Николай

КУПРИН

(1870—1938)

Жизнелюбивый талант Куприна, одного из «королей» руссскойпрозы нашего века, находил высокую оценку у писателей самыхразных, полярных направлений. Л. Н. Толстой, «Лев Великий» нашей словесности, говорил: «Куприн — настоящий художник, громадный талант. Поднимает вопросы жизни более глубокие, чем у его собратьев...» Один из вождей символизма, Константин Бальмонт, вторил, уже в стихах:

Это — мудрость верной силы,

В самой буре — тишина.

Ты — родной и всем нам милый,

Все мы любим Куприна.

Детские годы. Роль матери.Александр Иванович Куприн ро­дился 26 августа (7 сентября) 1870 г. в захолустном городке На-ровчате Пензенской губернии. Отца своего, умершего от холеры, когда мальчику шел второй год, Куприн совсем не помнил. В 1874 г. он переезжает с матерью в Москву и поселяется в общей палате вдовьего дома на Кудринской площади. Так начинается для писателя семнадцатилетняя полоса беспрерыв­ного заточения во всякого рода казенных заведениях.

Во вдовьем доме (описанном впоследствии в рассказе «Свя­тая ложь», 1914) он, по крайней мере, не был оторван от матери. Вообще, для детства Куприна и формирований его личности гро­мадную роль сыграла мать, которая в глазах ребенка безраз­дельно заняла место «верховного существа». Судя по свидетель­ствам современников, Любовь Алексеевна Куприна, урожденная татарская княжна Куланчакова, «обладала сильным, непреклон­ным характером и высоким благородством». Это была женщина энергичная, волевая (чего только ей стоило после смерти мужа воспитать, почти без средств к существованию, троих детей!) и даже с оттенком деспотизма в характере. Авторитет Любови Алексеевны оставался неколебимым в течение всей ее долгой жизни. В своем автобиографическом романе «Юнкера» (1928— 1932) он не называет мать главного героя Александрова иначе, как «обожаемая». Мечтательный и одновременно «азиатски» вспыльчивый, нежный и упорный до упрямства, мальчик оказал­ся обязанным матери многими чертами своего характера.

Суровая казарменная школа. В1877 г. из-за тяжелого мате­риального положения Любовь Алексеевна была вынуждена от­дать сына в Александровское малолетнее сиротское училище. Семилетний Саша надел первую в своей жизни форму — «пару­синовые панталоны и парусиновую рубашку, обшитую вокруг ворота и вокруг рукавов форменной кумачовой лентой». Казен­ная обстановка, злобные старые девы-воспитательницы, нако­нец, сверстники, которые «были с самого первоначалия исковер­каны»,— все это причиняло мальчику страдания. Он совершает побег и, проплутав двое суток по Москве, возвращается с повин­ной в пансион (рассказ 1917 г. «Храбрые беглецы»).

Однако испытания, ждавшие Куприна, только начинались. В 1880 г. он сдал вступительные экзамены во Вторую москов­скую военную гимназию, которая два года спустя была преобра­зована в кадетский корпус. И снова форма: «Черная суконная курточка, без пояса, с синими погонами, восемью медными пуговицами в один ряд и красными петлицами на воротнике». В по­вести «На переломе» («Кадеты», 1900) Куприн подробно запе­чатлел калечащие детскую душу нравы, тупость начальства, «всеобщий культ кулака», отдававший слабого на растерзание более сильному, наконец, отчаянную тоску по семье и дому. «Бывало в раннем детстве вернешься после долгих летних ка­никул в пансион,— вспоминал Куприн.— Все серо, казарменно, пахнет свежей масляной краской и мастикой, товарищи грубы, начальство недоброжелательно. Пока день — еще крепишься кое-как... Но когда настанет вечер, и возня в полутемной спаль­не уляжется,— о, какая нестерпимая скорбь, какое отчаяние овладевают маленькой душой! Грызешь подушку, подавляя ры­дания, шепчешь милые имена и плачешь, плачешь жаркими сле­зами, и знаешь, что никогда не насытишь ими своего горя» (очерк 1904 г. «Памяти Чехова»).

