АФАНАСИЙ
ТЮТЧЕВ
ФЕДОР ИВАНОВИЧ
(1803—1873)
Малая родина Тютчева. Ф.( И. Тютчев родился 23 ноября (5 декабря) 1803 года в селе Овстуг на Брянщине, входившей тогда в состав Орловской губернии. Детские, отроческие и первые юношеские годы поэта прошли в той же среднерусской колыбели, из которой вышло целое созвездие поэтов и писателей (Кольцов и Фет, Тургенев и Лесков), определивших неповторимый облик нашей классической литературы, ставших творцами национального образа мира и певцами русского характера. Случайно ли это? По-видимому, нет. Плодородное подстепье вобрало в себя характерные особенности России как в природно-географическом, так и в духовно-поэтическом отношении. Край, породивший такую плеяду писателей, являлся срединной частью русской земли, расположенной примерно за тысячу верст и от южного, Черного, и от северного, Белого, морей. И в природ ной стихии своей он соединял характерные приметы северной и южной полосы России. Лесостепь давала почувствовать и южную степную ширь и северную лесную мощь. Да и народ, расселившийся в этом краю, объединял в своем характере, обычае и языке всю Россию. Долгое время лесостепь оставалась порубежьем набиравшей силу Московской Руси.
Здесь проходила ее южная граница с воинственными степными кочевниками. И на укрепление этой границы Великие князья Московские собирали в течение нескольких столетий наиболее надежных, храбрых и сильных людей. Они приносили на Орловскую землю все многообразие устного народного творчества, все богатство живого великорусского языка и все оттенки национального характера от суровости северного помора до лихости степного казака. Именно отсюда, из серединной Руси, вынес Тютчев тонкую восприимчивую любовь к природе, острое чувство русской истории. Один из пращуров его, Захарий Тютчев, был выдающимся героем Куликовской битвы. Сам Дмитрий Донской направил умного дипломата в ставку к Мамаю. О заслугах Захария юный Тютчев с гордостью читал в «Сказании о Мамаевом побоище» и в «Истории государства Российского» Карамзина. Отец Тютчева, Иван Николаевич, был человеком глубоко образованным, окончившим основанный Екатериной II Греческий корпус. Питомцы его, по замыслу императрицы, были призваны возродить былое величие греко-православного мира. Победоносные войны с Турцией поселили в душе Екатерины мечту о возрождении Византийской империи, восстановлении Константинополя и воссоздании во главе с Россией православной всеславянской государственности. «Константинопольскую мечту» Тютчев унаследовал от своего отца в отроческие годы, она сказывается как в его историко-политических статьях, так и в стихотворении «Пророчество»:
И своды древние Софии,
В возобновленной Византии,
Вновь осенят Христов алтарь.
Пади пред ним, о царь России,—
И встань как всеславянский царь!
Мечта о всеславянском православном царстве определила, вероятно, и выбор Тютчевым дипломатического поприща. Впрочем, чувство личной причастности к отечественной истории питалось у Тютчева родовой памятью не только по отцовской, но и по материнской линии. Мать поэта, Екатерина Львовна, принадлежала к известному в русских летописях роду графов Толстых. Прапрадед Тютчева по матери был родным братом ближайшего сподвижника Петра Великого, искусного дипломата Петра Андреевича Толстого, прапрадеда Л. Н. Толстого. Так что Тютчев и Лев Толстой находились хоть и в отдаленном, но кровном родстве. Тютчев и поколение «любомудров». В 1821 году Тютчев досрочно окончил словесное отделение Московского университета со степенью кандидата и более двадцати лет провел в Германии и Италии на дипломатической службе. Но славу он себе стяжал не на дипломатическом поприще. В его лице наша литература обрела поэта-мыслителя, одного из родоначальников русской философской лирики. Обращение Тютчева к философским проблемам не было исключительным. Верный своему времени, поэт принадлежал к поколению людей, которое вышло на литературную сцену после трагического поражения декабристов. Энергии политического действия оно противопоставило энергию мысли и вошло в историю под именем «любомудров». Если декабристы были одержимы практической волей, то любомудры видели свое призвание в развитии мысли. Они убедились: прежде чем действовать в русской истории, нужно эту историю понять. В стихотворении «14 декабря 1825 года» Тютчев назвал декабристов «жертвами мысли безрассудной», ибо их освободительный порыв не опирался на глубокое знание России:
Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил.
