Гимн детей войны
Победа
Всё раннее детство и годы войны прошли в Казахстане. Мы часто, меняя место за местом, ездили за отцом в его бесконечных переводах по работе. Одно время отец работал на Балхаше, где в то время располагался единственный в СССР цинковый завод. Потом отца перевели на Иранскую границу.
В редкие его приезды помню стол, уставленный баночками с разным вареньем. Больше – ничего. Но в ту голодуху, когда отрубяные лепёшки в доме были событием, варенье вообще казалось запредельным счастьем!
Окончание войны, победа застали нас в юго-восточной части Казахстана в Сарканде. Весной сорок пятого жили мы с отцом и бабушкой в этом захудалом городишке, больше напоминавшем лагерное поселение, похожее на Майкаин. В памяти остались одни длинные бараки, стоявшие рядами. В одном из таких, с земляным полом, жили и мы.
Комнатка наша была настолько узкой, что если двое сидели на кроватях напротив – они касались коленками друг друга. А если сидели за столом, вплотную придвинутом к стене, – за спинами сидящих пройти не представлялось возможным: там стоял обшарпанный самодельный шкаф.
Отца перевели сюда по службе, а мама со старшей сестрой остались в Талды-Кургане. Бабушка вела маленькое домашнее хозяйство и, главным образом, присматривала за мной. Варила нам затирку, учила и меня её готовить. Несмотря на мои шесть лет, я мастерски овладела этим нехитрым искусством. Мука, вода, соль. Размешиваешь в чашке, крутишь рукой по кругу, пока не разобьётся тесто на маленькие комочки. Затирка должна быть меленькая, рассыпчатая. Её бросают в кипящую воду – и получается полусуп-полукаша. Очень вкусно! Ели и в обед, и в ужин. Ещё прямо на чугунной плите бабушка выпекала лепёшки. Сдунет пыль – бац(!) тонкую пластину теста на плиту, перевёрт(!) – лепёшка и готова. Таинство, да и только! Помню и зеленоватые пышки из отрубей. Но мы ели и даже спорили, у кого вкуснее.
Часто я бегала на базарчик, выполняя поручения, – купить по мелочам то хлеб, то кислое молоко. В этот раз бабушка дала мне пятирублёвую бумажку, чтобы я купила себе лепёшку. Муки в доме больше не было.
День стоял по-майски холодный, на песчаной почве пробивалась скудная растительность. Сарканд – место убогое, сиротливое, необжитое. Я, маленькая девочка, чувствовала это. И когда отсюда уехали на Урал – разницу уловила сразу.
На базарчике тётки в телогрейках, закутанные в шали, сидели полукругом. Приходили они сюда затемно. Ночи были ещё холодными. Знала я это, потому что бабушка будила меня перед рассветом и посылала купить отцу на завтрак баночку кислого молока. Дети того сурового времени рано взрослели и становились помощниками в доме. Ходить в тёмное время суток мы не боялись. Многим жилось и холодно, и голодно, но ночная жизнь протекала спокойно: людей не убивали, детей не трогали.
Вкус кислого молока помню до сих пор. Продавали его в поллитровых стеклянных банках. Сверху – запечённая коричневая корочка. Уже будучи взрослой, вновь побывав в Казахстане, узнала – такого молока теперь никто не делает. А в войну коровье молоко смешивали с кобыльим и заквашивали. Корочку же снимали с запечённого топлёного молока и покрывали ею кисляк в банке.
С пятёркой, что дала бабушка на лепёшку, на базарчик я пришла около полудня. Располагался он на возвышенном месте. Вокруг пустырь. И столбы. На одном из них – репродуктор. Электропроводов не было, только один тоненький, к динамику. Оголённые столбы с подпоркой, образуя внизу букву «Л», а вверху – перекладину, напоминали виселицы. Мы, дети войны, о войне знали. Смотрели военную хронику в бараке, называвшемся клубом. Затемно, по утрам, я столбов не замечала. А вот днём было жутковато: вспоминались кадры фильмов, и богатое детское воображение доставляло мне много переживаний.
Базарчик был местом, куда собирались люди услышать последние новости о войне и событиях в стране. Кучковались они у столба с репродуктором. Кто сидел на корточках, кто курил, кто неподвижно застывал стоя. А бабы – торговали. Лепёшку я себе выбрала самую толстую и поджаристую. Протянула пятёрку… В ту же секунду что-то произошло. Вначале раздался чей-то возглас, похожий на вопль. Потом все прислушались к динамику, из которого чёткими рублеными словами говорил Левитан. И вдруг бабы вскочили, опрокидывая вёдра, банки… Кто-то побежал, вернулся, чтобы дослушать, опять побежал. Тётка, от которой я не успела отойти, вернула мне пятёрку, поцеловала и сунула в руку ещё одну лепёшку. Все кричали, плакали, обнимались… И, наконец, я стала понимать – кончилась война!
Я побежала в барак. Там обо всём уже знали. Люди высыпали на улицу полураздетыми, ликовали, рыдали, молились… Одна старушка упала на колени и, подняв руки, что-то причитала; потом припала к земле, обнимая её, и снова запричитала, обращая взор к небу…
А дома бабушка достала нам с отцом единственную баночку земляничного варенья, припасённого на мамин приезд, и торжественно угощала, щедро накладывая этого удивительно пахучего яства по три чайных ложечки на кружку с кипятком…
Так в мою жизнь вошла Великая Победа.
|
|
Стихи Ф. Никольникова Музыка Е. Троценко
Мы пережили блокаду,
Были опорой отцам,
Высшею был нам наградой
Первый снаряд по врагам.
Мы дети сожжённого сада,
Цветы опалённой весны.
Мы дети героя-солдата,
Мы дети священной войны.
Болью за наш Севастополь
Детское сердце стучит.
В штольнях на диво европам
Дети ковали мечи.
Мы дети сожжённого сада,
Цветы опалённой весны.
Мы дети героя-солдата,
Мы дети священной войны.
Помнит сражавшихся стоя
Скальный багряный гранит.
Память о павших героях
Бережно сердце хранит.
Мы дети сожжённого сада,
Цветы опалённой весны.
Мы дети героя-солдата,
Мы дети священной войны.
|