Формирование личности и истоки гуманизма.Третье Алек­сандровское юнкерское училище в Москве, куда Куприн посту­пил в сентябре 1888 г., приняло в свои стены уже не «невзрачно­го, маленького, неуклюжего кадетика», а крепкого юношу, лов­кого гимнаста, юнкера, без меры дорожащего честью своего мундира, неутомимого танцора, пылко влюблявшегося в каждую хорошенькую партнершу по вальсу.

Детские и юношеские годы Куприна в известной мере дают материал для отыскания его характерных особенностей как ху­дожника. Воспевание героического, мужественного начала, есте­ственной и грубовато-здоровой жизни сочетается в творчестве писателя, как мы увидим, с обостренной чуткостью к чужому страданию, с пристальным вниманием к слабому, «маленькому» человеку, угнетаемому оскорбительно чужой и враждебной ему средой. Вот эта вторая, плодотворнейшая стихия Куприна-ху­дожника восходит к впечатлениям маленького Саши, получен­ным в кадетском корпусе. Нужно было ребенком пройти сквозь ужасы военной бурсы, пережить унизительную публичную пор­ку, чтобы так болезненно остро ощутить, скажем, мучения та­тарина Байгузина, истязуемого на батальонном плацу («До­знание», 1894), или драму жалкого, забитого солдатика Хлебникова («Поединок», 1905)"

Первые литературные опыты. Служба в полку.Несмотря на мрачность быта в кадетском корпусе, именно там родилась настоя­щая, глубокая любовь будущего писателя к литературе. К этому времени и сам Куприн начинает пробовать свои силы в литературе (сперва в поэзии). Уже будучи в юнкерском училище, он впервые выступил в печати. Познакомившись с поэтом Л. И. Пальминым, Куприн опубликовал в журнале «Русский сатирический листок» ^Весьма посредственный рассказ «Последний дебют» (1889).

Когда 10 августа 1890 г., окончив «по первому разряду» ^лександровекое училище, свежеиспеченный подпоручик отпра-вился в 46-й Днепровский пехотный полк, квартировавший в го­родишке Проскурове Подольской губернии, он и сам не отно­сился серьезно к своему «писательству».

Почти четырехлетняя служба впервые столкнула Куприна с тяготами обыденной жизни и армейской действительности. Од­нако именно эти годы дали возможность Куприну всесторонне познать провинциальный военный быт, а также познакомиться с нищей жизнью белорусской окраины, еврейского местечка, с нравами «заштатной» интеллигенции. Впечатления этой поры явились как бы «запасом» на много лет вперед (материал для ряда рассказов, и в первую очередь повести «Поединок», Куприн почерпнул именно во время своей офицерской службы). В 1893 г. молодой подпоручик заканчивает повесть «Впотьмах», рассказы «Лунной ночью» и «Дознание». Казарменные будни в Днепровском полку становятся для Куприна все более невыно­симыми. Вот так же «взрослеет» в «Поединке» подпоручик Ро­машов, еще недавно мечтавший о воинской славе, но после на­пряженных раздумий о бесчеловечности армейской муштры, ди­кости провинциального офицерского существования решающий выйти в отставку.

Куприн подает прошение об отставке, получает ее и к осени 1894 г. оказывается в Киеве. Он много печатается в местных и провинциальных газетах, пишет рассказы, очерки, заметки. Ито­гом этого беспокойного, полуписательского, полурепортерского прозябания были два сборника: очерки «Киевские типы» (1896) и рассказы «Миниатюры» (1897).

Купринские «университеты».Произведения Куприна 90-х гг. неравноценны, нередко он допускал штампы, мелодраматич­ность. Пройдет немного времени, и Куприн резко высмеет собст­венные литературные штампы («По заказу», 1901). Преодолению литературщины, заемных мелодраматических трафаретов и рас­хожих описаний способствовало подлинное познание жизни. В автобиографии писателя приведен поистине устрашающий список тех занятий, какие он перепробовал, расставшись с воен­ным мундиром: был репортером, управляющим на постройке до­ма, разводил табак «махорку-серебрянку» в Волынской губер­нии, служил в технической конторе, был псаломщиком, подви­зался на сцене, изучал зубоврачебное дело, хотел было даже постричься в монахи, служил в артели по переноске мебели фирмы некоего Лоскутова, работал по разгрузке арбузов и т. д. Сумбурные, лихорадочные мечтания, смена «специально­стей» и должностей, частые разъезды по стране, обилие новых встреч — все это дало Куприну неисчерпаемое богатство впечат­лений,— требовалось художественно обобщить их.