Тютчев полагал, что без серьезного национального самопознания любое политическое действие, от кого бы оно ни исходило, обернется на практике насилием над жизнью, самовластием и деспотизмом. Поэтому поколение Тютчева ушло из политики в напряженную внутреннюю работу. Оно вырастило зерно, из которого родилась самобытная русская мысль,— от Тютчева, А. Хомякова, И. Киреевского до В. Соловьева, Н. Бердяева, С. Булгакова, И. Ильина и П. Флоренского. Длительное пребывание Тютчева в Германии не олько не пре пятствовало, но способствовало ускоренному созреванию русской мысли. Поэт оказался в Мюнхене, который называли «германскими Афинами», городом Шеллинга, немецкого философа, с которым Тютчев был лично знаком. При Тютчеве здесь открылся университет, где Шеллинг начал свои знаменитые лекции. Вселенная воспринималась Шеллингом как живое и одухотворенное существо, которое развивается и растет, устремляясь к торжеству правды, добра и красоты, к мировой гармонии. Ступени природы от минеральных веществ до явлений органических — органы Мировой Души, Бога. «Природа — это жизнь,— утверждал Шеллинг.— Мертвой природы нет. И в неорганической материи бьется пульс жизни, теплится всеоживляющая Мировая Душа. Природа должна быть понята как зримый Дух, а Дух — как незримая природа». Мировая душа «постепенно формирует для себя грубую материю. От порослей мха, в котором едва заметен след организации, до благородных образов, которые как бы сбросили оковы материи»,— всюду господствует порыв к идеалу, к гармонии. Мир природы в поэзии Тютчева. Вслед за Шеллингом Тютчев прозревает в природе живую, божественную сущность мира. То, что для предшественников Тютчева выступало как поэтическая условность, как художественное олицетворение,— для Тютчева стало символом веры в таинственную жизнь, струящуюся в глубинах природного вещества:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик—
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык...
Полдень в стихах Тютчева «лениво дышит», небесная лазурь «смеется», осенний вечер озарен «кроткою улыбкой увяданья». Поэтому в его поэзии исчезают барьеры между человеческим и природным мирами: природа живет страданиями и радостями человека, а человек — страданиями и радостями природы. Если Пушкин в элегии «Погасло дневное светило...» лишь соотносит волны океана с душевными волнениями лирического героя, сохраняя грань, существующую между природой и человеком, то у Тютчева эти грани разрушены:
Дума за думой, волна за волной —
Два проявленья стихии одной:
В сердце ли тесном, в безбрежном ли море,
Здесь — в заключении, там — на просторе...
(«Волна и дума»)
Снятие границ между разными, далеко отстоящими друг от друга явлениями бытия приводит Тютчева к неожиданным, смелым и дерзким ассоциациям:
Впросонках слышу я — и не могу
Вообразить такое сочетанье,
А слышу свист полозьев на снегу
И ласточки весенней щебетанье.
С горечью и сожалением говорит Тютчев о людях, для которых живая жизнь природы чужда и непонятна:
Они не видят и не слышат,
Живут в сем мире, как впотьмах,
Для них и солнца, знать, не дышат,
И жизни нет в морских волнах.
Лучи к ним в душу не сходили,
Весна в груди их не цвела,
При них леса не говорили,
И ночь в звездах нема была...
Поэзия Тютчева в контексте русского литературного развития. Поэзия Тютчева не укладывается в определенную и законченную эпоху развития русской литературы. Самобытным и зрелым поэтом он стал уже в 30-е годы, но его творчество осталось ; как бы незамеченным. Открытие поэзии Тютчева состоялось позднее, в начале 50-х годов, в статье Некрасова «Русские второстепенные поэты». Пророческий дар Тютчева обусловлен тем, что его мироощущение сформировалось под мощным воздействием двух полюсов мировой истории. Хорошо зная русскую жизнь, он глубже многих людей своего поколения был приобщен к жизни Западной Европы, взорванной революцией 1789 года. От былого патриар хального благообразия в этой Европе не осталось и следа. Старые общественные связи рухнули, новый миропорядок рождался мучительно, в грозных борениях и революциях. Западная Европа в 30—40-х годах переживала переходную ситуацию, в чем-то аналогичную той, в которой оказалась Россия второй половины XIX века, когда в ней, по словам одного из толстовских героев, тоже «все перевернется» и только еще «начнет укладываться». Тютчев раньше многих почувствовал, что современная европей ская цивилизация стоит накануне грандиозных исторических по трясений:
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые!
Его призвали всеблагие
Как собеседника на пир!
(«Цицерон»)
Хаос и космос в лирике Тютчева. Мир природы и человека в восприятии Тютчева не завершен, он находится в состоянии мучительного творческого развития. Это развитие в философской лирике Тютчева протекает в борьбе двух универсальных состояний бытия — хаотического с космическим. Хаос воплощает стихию бунта и разрушения, космос — стихию примирения и гармонии. В хаосе преобладают демонические, в космосе — божественные энергии. Борьба между ними еще не закончена, поэтому порядок и организация в мире — «здатотканный покров», под котором дремлют до поры силы разрушения:
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!
