Лоренс Стерн

6.

Самуэл Ричардсон

1. Почему пушкинские героини, дочери и мать Ларины, "были от Ричардсона без ума"?

2. Как эпистолярный жанр изменил в 18 веке изобржение психологии литературных героев? Как на это же повлиял сенсуализм (восприятие, чувство): "Нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах"?

3. Почему "Памела или вознагражденная добродетель" была восторженно принята пуританами и осмеяна Филдингом?

4. Что обозначает ловелас; к какому имени собственному восходит, кто им назывался? Свяжите значение нарицательного имени с характером героя.

(1713-1768)

В январе 1760 года в литературной жизни Лондона произошло знамена­тельное событие. На Пэлл-Мэлл в книжной лавке Роберта и Джеймса Додели появились первые два томика романа с непритязательным названи­ем — «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Место издания указано не было: роман напечатали в конце 1759 года в Йорке, а провин­циальные книги в столице шли плохо. Да и имя автора, как тогда нередко случалось, на титульном листе не зна­чилось.

Книга раскупалась бойко, отчасти благодаря хвалебному отзыву знаме­нитого актера Гаррика. Так что когда автор романа — никому не известный провинциальный священник Лоренс Стерн, приехав в Лондон, спросил в лавке Додели экземпляр «Тристрама Шенди», ему сообщили, что книгу эту ни за какие деньги не купишь.

То было началом феерического ус­пеха. В квартире нового любимца чи­тающей публики, по его собственному выражению, «все время теснятся важ­ные люди, первейшие вельможи и на­перерыв стараются оказать любез­ности». Томас Грей, автор ставшего и у нас знаменитым по переводам Жу­ковского «Сельского кладбища», пи­шет в апреле 1760 года, что «Тристрам Шенди» «вызывает всеобщее восхи­щение, так же, как и его создатель. На обеды, где ожидается Стерн, при­глашают за две недели вперед», Гарри к уступает Стерну свою ложу в театре Дрюри-Лейн. Великий Рейнолдс пишет его портрет по просьбе лорда Оссори. Не менее великий Хогарт соглашается сделать иллюстрации к следующему изданию «Тристрама Шенди». В конце своего пребывания в Лондоне Стерн даже удостаивается чести быть представленным ко двору.

Если на поездку в Лондон денег у Стерна не нашлось и его попросту привез сюда в своей карете помещик Стивен Крофт, то теперь, через три месяца бурной столичной жизни, он, обласканный и знаменитый, возвра­щается в Йорк в собственном щеголь­ском экипаже.

Однако слава пришли к уже не мо­лодому и очень больному человеку: Стерну было в ту пору 46 лет и он тяжко страдал чахоткой. Тем не менее за последние отпущенные ему судьбой восемь пет он успел создать больше, чем за всю предшествующую жизнь и занял прочное место в истории, по­ложив начало целому литературному направлению.

Стерн оставил после себя девять томов «Тристрама Шенли» (1759-1767), четыре томика «Проповедей мистера Йорика» (1760—1761), «Сентимен­тальное путешествие по Франции и Италии» (1768). Посмертно были опубликованы еще три тома пропове­дей, «Письма к Элайзе» и «Дневник для Элайзы». Все созданное Стерном написано от первого лица, а мемуар­ная форма обладает коварной убеди­тельностью: дистанция между героем-рассказчиком и реальным автором книги подчас почти неразличима. Не­даром древнеримского писателя Апу­лея хотели судить за проступки его персонажа. Нечто похожее произошло и со Стерном. Личности его героев — Тристрама и Йорика — прочно срос­лись в восприятии не одного поколе­ния читателей с личностью их созда­теля: не случайно один из ранних рус­ских переводов «Сентиментального путешествия» был озаглавлен «Стерново чувствительное путешествие, под именем Йорика».

Во многом этому способствовал сам писатель. Понятие жизнетворчество историки литературы связывают с эпохой романтизма и, позднее, сим­волизма. Но, может быть, одним из первых сознательно и последователь­но размывал грань между творчеством и жизнью именно Лоренс Стерн. В сочинениях своих он стремился при­близить время вымышленных собы­тий к действительному, а в повседнев­ности словно вживался в созданный им же художественный образ. Причем у него было два амплуа: весельчак Арлекин и меланхоличный Пьеро — Тристрам и Йорик. Взять хотя бы письма Стерна — то фривольно чуда­ческие (университетскому другу Холлу Стивенсону, Гаррику, лорду Шелбурну, таинственной Ханне), то томно чувствительные (своей поздней любви Элайзе Дрейпер и ее друзьям Джейм­сам).