И когда в 1896 г., поступив заведующим учетом кузницы и столярной мастерской на один из крупнейших сталелитейных и рельсопрокатных заводов Донецкого бассейна, Куприн пишет

цикл очерков о положении рабочих, одновременно с ними скла­дываются контуры первого крупного произведения — повести «Молох».

; Это была уже во многом настоящая «купринская» проза с ее, по словам Бунина, «метким и без излишества щедрым языком». Так начинается стремительный творческий расцвет Куприна, со­здавшего на стыке двух веков большинство самых значительных произведений. Талант Куприна, недавно еще разменивавшийся на ниве дешевой беллетристики, обретает уверенность и силу. Вслед за «Молохом» появляются произведения, выдвинувшие писателя в первые ряды русской литературы,— «Прапорщик ар­мейский» (1897), «Олеся» (1898) и затем, уже в начале XX столе­тия,— «В цирке» (1901), «Конокрады» (1903), «Белый пудель» (1903) и повесть «Поединок» (1905).

«Олеся»

В 1897 г. Куприн служил управляющим имением в Ровенском уезде Волынской губернии; впечатления этой поры легли в осно­ву повести «Олеся». С сочным юмором описывает он полесское село Переброд, в живых подробностях рисует портреты «самого бедного и самого ленивого мужика» «о всем селе и опытного охотника Ярмолы; исполнительного служаки, выпивохи и взяточ­ника урядника Евпсихия Африкановича; изгнанной суеверными крестьянами в лес «ведьмаки» Мануйлихи. Но в центре повести герои-антиподы: приезжий из города молодой «паныч» Иван Ти­мофеевич и внучка Мануйлихи, гордая и своенравная красавица Олеся. «В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение... Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув кнему, его описать». Однако вспыхнувшее романтическое чув­ство в душе молодых людей изначала обречено: «паныч» лишь залетным служебным «делом» обязан недолгому визиту в «лес­ной край»; юная колдунья не желает променять свою «волю» на существование в пугающем ее «городе». В «Олесе» воплощается одна из центральных тем литературы столетия — стремление че­ловека быть ближе к природе, ее живительным сокам и невоз­можность в условиях жестко регламентирующей его цивилиза­ции осуществить эту идиллию (недаром купринский сюжет по­служил благодарной темой позднейшего французского фильма «Колдунья»).

Мастерство композиции.Для «Олеси» характерна выверенность повествования, движение сюжета по нарастающей. Действиесопровождается как бы музыкальным аккомпанементом — описаниями природы, созвучными настроению главного героя.

Прекрасный зимний день умиротворяет скучающего на охоте Ивана Тимофеевича: «Снег розовел на солнце и синел в тени. Мной овладело тихое очарование этого торжественного, холодно­го безмолвия...» И это служит прелюдией к встрече героя с Оле­сей. Исподволь зреющее чувство, «поэтическая грусть» показаны на фоне наступившей весны — «ранней, дружной и — как всегда на Полесье — неожиданной». Объяснение в любви сопровождает­ся картиной лунной ночи: «Взошел месяц, и его сияние причуд­ливо, пестро и таинственно расцветило лес, легло среди мрака неровными, иссиня-бледными пятнами на корявые стволы, на изогнутые сучья, на мягкий, как плюшевый ковер, мох». Послед­нее свидание завершается картиной предгрозовой напряженно­сти природы: «Полнеба закрыла черная туча с резкими курча­выми краями, но солнце еще светило, склоняясь к западу, и в этом смешении света и надвигавшейся тьмы было что-то злове­щее». Наконец, в финале угроза избитой перебродскими бабами Олеси: «Вы еще все наплачитесь досыта!» — оборачивается бу­рей стихии — страшным градом, побившим жито у половины се­ла, и бегством от мести крестьян Мануйлихи и ее внучки. Роман­тика любовного и драматического чувства находит совершенное выражение в слове.

