь, что вы уже подготовили ответ на тот час, когда мы с вами предстанем перед святым Петром, и он скажет: я так понимаю, именно вы двое ответственны за применение тех атомных бомб. Что скажете в свое оправдание?”»160 Однако атомные бомбардировки – не единственный поступок, за который Черчиллю и Трумэну придется держать ответ, ведь именно США и Англия повинны в противостоянии с СССР.

Человек, приложивший максимум усилий для прекращения этого противостояния, Генри Уоллес, в значительной степени потерян для истории. Мало кто помнит, как близок был Уоллес к выдвижению своей кандидатуры на пост вице-президента той душной чикагской ночью в июле 1944-го. Какой бы стала эта страна, если бы Уоллес, а не Трумэн пришел на смену Рузвельту в апреле 1945 года? Были бы тогда взорваны атомные бомбы? Избежали бы мы гонки ядерных вооружений и холодной войны? Получили бы мы широкие гражданские права и права женщин в послевоенные годы? Пришел бы конец колониализму на несколько десятилетий раньше, а плоды науки и техники распространились бы по миру более справедливо? Увы, узнать это нам не дано.

Глава 5