(«Последний катаклизм»)
Однако борьба космоса с хаосом наиболее интенсивна не в природе, а в общественной жизни и душе человека. Тютчев остро чувствует узость и тесноту тех индивидуалистических форм, в которые начинает укладываться жизнь буржуазной Европы. Новый миропорядок не только не усмиряет, но даже возбуждает хаотические стихии в общении между людьми, угрожая им новыми потрясениями. В стихотворении «День и ночь» этот взрыв совершается в столкновении дневных, космических с ночными, хаотическими стихиями бытия:
На мир таинственный духов,
Над этой бездной безымянной,
Покров наброшен златотканый
Высокой волею богов.
День — сей блистательный покров...
Но дневная жизнь современного человечества не в состоянии утолить его тоску по иным, более свободным формам общения. Эти неудовлетворенные потребности тревожат человека, ищут выхода. И как только «благодатный покров» дня поглощается ночным мраком, выходит на поверхность и обнажается неохваценная космосом темная бездна с ее «страхами и мглами», с ее непросветленной, таинственно-разрушительной глубиной:
Но меркнет день — настала ночь;
Пришла — и с мира рокового
Ткань благодатную покрова,
Сорвав, отбрасывает прочь...
И бездна нам обнажена
С своими страхами и мглами,
И нет преград меж ей и нами —
Вот отчего нам ночь страшна!
Современная цивилизация непрочна и хрупка, она не в силах высветить душевные глубины человека, подсознательные их недра остаются темными, неупорядоченными, хаотическими. Угрожающая власть их над душою человека особенно глубоко переживается в моменты ночной бури, когда разыгрываются и в самой природе дикие, стихийные силы:
О чем ты воешь, ветр ночной?
О чем так сетуешь безумно?..
Что значит странный голос твой,
То глухо жалобный, то шумно?
Понятным сердцу языком
Твердишь о непонятной муке —
И роешь и взрываешь в нем
Порой неистовые звуки!..
Трагическое звучание в лирике Тютчева получает тема одиночества современного человека, наиболее глубоко раскрытая в стихотворении с латинским названием «Молча ние»). Поэт сетует в нем на роковое бессилие слова, неспособного точно выразить живую мысль и чувство. «Приблизительность», грубость человеческих слов по сравнению с бездонной глубиною душевного мира обрекает человека на вечное одиночество:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Взрывая, возмутишь ключи, —
Питайся ими — и молчи.
Любовь в лирике Тютчева. Уединенная, замкнутая в себе личность чаще всего оказывается под угрозой гибели в прекрасные, но и трагические для нее мгновения любви. Замкнутые в самих себе душевные силы получают в минуты любовного увлечения катастрофический исход. Любовь надламывает эгоизм человека, выводит его из духоты одиночества, дает ему глоток чистого воздуха. Но она не в состоянии утолить все неудовлетво ренные потребности души: их слишком много, и когда они вырываются наружу — любовь не выдерживает их напора, не справляется с бунтом неуправляемых страстей. Поэтому любовь у Тютчева лишена, как правило, благообразия и гармонии, просветленной пушкинской чистоты. В любви клокочут хаотические, разрушительные стихии, которыми не в силах управлять человек:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Впервые в русской лирике, в чем-то соперничая с Некрасовым, Тютчев показал не только прекрасные мгновения взлета любовных чувств, но и ужасные моменты их падения, распада. Известно, что Тютчев был любимым поэтом Л. Н. Толстого. И это неудивительно, ибо в своей любовной лирике он высветил трагическую природу любви, которая всегда волновала Толстого и получила глубокое освещение в романе «Анна Каренина». Заметим также, что уже у Тютчева, задолго до толстовского романа, внутренний драматизм любовного чувства обостряется под влиянием социальных обстоятельств, враждебных святыне любви:
Чему молилась ты с любовью,
Что, как святыню, берегла,
Судьба людскому суесловью
На иоруганье предала.
Любовь у Тютчева трагична еще и потому, что она обещает человеку больше, чем в состоянии вместить его смертная природа. Находясь под высоким напряжением любовного чувства, человек не выдерживает и сгорает в нем:
Весь день она лежала в забытьи,
И всю ее уж тени покрывали,
Лил теплый летний дождь — его струи
По листьям весело звучали.
И медленно опомнилась она,
И начала прислушиваться к шуму,
И долго слушала — увлечена,
Погружена в сознательную думу...