* * *

На петербургском Парнасе. В 1901 г. Куприн приезжает в Петербург. Позади годы скитаний, калейдоскоп причудливых профессий, неустроенная жизнь. В столице перед писателем от­крыты двери редакций наиболее популярных тогдашних «тол­стых» журналов. В 1897 г. Куприн познакомился с И. А. Буни­ным, несколько позднее — с А. П. Чеховым, а в ноябре 1902 г.— с М. Горьким, давно уже пристально следившим за молодым пи­сателем. Наезжая в Москву, Куприн посещает основанное Н. Д. Телешовым литературное объединение «Среда»; руководи­мое Горьким издательство «Знание» выпускает в 1903 г. первый том купринских рассказов, положительно встреченных критикой. Среди петербургской интеллигенции Куприн особенно сближает­ся с руководителями журнала «Мир Божий» — редактором его, историком литературы Ф. Д. Батюшковым, критиком и публици­стом А. И. Богдановичем и-издательницей А. А. Давыдовой, вы­соко ценившей талант Куприна. В 1902 г. писатель женится на дочери Давыдовой, Марии Карловне. Некоторое время он дея­тельно сотрудничает в «Мире Божьем» и как редактор, а также печатает там ряд своих произведений: «В цирке», «Болото» (1902), «Корь» (1904), «С улицы» (1904), но к чисто редакторской работе, мешавшей его творчеству, скоро охладевает.

«Поединок»

В творчестве Куприна в эту пору все громче звучат обличи­тельные ноты. Общественный подъем в стране вызывает у него крепнущее намерение осуществить давно задуманный замы-

сел—«хватить» по царской армии. Так накануне первой ре­волюции складывается крупнейшее произведение писателя — повесть «Поединок», над которой он начал работать весной ]902 г. Ход общественных событий торопил писателя. Уверен­ность в себе, в своих силах Куприн, человек крайне мнительный, находил в дружеской поддержке Горького. Именно к этим годам (1904—1905) относится пора их наибольшего сближения. «Те­перь, наконец, когда уже все окончено,— писал Куприн Горько­му 5 мая 1905 г., после завершения «Поединка»,— я могу ска­зать, что все смелое и буйное в моей повести принадлежит Вам. Если бы Вы знали, как многому я научился от Вас и как я при­знателен Вам за это». Предназначавшаяся для «Мира Божьего» повесть была передана Куприным в издательство «Знание» и вышла с посвящением Горькому в мае 1905 г., вскоре после тя­желых поражений русского самодержавия в войне с Японией. Двадцать тысяч экземпляров шестого сборника «Знание», в ко­тором главное место занимала повесть Куприна, разошлись мгновенно, так что через месяц понадобилось новое издание.

Жесткими штрихами, как бы рассчитываясь с прошлым, Куприн рисует армию, которой он отдал годы юности.

По своим, так сказать, чисто человеческим качествам офице­ры купринской повести—-люди очень разные. Мы не поверим одному из ее героев, поручику Назанскому, в романтическом азарте восклицающему, что плохих людей нет вообще. Однако почти каждый из офицеров обладает необходимым запасом «добрых» чувств, причудливо перемешанных с жестокостью, гру­бостью, равнодушием. Когда один из знакомых Льва Толстого сказал, что в «Поединке» выведены «одни отрицательные типы», Толстой возразил: «Полковой командир — прекрасный положи­тельный тип». Но, хотя комацдир полка Шульгович под своим громоподобным бурбонством и скрывает заботу об офицерах, а подполковник Рафальский любит животных и все свободное и несвободное время отдает собиранию редкостного домашнего зверинца, наконец, главный герой повести подпоручик Ромашов без меры страдает, когда видит физическую расправу над солда­том, их добрые чувства приходят в противоречие с жестокой Уставной необходимостью. Как говорит рупор Куприна — Назан-ский, «все они, даже самые лучшие, самые нежные из них, пре­красные отцы и внимательные мужья,— все они на службе дела­ются низменными, трусливыми, глупыми зверюшками. Вы спро­сите: почему? Да именно потому, что никто из них в службу не верит и разумной цели этой службы не видит».

Впрочем, сам же Куприн оговаривается: не все. Командир Пятой роты капитан Стельковский, «странный человек», придер­живался совершенно иных правил, за что «товарищи относились ^к нему неприязненно, солдаты же любили». «В роте у него не Дрались и даже не ругались, хотя и не особенно нежничали, и ^все же его рота по великолепному внешнему виду и выучке не уступила бы любой гвардейской части». Это его рота на май­ском смотре вызывает слезы своей молодцеватостью у корпусно­го командира, в котором можно узнать знаменитого генерала Драгомирова. Однако это, замечает Куприн, «пример, может быть, единственный во всей русской армии».

