Социализация цвета

На мой взгляд, этот принцип, как и любой другой принцип, ни в коем случае нельзя было абсолютизировать. К примеру, многие современники Шекспира носили символические цвета, однако это вовсе не означало, что в каждом костюме непременно был заключен какой-то метафорический смысл. «Символика цвета была всем понятна, но не обязательна», — замечает А. Чернова[ccvi]. Так, черные костюмы носили деловые люди. Многие особо изысканными находили черные костюмы, отделанные золотом и серебром. Один из исследователей истории моды даже назвал Рали образцом джентльмена, когда он был в бело-черном костюме, отделанном жемчугом, серебром, мехом.

Для лучшего представления последующего материала обратимся к словам верховного монаха дзен-буддизма Ринзая[ccvii]. «Какие бы трансформации ни происходили с моим окружением, оно не способно воздействовать на меня. Если кто-то приходит ко мне,… он не в силах разгадать меня. Далее я облачаюсь в различные одежды, и ученики…обращаются к одеждам, которые я ношу, и вычленяют в них различные цвета: голубой, желтый, белый или красный. Когда я снимаю одежды и принимаю форму пустоты, ученики, застигнуты врасплох и чувствуют себя совершенно потерянными. В ужасе окружив меня, они говорят, что на мне совсем нет одежды. Тогда я оборачиваюсь к ним со словами: «теперь вы узнали человека, который носит всевозможные виды одежд?» В этот момент они, наконец, меняют установку своего сознания и узнают!»

Выше мы уже видели, что желто-оранжевые цвета характеризуют архетип буддизма. И здесь находим сущность этой характеристики. Настоящая вера включает в себя гомеостатическое пребывание в мире коллективного бессознательного, по Юнгу. То есть, говоря иными словами, цвет одежды трактуется в буддизме как внешний цвет внутренней сущности адепта. И в данной притче Ринзая мы убедились, что обнаженное тело монаха говорит ученикам больше, чем все его одежды.

Ибо истинно верующий носит Бога в себе самом, а Бог имеет единственную и неповторимую (во всех без исключения религиях) характеристику — Белый свет, лишь внутренне содержащий все цвета радуги. А это не дает никаких оснований для его внешнего расцвечивания. Именно поэтому итоговый цвет одежд буддийского монаха оказался тождественным цвету его тела, но не души.

Для убедительности продолжу цитату: « О, Почтенные Господа, остерегайтесь принимать одежды [за реальность]. Одежды не имеют причины существования в самих себе; это Человек надевает различные одежды; одежды чистоты, одежды нерождения, одежды просветления, одежды нирваны, одежды патриархов, одежды мудрости Будды… О, Почтенные Господа,…на внутреннем уровне — посредством изменения состояния сознания, мы мыслим, чувствуем, и все это — всего лишь одежды, которые мы носим. Не совершайте ошибки, принимая одежды за саму реальность. Иначе… вы останетесь знатоком одежд и не более”.

В то же время, согласно выводам В. Ф. Петренко[ccviii], практика описания человека через цветовые характеристики, вызываемые его образом, имеет достоверные опытные основания. Так, в буддистски ориентированной литературе приводятся многочисленные примеры описания личности, характера человека по цвету его ауры (свечения, исходящего от человека). По-видимому, если отбросить элементы мистической трактовки, речь здесь идет о своеобразном перекодировании в цветовую гамму тех бессознальных переживаний, которые испытывает человек.

Если это так, то В. Ф. Петренко полагает возможным проводить направленное обучение и развитие этого синестетического чувства, присущего, например, Чюрленису, Скрябину, Кандинскому. Помимо этого соответствие цвета и доминирующего эмоционального состояния открывает возможность культурологического анализа «пассионарности» нации (Л. Н. Гумилев, 1970) или общества по характерной для нее цветовой гамме в искусстве или бытовой среде. В этом плане для нас определенный интерес представляют работы немецкого философа Освальда Шпенглера, несущие в себе в рамках неоромантизма элементы культурно-исторического подхода (Тавризян, 1984).

Как мы увидим в следующих главах, Шпенглер наглядно передает переживания пространства и времени, присущие той или иной культуре, так что выступают определенные базовые основания, определяющие мироощущение, философию и искусство этой культуры. Поскольку же в хроматизме цвет трактуется как важнейшая характеристика этих предикатов культуры, то в данном ракурсе он может заключать в себе и их обобщенное кодированиение в неосознаваемых сферах интеллекта.

Как уже говорилось, изменения в интеллекте может вызывать только такой цвет, который обращает внимание на свою привлекательность. Иначе говоря, новый цвет навязать невозможно, пока не привыкнешь к старому, поскольку он представляет собой мощное средство саморазвития человека — средство, действующее на неосознаваемом уровне представлений.

И, как мы убедимся в последующих главах, эти представления служат не столько человеку, сколько человечеству, — общечеловеческой культуре в ее неосознаваемом саморазвитии. Оптимальной моделью этого представления является цвет, воздействующий на нас как изнутри, так и снаружи. Поэтому цвет обладает таким средством внушения, противостоять которому невозможно — наверное, только как Богу, в которого веруем.

“Я полагаю радугу Мою в облаке, чтоб она была знамением завета между Мною и между землею” (Быт.9, 13). Заметим, что прежде всего благодаря этому “знамению” — познанием цветов знамений — мы все ближе и ближе подходим к божественному “знанию” радужных цветов в себе. А этим, — и себя в цвете...

Вспомним глубинное значение слов гетевского Фауста о том, как

Мир весь радуется радуге,

Которая игрою семицветной

Изменчивость возводит в постоянство,

То выступая слабо, то заметно,

И обдает прохладою пространство.

В ней наше зеркало. Смотри как схожи

Душевный мир и радуги убранство!

Та радуга и жизнь — одно и то же.

Посмотримся же в это радужное зеркало нашей жизни. В зеркало нашей души. Чтобы понять ее возможности. Возможности ее осмысления. Чтобы лучше чувствовать себя в этом мире света и цвета.