Служение

Сон

По поводу одной токкаты Баха

Последний умелец игры в бисер

Согнувшись, со стекляшками в руке

Сидит он. А вокруг и вдалеке

Следы войны и мора, на руинах

Плющ и в плюще жужжанье стай пчелиных.

Усталый мир притих. Полны мгновенья

Мелодией негромкой одряхленья.

Старик то эту бусину, то ту,

То синюю, то белую берет,

Чтобы внести порядок в пестроту,

Ввести в сумбур учет, отсчет и счет.

Игры великий мастер, он немало

Знал языков, искусств и стран когда-то,

Всемирной славой жизнь была богата,

Приверженцев и почестей хватало.

Учеников к нему валили тыщи…

Теперь он стар, не нужен, изнурен.

Никто теперь похвал его не ищет,

И никакой магистр не пригласит

Его на диспут. В пропасти времен

Исчезли школы, книги, храмы. Он сидит

На пепелище. Бусины в руке,

Когда-то шифр науки многоумной,

А ныне просто стеклышки цветные,

Они из дряхлых рук скользят бесшумно

На землю и теряются в песке…

Мрак первозданный.

Тишина. Вдруг луч,

Пробившийся над рваным краем туч,

Ваяет из небытия слепого

Вершины, склоны, пропасти, хребты,

И твердость скал творя из пустоты,

И невесомость неба голубого.

В зародыше угадывая плод,

Взывая властно к творческим раздорам,

Луч надвое все делит.

И дрожит Мир в лихорадке, и борьба кипит,

И дивный возникает лад.

И хором Вселенная творцу хвалу поет.

И тянется опять к отцу творенье,

И к божеству и духу рвется снова,

И этой тяги полон мир всегда.

Она и боль, и радость, и беда,

И счастье, и борьба, и вдохновенье,

И храм, и песня, и любовь, и слово.

Гостя в горах, в стенах монастыря,

В библиотеку в час вечерни ранней

Забрел я как-то. Багрецом заря,

Высвечивая тысячи названий,

На корешках пергаментных горела.

И я, придя в восторг, оцепенело

Взял том какой-то и поднес к глазам:

«Шаг к квадратуре круга». Ну и ну! —

Подумал я. Прочту-ка! Но взгляну

Сперва на этот, в коже, с золотым

Тисненьем том и с титулом таким:

«Как от другого древа съел Адам».

Какого же? Конечно, жизни. Ясно,

Адам бессмертен. Значит, не напрасно

Сюда пришел я! И еще заметил

Я фолиант. Он ярок был и светел,

С цветным обрезом толстым, многолистным

И пестрым заголовком рукописным:

«Всех звуков и цветов соотношенья,

А также способы переложенья

Любых оттенков цвета в ноты, звуки».

О, как хотелось мне азы науки

Такой постичь! И я почти уж верил,

Прекрасные тома перебирая,

Что предо мной библиотека рая.

На все вопросы, что меня смущали,

Что мозг мой, возникая, иссушали,

Здесь был ответ. Без жертв и без потерь

Здесь давний голод утолить я мог.

Здесь каждый титул, каждый корешок

Сулил победу над духовной жаждой.

Ведь каждый к знаньям отворял мне дверь

И обещал плоды такие каждый,

Каких и мастер редко достигает,

А ученик достичь и не мечтает.

Здесь, в этом зале, был нетленный, вечный

Смысл всех наук и песен заключен,

Творений духа свод и лексикон,

Настой густейший мудрости конечной,

Здесь, в переплетах, предо мной лежали

Ключи ко всем вопросам вековым,

К загадкам, тайнам, чудесам любым,

И все ключи тому принадлежали,

Кто призван был увидеть их теперь.

И положил я на пюпитр для чтенья

Одну из книг, дрожа от нетерпенья,

И без труда священных знаков строй

Вдруг разобрал. Так с незнакомым делом

Во сне шутя справляешься порой.

И вот уже летел я к тем пределам,

К тем сферам звездным, где в единый круг

Сходилось все, что виделось, мечталось,

Мерещилось в пророчествах наук

Тысячелетьям. И сойдясь, сцеплялось,

Чтоб вновь затем другими откровеньями

Весь этот круг открывшийся пророс,

Чтоб вновь и вновь за старыми решеньями

Неразрешенный ввысь взлетал вопрос.

И вот, листая этот том почтенный,

Путь человечества прошел я вмиг

И в смысл его теорий сокровенный

Старейших и новейших враз проник.

Я видел: иероглифы сплетались,

Сходились, расходились, разбегались,

Крутились в хороводе и в кадрили,

Все новые и новые творили

Фигуры, сочетанья и значенья

По ходу своего коловращенья.

Но наконец глаза мои устали,

И, оторвав их от слепящих строк,

Увидел я, что я не одинок:

Старик какой-то рьяно в этом зале

Трудился, архиварий, может быть,

У полок он усердно делал что-то,

И захотелось мне определить,

В чем состояла странная работа

Его увядших рук. За томом том,

Увидел я, он извлекал, потом

По корешку знакомился с названьем,

Затем к губам своим бескровным ловко

Том подносил и, старческим дыханьем

Отогревая буквы заголовка —

А заголовки окрыляли ум! —

Стирал названье и писал другое,

Совсем другое собственной рукою,

Потом опять брал книгу наобум,

Стирал названье и писал другое!

Я долго на него в недоуменье

Глядел и снова принялся за чтенье

Волшебной книги той, где встала было

Чреда картин чудесных предо мною,

Но мне теперь ее увидеть снова

Не удавалось. Меркло, уходило

Все то, что так осмысленно и славно

Мне поднимало дух еще недавно.

Все это вдруг какой-то пеленою

Подернулось, оставив предо мною

Лишь тусклый блеск пергамента пустого,

И чья-то на плечо мое рука

Легла, и я, увидев старика

С собою рядом, встал. Он книгу взял

Мою, смеясь. Озноб меня пробрал.

Он пальцами, как губкою, потом

Провел по ней. Макнул перо в чернила,

И без помарок новыми названьями,

Вопросами, графами, обещаньями

Оно пустую кожу испещрило.

И старец скрылся с книгой и пером.

Благочестивые вожди сначала

У смертных были. Меру, чин и лад

Они блюли, когда, творя обряд,

Благословляли поле и орала.

Кто смертей, жаждет справедливой власти

Надлунных и надсолнечных владык,

Они не знают смерти, зла, несчастий,

Всегда спокоен их незримый лик.

Полубогов священная плеяда

Давно исчезла. Смертные одни

Влачат свои бессмысленные дни,

Нет меры в горе, а в веселье лада.

Но никогда о жизни полноценной

Мечта не умирала. Среди тьмы

В иносказаньях, знаках, песнях мы

Обязаны беречь порыв священный.

Ведь темнота, быть может, сгинет вдруг,

И мы до часа доживем такого,

Когда, как бог, дары из наших рук,

Взойдя над миром, солнце примет снова.