Образ Ромашова. Куприн показывает, что офицерство, неза­висимо от своих личных качеств, всего лишь орудие или жерт­ва бесчеловечно категорических уставных условностей, жестоких традиций и обязательств. Но на людей с более тонкой душевной организацией, вроде Ромашова, служба производит отталкиваю­щее впечатление именно своей противоестественностью и анти­человечностью. От отрицания мелочных обрядов (держать руки по швам и каблуки вместе в разговоре с начальником, тянуть но­сок вниз при маршировке, кричать «На плечо!») Ромашов прихо­дит к отрицанию войны как таковой. Отчаянное человеческое «не хочу!» должно, по мысли юного подпоручика, уничтожить варварский метод решать споры между народами силою ору­жия: «Положим, завтра, положим, сию секунду эта мысль при­шла в голову всем: русским, немцам, англичанам, японцам... И вот уже нет больше войны, нет офицеров и солдат, все разо­шлись по домам». «Какая смелость! — восхищенно сказал о Ро­машове Лев Толстой.— И как это цензура пропустила и как не протестуют военные?»

Проповедь миротворческих идей вызвала сильные нападки в ожесточенной журнальной кампании, развязанной вокруг «Пое­динка», причем особенно негодовали военные чины. Повесть яви­лась крупнейшим литературным событием, прозвучавшим более злободневно, чем свежие вести «с маньчжурских полей» — воен­ные рассказы и записки очевидца «На войне» В. Вересаева или антимилитаристский «Красных смех» Л. Андреева, хотя куприн-ская повесть описывала события примерно десятилетней давно­сти. Благодаря глубине поднятых проблем, беспощадности обли­чения, яркости и обобщающей значимости выведенных типажей «Поединок» во многом определил дальнейшее изображение воен­ной темы. Его воздействие заметно и на романе С. Сергеева-Ценского «Бабаев» (1907), и даже на более поздней антивоенной повести Е. Замятина «На куличках» (1914).

В зените славы. В течение первого десятилетия 1900-х гг. та­лант Куприна достигает своего зенита. В 1909 г. писатель полу­чает за три тома художественной прозы академическую Пуш­кинскую премию, поделив ее с Буниным. В 1912 г. в издательст­ве А. Ф. Маркса выходит собрание его сочинений в приложении к популярному журналу «Нива». Его талант радует сочным реа­лизмом, в высшей степени здоровым духовным настроем и «зем­ным» колоритом. Выходят в свет выдающиеся произведения пи-

сателя; «Гамбринус» (1906), «Суламифь» (1908), «Гранатовый браслет» (1911), «Анафема» (1913); цикл художественных очер­ков «Листригоны» (1907—1911) и многие другие.

«Гранатовый браслет»

Любовь до самоотречения и даже до самоуничтожения, готовность погибнуть во имя любимой женщины,— тема эта, тро­нутая неуверенной рукой в раннем рассказе «Странный случай» (1895), расцветает в волнующем, мастерски выписанном «Грана­товом браслете». «Один из самых благоуханных и томительных рассказов о любви — и самых печальных — куприновский «Гра­натовый браслет»,— писал К. Паустовский.— Характерно, что великая любовь поражает самого обыкновенного человека — гнущего спину за канцелярским столом — чиновника контроль­ной палаты Желткова. Невозможно без тяжелого душевного волнения читать конец рассказа с его изумительно найденным рефреном «Да святится имя Твое». Особую силу «Гранатовому браслету» придает то, что в нем любовь существует как неждан­ный подарок — поэтический, озаряющий жизнь, среди обыден­щины, среди трезвой реальности и устоявшегося быта».