Тем не менее, у Стерна, многое предвосхитившего вромантизме, не бы­ло трагической безоглядности, свойственной почти всем представителям этого направления. Интересна хрестоматийная характеристика, данная писателю Гейне: «Он равен Вильяму Шекспиру, и его, Лоренса Стерна, также воспи­тали музы на Парнасе. Но, по жен­скому обычаю, они своими ласками рано испортили его. Он был баловнем бледной богини трагедии, однажды, в припадке жестокой нежности, она стала целовать его юное сердце так сильно, так страстно, так любовно, что оно начало истекать кровью и вдруг постигло псе страданье этого мира и исполнилось бесконечной жа­лостью. Бедное юное сердце поэта! Но младшая дочь Мнемозины, розовая богиня шутки, быстро подбежала к ним и, схватив опечаленного мальчи­ка на руки, постаралась развеселить его смехом и пением, и дала ему вмес­то игрушки комическую маску и шу­товские бубенцы, п ласково поцело­вала его в губы, и запечатлела на них все свое легкомыслие, всю свою озор­ную веселость, все свое шаловливое остроумие. И с тех пор сердце и губы Стерна впали в странное противоре­чие: когда сердце его бывает трагичес­ки взволновано и онхочет выразить свои самые глубокие, истекающие кровью задушевные чувства, с его губ, к его собственному изумлению, со смехом слетают самые забавные сло­ва». В чем-то самом главном личность Стерна несовместима с понятием «ро­мантическая натура», «романтический гений». Стерн жадно стремился к гар­монии, а смех почитал одним из важ­нейших средств ее достижения. От крывая свой первый роман посвяще­нием Уильяму Питгу, Стерн призна­ется: «Твердо убежден, что каждый раз, когда мы улыбаемся, и тем более когда смеемся, — улыбка наша исмех наш кое-что прибавляют к недолгой нашей жизни».

О Стерне сложено немало историй, подчас самых нелепых и фантастических. Вышел даже сборник «Йоркшир­ских анекдотов» (1898), написанных сыном того самого Стивена Крофта, в карете которого Стерн отправился вкушать свой первый лондонский успех. Каких только выдумок здесь нет, например, такая: Стерн в быт­ность свою саттонским викарием, на­правляясь в церковь, увидел стаю уток, бросился за ружьем и, позабыв обо всем на свете, якобы занялся охо­той, оставив паству в унылом ожида­нии.

Пожалуй, наиболее достоверно о ранней поре своей жизни рассказал сам писатель в лаконичных мемуарах для дочери Лидии. Из них мы узнаем о бесконечных переездах многодетной семьи прапорщика Роджера Стерна, во время которых рождались и умирали маленькие братья и сестры Ло­ренса; о его учении в Кембридже на средства состоятельных родственни­ков; о принятии духовного сана (не по призванию, а по житейской необ­ходимости) — почти неизбежном тогда уделе сыновей в небогатых дво­рянских семьях — и о 22 годах одно­образной, рутинной жизни сельского священника в небольшой деревушке близ Йорка. После них блистательный лондонский дебют мог показаться поистине чудом.

 

«Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена»

Ни один роман после «Памелы» Ричардсона и «Тома Джонса» Филдинга не имел столь бурного успеха у столичных читателей. Однако популяр­ность «Тристрама Шенди» была пона­чалу несколько скандального свойства. В произведении Стерна видели прежде всего шутовство и буффонаду, желание эпатировать публику, смесь остроумия с непристойностью. Мало кто угадал и авторе модной книги ге­ниального писателя, которому сужде­но оказать влияние на судьбу всего ев­ропейского романа.

Художественная манера Стерна была обескураживающе неожиданна, казалось бы, само название его пер­вого сочинения должно обещать тра­диционное жизнеописание героя. Но обстоятельность подобного романа Стерн доводит до абсурда — герой по­является на свет лишь в середине третьего тома, а в девятом, последнем, едва достигает пятилетнего возраста, так что к концу повествования обсуж­дается вопрос — не пора ли сменить Тристраму детское платьице на шта­нишки. Внимание рассказчика сосре­доточено не на нем самом — в боль­шинстве эпизодов книги Трнстрам-ребенок вообще не участвует — а на его окружении, быте и нравах Шенди-Холла. И здесь — в отличие от рома­нов Дефо,Филдинга, Смоллетта — не увидим мы широкой панорамы английской жизни: дорог, трактиров, модных курортов, постоялых дворов, калейдоскопической смены лиц самого разных звания и профессий. Перед нами игрушечный мирок, где немно­гие населяющие его люди живут сво­ими забавами и иллюзиями, ставшими для них второй реальностью. У каж­дого из членов семейства Шенди своя причуда; не случайно сама эта фами­лия означает на йоркширском диалек­те «человек со странностями», «без царя в голове». Дядя Тоби и его слуга капрал Трим беззаветно преданы дет­ской игре в войну, куда более важной для них, чем события подлинные. Многочисленные чудачества и маниакальные идеи определяют поступки и помыслы Вальтера Шенди. Однако затрагиваются в романе вовсе не ил­люзорные, а крайне важные для эпохи Просвещения вопросы, свя­занные с формированием личности: время зачатия и способ появления младенца на свет, правовые и мо­ральные нормы брака, профанация церковных обрядов, беспомощность педагогических трактатов, выбор на­ставника иего роль в воспитании ребенка.