И вот, как бы беседуя с собой,
Сознательно она проговорила
(Я был при ней, убитый, но живой):
«О, как все это я любила!»
Любила ты, и так, как ты, любить —
Нет, никому еще не удавалось!
О Господи!., и это пережить...
И сердце на клочки не разорвалось...
Тютчев о причинах духовного кризиса современного человека. Предвосхищая Достоевского, Тютчев ставит точный диагноз болезни, поразившей европейское общество. В стихотворении «Наш век» он видит причину распада личности в утрате религиозной веры:
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
И, свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит...
И сознает свою погибель он,
И жаждет веры — но о ней не просит...
Возникшая в эпоху кризиса европейского гуманизма эпидемия неверия распространяется не только в Западной Европе, но угрожает и любимой Тютчевым России. Поэт считает, что в эпоху реформ и революций этой болезни России не избежать. Но он же и предсказывает, что обуздает русский хаос «сердечное знание Христа», которое вслед за Тютчевым будет считать спасительным для русского человека и Достоевский:
Над этой темною толпой
Непробужденного народа
Взойдешь ли ты когда, Свобода,
Блеснет ли луч твой золотой?
Блеснет твой луч и оживит,
И сон разгонит и туманы...
Но старые, гнилые раны,
Рубцы насилий и обид,
Растленье душ и пустота,
Что гложет ум и в сердце ноет,—
Кто их излечит, кто прикроет?..
Ты, риза чистая Христа...
Поэтическое открытие русского космоса. В 1844 году в творчестве Тютчева совершается поворот, связанный с окончательным возвращением поэта в Россию. К этому времени завершилось становление политических взглядов писателя, изложенных в трех замечательных статьях — «Россия и Германия», «Россия и революция», «Папство и римский вопрос». Политические идеи Тютчева — это реакция на европейские революции. В России он видит великую империю, исповедницу христианской веры в православном ее существе. Он надеется, что русская христианская кротость и смирение излечат Россию и Западную Европу от духовного кризиса, от анархического индивидуализма. Существенные перемены происходят и в поэтическом творчестве Тютчева: хаос страстей постепенно умиротворяется. В зрелых произведениях поэта намечается выход к православной вере, призванной спасти современную эгоистическую личность от душевного опустошения и саморазрушения. Удивительно, что логика развития творчества Тютчева предвосхищает путь духовных исканий героев Достоевского: от сомнений, неверия, душевных метаний — к христианскому возрождению падшего человека. Одновременно в лирике позднего Тютчева совершается поэтическое открытие народной России:
Эти бедные селенья,
Эта скудная природа —
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа!
Не поймет и не заметит
Гордый взор иноплеменный,
Что сквозит и тайно светит
В наготе твоей смиренной.
Удрученный ношей крестной,
Всю тебя, земля родная,
В рабском виде Царь Небесный
Исходил, благословляя.
Перемены, случившиеся в лирике поэта, особенно очевидны при сопоставлении двух перекликающихся друг с другом стихотворений— «Осеннего вечера» (1830) и «Есть в осени первоначальной...» (1857). В «Осеннем вечере» природа не конкретизирована: «светлость осенних вечеров» не представлена в живой и зримой картине. В позднем стихотворении она приобретает яркую живописную изобразительность:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...
Даже время года в этом стихотворении детализируется: не осенний вечер вообще, но «лучезарный» вечер «осени первоначальной». Если в «Осеннем вечере» образ пространства не заземлен и универсально всеобъемлющ — «туманная и тихая лазурь над сиротеющей землею»,— то в поздних стихах поэтическое зрение Тютчева становится предельно острым. Картина осени имеет тут чисто русскую окраску благодаря мастерски подобранным деталям:
Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все — простор везде,—
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.
Наконец, сопоставляя эти стихи, нельзя не заметить эволюции в самом душевном состоянии поэта. В «Осеннем вечере» его чувства трагически напряженны, в них ощутим некий преизбыток неупорядоченных, хаотических сил, готовых прорваться и разрешиться душевной катастрофой:
И, как предчувствие сходящих бурь,
Порывистый, холодный ветр порою...
В поздних стихах чувства поэта обретают умиротворенность и национально-русскую окрашенность. За картиной осени по -режнему стоит образ склоняющейся к закату человеческой жизни. Но теперь поэт находит в осеннем увядании особую прелесть и гармонию: отшумели тревожные страсти, чувства стали сдержанными, просветленными, очищенными от эгоистических желаний, полными щедрой самоотдачи:
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь—
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле...
Те же перемены можно заметить и в любовной лирике поэта. Пушкинским «чудным мгновением» повеяло от стихов «Я встретил вас...», положенных на музыку и ставших классическим русским романсом.