Однако, стремясь воспеть красоту бескорыстного чувства, на которое «способен, быть может, один из тысячи», Куприн прида­ет повествованию черты надрывности и даже мелодраматизма. Любовь крошечного и жалкого чиновника Желткова к княгине Вере Шейной безответна... Замкнутая сама в себе, эта любовь обладает лишь разрушительной силой. «Случилось так, что меня не интересует в жизни ничто: ни политика, ни наука, ни филосо­фия, ни забота о будущем счастье людей,— пишет Желтков пе­ред самоубийством предмету своего поклонения,— для меня вся жизнь заключается только в вас». Это чувство вытесняет все остальные помыслы из сознания героя.

Романтическое поклонение женщине, рыцарское служение ей противостояло в произведениях Куприна циничному глум­лению над чувством, живописанию разврата, который под видом освобождения человека от «мещанских условностей» про-поведывали такие писатели, как Арцыбашев или Анатолий Ка­менский.

В годы великой смуты. Для Куприна, писателя и человека, были свойственны почти неуправляемая эмоциональность натурьг, можно сказать, детская наивность и доверчивость, перемен­чивость настроения и даже политических симпатий. Он востор­женно встречает несчастную для России германскую кампанию 1914—1918 гг., затем разочаровывается в ней, приветствует па-Дение царского режима и видит в главе Временного правитель­ства А. Ф. Керенском «Сердце народное» (так озаглавлен его ^Очерк 1917 г., напечатанный в двух номерах за 1917 г. в редак-^Тнруемой им эсеровской газете «Свободная Россия»), Он резко полемизирует с большевиками, именуя их «истерическими болту­нами, трибунными паяцами, честолюбивыми мизантропами, су­масшедшими алхимиками», и с этих позиций встречает октябрь­ский переворот. После кратковременного ареста писателя орга­нами петроградской чрезвычайной комиссии (ЧК) за написание статьи в защиту великого князя Михаила Александровича (июль 1918 г.), вскоре расстрелянного, он делает попытку сотрудни­чества с большевистским руководством и встречается с Лени­ным, но получает отказ в издании беспартийной газеты «Зем­ля». В октябре 1919 г. Куприн принимает сторону белых и ста­новится редактором газеты Северо-Западного фронта генерала Н. Н. Юденича «Приневский край». Вместе с остатками разгром­ленной под Петроградом Добровольческой армии он через Нарву и Ревель (ныне Таллин) оказывается в Гельсингфорсе (Хельсин­ки). Отсюда по приглашению Бунина он выезжает в Париж,

Творчество 20-х годов.Первые годы в изгнании Куприн вы­ступает преимущественно темпераментным публицистом, ока­завшись на самом правом фланге эмиграции.

Однако по мере угасания в Куприне пыла пристрастного пуб­лициста в нем снова просыпался художник. Приблизительно с 1927 г., когда выходит его сборник «Новые повести и рассказы», можно говорить о последней полосе относительно напряженного творчества писателя. Вслед за этим появляются книги «Купол Св. Исаакия Далматского» (1928) и «Елань» (1929). Рассказы, публиковавшиеся в газете «Возрождение» в 1929—1933 гг., вхо­дят в сборники «Колесо времени» (1930) и «Жанета» (1933). С 1928 г. Куприн печатает главы из романа «Юнкера», вышед­шего отдельным изданием в 1933 г.

Тема России.Куприн всегда любил Россию горячо и нежно. Но только в разлуке с ней, как и Бунин, смог найти слова при­знания и любви. Он ясно сознавал, что оторванность от родины может губительно сказаться на его творчестве. «Есть, конечно, писатели такие, что их хоть на Мадагаскар посылай на вечное поселение — они и там будут писать роман за романом,— заметил он.— А мне все надо родное, всякое — хорошее, пло­хое — только родное». Здесь, быть может, с наибольшей силой проявилась особенность художественного склада Куприна. Он накрепко, более, нежели «русские европейцы» Бунин или Зайцев, был непосредственнопривязан к малым и великим сторонам русского быта, многонационального уклада великой страны. Но теперь родной быт исчез. Исчезли рабочие, подне­вольные страшного Молоха (одноименная повесть 1896 г.), исчез-ли великолепные в труде и разгуле балаклавские рыбаки («Листригоны», 1907—1911), философствующие поручики и за-мордованные рядовые («Поединок»), Перед глазами Куприна не привычный пейзаж оснеженной Москвы, не панорама дикого По-лесья, а чистенький «Буа-Булонский лес» или такая нарядная и в общем-то чужая природа французского Средиземноморья.