Но есть в произведении и другой повествовательный план: впервые в истории европейской литературы Стерн совмещает в мемуарном романе два времени — время события и время его описания: в «Тристраме Шенди» воссозданы не только картины жизни Шенди-Холла поры детства героя, но и личность рассказчика, уже в зрелом возрасте пишущем свои мемуары.

Все это противоречило канонам сюжетного построения просветитель­ского романа — читателю «Тристрама Шенди» так и не суждено было до­ждаться, когда же начнется привы­чное развитие действия. Но, главное, Стерн увидел «жизнь» вобыденном и незначительном — в том, что до него не было главным предметом изобра­жения в художественной прозе. Но чтобы через будничное глубоко и по-новому раскрыть нравственный мир людей, Стерну нужен был иной мас­штаб, способный крупным планом показать мимику, жест, интонацию, позу...

Однако вспомните название рома­на — это не традиционные «жизнь и приключения», а «жизнь и мнения» героя. И в рассуждениях персонажей о самых разных вещах постоянно за­трагиваются все те же волнующие во­просы: о «человеческой природе», о рациональном и эмоциональном под­ходе к жизненным явлениям, об альт­руизме и эгоизме, терпимости и ре­лигиозном фанатизме. Философским центром романа стала проповедь Стерна на текст «Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть...», прочитан­ная им в Йоркском соборе и опубликованная отдельным изданием еще за десять лет до написания романа. В ней в чисто публицистическом виде сфор­мулированы те мысли, которые вопло­щены в характерах действующих лиц. Стерн не только пародирует манеру включать в повествование назидатель­ные рассуждения, но и ставит пол со­мнение самое содержание просвети­тельских истин.

Читая романы, мы зачастую так ув­лекаемся, что переносимся мыслями и чувствами в выдуманный мир, за­бывая, что он лишь условный, сочиненный, поэтический. Автор «Три­страма Шенди» не позволяет поверить в эту иллюзию. Перемежая рассказ о семействе Шенди и дидактический комментарий к нему изложением сво­их теоретико-литературных воззре­ний, Стерн намеренно разрушает зам­кнутый мир романа, обнажает услов­ность происходящего. На наших гла­зах зеленая лужайка дяди Тоби вне­запно превращается в театральные декорации, а обитатели Шенди-Холла — в актеров-марионеток, надолго за­стывших в своих позах по произволу автора.

Избрав уникальный для того вре­мени жанр — роман о романе, Стерн достиг той многоплановости повест­вования, которая и дает повод к многозначным толкованиям этого произведения. Излагая события, Тристрам не в силах справиться с нахлы­нувшим на него материалом: начинает говорить об одном, перескакивает на другое и только много страниц спустя заканчивает мысль. «Какая беспомощ­ность!» — подумает с иронией чита­тель. Но только в первый момент, ибо эта неровность, скачкообразность рас­сказа Тристрама - величайшее откры­тие Стерна: ведь именно так и рабо­тает человеческое сознание, воспроиз­ведение ассоциативного человеческо­го мышления, впервые предпринятое в художественной литературе Стерном, было огромным шагом вперед в разви­тии психологического романа.

Тристрам утверждает, что не управ­ляет своим пером, что пишет без плана, хотя на самом деле у романа Стерна продуманная и сложнейшая композиция. Тристрам не сумел завер­шить свое повествование: по заявле­ниям рассказчики, оно должно было охватить иной, гораздо больший круг событий. Но сам Стерн выполнил то, что задумал. Ибо суть этого сочинения не в повествовании, которое ведет Тристрам, а в самом Тристраме, ко­торый ведет повествование. Роман Тристрама лишь утрировал сущест­вующий до него канон, доведя его до абсурда, до пародии. Роман Стерна надолго опередил свое время и открыл новые возможности жанра.

Еще не вышел последний девятый том, а Стерн уже всецело поглощен идеей создания другого произведения, которому суждено будет дать имя це­лому литературному направлению,

 

«Сентиментального путешествия по Франции и Италии».