Прежние мотивы вновь звучат в купринской прозе, которая истончается, обретает просветленность и чувство христианского всепрощения. Нельзя не согласиться с поэтом и критиком Г. Адамовичем, когда он пишет в своей книге «Одиночество и свобода»: «Да, в поздних вещах Куприн менее энергичен, менее щедр, чем в «Поединке» или даже «Яме», но тихий, ровный, яс­ный свет виден в них повсюду, а особенно в этих рассказах и по­вестях подкупает их совершенная непринужденность: речь льет­ся свободно, без всякого усилия, без малейших претензий на по­казную «артистичность» или «художественность» — ив ответ учитателя возникает доверие к человеку, который эту роскошь в силах себе позволить». Новеллы «Ольга Сур» (1929), «Дурной каламбур» (1929), «Блондель» (1933) на новом витке завершают линию прославления, простых и благородных людей — борцов, клоунов, дрессировщиков, акробатов. Вослед знаменитым «Лист-ригонам» пишет он в эмиграции рассказ «Светлана» (1934), вновь воскрешающий колоритную фигуру балаклавского рыбака Коли Костанди. И природа, в тихой красоте ее ночей и вечеров, в разнообразии повадок ее населения — зверя, птицы, вплоть до самых малых детей леса, по-прежнему вызывает в Куприне вос­хищение и жадный художнический азарт («Ночь в лесу», 1931; «Вальдшнепы», 1934).

«Колесо времени».Прославлению великого «дара любви» — чистого, бескорыстного чувства (что было лейтмотивом множест­ва прежних произведений) — посвящена повесть «Колесо време­ни». Куприн избирает местом действия шумный, пестрый и красочный до декоративности Марсель, который он уже описал семнадцать лет назад в очерках «Лазурные берега». Русский ин­женер Мишика (как его называет прекрасная француженка Мария) — это все тот же «проходной» персонаж творчества Куприна, добрый, вспыльчивый, слабый. Он поздний родной брат инженера Боброва («Молох»), прапорщика Лапшина («Пра­порщик армейский»), подпоручика Ромашова («Поединок»), Но этот герой и грубее их, «приземленнее»: его жгучее, казалось бы, необыкновенное чувство лишено той одухотворенности и целомуд­рия, какими освятили свое отношение к любимой давние персо­нажи. Это сильная, но более заурядная, плотская страсть, кото­рая, исчерпав себя, начинает тяготить героя, неспособного к дли­тельному «идеальному» чувству. Недаром сам Мишика говорит о себе: «Опустела душа, и остался один телесный чехол».

Куприн — мастер рассказа.Но, повторим, в Куприне неист­ребимо жил художник, который и в бедной старости, неуютстве, эмигрантской безбытности находил новые краски мастерства, становившиеся с годами все более истонченными и совершенны­ми. Это, в частности, проявлялось в жанре малой прозы. Куп­рин — великолепный рассказчик по естественности и гибкости Интонации. Он верный и блестящий ученик Льва Толстого; и вместе с тем урок сжатости, преподанный Чеховым, не прошел для него бесследно. Куприн охотно обращается к историческим анекдотам и преданиям, берет готовую канву, расцвечивая ее рос­сыпями своего богатого языка. Так рождаются новеллы «Тень Наполеона» (1928), «Царев гость из Наровчата» (1933) — леген­да о посещении заштатного городка императором Александром I, «Однорукий комендант» (1929) — эпизод из героической биогра­фий генерала И. Д. Скобелева, «Геро, Леандр и пастух» (1929) — «трогательное предание» о греческом атлете и жрице в храме Артемиды, «Четверо нищих» (1929) — французская ле­генда о короле Генрихе IV. Однако в сознании Куприна жила мечта о крупном полотне, которое запечатлело бы милую его сердцу Россию.

«Юнкера». Подобно другим крупным русским писателям, ко­торые, оказавшись на чужбине, обратились к жанру художест­венной автобиографии {И. А. Бунин, И. С. Шмелев, А. Н. Тол­стой, Б. К. Зайцев и др.), Куприн посвящает своей юности са­мую значительную вещь — роман «Юнкера». В определенном смысле это было подведение итогов. «Юнкера»,— сказал сам пи­сатель,— это мое завещание русской молодежи».

В романе подробно воссоздаются традиции и быт Третьего Александровского юнкерского училища в Москве, рассказывает­ся о преподавателях и офицерах-воспитателях, однокашниках Александрова-Куприна, говорится о его первых литературных опытах и юношеской «безумной» любви героя. Однако «Юнкера» не просто «домашняя» история юнкерского училища на Знамен­ке. Это повествование о старой, «удельной» Москве — Москве «сорока сороков», Иверской часовни Божьей Матери и Екатери­нинского института благородных девиц, что на Царицынской площади, все сотканное из летучих воспоминаний. Сквозь дымку этих воспоминаний проступают знакомые и неузнаваемые сегодня силуэты Арбата, Патриарших прудов, Земляного вала. «Уди­вительна в «Юнкерах» именно эта сила художественного видения Куприна,— писал, откликаясь на появление романа, прозаик Иван Лукаш,— магия оживляющего воспоминания, его мозаическая работа создания из «осколочков» и «пылинок» воздушно прекрасной, легкой и светлой Москвы-фрески, полной совершенно живого движения и совершенно живых людей вре­мен Александра III».

«Юнкера» — и человеческое, и художественное завещание Куприна. К лучшим страницам романа можно отнести те, где лирика с наибольшей силой обретает свою внутреннюю оправ-данность. Таковы, в частности, эпизоды поэтичного увлечения Александрова Зиной Белышевой.

И все же, несмотря на обилие света, музыки, празднеств — «яростной тризны по уходящей зиме», грома военного оркестра на разводах, великолепия бала в Екатерининском институте, на­рядного быта юнкеров-александровцев («Роман Куприна — по-

дробный рассказ о телесных радостях молодости, о звенящем и как бы невесомом жизнеощущении юности, бодрой, чистой»,— очень точно сказал Иван Лукаш), это печальная книга. Вновь и вновь с «неописуемой, сладкой, горьковатой и нежной грустью» писатель мысленно возвращается^ к России. «Живешь в прекрасной стране, среди умных и добрых людей, среди памят­ников величайшей культуры,— писал Куприн в очерке «Роди­на».— Но все точно понарошку, точно развертывается фильм. И вся молчаливая, тупая скорбь в том, что уже не плачешь во сне и не видишь в мечте ни Знаменской площади, ни Арбата, ни Поварской, ни Москвы, ни России». Этим чувством безудержной, хронической ностальгии пронизано последнее крупное произве­дение Куприна — повесть «Жанета».

«Жанета». Точно фильм проходит мимо старого профессора Симонова, когда-то знаменитого в России, а ныне ютящегося в бедной мансарде, жизнь яркого и шумного Парижа. Смешной и нелепый старик одиноко и бесцельно влачит в чужой стране остаток дней и, чтобы заполнить их пустоту, привязывается к маленькой полунищей девочке Жанете. В старике Симонове, добром и трогательно-беспомощном, мы узнаем черты старень­кого «папа Куприна». Недаром писатель выделяет в своем герое главную черту: «Любовь ко всем детям, умиление над их беспо­мощностью, радость слышать их голоса и видеть их улыбки, со­зерцать их игры и их первые попытки к общежитию постоянно наполняли его душу целительным бальзамом. Он не ради ще­гольской фразы, но от глубины сердца произнес свой афоризм:

— Тот, кто написал хорошую книгу для детей или изобрел детские штанишки, не связывающие движения и приятные в но­ске,— тот гораздо больше достоин благородного бессмертия, чем все изобретатели машин и завоеватели стран». Так за фигурой профессора Симонова нам видится сам Куприн, автор замеча­тельных детских произведений — «Белый пудель», «Чудесный доктор», «Слон»...

Лишь глубоко больным, неспособным работать вернулся в 1937 г. на родину Куприн. Но как вернулся? По авторитетным воспоминаниям писателя Н. Никандрова, «он не приехал в Мо­скву, а его привезла туда жена, как вещь, так как он ничего не сознавал, где он и что он». В советской Москве за Куприна были написаны панегирические очерки и появились покаянные интервью; но только нацарапанная немощной рукой подпись принадлежа­ла достоверно ему. Он умер от рака в Ленинграде в 1938 г., там ^же покончила с собой в пору блокады его жена Елизавета Мори-Цевна.