 

«Сентиментальное путешествие» знаменует новый этап в английской литературе позднего Просвещения. Если прежде в просветительном рома­не духовный мир человека рассматри­вался в свете одного центрального конфликта (долг — страсть, альтруизм — эгоизм, разумное — неразумное), то для Стерна он ценен сам по себе «...Путешествия и наблюдения мои будут совсем иного рода, чем у всех моих предшественников», - читаем в книге. Действительно, и автор, и герой нарочито равнодушны к историчес­ким и культурным_достопримечательностям Франции. Йорик «не видел ни Пале-Рояля — ни Люксембурга — ни фасада Лувра — и не пытался удли­нить списки картин, статуй и церквей, которыми мы располагаем. Не най­дем мы в этой книге иразмышлений типа филдинговских — ополитике, экономике, торговле... Все рассказан­ное Йориком о его дорожных впечат­лениях важно лишь тем, что раскры­вает психологию повествователя. Пе­ред читателем не объективная картина мира, а жизнь, увиденная глазами именно этого путешественника.

Творчество Стерна, как и всякого истинно великого художника, не ук­ладывается в жесткие рамки опреде­ленного литературного направления. Для него, крупнейшего представителя английского сентиментализма, мир и «человеческая природа» куда более сложны, чем для его литературных сподвижников. Стерн показывает не­состоятельность поведения Йорика — типичного «чувствительного героя», ограниченность его этической пози­ции. Отвергая односторонний подход к человеку, рассматривая его в про­тиворечивом единстве хороших и дур­ных свойств, «заблуждений сердца и ума» и нравственных «побед» над ними, Стерн вносит существенный вклад в развитие европейского психо­логического романа,

В «Сентиментальном путешествии» Стерн переходит от прежней сухой ин­формативности и объективности этого жанра к усилению в нем субъектив­ного, лирического начала. Этот новый тип путешествия получил широкое распространение в литературе сенти­ментализма и романтизма.

Таким образом, и в жанре романа, и в жанре путешествия писатель искал пути и способы отобразить те пласты внутренней жизни человека, которые до того были недоступны художест­венной литературе.

Литературная судьба Лоренса Стер­на оказалась столь же необычной, как и созданные им произведения: он на­много опередил свою эпоху.. Егоот­крытия были не сразу и не в полной мере признаны современниками. По­смертная слава писателя показывает, что его творчество принимали посте­пенно, причем то одни, то другие его стороны — в соответствии со вкусами и модами времени.

Творчество Стерна оставило след не только в литературе Западной Ев­ропы. Он быстро стал популярен и в России, где уже в конце XVIII века его читали и в подлиннике, и чаше, вофранцузских и немецких переводах. В 1783 году появляется уже упоминавшееся «Стерново чувствитель­ное путешествие по Франции и Ита­лии под именем Йорика». За ним сле­дуют и другие издания на русском языке. Особенно популяризирует Стер­на «Московский журнал» Н.М.Ка­рамзина, Одним из первых русских писателей, на которого творчество Стерна — и особенно «Сентименталь­ное путешествие» — оказало влияние, был А.Н. Радищев, о чем он и сам го­ворит в письме к С.И. Шешкову: «А как случилось мне читать перевод не­мецкий Йорикова путешествия, то имне на мысль пришло ему последо­вать». «Чувствительным, нежным, лю­безным и привлекательным нашим Стерном» называли современники Карамзина. И бесспорно — автор «Писем русского путешественника» многим обязан своему британскому собрату по перу.

Во второй половине XIX века об­ратился к Стерну и Лев Толстой. Зна­менательно, что работе над ранни­ми редакциями «Детства» непосредст­венно предшествовал предпринятый Толстым, хотя и не завершенный, перевод «Сентиментального путеше­ствия».

Опыт Стерна так прочно вписался в наше сегодняшнее представление о романе и путешествии, что восприни­мается как особенность, изначально присущая этим жанрам. Поэтому хо­телось бы закончить словами Гёте о Стерне: «Обыкновенно при быстром ходе литературного и общественного развития мы забываем о том, кому мы обязаны первыми впечатлениями, кто впервые влиял на нас. Все проис­ходящее, проистекающее в настоящем, нам кажется вполне естествен­ным и неизбежным; однако мы попа­даем на перепутье и именно потому, что теряем из виду тех, кто нас на­правил на верный путь. Вот почему яхочу обратить ваше внимание на че­ловека, который... положил начало и способствовал дальнейшему развитию великой эпохи более чистого пони­мания человеческой души, эпохи благородной терпимости и нежной любви».